Королева Марго

Поняв его сигнал, король Наваррский повернул обратно и скрылся. Тотчас же де Муи вонзил шпоры в бока лошади, пустился удирать и на скаку предупредил Коконнаса и Ла Моля.

Карл IX, заметивший отсутствие Генриха и Маргариты, направился в сопровождении герцога Алансонского к павильону Франциска I, желая лично посмотреть, как будут Генрих и Маргарита выходить из домика выжлятников, куда он приказал запереть не только тех, кто находился в павильоне, но и тех, кто встретится в лесу.

Герцог Алансонский, вполне уверенный в успехе, скакал рядом с королем, страдавшим от острых болей, которые усиливали его плохое настроение.

– Ну! Ну! Давайте поскорее, – сказал король, подъехав. – Я тороплюсь домой. Тащите этих нечестивцев из их норы. Сегодня день святого Власия, а он в родстве со святым Варфоломеем.

По слову короля стена из пик и аркебуз пришла в движение: всех гугенотов, захваченных в лесу и в павильоне, вывели наружу. Но среди них не было ни Маргариты, ни короля Наваррского, ни де Муи.

– Ну а где же Генрих? Где Марго? – спросил король. – Вы, Алансон, ручались мне, что они здесь, и – смерть чертям! – подайте их!

– Сир, короля Наваррского и королевы мы даже не видали, – ответил де Нансе.

– Да вон они, – сказала герцогиня Невэрская.

Действительно, в конце тропинки, со стороны реки, вдруг появились Генрих и Маргарита – оба спокойные, как ни в чем не бывало: держа на руке по соколу и любовно прижимаясь один к другому, они скакали бок о бок с таким искусством, что создавалось впечатление, будто их лошади слюбились тоже и шли голова в голову, как бы ласкаясь.

Тогда-то разъяренный герцог Алансонский дал приказ обыскать все крутом, и легкие конники наткнулись на Коконнаса и Ла Моля, укрывшихся под сенью из плюща.

Их тоже вывели королевские телохранители, которые образовали вокруг них круг, взяв за руки друг друга. Но поскольку оба друга не были королями, то и не смогли придать себе такой же бодрый вид, как Генрих Наваррский и Маргарита: Ла Моль сильно побледнел, а Коконнас густо покраснел.

II. Расследование

Когда обоих молодых людей вводили в этот круг, их поразило зрелище действительно незабываемое.

Карл IX, как мы уже о том сказали, наблюдал проходивших перед ним дворян-гугенотов, которых его стража выводила одного вслед за другим из домика выжлятников.

Король и герцог Алансонский следили ничего не выражавшим взглядом за этим шествием, ожидая, что наконец появится оттуда и король Наваррский. Ожидание обмануло их.

Но этого было мало, оставалось неизвестным, куда же делись Генрих и Маргарита. И вот когда в конце тропинки появились молодые супруги, герцог Алансонский побледнел, у Карла же отлегло от сердца; совершенно безотчетно ему очень хотелось, чтобы вся эта затея его брата обернулась против него же.

– Опять ускользнул! – прошептал герцог.

В эту минуту приступ жестокой боли потряс Карла: он выпустил поводья, схватился за бок и дико закричал. Генрих Наваррский поспешил к нему; но пока он проскакал двести шагов, отделявших его от короля, Карл пришел в себя.

– Откуда вы приехали, месье? – спросил он таким жестким тоном, что Маргарита взволновалась.

– Откуда?.. С охоты, брат мой! – ответила она.

– Охота была у реки, а не в лесу.

– Когда я отстал от охоты, чтобы посмотреть на цаплю, мой сокол унесся за фазаном, – сказал Генрих.

– Где же фазан?

– Вот он! Красивый петух, не правда ли?

И Генрих с самым невинным видом показал Карлу птицу, отливавшую пурпуром, золотом и синевой.

– Так, так! Ну, а заполевав фазана, почему не присоединились вы ко мне?

– Потому, что фазан полетел к охотничьему парку, сир; а спустившись опять к реке, мы увидали вас уже на полмили впереди, когда вы поднимались к лесу. И мы сейчас же поскакали вслед за вами, так как, участвуя в охоте, не хотели от нее отбиться.

– А вот эти дворяне тоже приглашены на охоту? – спросил Карл.

– Какие дворяне? – сказал Генрих, с недоумением озираясь.

– Ваши гугеноты, черт их возьми! – ответил Карл. – Во всяком случае, их приглашал не я.

