Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 1

– Ваше величество и ваше высочество, пора сходить на берег.

В ответ на приглашение принцесса поднялась и уже хотела принять руку, которую ей поспешно подал молодой красавец, но адмирал выступил вперед.

– Простите, милорд Бекингэм, – заговорил он, – сейчас переправа невозможна для дам. Волнение слишком сильно; но к четырем часам ветер, вероятно, спадет. Поэтому мы высадимся только вечером.

– Позвольте, милорд, – сказал Бекингэм с раздражением, которого он даже не пытался скрыть. – Вы удерживаете дам, не имея на то права. Ее высочество, к счастью, принадлежит Франции, и, как видите, Франция устами своих послов требует ее к себе.

Он указал рукой на де Гиша и Рауля, в то же время кланяясь им.

– Я не думаю, – ответил адмирал, – чтобы эти господа желали подвергать опасности жизнь королевы и принцессы.

– Милорд, эти господа, идя против ветра, переправились на корабль. Надо полагать, что опасность для королевы и принцессы будет не большей, если они поплывут по ветру.

– Эти господа очень храбры, – сказал адмирал. – Вы видели, что многие стояли на набережной, но не решились последовать за ними. Кроме того, они пустились в море, очень бурное даже для моряков, желая как можно скорее приветствовать ее высочество и ее августейшую мать. Я поставлю наших гостей в пример моему штабу, но принцесса и королева в этом не нуждаются.

Взглянув украдкой на графа де Гиша, принцесса заметила, как краска залила его щеки.

Бекингэм не уловил этого взгляда: он следил только за Норфолком. Герцог, очевидно, ревновал к адмиралу и горел желанием как можно скорее увезти принцессу с шаткой палубы корабля, где властелином был адмирал.

– Впрочем, – заметил Бекингэм, – я обращаюсь к мнению принцессы.

– А я, милорд, – ответил адмирал, – обращаюсь к своей совести и ответственности. Я обещал доставить принцессу во Францию целой и невредимой и сдержу свое обещание.

– Однако, сударь…

– Позвольте вам напомнить, милорд, что здесь распоряжаюсь я один.

– Отдаете ли вы себе отчет в своих словах, милорд? – высокомерно спросил Бекингэм.

– Вполне, и повторяю: я один командую здесь, герцог, и все повинуются мне – море, ветер, суда и люди.

Это были прекрасные слова, сказанные с достоинством. Рауль заметил, какое впечатление произвели они на Бекин-гэма. Герцог вздрогнул всем телом и оперся спиной на одну из колонок балдахина, чтобы не упасть, глаза его налились кровью, и рука легла на эфес шпаги.

– Герцог, – повернулась к нему королева, – позвольте заметить вам, что я вполне разделяю мнение графа Норфолка. Кроме того, не будь даже этого тумана, мы все же должны были бы уделить несколько часов человеку, который так благополучно и так заботливо доставил нас к берегам Франции, где ему придется расстаться с нами.

Вместо ответа Бекингэм вопросительно взглянул на принцессу.

Но принцесса, полускрытая бархатными, расшитыми золотом складками балдахина, не слушала этого спора. Она смотрела на графа де Гиша, который разговаривал с Раулем.

Это был новый удар для Бекингэма: ему показалось, что во взгляде принцессы Генриетты он прочитал более глубокое чувство, чем простое любопытство.

Он отошел, шатаясь, к главной мачте.

– У герцога Бекингэма ноги не моряка, – сказала по-французски вдовствующая королева. – Наверное, поэтому он так сильно желает ступить на твердую землю.

Молодой человек услышал ее слова, побледнел как смерть и ушел, опустив руки, сливая в одном вздохе давнишнюю любовь с новой ненавистью.

Между тем адмирал, не обращая больше внимания на недовольство герцога, провел королеву и принцессу в свою каюту на корме, где был подан роскошный обед, достойный присутствующих.

Адмирал сел справа от принцессы, посадив по левую руку от нее де Гиша. Это место занимал обычно Бекингэм.

Войдя в столовую, герцог испытал еще один удар. Согласно этикету, который он должен был уважать, как вторую королеву, его понизили и за столом.

Де Гиш, побледневший от счастья еще больше, чем его соперник от гнева, с трепетом опустился на стул подле принцессы, шуршание шелкового платья которой заставляло сердце графа биться от не изведанного еще доселе наслаждения.

