Драконьеры

Когда слева от тропы подозрительно зашуршали листья и затряслись ветки, я взялся за кинжал. За раздумьями как-то забылось, где нахожусь, и что в любой момент может напасть и просто хищник (это – если повезёт), а то и тварь Бездны. Это была тварь-из-бездны… Увидев меня, она сделала стойку и с радостным визгом сбила с ног.

– Тьфу, фу, Трофей! – пыль забилась в рот и нос, но пёс не дал времени привести себя в порядок. Ухватив за воротник кожаной куртки, он волоком потащил меня через кусты, остановившись только тогда, когда сам счёл необходимым, не обратив на команды хозяина ни малейшего внимания.

Отпустив ворот, со всех лап умчался обратно, оставив меня барахтаться среди опавшей листвы и недоумевать. Впрочем, и вернулся почти сразу. Трофей довёл меня параллельно тропинке, соединяющей деревню и дом ведуньи, почти до первых домов, потом резко свернул, огибая селение по дуге. Я не сразу понял, куда он идёт, поэтому увидев причал, остановился как вкопанный: хлопая парусами на горячем ветру, плясал драгал. Красивый и гордый, совсем непохожий на ту раненую птицу, что прибило к причалу два восхода назад.

На мысу, выдающимся в Бездну, собралась толпа поселян, судя по всему, там была вся деревня, включая малышей. С этого места мне было плохо видно, что там происходит, и, видимо, Трофей разделял мою точку зрения: мягким стелющимся шагом он двинулся к мысу, следя за тем, чтобы между нами и поселянами было достаточное количество кустов и деревьев. Остановился он только на пригорке, напротив мыса, где между старыми крепкими деревьями густо зеленел высокий подлесок, откуда нам всё было видно, но долетали лишь отдельные, неразборчивые звуки.

Полукругом стояли поселяне – молча, их лиц было не видно, но мне показалось, что даже спины людей выражают испуг. Внутренний полукруг, отделённый от деревенских жителей небольшим расстоянием, составляли десятка два фигур, укутанных в длинные тёмные плащи с капюшонами – драконьеры. А впереди, опасно близко к краю обрыва…

Трофей оттащил меня назад и повалил на землю, когда я рванулся вниз – к Стихве, гордо выпрямившейся во весь свой небольшой рост и спокойно скрестившей руки на груди.

Это походило на странное судилище – и преступника уже приговорили к смерти. Или на попытку захватить важного пленника. Вот только дичь сумела обхитрить ловчих…

Беда и смерть всегда приходят неожиданно – ещё час назад был обычный, будничный день, жизнь неторопливо текла своим чередом, но Стихва шагнула за край, и стало невозможным что-либо изменить. Я видел, как хрупкая пожилая женщина раскинула руки – словно собираясь взмыть в тусклое небо, насмехаясь над обидчиками, и скрылась за обрывом. Один из драконьеров подбежал к самому краю и, опустившись на колени, заглянул в бездну, после чего медленно покачал головой. Стихва выбрала смерть – мучительную, но быструю. Мысль «почему?» возникла в сознании нескоро: поселяне и драконьеры уже успели уйти с мыса, и те и другие, казалось, были ошеломлены поступком ведуньи, кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени.

Через некоторое время за спиной хрустнуло, потом ещё раз, но Трофей не реагировал, значит, шёл кто-то свой. А своим мог быть только Кемаль.

– Всё видел? – в его голосе не было ни злости, ни ненависти. Ничего, кроме горечи.

Я не ответил. Не знал, как смотреть ему в глаза, как теперь с ним говорить. Только что, из-за моей дурости, из-за пустого любопытства, погибла моя названная… моя мама. И некого было больше винить в её гибели, кроме самого себя. Наверно, Кемаль понял меня, присел рядом:

– Не казни себя, этого никто не мог предусмотреть, – он пытался говорить мягко, как когда-то, утешая ревущего от обиды пацана. И был неправ. Я обязан был это предусмотреть, ещё тогда, когда рука впервые коснулась тёплого борта драгала. За все надо платить: где деньгами, где собственной кровью и слезами, а где и дорогими людьми… Я заплатил наивысшую цену.

Неожиданная мысль заставила меня отвлечься от самоуничижительных размышлений:

– Кемаль, кто указал на Стихву? Как драконьеры узнали, что она моя мать?

– Не знаю. Вероятнее всего, кто-то местный сболтнул, как иначе? – казалось, охотник ничуть не удивился вопросу.