– Но, может быть, их пригласил герцог Алансонский, – предположил Генрих.

– Месье д’Алансон! Зачем они вам? – спросил Карл.

– Мне? – воскликнул герцог.

– Ну да, вам, брат мой, – сказал Карл. – Разве не вы заявили мне вчера, что вы король Наваррский? Очевидно, гугеноты, хлопотавшие о передаче вам наваррской короны, явились поблагодарить вас за согласие, а короля за передачу. Ведь так, господа?

– Да! Да! – крикнули двадцать голосов.

– Да здравствует герцог Алансонский! Да здравствует король Карл!

– Я не король гугенотов, – сказал Франсуа, позеленев от злости. Затем, бросив косой взгляд на Карла, добавил: – И твердо надеюсь никогда им не быть.

– Чепуха! – сказал Карл. – А вам, Генрих, да будет ведомо: я нахожу все это крайне странным.

– Сир, – твердо ответил Генрих, – да простит мне бог, но похоже на то, что мне делают допрос.

– А если я скажу: да, я допрашиваю вас, – что можете на это возразить?

– Что я такой же король, как вы! – гордо ответил Генрих. – Королевское достоинство дается не короной, а рождением, и отвечать я буду только моему брату и другу, а не судье.

– Очень желал бы знать, – тихо сказал Карл, – чему мне верить хоть раз в жизни!

– Пусть приведут месье де Муи, – сказал герцог Алансонский, – и вы узнаете. Де Муи, наверное, захвачен.

– Есть ли среди взятых месье де Муи? – спросил король.

Генрих встревожился и обменялся взглядом с Маргаритой; но это было лишь мгновение. Никто не отзывался.

– Месье де Муи нет среди захваченных, сир, – ответил де Нансе. – Нескольким моим людям показалось, что они его видели, но это не наверно.

Герцог Алансонский непристойно выругался.

– А вот, сир, два дворянина герцога Алансонского, – вмешалась Маргарита и показала королю на слышавших весь этот разговор Коконнаса и Ла Моля, уверенная в том, что может положиться на их сообразительность. – Допросите их, и они вам ответят.

Герцог почувствовал нанесенный ему удар.

– Я сам приказал их задержать в доказательство того, что они не служат у меня, – возразил герцог.

Король взглянул на двух друзей и вздрогнул, увидев Ла Моля.

– Ага, опять этот провансалец! – сказал он.

Коконнас грациозно поклонился королю.

– Что вы делали, когда вас взяли? – спросил его король.

– Сир, мы обсуждали военные и любовные вопросы.

– Верхом? Вооруженные до зубов? Готовясь бежать?

– Совсем нет, сир; вашему величеству неверно доложили. Мы лежали в тени, под буком… Sub tegmine fagi.

– А-а! Лежали под буком?

– И даже могли бы убежать, если бы думали, что чем-то навлечем на себя гнев вашего величества. Послушайте, господа, – обратился Коконнас к легким конникам, – полагаюсь на ваше честное солдатское слово: как вы думаете, могли мы удрать от вас, если бы хотели?

– Правду говоря, эти господа даже шагу не сделали, чтобы убежать, – ответил лейтенант конников.

– Потому что их лошади стояли вдалеке, – сказал герцог Алансонский.

– Прошу покорно извинить меня, ваше высочество, – ответил Коконнас, – я уже сидел на лошади, а граф Лерак де Ла Моль держал свою под уздцы.

– Это правда, господа? – спросил король.

– Правда, сир, – ответил лейтенант, – месье Коконнас даже слез с лошади, увидав нас.

Коконнас скорчил улыбку, говорившую: «Вот видите, сир!»

– А что значат две заводные лошади и два мула, нагруженные ящиками? – спросил Франсуа.

– Мы разве конюхи? Велите отыскать конюха, который был при них, и спросите.

– Его там не было! – сказал разъяренный герцог.

– Значит, он испугался и удрал, – возразил Коконнас. – Нельзя требовать от мужика такой же выдержки, как от дворянина.

– Все время один и тот же способ оправдания, – пробурчал герцог Алансонский, скрежеща зубами. – К счастью, сир, я вас предупредил, что эти господа уже несколько дней как у меня не служат.

– Как, ваше высочество! Я имею несчастье больше не служить у вас?

– А! Черт возьми! Вы знаете это лучше всех; вы же сами просили вас уволить, написав мне довольно наглое письмо, которое я, слава богу, сохранил, и, к счастью, оно при мне.