После обеда Бекингэм быстро подошел к принцессе, чтобы предложить ей руку.

Теперь настала очередь де Гиша дать урок герцогу.

– Милорд, – сказал он, – будьте так добры, с этого мгновения не становитесь между ее высочеством принцессой и мной. Теперь ее высочество действительно принадлежит Франции, и если принцесса оказывает мне честь, подавая мне руку, она касается руки принца, брата короля.

С этими словами он предложил руку принцессе с таким явным смущением и в то же время с таким мужественным благородством, что среди англичан послышался шепот восхищения, а у Бекингэма вырвался тяжелый вздох.

Рауль любил: Рауль все понял. Он посмотрел на де Гиша глубоким взглядом, каким мать или друг предупреждают сына или друга об угрожающей ему опасности.

Наконец к двум часам из-за туч выглянуло солнце. Ветер стих; море стало гладким, как зеркало; туман, обволакивавший землю, рассеялся. И тогда показались приветливые берега Франции, усыпанные тысячью белых домов, выделявшихся на зелени деревьев и синеве неба.

XXXVII. Палатки

Как мы уже видели, адмирал решил не обращать внимания на грозные взгляды и вспышки гнева Бекингэма. Со времени отплытия из Англии Норфолк успел понемногу привыкнуть к ним. Де Гиш еще не заметил враждебности, которая, казалось, зародилась у молодого лорда против него; однако инстинктивно он чувствовал некоторое нерасположение к фавориту Карла II. Королева-мать, женщина опытная и хладнокровная, понимала положение вещей и готовилась в надлежащий момент разрубить запутавшийся узел. Этот момент наступил. Море и ветер стихли. Не прекратилась только буря в сердце Бекингэма. Герцог нетерпеливо твердил вполголоса молодой принцессе:

– Ради бога, принцесса, умоляю вас, спустимся на берег. Неужели вы не видите, что этот наглец, герцог Норфолк, убивает меня своими заботами о вас, своим обожанием?

Генриетта улыбнулась, не поворачивая головы, и с выражением нежного упрека и томной дерзости в голосе, придающим отказу оттенок расположения, кокетливо прошептала:

– Дорогой лорд, я вам повторяю, что вы безумны.

Мы уже сказали, что ни одна из этих подробностей не ускользнула от Рауля. Он слышал просьбу Бекингэма и слова принцессы; видел, как Бекингэм, получив такой ответ, отступил, вздохнул и провел рукой по лбу. Обладая способностью трезво судить, Рауль понял все и ужаснулся, оценив положение вещей и состояние умов.

Наконец адмирал велел спустить шлюпки, но умышленно не торопил людей. Бекингэм встретил распоряжение адмирала таким взрывом радости, что посторонний наблюдатель счел бы герцога помешанным.

По распоряжению графа Норфолка большой, разукрашенный флагами баркас медленно спустили с адмиральского корабля; в нем могли поместиться двадцать гребцов и пятнадцать пассажиров. Бархатные ковры, подушки с гербами Англии, цветочные гирлянды составляли главное украшение этого поистине королевского судна.

Едва оно коснулось поверхности воды, едва гребцы подняли весла, точно взявшие на караул солдаты, в ожидании, пока принцесса сойдет с корабля, как Бекингэм подбежал к трапу, надеясь занять место в том же баркасе.

Но королева его остановила.

– Милорд, – сказала она, – моей дочери и мне не приличествует высаживаться на берег раньше, чем для нас будут приготовлены помещения. Итак, я вас прошу, герцог, отправиться первым в Гавр и позаботиться о том, чтобы все было готово к нашему прибытию.

Эта просьба была для герцога последним ударом, тем более ужасным, что он был неожиданным. Он покраснел, прошептал что-то, но ничего не смог ответить.

До сих пор в нем теплилась надежда, что ему удастся побыть около принцессы хоть во время переправы и насладиться до конца мгновениями, которые ему подарила судьба. Но приказание звучало строго.

Адмирал, слышавший распоряжение королевы, тотчас крикнул:

– Спустить маленькую шлюпку!

Команда была исполнена с быстротой, обычной на военных кораблях.

Опечаленный Бекингэм с отчаянием посмотрел на принцессу, бросил умоляющий взгляд на королеву и другой взгляд, полный гнева, на адмирала. Принцесса сделала вид, что ничего не произошло. Королева отвернулась. Адмирал улыбнулся.