– Но тогда… твоя семья в опасности, и ты тоже…

– Успокойся. Мы предполагали такое развитие событий, не знали только, что все так быстро начнётся. Мои девочки ещё вчера вечером тихо ушли из деревни, теперь они, наверно, на полпути к лесному домику.

– Это же опасно. Почему ты не пошёл с ними?

– Покажи ту тварь, с которой не справиться моя Тея. И, к тому же я должен был… неважно. У меня оставались ещё в деревне дела. А что намерен теперь делать ты?

– Не знаю. Ещё не думал. Мне надо вернуться домой: забрать кулоны – я не останусь здесь.

Наверно, так должно было случиться, не знаю. В тот миг я ничего не понимал – в кожу впились мириады тонких раскалённых игл, было невозможно вдохнуть – в лицо бил горячий воздух, и пришло ощущение не то падения, не то полёта. В Бездну.

– Мысль верная, но не до конца. Дома уже поджидают драконьеры с распростёртыми объятиями. Очень обрадуются, если за добычей не придётся гоняться. То, что ты тут оказался, иначе как сказочным везением и не назовёшь. Трофей привёл? Умная псина. Кемаль протянул руку, чтобы потрепать порождение Бездны по холке, и тут же отдёрнул: Трофей глухо, предупреждающе зарычал.

– Ладно, вставай, Лунь, надо уходить: рано или поздно драконьерам надоест ждать, они примутся за поиски. Не стоит обесценивать жертву твоей матери, попадая им в руки.

Охотник упруго вскочил, покосился на меня, но я и не думал вставать.

Немного помолчав, глядя на поднимающиеся из бездны тепловые потоки, Кемаль негромко проговорил:

– Мы не положим цветов на твою могилу, Стихва, но каждый раз, сорвав цветок, я буду вспоминать тебя… Пусть Бездна дарует тебе покой… – он кивнул, словно получив ответ, развернулся, и начал подниматься по склону.

Трофей, проводив охотника взглядом, положил мне голову на колени и негромко поскулил. Мне тоже хотелось лечь и скулить. Как брошенному щенку. Но позволить себе сдаться – значит предать Стихву. Не могу предать её во второй раз…

– Прощай, мама… – я должен был что-то сказать. Хоть как-то дать выход своему горю. Если не истерикой и слезами, то хотя бы этими глупыми, никому не нужными и не меняющими ничего словами. – Мне будет плохо без тебя. Пусть Бездна дарует тебе покой…

Ритуальная фраза получилась сухой и чёрствой: я не хотел ей покоя. Я хотел, чтобы мама была жива, чтобы была со мной…

Здесь нельзя было дальше оставаться, и я не мог заставлять ждать Кемаля. Но всё-таки задержался: в оранжево-красно-коричневых искристых потоках излучения наметилось какое-то движение, что-то приближалось. Я стоял и ждал, и даже мысль не мелькнула, что это может быть какая-то новая опасность, угроза. Я ждал. Сначала было какое-то завихрение, нарушение плавности потоков, потом – силуэт. Но поверить своим глазам я рискнул только тогда, когда лунь вырвался из огненного морока и сделал круг над мысом. Один торжественный круг, один печальный крик – он даже не стал отдыхать, вновь исчезнув в мареве бездны. Словно отдав последнюю дань уважения…

Кемаля я нагнал исключительно благодаря чутью Трофея – охотник не оставлял следов, да и запаха не должен был оставлять – он натирался отваром из тщательно подобранных трав, который «гасил» запах человека. Или отвар перестал действовать, или охотник давно не купался, а, может, у Трофея нюх гораздо лучше, чем у тварей-из-бездны, раз Кемаля до сих пор не сожрали.

Осколок успел вскарабкаться на самую высокую точку своего ежедневного пути, и скатиться к самому краю огненного моря: мы продолжали идти, удаляясь от деревни. Наверно, мои опекуны действительно предусмотрели такое развитие событий, допустив ошибку только в количестве оставшегося в запасе времени. Кемаль нёс большой заплечный мешок, довольно туго набитый. От помощи он отказался, не знаю уж почему. Трофей убежал вперёд, охотник неторопливо шагал по опавшей листве, я же замыкал шествие, стараясь не очень отставать. Сил не было никаких: ни идти, ни думать – смерть Стихвы потрясла, я не мог примириться с мыслью, что её нет больше среди живых.