– Ах, я думал, что ваше высочество простили мне письмо, написанное в минуту плохого настроения. Это было, когда я узнал, что ваше высочество собирались задушить моего друга Ла Моля в одном из коридоров Лувра.

– Что за разговор? – перебил его король.

– Я тогда думал, что ваше высочество были только одни, – продолжал Коконнас. – Но потом оказалось, что там было еще трое.

– Молчать! – крикнул король. – Все ясно! Генрих, – обратился Карл к королю Наваррскому, – даете слово не бежать?

– Даю, ваше величество.

– Возвращайтесь в Париж вместе с месье де Нансе и ждите распоряжений в вашей комнате. А вы, господа, – сказал он двум дворянам, – сдайте ваши шпаги.

Ла Моль взглянул на Маргариту. Она улыбнулась.

Ла Моль сейчас же отдал шпагу ближайшему командиру. Коконнас последовал его примеру.

– Ну что ж, нашли мне де Муи? – спросил король.

– Нет, сир, – ответил де Нансе, – или его не было, или он бежал.

– Плохо! – сказал король. – Едем домой. Мне холодно, и я что-то неясно вижу.

– Сир, это, наверно, от раздражения, – сказал Франсуа.

– Да, возможно. У меня какое-то мерцание в глазах. Где арестованные? Я ничего не вижу. Разве сейчас ночь? О-о! Боже, сжалься! Во мне все горит! Помогите! Помогите!

Несчастный король выпустил поводья, вытянул руки и опрокинулся назад; испуганные придворные подхватили его на руки.

Франсуа, один знавший причину мучительного недуга брата, стоял в стороне и вытирал пот со лба.

Король Наваррский, стоявший по другую сторону, уже под охраной де Нансе, с возрастающим удивлением смотрел на эту сцену и благодаря непостижимой интуиции, временами превращавшей его в какого-то прозорливца, говорил себе: «Эх! Пожалуй, было бы лучше, если б меня схватили во время бегства!»

Он взглянул на Маргариту, которая широко раскрытыми от изумления глазами посматривала то на него, то на короля. На этот раз король потерял сознание. Подвезли походную тележку, положили на нее Карла, накрыли плащом, снятым с одного из конников, и весь поезд тихо направился в Париж, который утром провожал веселых заговорщиков и радостного короля, а вечером встречал короля умирающим, а мятежников – взятыми под стражу.

Маргарита, несмотря ни на что, сохранившая способность владеть собой морально и физически, обменялась в последний раз многозначительным взглядом со своим мужем, затем, проехав настолько близко от Ла Моля, что он мог ее услышать, обронила два греческих слова:

– Me déidè, – что означало: «Не бойся».

– Что она тебе сказала? – спросил Коконнас.

– Она сказала, что бояться нечего, – ответил Ла Моль.

– Тем хуже, – тихо сказал пьемонтец, – тем хуже! Это значит, что дело наше плохо. Каждый раз, как мне говорили для ободрения эту фразу, я получал или пулю, или удар шпаги, а то и цветочный горшок на голову. По-еврейски ли, по-гречески ли, по-латыни или по-французски это всегда значило для меня: «Берегись!»

– Идемте, господа! – сказал лейтенант легких конников.

– Извините мою нескромность, месье: куда вы нас ведете? – спросил Коконнас.

– Вероятно, в Венсенский замок, – ответил лейтенант.

– Я бы предпочел отправиться в другое место, – сказал Коконнас, – но, в конце концов, не всегда идешь туда, куда хочешь.

По дороге король пришел в сознание и почувствовал себя лучше. В Нантере он даже захотел сесть верхом на свою лошадь, но его отговорили.

– Пошлите за мэтром Амбруазом Паре, – сказал Карл, прибыв в Лувр.

Он слез с повозки, поднялся по лестнице, опираясь на руку Тавана, и, придя в свои покои, приказал никого к себе не пускать.

Все заметили, что король Карл был очень сосредоточен. В пути он ни с кем не говорил, не интересовался ни заговором, ни заговорщиками, а все о чем-то думал. Было очевидно, что его тревожила болезнь: заболевание внезапное, острое и странное, с теми же самыми симптомами, что и у брата короля – Франциска II незадолго до его смерти.

Поэтому приказ короля – пускать к нему одного только мэтра Паре – никого не удивил. Мизантропия, как известно, была основной чертой характера Карла IX.

