скачать книгу бесплатно
– Слушаю, – сдерживая свои слезы, проговорила боярыня Морозова.
– Сына нашего, Иванушку, воспитай в страхе Божием, сумей сделать из него верного слугу царю-государю и родной земле… Дай мне, жена, обещание, что ты наказ мой выполнишь.
– Обещаю…
– Спасибо… После моей смерти ты, Фенюшка, вольна делать что хочешь… хоть замуж выходи.
– Что ты, Глеб Иванович, да сбыточное ли дело, чтобы я во второй раз замуж пошла? – вся вспыхнув, промолвила Федосья Прокофьевна.
– А почему тебе и не пойти? Ты еще молода, красива… Выходи за Владимира, – пристально посматривая на жену, как-то значительно проговорил умирающий.
– За какого Владимира? – вспыхнув еще более, спросила тихо молодая женщина.
– Чай, знаешь…
– Никого я не знаю…
– Полно, Феня, не притворяйся, я скоро умру, теперь мне все равно.
– Право, я не знаю, какой такой Владимир?..
– Твой прежний суженый… тот, который, в мое отсутствие из терема, был в нашем саду… Чай, помнишь?.. Неужели забыла?
– Как… ты, боярин, знаешь?..
– Знаю, Феня… и помню… хоть и давно это было…
– И ты мне раньше об этом ничего не сказал, не упрекнул меня…
– К чему упреки, брань? Насильно мил не будешь…
– Какой ты добрый, славный… Я глубоко тебя люблю и уважаю! Даю клятву, что после твоей смерти моим мужем никто не будет! Поклянусь я в этом страшной клятвой… Верна была тебе я, Глеб Иванович, при жизни, останусь верна и по твоей кончине! – с рыданием проговорила боярыня Морозова, падая на колени перед одром своего умирающего мужа.
Спустя два дня после описанного именитого боярина Глеба Ивановича Морозова не стало. Благословив своего сына, младенца Ивана, он тихо скончался на руках своей любимой жены. Царь и весь двор были на похоронах боярина Глеба Морозова.
Федосья Прокофьевна, одетая в траурные одежды, плакала непритворными слезами.
Со смертью мужа для нее началась новая жизнь, полная печальных приключений.
Глава VII
Первые годы вдовства Федосьи Прокофьевны Морозовой шли обыкновенным порядком. Она жила, как следует большой и богатой боярыне знатного рода. Терем у нее был полная чаша, от дорогих мехов, бархата, атласа и парчи сундуки ломились. Выезжала боярыня Морозова во дворец и к родным или знакомым с подобающею барской обстановкой и пышностью, в дорогой карете, «украшенной серебром, на аргамаках многих».
Запрягали ей в карету шесть лошадей, а иногда и двенадцать; вся сбруя была серебряная, с «гремячими цепями».
За каретой ехали и шли ее дворовые слуги, человек по сто или двести, а иногда и триста. Они оберегали честь и здоровье именитой боярыни, своей госпожи. Крепостных крестьян у Морозовой было несколько тысяч, слуг и служанок при ее дворе считали сотнями
В большой чести и в славе жила Федосья Прокофьевна в Москве златоглавой.
Во дворце, в теремах царицы и царевен боярыня Морозова была своим человеком.
Но, несмотря на окружающую роскошь и несметное богатство, Федосья Прокофьевна вела жизнь почти монашескую.
Она «по понятиям и убеждениям века» уже носила в своем положении смысл монахини. Честное вдовство само собой уже приравнивалось к обету иноческому. Поэтому вся жизнь вдовы со всею ее обстановкой естественным и незаметным путем преобразовалась в жизнь монастырскую. Так же точно естественным и незаметным путем устраивалась жизнь честного вдовства, например, жизнь царевен. Не первая и не последняя была Федосья Прокофьевна, устроивши свой дом по-монастырски. Таков был господствующий идеал для женской личности, свободной от супружества[3 - Ив. Забелин.].
Боярыня Морозова строго исполняла посты и правила церковные и келейные; этого не оставляла она и на «верху», то есть в тереме царицы и царевен.
Сестры «тишайшего» царя Алексея Михайловича вели жизнь тоже монастырскую, келейную.