Осколок исчез за горизонтом, когда Кемаль, наконец-то, скомандовал привал. Мрачных отсветов бездны вполне хватало, чтобы наломать сушняка и развести костёр. Ночь миновала спокойно, и охотник не стал меня будить, разделив ночное бдение с Трофеем. Следующий день прошёл в молчании, под шёпот ветра и пересвист птиц, мы устроили привал, как и вчера уже после захода светила, я вызвался дежурить первым.

– Нет, – просто ответил охотник, – ложись спать.

– Но…

– Лунь, ты, кажется, немного неправильно оцениваешь ситуацию. Завтра ты пойдёшь один. К сожалению, я не могу быть твоим спутником – о моей семье некому заботиться… понимаешь?

Я кивнул. Это было и так понятно, и всё-таки я надеялся, что Кемаль дойдёт со мной хотя бы до Янавра… Я не мог его просить. Не потому, что гордость не позволяла. Это было бы просто нечестно, заставлять разрываться его между давней дружбой и тревогой за семью.

Спустя какое-то время мы сидели, глядя в огонь и допивая пахучий чай. Всё было сказано, всё было приготовлено. Большой мешок был разложен по двум заплечным мешкам: мой – побольше, Кемаля – поменьше. Весь следующий путь был оговорён и заочно мне известен, и говорить больше было не о чём. В душе было пусто и тревожно – все эти события обрушились на нас слишком быстро, и именно поэтому – пугающе.

– Ладно, давай, ложись спать, Лунь. Тебе надо отдохнуть. Вполне возможно, что такая спокойная ночёвка выпадет теперь нескоро.

Он, было, поднялся, собираясь подкинуть дров в костёр, и уселся обратно:

– Да… едва не забыл, – откуда-то из-за пазухи потянул цепочки. – Стихва успела передать их мне…

Кулоны раскачивались, как маятники, на концах цепочек: посверкивали, помигивали гранями.

– Я думал, они достались драконьерам…

– Нет, – Кемаль смотрел на них, словно заворожённый игрой огня на гранях, – не достались. Они твои… забери их, Лунь! – охотник с неожиданным для такого уравновешенного человека раздражением бросил мне кулоны.

– Забери, спрячь, и никому не показывай. Из-за них тебя могут убить, так что, будь очень осмотрителен: с кем и о чём разговариваешь…

Он ушёл до рассвета, не попрощавшись. Я слышал, как охотник встаёт и собирается, и сделал вид, что всё ещё сплю. Всё было сказано ещё вчера. Когда он ушёл достаточно далеко, я встал и тихо посвистел – из кустов почти сразу вынырнула хищная морда Трофея. Итак, я остался один, но не совсем, и нам тоже было пора в путь.

Было как-то странно понимать, что это хищное порождение бездны, размером с молодого телёнка, закованное в броню и снабжённое смертоносными когтями и клыками, беспокоится обо мне. Он – одна из причин, по которой я не сошёлся с деревенскими. Страх не давал им понять, как можно приручить тварь. А приручить их очень просто – спасти от смерти.

Трофея я нашёл вскоре после памятной свалки с деревенскими пацанами. У меня было много свободного времени, а проводить его было не с кем. Чтобы хоть как-то занять досуг, я начал ходить в лес, пропадая там по дню, а иногда и ночуя. Обеспокоенная Стихва попросила Кемаля присмотреть за мной, и я получил в наставники опытного охотника. Он многому научил меня, ещё больше я узнал, наблюдая за его действиями. Наверное, я мог стать неплохим охотником, если бы Стихва не заинтересовала меня травами, их целебными и ядовитыми свойствами. Почти перестав ходить с Кемалем на охоту, стал с удовольствием отправляться с мамой за травами. Единственное, что не нравилось – приходилось заучивать на память рецепты мазей и настоев.

Но в тот день я не пошёл со Стихвой, увидев накануне, как в лесу расставляли капканы отец и сын Манои. Это был тот мальчишка, что громче всех кричал «Бей найдёныша!», а такое, так просто, не прощается…

Два первых капкана оказались пусты и я расшвырял листья, маскирующие их. Просунув в металлические челюсти палки, заставил захлопнуться – не видать им добычи в этот раз. Иногда, когда я вспоминаю об этом эпизоде жизни, мне кажется эта месть мелкой и глупой, но тогда она была очень важным событием. Третий капкан они установили на самой кромке леса, возле обрыва, и там их ожидала добыча.