Карл вошел к себе в опочивальню, сел в кресло, напоминавшее шезлонг, подложил под голову подушки и, рассудив, что мэтра Амбруаза Паре могут не застать дома и он придет не скоро, собрался провести время ожидания недаром. Он хлопнул в ладоши, и сейчас же вошел один из телохранителей.

– Скажите королю Наваррскому, что я хочу с ним говорить, – распорядился Карл.

Телохранитель поклонился и пошел исполнить приказание.

Король откинул голову назад: мысли его путались от страшной тяжести в мозгу, какой-то кровавый туман застилал глаза; во рту все пересохло, и Карл выпил целый графин воды, не утолив жажды.

Он пребывал в каком-то дремотном состоянии, когда дверь отворилась и вошел Генрих; сопровождавший его де Нансе остановился в передней и не пошел дальше.

Генрих, услышав, что дверь за ним закрылась, сделал несколько шагов к Карлу.

– Сир, вы вызывали меня? Я пришел.

Король вздрогнул при звуке его голоса и бессознательно протянул ему руку.

– Сир, – обратился к нему Генрих, стоя с опущенными по бокам руками, – ваше величество запамятовали, что я больше не брат, а узник.

– Ах да, верно, – сказал Карл, – спасибо, что напомнили. Но мне помнится еще вот что: как-то раз мы с вами были наедине, и вы мне обещали отвечать на мои вопросы чистосердечно.

– И я готов сдержать это обещание. Спрашивайте, сир.

Король смочил ладонь водою и приложил ко лбу.

– Что истинного в обвинении герцога Алансонского? Ну, отвечайте, Генрих.

– Только половина: бежать должен был сам герцог Алансонский, а я – сопровождать его.

– А зачем вам было его сопровождать? – спросил Карл. – Вы что же, недовольны мной?

– Нет, сир, наоборот; я мог только радоваться отношению вашего величества ко мне: бог, читающий в сердцах людей, видит и в моем сердце, какую глубокую привязанность питаю я к моему брату и королю.

– Мне кажется противоестественным бегать от людей, которых любишь и которые тебя любят, – ответил Карл.

– Я и бежал не от тех, кто меня любит, а от тех, кто меня терпеть не может. Ваше величество, разрешите мне говорить с открытой душой?

– Говорите, месье.

– Меня не выносят герцог Алансонский и королева-мать.

– Относительно Алансона я не отрицаю, – сказал Карл, – но королева-мать проявляет к вам всячески свое внимание.

– Вот поэтому-то я и боюсь ее, сир. И слава богу, что я ее боялся!

– Ее?

– Ее или окружающих ее. Вам, сир, известно, что иногда несчастьем королей является не то, что им чересчур плохо угождают, а то, что угождают слишком рьяно.

– Говорите яснее: вы сами обязались говорить все.

– Как видите, ваше величество, я так и поступаю.

– Продолжайте.

– Ваше величество сказали, что любите меня?

– То есть я любил вас, Анрио, до вашей измены.

– Предположите, сир, что вы продолжаете меня любить.

– Пусть так.

– Раз вы меня любите, то вы, наверно, желаете, чтобы я был жив, да?

– Я был бы в отчаянии, если бы с тобой случилось какое-нибудь несчастье.

– Так вот, ваше величество, вы уже два раза могли прийти в отчаяние.

– Как так?

– Да, сир, два раза только провидение спасло мне жизнь. Правда, во второй раз провидение приняло облик вашего величества.

– А в первый раз чей облик?

– Облик человека, который был бы очень изумлен тем, что его приняли за провидение, – облик Рене. Да, сир, вы спасли меня от стали…

Карл нахмурился, вспомнив, как он увел Генриха на улицу Бар.

– А Рене? – спросил он.

– Рене спас меня от яда.

– Фу! Тебе везет, Анрио: спасать – это не его специальность, – сказал король, пытаясь улыбнуться, но от сильной боли не улыбка, а судорога пробежала по его губам.

– Итак, сир, меня спасли два чуда: одно – раскаяние Рене, другое – доброта вашего величества. Должен сознаться, я боюсь, как бы бог не устал делать чудеса, поэтому я и решил бежать, руководясь истиной: на бога надейся, а сам не плошай.

– Отчего же ты не сказал мне об этом раньше, Генрих?

– Если бы я сказал об этом вам даже вчера, я был бы доносчиком.

– А сегодня?

– Сегодня – другое дело; меня обвиняют – я защищаюсь.

– А ты, Анрио, уверен в первом покушении?