«Утром после правила и книжного чтения, – пишет Забелин, – обыкновенно святого жития на тот день или поучительного слова, боярыня (Морозова) занималась домашними делами, рассуждая домочадцев и деревенские крестьянские нужды, заботясь об исправлении крестьянском, иных жезлом наказуя, а иных любовью и милостью привлекая на дело Господне. Это продолжалось до девятого часу дня и больше, то есть до полудня и больше по нашему счету. Остальное время посвящалось добрым, богоугодным делам, в числе которых первое и самое важное место принадлежало делам милосердия».
Большой терем боярыни Морозовой был переполнен убогими, калеками, старцами, старицами, юродивыми и странниками. Федосья Прокофьевна придерживалась «Домостроя», который так поучает:
«Церковников и нищих, и маломожных, и бедных, и скорбных, и странных пришельцев призывай в дом свой и по силе накорми и напои и в дому, и в торгу, и на пути: тою бо очищаются греси, те бо ходатаи Богу о гресех наших».
Не отказывала боярыня Морозова в приюте и пище выгнанным из монастырей монахам и монашенкам: она любила «мнишеский чин» и «странных пришлецов».
Нередко Федосья Прокофьевна сама прислуживала, кормила и поила из своих рук калек, убогих и другой странный народ. Дом ее был открыт юродивым, и нищим, и сиротам, и убогим, и странникам, которые «невозбранно в ее лежницах обитали и с нею ели с одного блюда».
Из числа юродивых особенной честью и уважением пользовались у боярыни Морозовой юродивые Федор и Киприан; оба они были рьяными ревнителями древнего благочестия.
Федор и летом и зимой ходил в одной рубахе, босой, с непокрытой головой.
Аввакум о нем так рассказывает: «Много добрых людей знаю, а не видал такого подвижника: зело у него во Христа вера горяча была. Не в баснях проходил подвиг… много час-другой полежит да и встанет, тысячу поклонов отбросает да сядет на полу, а иное – стоя часа с три плачет».
Федора как распространителя старой веры отдали под начало рязанскому архиепископу Илариону, но оттуда он бежал и нашел себе пристанище у добросердечной боярыни Морозовой. О своем побеге Федор рассказал Аввакуму и боярыне Морозовой, облекая побег в форму чуда, так:
– В Рязани, на дворе у архиепископа Илариона, меня прежестоко мучили, боярыня милостивая! Били плетьми меня нещадно всякий день и скованного в железах держали, принуждая к новому антихристову таинству. И я уже изнемог. В нощи моляся, плачу, говорю: «Господи, аще не избавишь мя, осквернят меня и погибну, что тогда мне сотворишь?» И вдруг железа все грянули с меня, а дверь отперлась и отворилась сама. Я, Богу поклонясь, и пошел. К воротам пришел – и ворота отворены. Я по большой дороге к Москве напрямик…
Федора впоследствии сослали на Мезень.
А другой юродивый, Киприан, известен был даже самому государю и бывал во дворце и в теремах. Он не раз просил царя Алексея Михайловича о восстановлении древнего благочестия. Киприан свободно ходил по улицам, по площадям и торжищам и, нисколько не боясь, громко обличал новизны патриарха Никона.
Под конец он был сослан в Пустозерский острог и там казнен за свое упорство. Старообрядцы причислили Киприана, так же как и Федора, к лику своих святых страстотерпцев.
Боярыня Морозова, окружая себя «борцами за старую веру», которых преданность и усердие к старообрядчеству дошли до фанатизма, разумеется, сама сделалась их последовательницей. В наставницы, или в руководительницы, к ней приставлена была монахом-старообрядцем Трифилием, удаленным из Симонова монастыря, инокиня Меланья.
– Тверда ли ты в вере? – спросил как-то у боярыни Морозовой монах Трифилий.
– Не знаю, отче, как и ответить. Я смиренно прошу твоих молитв! Да укрепит и утвердит меня Господь в нашей правой вере!
– Я и то, боярыня, молюсь за тебя.
– Молись, отче, молись, о том прошу усердно.
При этих словах Федосья Прокофьевна чуть не до земли поклонилась старообрядцу.
– А хочешь ли я дам тебе в наставницы едину благоговейную инокиню Меланью?
– О том прошу, отче.
– Добродетелями Меланья вельми преукрашена.
– Приведи ее ко мне, отче Трифилий, пожалуйста, приведи!