Молодая тварь, щенок, Трофей… Он был измучен борьбой с капканом, земля вокруг стала месивом из травы и листьев, испятнанных кровью. Увидев меня, он угрожающе приподнял губы над игольно-тонкими белыми клыками, зарычал и попытался встать. У него получилось, но я видел как ему трудно, как щенка трясёт от слабости.

До сих пор не знаю, почему решил его спасти: никто, никогда не пытался приручать тварей – это было немыслимо. Но я присел на корточки и ласково заговорил с ним. Щенок насторожил уши, в больших, янтарно-коричневых, умных глазах мелькнуло что-то вроде любопытства. Постояв ещё немного, он снова лёг, настороженно наблюдая за каждым моим движением. Пришлось заговаривать ему зубы с час, потом попробовал встать, но тварь-из-бездны заложила уши и снова зарычала. Пришлось сесть обратно.

Я готов был ждать вечность, но времени у нас было – только до завтрашнего утра, когда Манои придут за добычей. Тем временем Осколок поднялся довольно высоко, становилось все жарче. Пришлось снять куртку и демонстративно отстегнуть кинжал от пояса – мне казалось, щенок знает, что такое оружие.

Я не предполагал, что моя маленькая месть займёт много времени, но все же захватил с собой кожаную флягу с водой и кусок хлеба с копчёным мясом. Хлеб и мясо щенок обнюхал, но есть не стал, а вот на булькающую флягу смотрел жадно. Но у меня не было ничего, во что можно было бы налить воды, а из фляги он вряд ли сможет пить. Поиски сосуда не заняли много времени, и вскоре я уже наливал воду в широкий ворсистый лист, прогнувшийся неглубокой миской.

В этот раз щенок не зарычал, когда я сделал шаг к нему, переводя взгляд с меня на воду и обратно. Страх перед человеком всё-таки пересилил жажду, и он оскалился, мне пришлось остановиться. Так повторилось несколько раз: шаг к нему, короткая борьба между страхом и жаждой, и белоснежный оскал клыков. Наконец, я оказался в двух локтях от щенка, и решил, что хватит – последний шаг он должен сделать сам. Я не обманывал себя – в любой миг он мог броситься и перегрызть мне горло, несмотря на лапу в капкане и измученный вид. Но он этого не сделал. Он уже тогда был очень умным щенком.

Принюхиваясь, щенок часто облизывался, в конце концов, не выдержал и медленно встал, и когда он сделал первый шаг, то смотрел не на воду в моих руках, а в глаза. В глаза странному существу, от которого пахло страхом, но, тем не менее оно предлагало ему воду. Он вылакал все, ни разу не взглянув на меня, и не отреагировал, когда я снял фляжку с пояса, чтобы налить ещё. Но это была ещё слишком маленькая победа.

Трофей не стал возвращаться на прежнее место, лёг рядом, часто и тяжело дыша. Не знаю, было это просто усталостью или доверием, и не помню, о чём я подумал в тот момент. Я протянул руку к капкану, но зубы щенка оказались молниеносны – по коже заструилась кровь, когда тонкие иглы клыков прокусили запястье. Я замер – щенок тоже. В тот момент, кажется, мы оба не знали, что же теперь нам делать. Я сидел, не шевелясь, не делая попыток освободиться или ударить его, он смотрел на меня также замерев. Кто-то скажет, что это невозможно, поскольку хищник, а уж тем более – тварь, попробовав крови, не смогут остановиться. Трофей смог. Через несколько минут, для меня показавшихся часами, он осторожно разжал зубы, облизнувшись, брезгливо сморщился. Видимо, вкус человеческой крови пришёлся не по вкусу. Осторожно подняв лист, я вылил остатки воды из фляги и предложил ему, и щенок не отказался.

При следующей попытке, я был более осторожен, двигаясь медленно, чтобы щенок не подумал, что я ему угрожаю. Он внимательно наблюдал, как я разблокировал запирающий капкан механизм, и осторожно разжал металлические челюсти. Как только капкан был убран, щенок принялся вылизывать рану, зарычав, когда я протянул к ней руку.

Понаблюдав некоторое время за его действиями, я встал. Кроме повреждения мягких тканей, там, судя по всему, был перелом, чтобы как-то помочь, следовало зафиксировать кость. У меня не было перевязочных материалов, и ничего подходящего для шины, так что пришлось обходиться подручными средствами: моя рубашка пошла на широкие полосы, а планки получились из двух обструганных веток. Не самый лучший вариант, мне пришлось долго сглаживать кинжалом неровности веток, но все же лучше, чем ничего.