– Так же, как во втором.

– И тебя хотели отравить?

– Пытались.

– Чем?

– Опиатом.

– А как отравляют опиатом?

– Спросите, сир, у Рене: раз отравляют и перчатками…

Карл насупился, но понемногу лицо его разгладилось.

– Да, да, – говорил он, как будто разговаривая с самим собой, – всем тварям, по самой их природе, свойственно бежать от смерти. Так почему же не делать сознательно того, что делается по инстинкту?

– Итак, довольны ли вы, ваше величество, моею откровенностью и верите ли, что я сказал вам все?

– Да, Анрио, да, ты хороший малый. И ты думаешь, что те, кто желает тебе зла, еще не угомонились и будут покушаться впредь на твою жизнь?

– Сир, каждый вечер я удивляюсь, что еще живу.

– Они знают, как я тебя люблю, Анрио, поэтому-то они и хотят тебя убить. Но будь спокоен – они понесут наказание за свою злую волю. А теперь ты свободен.

– То есть я могу уехать из Парижа, сир? – спросил Генрих.

– Нет, нет, ты знаешь, я не могу обойтись без тебя. А! Тысяча чертей! Надо же, чтобы при мне был хоть один человек, который меня любит.

– В таком случае, сир, если ваше величество хотите меня оставить при себе, то окажите мне одну милость…

– Какую?

– Оставьте меня здесь не под видом друга, а под видом узника.

– Как узника?

– Да так. Разве вы, ваше величество, не видите, что ваша дружба меня губит?

– И ты желаешь, чтобы я тебя возненавидел?

– Только для вида, сир. В такой ненависти мое спасение: до тех пор пока они будут думать, что я в немилости, они не станут торопиться умертвить меня.

– Не знаю, Анрио, каковы твои желания, – заявил Карл, – не знаю, какая у тебя цель, но если твои желания не осуществятся, если ты не достигнешь поставленной тобой цели – я буду очень удивлен.

– Значит, я могу рассчитывать на то, что король будет относиться ко мне строго?

– Да.

– Тогда я спокоен… Что прикажете сейчас, ваше величество?

– Ступай к себе, Анрио. Я болен; пойду посмотрю своих собак и лягу в постель.

– Сир, – сказал Генрих, – вашему величеству надо было бы позвать врача: ваше сегодняшнее нездоровье, может быть, серьезнее, чем вы думаете.

– Я послал за мэтром Амбруазом Паре.

– Тогда я ухожу, чувствуя себя спокойнее.

– Клянусь душой, Анрио, – сказал король, – из всей моей семьи ты, кажется, один на самом деле меня любишь.

– Это ваше искреннее убеждение, сир?

– Честное слово дворянина.

– Хорошо! В таком случае поручите месье де Нансе стеречь меня, как человека, который настолько прогневил своего короля, что не проживет и месяца: это единственное средство, чтобы я мог любить вас долго.

– Месье де Нансе! – крикнул Карл.

Вошел командир королевской охраны.

– Я отдаю вам на руки, – сказал ему король, – самого важного государственного преступника; вы мне ответите головой за его сохранность.

И Генрих с унылым видом пошел вслед за де Нансе.

III. Актеон

Оставшись один, Карл очень удивился, что к нему не пришел ни один из верных его друзей; а два верных его друга были кормилица Мадлена и борзая Актеон.

«Кормилица, наверное, пошла к какому-нибудь знакомому гугеноту петь псалмы, – подумал он. – Актеон же все еще дуется за то, что я сегодня хлестал его арапником».

Карл взял свечу и прошел к кормилице. Ее не было дома. Читатель, наверное, помнит, что из комнаты Мадлены была дверь в Оружейную палату. Карл подошел к этой двери, но пока он шел, у него опять начались боли, которые вдруг появлялись и потом сразу проходили; сейчас было такое ощущение, точно в его внутренностях ковыряли каленым железом. Неутолимая жажда мучила его; на столе он увидел чашку с молоком, выпил ее залпом и почувствовал облегчение. Затем опять взял свечу, которую поставил до этого на стол, и вошел в Оружейную палату.

К его крайнему изумлению, Актеон не бросился навстречу. Быть может, его заперли? Но тогда, почуяв, что хозяин вернулся с охоты, он стал бы выть. Карл свистел, звал – собака не являлась. Он прошел шага четыре дальше, и, когда свеча осветила дальний угол комнаты, он там увидел на полу неподвижно распростертую собаку.