Заметив это, Бекингэм, казалось, готов был броситься на Норфолка.

Королева-мать поднялась с места.

– Отправляйтесь, сударь, – приказала она.

Хватаясь за последнюю надежду, Бекингэм спросил, задыхаясь от прилива самых разнообразных чувств:

– А вы, господа де Гиш и де Бражелон, не отправитесь со мной?

Де Гиш поклонился.

– Я и виконт де Бражелон, – ответил он, – находимся в распоряжении королевы. Мы сделаем все, что нам прикажет ее величество.

И он посмотрел на принцессу. Она опустила глаза.

– Простите, герцог, – сказала королева, – но граф де Гиш представляет особу принца. Он должен принять нас от лица Франции, как вы, герцог, провожали нас от лица Англии. Следовательно, граф должен сопровождать нас. Кроме того, мы не можем не оказать ему этой небольшой милости в награду за ту отвагу, которую он проявил, выехав нам навстречу в такую бурную погоду.

Бекингэм открыл рот, словно собираясь ответить. Однако он или не знал, что сказать, или не подыскал подходящих слов, но только ни один звук не слетел с его губ, и, повернувшись, точно в бреду, он прыгнул в шлюпку прямо с палубы корабля.

Гребцы едва успели подхватить его и удержать равновесие, ибо сильный толчок чуть не опрокинул лодку.

– Положительно, герцог сошел с ума, – громко заметил адмирал, обращаясь к Раулю.

– Я боюсь за него, – ответил Бражелон.

Высадившись на берег, Бекингэм впал в такое оцепенение, что если бы не встретил своего курьера, посланного им заранее в Гавр в качестве квартирьера, он не нашел бы дороги. Войдя в предназначенный для него дом, он заперся, как Ахилл в своей палатке.

Баркас королевы и молодой принцессы отошел от адмиральского судна почти в то самое мгновение, как герцог ступил на берег. За первым баркасом отплыл второй, со свитой, придворными и близкими друзьями.

Все обитатели Гавра, разместившись в рыбацких шаландах, плоскодонках или длинных нормандских лодках, двинулись навстречу королевскому баркасу.

Пушки фортов гремели. Английские корабли отвечали салютами. Огненные облака вылетали из зияющих жерл, превращались в мягкие клубы дыма, плыли над поверхностью моря и таяли в небесной лазури.

Принцесса спустилась на набережную. Веселая музыка встретила и сопровождала ее повсюду.

В то время как Генриетта ступала маленькими ножками по роскошным коврам и цветам, граф де Гиш и Рауль, выбравшись из толпы англичан, направились к зданию, предназначенному для будущей герцогини Орлеанской.

– Поспешим, – сказал Рауль де Гишу. – Судя по характеру Бекингэма, он устроит какой-нибудь подвох, когда увидит, к чему привело наше вчерашнее совещание.

– О, – ответил граф, – ведь мы оставили де Варда, это олицетворение твердости, и Маникана, воплощение кротости.

Тем не менее де Гиш заторопился, и через пять минут они уже были подле ратуши.

Прежде всего их поразила огромная толпа на площади.

– Ага, – заметил де Гиш, – по-видимому, наши помещения готовы.

Действительно, на площади перед ратушей возвышалось восемь чрезвычайно красивых палаток с развевающимися над ними флагами Франции и Англии. Палатки окружили ратушу, точно разноцветный пояс. Десять пажей и двенадцать всадников легкой конницы, составлявшие свиту послов, охраняли палатки. Это было удивительное, сказочное зрелище.

Импровизированные жилища соорудили в течение ночи.

Убранные внутри и снаружи самыми роскошными тканями, какие только можно было достать в Гавре, палатки образовали кольцо вокруг ратуши, резиденции молодой принцессы. Между ними были протянуты шелковые канаты, охраняемые часовыми. Таким образом, план Бекингэма совершенно рушился, если он действительно хотел отрезать доступ к ратуше для всех, кроме себя и своих англичан.

Единственный проход, который вел к лестнице здания, не прегражденный шелковыми канатами, охранялся по бокам двумя одинаковыми палатками с флагами.

Эти две палатки предназначались для де Гиша и Рауля. Во время их отсутствия палатку де Гиша должен был занимать де Вард, а палатку Рауля – Маникан.

Вокруг этих восьми шатров множество офицеров, дворян и пажей, блистая шелками и золотом, жужжали, точно пчелы около улья. Все они были при шпагах и готовы были повиноваться знаку де Гиша или де Бражелона, возглавлявших посольство.