После освобождения из капкана щенок, похоже, мне более или менее доверял. Он перестал отвечать рычанием и оскалом на каждое движение и, закончив зализывать лапу, остался лежать, не пытаясь удрать, как это сделал бы любой дикий зверь на его месте. Пока я перевязывал рану, зубы щенка пару раз щёлкнули в опасной близости от рук, но в последний момент ему удавалось остановиться. Я очень осторожно бинтовал и, понимая, какую боль он терпит, не удивлялся попыткам инстинктов хищника расквитаться с мнимым обидчиком. Все эти действия заняли большую часть дня, Осколок клонился на закат, когда я завязал последний узел.

– Нам надо идти… – это я сказал скорее для себя, чем для щенка, но он поднял морду и посмотрел на меня умным, вполне понимающим взглядом. Попытался встать и упал. Трофей был щенком, и для него оказаться на сутки в таком положении было очень тяжело. Он задрожал, когда я осторожно подсунул под него руки и поднял. И он был очень тяжёлым. Не знаю, как бы мы добирались домой, если б за спиной не прозвучал знакомый голос:

– Так-так, теперь я знаю, кому обязан славой самого удачливого охотника.

Этика охотников не допускала браконьерства в их среде. Дело было даже не в том, что у каждого была своя метка, признак, по которому охотник определял, забирал ли кто посторонний пойманную капканом дичь, даже если взведённый механизм прятали в листве точно так, как это делал хозяин. Ты мог взять чужую добычу, но тогда будь готов к тому, что кто-то возьмёт твою. В прошлом такие шалости приводили к настоящим охотничьим войнам, остановить которые было очень трудно.

Но Кемаль закрыл глаза на мой, скажем честно – не совсем красивый поступок, поскольку знал мотив, отчасти потому, что увидел щенка твари у меня на руках. Как уже говорилось, считалось, что приручить тварь-из-бездны – невозможно.

– Как ты меня нашёл?

– Стихва попросила привести тебя домой. Она удивилась, когда ты неожиданно отказался идти с ней на дальний обрыв, и попросила присмотреть за тобой.

– Она слишком опекает меня… – я не то чтобы был возмущён этим фактом, скорее расстроен.

– Я бы не сказал. Я нашёл твой след ближе к обеду, и тебе очень повезло, что это оказался я, а не Манои. Не понимаю, учился ли ты чему-либо у меня или нет? Ты оставил такой чёткий след, что завтра утром у дома Стихвы собралась бы вся деревня, и весьма возмущённая. Когда я понял, что ты творишь, то принялся заметать следы – в основном твои. Если б не это, я нашёл бы тебя намного раньше.

На протяжении всей речи Кемаля, Трофей лежал у меня на руках неподвижно, но стоило охотнику сделать шаг, как щенок заложил уши, оскалился, и весьма грозно зарычал. Кемаль остановился. По моему совету, он снял с себя куртку и все оружие, демонстративно бросил на землю. Потом нашёл широкий лист, и налил в него воды. Представление с преподнесением воды щенку повторилось, но, в конце концов, Трофей смилостивился и принял подношение. После того как он вылакал воду, несколько оробевший охотник осторожно взял щенка – к этому моменту я едва удерживал его на весу. Вместо твари-из-бездны пришлось нести куртку и снаряжение Кемаля, и понять мою радость может только тот, кто с четверть часа, а то и больше, держал на весу примерно две трети своего веса.

В общем, домой мы добрались перед самой темнотой, но зато без приключений. Как ни странно, но на Стихву щенок, когда проснулся, отреагировал очень мирно. Ей не пришлось так долго уговаривать его подпустить её к себе, как нам с Кемалем. Она осмотрела и перевязала рану, и все процедуры он вынес стоически, ни разу не позволив себе показать моей маме зубы.

Она не стала меня ругать за глупость и неосмотрительность, зная, что из этой истории я вынес свой урок, но замечание всё-таки сделала.

– Никогда не лай на собаку в ответ на её гавканье. Пни её, если пытается укусить, ударь палкой – но не лай в ответ. Лунь, в человеке от рождения заложено много качеств, но если ты позволяешь развиваться в тебе мелочности – никогда не испытаешь глубины отпущенных чувств. Это очень печально, и на такого человека смотрят с состраданием, как на убогого. Учти это, пожалуйста.