– Сюда! Актеон! Сюда! – позвал Карл и еще раз свистнул.

Собака оставалась недвижима.

Карл подбежал и прикоснулся к ней: бедное животное уже закоченело. Из ее рта, перекошенного болью, вытекло на пол несколько капель желчи, смешанной с кровавой пенистой слюной. Собака нашла берет Карла и умерла, положив голову на вещь, олицетворявшую для нее хозяина.

Глядя на труп собаки, Карл забыл о своих болях и почувствовал себя бодрее; от ярости кровь закипела у него в жилах, ему хотелось закричать; но короли, скованные собственным величием, не могут поддаваться первому порыву, которым руководится обычный человек в своих страстях или в случае самозащиты. Карл сообразил, что здесь кроется какое-то предательство, и промолчал.

Он встал на колени около собаки и опытным взглядом осмотрел труп. Глаза собаки имели стекловидную окраску, язык был красный и весь в язвинах – заболевание настолько своеобразное, что Карл вздрогнул.

Король взял заткнутые за пояс перчатки, надел их, приподнял посиневшую губу собаки и в промежутках между острыми клыками заметил какие-то застрявшие беловатые кусочки. Вытащив несколько кусочков, он увидел, что это бумага; около бумаги опухоль была сильнее, десны вздулись, а слизистая оболочка разъедена, как купоросом. Он внимательно осмотрел все кругом. На ковре валялись два-три маленьких обрывка бумаги, похожей на ту, какую он обнаружил во рту собаки. На одном обрывке, побольше других, сохранились остатки гравюры. У Карла волосы на голове зашевелились, когда он разглядел эти остатки и узнал изображение соколиного охотника, которое Актеон выдрал из охотничьей книги.

– А-а! Книга была отравлена, – сказал он, побледнев.

И вдруг он вспомнил свое чтение.

– Тысяча чертей! Ведь каждую страницу я трогал своим пальцем и каждый раз его мусолил. Вот откуда мои обмороки, боли, рвота… Я отравлен!

Под гнетом этой страшной мысли Карл на одну минуту замер. Потом вскочил, глухо рыча, и метнулся к двери.

– Мэтра Рене! – крикнул он. – Мэтра Рене, флорентийца! Чтобы сейчас же сбегали на мост Святого Михаила и привели его! Чтобы через десять минут он был здесь. Пусть кто-нибудь скачет туда верхом, возьмет запасную лошадь для Рене и с ним вернется. А если придет мэтр Амбруаз Паре, велите подождать.

Один из телохранителей бросился бегом исполнять приказание.

– О-о! Если понадобится, я велю пытать хоть всех, но узнаю, кто дал эту книгу Анрио.

С каплями пота на лбу и судорожно сжатыми руками Карл стоял на месте, задыхаясь и устремив взгляд на труп собаки. Через десять минут флорентиец робко, не без тревоги, постучался в дверь. Есть люди с такой совестью, что ясной погоды не бывает в их душе.

– Войдите! – сказал Карл.

В дверях показался парфюмер. Карл подошел к нему торжественно, со сжатыми губами.

– Ваше величество требовали меня? – сказал Рене, весь дрожа.

– Вы ведь хороший химик? – спросил король.

– Сир…

– И вы знаете то, что знают лучшие врачи?

– Ваше величество преувеличиваете мои знания.

– Нет, так говорила мне моя матушка. Кроме того, я доверяю вам и предпочитаю посоветоваться с вами, а не с кем– нибудь другим. Вот, – продолжал Карл, указывая на труп собаки, – взгляните, что такое между зубами собаки, и скажите, отчего она издохла?

В то время как Рене, взяв в руку свечку, нагнулся до пола, чтобы исполнить приказание короля и скрыть свое волнение, Карл стоял, не спуская с него глаз, и ждал с понятным нетерпением его слова, которое должно было стать для Карла или смертным приговором, или залогом его выздоровления.

Рене вынул из кармана похожий на скальпель ножик, раскрыл его и кончиком отделил от десен приставшие кусочки бумаги, затем долго и внимательно разглядывал желчь и кровь, сочившиеся из каждой ранки.

– Сир, признаки очень неутешительные, – сказал он с трепетом.

Карл почувствовал, как струя похолодевшей крови пробежала по его жилам и залила сердце.

– Собака была отравлена, да? – спросил он.

– Боюсь, что так, сир.

– А каким ядом?

– Минеральным, как я предполагаю.

– Можете ли вы установить точно, была ли она отравлена?