Еще с улицы, которая вела на площадь, де Гиш и Рауль заметили щегольски одетого молодого дворянина, скакавшего к ратуше. Толпа любопытных расступалась перед ним. Увидя столь неожиданно появившиеся палатки, он вскрикнул от гнева и отчаяния. Это был Бекингэм, который уже оправился от уроков, полученных на корабле, надел ослепительный костюм и решил дожидаться принцессы и королевы подле ратуши.

Но около палаток герцогу преградили дорогу, и ему пришлось остановиться. Потеряв самообладание, Бекингэм поднял хлыст; два офицера схватили его за руки.

Де Варда не было на месте. Он находился в ратуше, где передавал какие-то приказания де Гиша.

При звуке голоса Бекингэма Маникан, лениво лежавший на подушках в одной из крайних палаток, поднялся со своим обычным беспечным видом и, слыша, что шум продолжается, выглянул из-за портьеры.

– Что такое? – спросил он кротко. – Кто это так шумит?

Случайно в ту минуту, когда он заговорил, воцарилась тишина, и, хотя Маникан произносил слова мягко и негромко, все услышали его вопрос.

Бекингэм обернулся и увидел эту высокую, худую фигуру и ленивое лицо. Должно быть, наружность французского дворянина, одетого, как мы уже сказали, довольно скромно, не внушила герцогу большого уважения, потому что он презрительно бросил:

– Кто вы такой?

Маникан оперся на руку рослого солдата и ответил тем же спокойным тоном:

– А вы?

– Я герцог Бекингэм. Я снял все дома, окружающие ратушу, и раз я их снял, то они принадлежат мне. А я арендовал их для того, чтобы иметь свободный доступ к ратуше, и вы не имеете права преграждать мне путь.

– Но, сударь, кто же мешает вам? – поинтересовался Маникан.

– Ваши часовые.

– Потому что вы желаете проехать верхом, а приказано допускать только пешеходов.

– Никто не имеет права приказывать здесь, кроме меня, – сказал герцог.

– Почему, сударь? – мягко спросил Маникан. – Сделайте милость, объясните эту загадку.

– Я уже сказал вам: я снял все дома вокруг площади.

– Мы это знаем, потому-то нам осталась только сама площадь.

– Вы ошибаетесь: площадь тоже моя, как и дома.

– Извините, сударь, вы ошибаетесь; у нас говорят: мостовая короля; следовательно, площадь принадлежит королю, а так как мы посланники короля, площадь наша.

– Сударь, я уже спросил вас, кто вы такой, – повторил Бекингэм, раздраженный хладнокровием своего собеседника.

– Мое имя Маникан, – ответил молодой человек голосом нежным, как эолова арфа.

Герцог пожал плечами.

– Одним словом, – сказал он, – когда я нанимал дома, окружающие ратушу, площадь была свободна. Эти бараки портят вид: уберите их!

Глухой, угрожающий ропот пронесся в толпе слушателей.

В это мгновение явился де Гиш; он растолкал солдат, отделявших его от герцога, и в сопровождении Рауля подошел к Бекингэму, а в то же время с другой стороны к герцогу приблизился де Вард.

– Простите, милорд, – обратился граф к герцогу, – но если вы чем-нибудь недовольны, будьте любезны обращаться ко мне, так как именно я велел соорудить эти постройки.

– Кроме того, замечу вам, что слово «барак» звучит плохо, – любезным тоном прибавил Маникан.

– Итак, герцог, вы говорили?.. – продолжал де Гиш.

– Я говорил, граф, – отвечал Бекингэм голосом, в котором все еще звучал гнев, смягченный, однако, присутствием равного ему человека, – я говорил, что невозможно оставить здесь эти палатки.

– Невозможно? – спросил де Гиш. – А почему?

– Они мне мешают.

У де Гиша невольно вырвалось нетерпеливое восклицание, но холодный взгляд Рауля заставил его сдержаться.

– Они вас все-таки меньше стесняют, чем нас злоупотребление правом первенства, которое вы себе позволили.

– Злоупотребление?

– Конечно! Вы присылаете сюда человека, который от вашего имени снимает все дома в Гавре, нисколько не думая о французах, которые должны приехать навстречу принцессе. Это не по-братски, герцог, со стороны представителя дружественной нации.