Время шло, раны Трофея заживали, он все чаще выбирался из своего убежища – корзины, и обследовал дом и прилегающую землю. Он не убежал, как только поправился, чего я втайне боялся, а остался жить на улице, с удовольствием ночуя под крыльцом. Более ли менее он слушался только меня, игнорируя Стихву, а над Кемалем, при каждом удобном случае, подшучивая – пугая из засады. Наверное, это была нелюбовь твари к охотнику, ничего более, такая себе, небольшая месть. Но в общем-то, мы уживались довольно мирно. А теперь из прошлого – такого милого, светлого прошлого – остался только он: по-своему уникальная тварь, сумевшая ужиться с людьми, мой Трофей.

Мы пробирались на восток, медленно, петляя, но верно. Дневной лес – довольно мирное зрелище: ночные хищники спят по своим потаённым логовищам, и на свежий воздух выходят те, кто пережил ночь – всякое мелкое зверье, готовое схарчить всё, что движется и не превосходит его размерами. Все ягоды и плоды, что спеют на светлых, согретых лучами Осколка, полянах. Те, кому хватит ловкости и наглости залезть в мешок путника, и стянуть какую-то круглую лепёшку, что так соблазнительно пахнет…

Этого коцека я заметил, только когда он вынырнул из горловины мешка, зажав в зубах добычу, и задал стрекача. Двух предыдущих зверьков я отогнал тонким прутиком, а потом меня сморила лёгкая обеденная дрёма, и следующего воришку я пропустил. Трофей проводил наглеца ленивым взглядом: небольшой зверёк мчался к кустам, потешно складывая непропорционально длинное, по отношению к коротким ногам, тулово, виляя пушистым хвостом из стороны в сторону. Большая лепёшка мешала ему, сбивая с шага, и он высоко задирал маленькую головку с остренькими ушками, покрытую, как и все тело, коричневым коротким мехом. Трофею ничего не стоило нагнать и задавить наглеца, но он был не голоден, и счёл ниже своего достоинства охотиться за столь мелкой добычей.

За плечами было полдня пути, и если честно, то вставать и идти дальше не хотелось, но слово «надо», как обычно, пересилило лень. Если ничего не случиться непредвиденного, мы выйдем к Янавру через шесть – семь дней. Пока же мы шли по привычному, сухому и сумрачному лесу, лишь дважды нам попадались мелкие ручейки, берега которых были истоптаны копытцами и изорваны когтями. С большой опаской мы напились, и я набрал воды во фляги, пока Трофей наблюдал за окрестностями.

Я сознательно запретил себе думать о случившемся, и о том, что мне делать дальше. Я знал слишком мало чтобы делать правильные выводы, а напридумывать можно таакоое. Дойду до Янавра, а там разберусь на месте, кто я, что я, и как мне жить дальше…

Привал мы устроили засветло, я не решился, как Кемаль, идти в сумерках.

Наломав сушняка, развёл костёр побольше, разогрел две лепёшки, насадив на прутик – одну предложил Трофею, и зверюга её с удовольствием слопал. Завернувшись в плащ, я лёг, надеясь, что усталость отгонит дурные мысли, страхи, и хоть немного, но посплю. За всю ночь Трофей лишь раз насторожился. Не знаю, что разбудило меня в очередной раз, но пёс, до этого мирно посапывающий, положив голову на лапы, стоял, напружинившись, насторожив чуткие уши. Через какое-то время он успокоился и, потоптавшись, улёгся, свернувшись клубочком. Что бы ни ходило во тьме рядом с нашим лагерем, оно ушло.

Следующие два дня прошло спокойно, мы двигались на восток, изредка отклоняясь от маршрута, чтобы найти воду. Я постепенно привыкал к чувству одиночества, и не просыпался по ночам от каждого шороха, полностью доверившись Трофею. На третий день путь вывел на обрыв. До вечера шли вдоль широкой выжженной полосы земли, покрытой сетью трещин, сухой горячий ветер веял из Бездны: где-то бушевал шторм, выжигая берег.

Наступила ночь, но на обрыве было светло от зарева Бездны, ночное небо отсвечивало багрянцем – как будто и там разверзлась огненная пучина. Разводить огонь было небезопасно, существовала, хоть и ничтожно малая, вероятность, что костёр заметят с проплывающего мимо драгала. Мы отошли вглубь леса, и только там устроили привал. Ко мне с острой ясностью вернулось ощущение первой ночёвки в лесу, после ухода Кемаля. Неуютное, настороженное ощущение приближающейся опасности, выматывающее нервы. Но Трофей вёл себя спокойно, и я заставил себя успокоиться – его чувству опасности доверяя больше, чем своему.