– Ладно, приведу… А что, боярыня, ясти и питие для меня, многогрешного, приготовлено ли? – нахально спросил Трифилий, меняя разговор.
– Как же, отче, как же… Я ждала твоего прихода и закусочку велела сготовить…
– Какую?
– Балык осетровый, белуга, белорыбица, осетрина разварная… икорка… Приготовлены и грибки белые, и рыжики, и пирог с рыбной начинкой, пирог на меду с яблоками… оладьи с вареньем…
– Изрядно!.. А питие уготовила еси?
– Как же… Много настоек разных приказала на стол поставить, также и вина заморского, браги хмелевой и меду янтарного… Все приготовлено.
– Изрядно!.. За сие хвала тебе, вдова честная, Федосья Прокофьевна!
Трифилий, в сопровождении радушной хозяйки боярыни, отправился в расписную столовую палату, где был накрыт обильный разными закусками и винами стол.
Из-за стола монах-старообрядец не мог уже выйти: он изрядно поусердствовал около вин и браги, ноги отказывались ему служить. Трифилия слуги боярыни Морозовой бережно вынесли из столовой в сад проветриться и положили его в беседке на мягком пуховике.
Федосья Прокофьевна так возлюбила инокиню Меланью, что никогда с ней не расставалась, избрала ее себе в наставницы, с иноческим смирением отдалась ей под начало и до самой смерти ни в чем не ослушалась ее повелений. Эта старообрядка Меланья скоро забрала весь терем Морозовой под свое начало и повелевала всем как хотела.
Глава VIII
– Боярыня, тебя спрашивают! – заявила Федосье Прокофьевне вошедшая прислужница.
– Кто?
– Не знаю, боярыня, какой-то незнакомец.
– Что ему нужно?
– И про то, государыня, не ведаю.
– Скажи, чтобы зашел в другое время, теперь мне недосуг.
– Уж я ему говорила.
– Ну и что же?
– Не уходит! Поди, говорит, доложи боярыне.
– Какой назойливый! Кто бы это был?.. Ин пусть войдет…
– Слушаю, государыня.
Спустя немного времени в горницу вошел красивый, статный мужчина с окладистой черной бородой; на нем был надет кафтан стрелецкого полковника.
При взгляде на него боярыня Морозова вспыхнула и опустила глаза. Она узнала гостя, да и нетрудно было узнать Владимира Пушкарева – это был он. Стрелец мало переменился за десять лет, разве только похорошел еще более и возмужал.
Более десяти лет прошло, как они не видали друг друга. Все это время молодой Пушкарев провел со своим стрелецким полком на рубеже Литвы. Его за верную службу давно уже произвели в полковники.
Пушкарев, проведав, что боярыня Морозова овдовела, поспешил в Москву. Ему так хотелось повидаться с Федосьей Прокофьевной, он все еще продолжал ее любить!
– Здравствуй, боярыня Федосья Прокофьевна, – приветливо поклонившись Морозовой, проговорил молодой полковник.
– Здравствуй, – тихо ответила ему на приветствие Морозова.
– Узнала ли меня, боярыня?
– Как не узнать…
– А если узнала, что неласково встречаешь?
– Уж как умею, не взыщи.
– Боярыня Федосья Прокофьевна, ты ли это?
– Чай, видишь, знаешь…
– Может, приход мой не в пору? А не в пору гость – хуже татарина.
– Нет, рада твоему приходу… Садись, гостем будешь…
– Спасибо, боярыня. Не такой я встречи ожидал, – задумчиво проговорил молодой полковник, садясь к столу.
– Давно ли прибыл? – после некоторого молчания спросила у него боярыня Морозова.
– Только вчера, – хмуро ответил ей Владимир Пушкарев.
– Чем прикажешь, гость дорогой, угощать, чем потчевать?
– Не хлопочи, боярыня, ничего мне не надо…
– Как хочешь. Потчевать велено, а неволить грех.
– Эх, Федосья Прокофьевна. Забыла ты меня, совсем забыла, – с легким упреком промолвил Пушкарев.
– А ты? Разве все помнишь? – поднимая свои красивые глаза на гостя-полковника, тихо спросила у него молодая вдова.
– Все помню!.. Ни на одну минуту не забывал тебя, боярыня, всегда была ты со мной… в моих мыслях…
– Напрасно думал… грешил… Я замужняя жена, у меня был муж.
– А теперь его нет.