– Территория принадлежит первому, занявшему ее, – перебил Бекингэм.

– Не во Франции, сударь.

– Почему не во Франции?

– Потому что Франция – страна вежливости.

– Что вы хотите этим сказать? – вскричал Бекингэм так запальчиво, что присутствующие отступили, ожидая немедленного поединка.

– Я хочу сказать, герцог, – ответил, побледнев, де Гиш, – что я велел выстроить эти помещения для себя и своих друзей, чтобы они служили приютом послам Франции, так как ваша взыскательность оставила нам одно это убежище во всем городе. Я хочу сказать, что я и мои друзья будем жить здесь, если только воля, более могущественная, а главное – более высокая, чем ваша, не отзовет нас отсюда.

– Я знаю силу, граф, которая окажется достаточно могущественной, – положил Бекингэм руку на эфес своей шпаги.

В ту минуту, когда богиня раздора, воспламенив умы, уже хотела направить острие шпаг в грудь противников, Рауль тихонько коснулся рукой плеча Бекингэма.

– Одно слово, милорд, – попросил он.

– Мое право, прежде всего мое право! – пылко воскликнул молодой человек.

– Именно об этом я хочу иметь честь поговорить с вами, – сказал Рауль.

– Хорошо, только покороче, сударь.

– Я задам вам только один вопрос; вы видите, что лаконичнее быть нельзя.

– Говорите, я слушаю.

– Скажите: кто женится на внучке короля Генриха Четвертого – вы или герцог Филипп Орлеанский?

– Что такое? – спросил Бекингэм, отступая в смущении.

– Прошу вас, ответьте мне, – спокойно настаивал Рауль.

– Вы смеетесь надо мной, сударь? – рассердился Бекингэм.

– Это ответ, герцог, и его для меня достаточно. Итак, вы признаете, что вы не женитесь на английской принцессе.

– Но мне кажется, вы это хорошо знаете!

– Простите, но, судя по вашему поведению, это было неясно.

– Что вы хотите сказать, виконт?

– Ваша пылкость похожа на ревность, – понизил голос Рауль. – Знаете ли вы это, милорд? Но такая ревность совершенно неуместна со стороны всякого другого, кроме возлюбленного или мужа, а в особенности, как вы сами понимаете, когда речь идет о принцессе крови.

– Сударь, – вскричал Бекингэм, – вы оскорбляете принцессу Генриетту!

– Это вы оскорбляете ее, – холодно ответил де Бражелон. – Будьте осторожны! Недавно на адмиральском корабле вы рассердили королеву до крайности и вывели из терпения адмирала. Я наблюдал за вами, милорд, и сперва счел вас безумным, но потом понял истинный характер вашего безумия.

– Сударь…

– Погодите, я прибавлю еще одно слово. Надеюсь, что, кроме меня, этого не понял ни один француз.

– А знаете ли вы, сударь, – сказал Бекингэм, дрожа от гнева и тревоги, – что ваши слова заслуживают наказания?

– Взвешивайте свои выражения, милорд, – высокомерно взглянул на него Рауль. – В моих жилах течет не такая кровь, чтобы меня можно было безнаказанно оскорблять. Вы же принадлежите к семейству, страсти которого внушают подозрения добрым французам. Итак, еще раз повторяю вам: будьте осторожны, милорд.

– В чем? Уж не угрожаете ли вы мне?

– Я сын графа де Ла Фер, господин Бекингэм, и никогда не угрожаю, потому что сразу наношу удар. Итак, вся моя угроза состоит в следующем…

Бекингэм сжал кулаки, но Рауль продолжал, как будто не замечая этого:

– При первом же неподобающем слове, которое вы себе позволите по адресу ее высочества… О, имейте терпение, господин Бекингэм: ведь я же проявил его.

– Вы?

– Конечно. Пока принцесса была на английской земле, я молчал, но теперь, когда она вступила на землю Франции, когда мы приняли ее от имени принца, при первом же оскорблении, которое вы в порыве вашей необычайной привязанности нанесете королевскому дому Франции, мне придется принять одну из двух мер: либо я при всех громко расскажу о вашем безумии, и вас с позором отошлют в Англию, либо, если это вам будет приятнее, я при всех всажу вам кинжал в грудь. И вторая мера мне кажется более подходящей: я думаю, что изберу именно ее.

Бекингэм стал белее кружев своего воротника.

– Виконт де Бражелон, – спросил он, – это речь дворянина?

– Да, герцог, только этот дворянин говорит с сумасшедшим. Излечитесь, милорд, и он будет говорить с вами иначе.

– О, виконт де Бражелон, – прошептал герцог сдавленным голосом, поднося руку к горлу, – вы видите, я умираю.

– Если бы это случилось сейчас, герцог, – с неизменным хладнокровием заметил Рауль, – я поистине счел бы вашу смерть великим счастьем. Это событие предотвратило бы всякие дурные толки о вас и об августейших особах, которых так ужасно компрометирует ваша преданность.

– Да, вы правы, вы правы, – растерялся молодой англичанин. – Да, да, умереть… Лучше умереть, чем так страдать.

И он поднес руку к изящному кинжалу с рукояткой, осыпанной драгоценными камнями.

Рауль отвел его руку.

– Берегитесь, герцог, – сказал он. – Если вы не убьете себя, ваш поступок будет смешон. Если убьете, вы забрызгаете кровью подвенечный наряд английской принцессы.

Бекингэм задыхался. Его губы дрожали, щеки пылали, глаза блуждали, точно в бреду.

Вдруг он проговорил:

– Виконт, я не встречал более благородного человека, чем вы. Вы достойный сын самого совершенного из дворян. Оставайтесь в ваших палатках!

И он бросился на шею Раулю.

Все присутствующие, видевшие злобу одного из собеседников и твердость другого, были изумлены таким исходом и принялись шумно аплодировать. Раздались приветственные возгласы.

Де Гиш тоже обнял Бекингэма, правда, не очень охотно. Это послужило сигналом. Англичане и французы, до этой минуты смотревшие друг на друга с неприязнью, стали обниматься, как братья.

Тем временем показался кортеж принцессы. Если бы не Бражелон, королеву с дочерью встретили бы два войска, вступившие в бой, и цветы, забрызганные кровью.

При виде развевающихся знамен все успокоились.

XXXVIII. Ночь

Согласие воцарилось среди палаток. Англичане и французы состязались в любезности по отношению к высоким путешественницам и в предупредительности друг к другу.

Принцессу встречали радостными кликами. Она явилась точно королева, окруженная всеобщим почтением, точно богиня, вызывавшая чувство благоговения у тех, кто ей поклоняется.

Королева-мать очень ласково приветствовала французов. Франция была ее родиной, и она была в Англии слишком несчастна, чтобы Англия могла заставить ее забыть о Франции. Она научила свою дочь любить страну, где обе они когда-то нашли приют и где теперь их ожидала блестящая будущность.

Когда церемония кончилась, зрители рассеялись, и трубные звуки и шум толпы стали лишь доноситься издали, когда спустилась ночь, покрыв звездным пологом море, порт, город и окрестные поля, – де Гиш вернулся к себе в палатку. Он упал на табурет с выражением такой печали на лице, что Бражелон не сводил с него взгляда, пока не услышал его глубоких вздохов. Тогда он подошел к нему. Граф сидел, откинувшись назад, прислонясь плечом к стене палатки и опустив голову на руки: его грудь вздымалась, плечи вздрагивали.

– Ты страдаешь, мой друг? – спросил Рауль.

– Жестоко.

– День был утомительным, правда, – продолжал молодой человек, глядя на де Гиша.

– Да, и сон меня освежит.

– Хочешь, чтобы я ушел?

– Нет, мне нужно поговорить с тобой.

– Но прежде я должен кое о чем спросить тебя, де Гиш.

– Пожалуйста.

– Будь, однако, откровенен.

– Как всегда.

– Ты знаешь, почему Бекингэм был в бешенстве?

– Подозреваю.

– Он любит принцессу, думаешь ты?

– По крайней мере это можно предположить, глядя на него.

– И тем не менее это не так.

– О, на этот раз ты ошибаешься, Рауль. Я прочитал страдание в его глазах, в его жестах, во всем, что я видел, начиная с сегодняшнего утра.

– Ты поэт, мой дорогой, и видишь во всем поэзию.

– Главное, я вижу любовь.

– Там, где ее нет.

– Там, где она есть.

– Полно, де Гиш, ты ошибаешься.

– О нет, я совершенно уверен! – вскричал де Гиш.

– Скажи мне, граф, – спросил Рауль, пристально глядя на друга, – чем вызвана твоя исключительная проницательность?

– Я думаю, – не вполне уверенно произнес де Гиш, – самолюбием.