Королева Марго

– Мне – тоже… Но вот что получится: если у меня в спальне был не Ла Моль, то, значит, это был другой обладатель вишневого плаща. А вы знаете, кто он…

– Боже мой! – воскликнула Маргарита.

– Вот где наш подводный камень! Ваше волнение, мадам, доказывает, что вы тоже его видите. Поэтому поговорим, как говорят о вещи, самой завидной в мире, – о престоле… и… о самом драгоценном благе – о своей жизни… Если арестуют де Муи – мы погибли!

– Я понимаю.

– А граф де Ла Моль никого не может подвести, – продолжал Генрих, – если только вы не считаете его способным выдумать какую-нибудь небылицу; вдруг скажет, например, что он был там-то с дамами… да бог его знает – что…

– Если вы опасаетесь только этого, – ответила Маргарита, – то можете быть спокойны… он этого не скажет.

– Вот как! – сказал Генрих. – Ничего не скажет, даже если ему за это будет грозить смерть?

– Не скажет.

– Вы уверены?

– Ручаюсь.

– Значит, все складывается к лучшему, – сказал Генрих, вставая.

– Месье, вы уже уходите? – с волнением спросила Маргарита.

– Да. Все, что мне надо было вам сказать, я сказал.

– А вы идете к?..

– Постарайтесь вывести всех нас из того опасного положения, в которое поставил нас этот дьяволенок в вишневом плаще.

– О боже мой! Боже мой! Бедный юноша! – горестно воскликнула Маргарита, заломив пальцы.

– Этот милый Ла Моль воистину очень услужлив, – говорил Генрих, уходя.

IX. Поясок королевы-матери

Карл IX вернулся домой в самом веселом расположении духа; но после десятиминутного разговора с матерью можно было подумать, что свое раздражение и свою бледность она передала сыну, а его радостное настроение взяла себе.

– Ла Моль?! Ла Моль! – повторял Карл. – Надо вызвать Генриха и герцога Алансонского. Генриха – потому, что этот молодой человек был гугенотом; герцога Алансонского – потому, что Ла Моль у него на службе.

– Что ж, позовите их, сын мой, если хотите. Боюсь только, что Генрих и Франсуа связаны друг с другом больше, чем это кажется на вид. Допрашивать их – это только возбуждать в них подозрения; было бы надежнее подвергнуть их искусу не спеша, в течение нескольких дней. Если вы, сын мой, дадите преступникам вздохнуть свободно, если вы укрепите в них мысль, что им удалось обмануть вашу бдительность, то, осмелев и торжествуя, они дадут вам более удобный случай поступить с ними сурово; и тогда мы все узнаем.

Карл в нерешительности ходил по комнате, стараясь отделаться от чувства гнева, как лошадь от удил, и судорожным движением руки хватался за сердце, раненное подозрением.

– Нет, нет, – сказал он наконец, – не стану ждать. Вы не понимаете, каково мне ждать, когда я чувствую кругом себя присутствие каких-то призраков. Кроме того, все эти придворные франтики наглеют день ото дня: сегодня ночью двое каких-то дамских прихвостней имели дерзость сопротивляться и бунтовать против нас!.. Если Ла Моль невинен, очень хорошо; но я желал бы знать, где был он этой ночью, когда избивали мою стражу в Лувре, а меня били в переулке Клош– Персе. Пусть позовут – сначала герцога Алансонского, а потом Генриха: я хочу допросить их порознь. Вы можете остаться здесь.

Екатерина села. При том уме, какой был у нее, всякое обстоятельство, как будто и далекое от ее цели, могло быть так повернуто могучей рукой Екатерины, что повело бы к осуществлению ее замыслов. Каждый удар двух вещей друг о друга или производит звук, или дает искру. Звук указывает направление, искра светит.

Вошел герцог Алансонский. Разговор с Генрихом Наваррским подготовил его к предстоящему объяснению, и он был спокоен.

Все его ответы были очень определенны. Так как мать приказала ему не выходить из своих покоев, то он ровно ничего не знает о ночных событиях. Но его покои выходят в тот же коридор, что и покои короля Наваррского, поэтому он кое-что слышал: сначала уловил звук, похожий на взламывание двери, потом – ругательства и, наконец, выстрелы. Только тогда он осмелился приоткрыть дверь и увидел бегущего человека в вишневом плаще.

Карл и его мать переглянулась.

– В вишневом плаще? – спросил король.

– В вишневом, – ответил герцог Алансонский.

– А этот вишневый плащ не вызывает у вас подозрений на кого-нибудь?

Герцог Алансонский напряг всю силу своей воли, чтобы ответить как можно естественнее:

– Должен признаться вашему величеству: по первому взгляду мне показалось, что это плащ одного из моих дворян.

– А как зовут этого дворянина?

– Месье де Ла Моль.

– А почему же этот месье де Ла Моль был не при вас, как этого требовала его должность?

– Я отпустил его, – ответил герцог.

– Хорошо! Ступайте! – сказал Карл.

Герцог Алансонский направился к той двери, в которую входил.

– Нет, не в эту, – сказал Карл, – а вон в ту. – И он указал на дверь в комнату кормилицы.

Ему не хотелось, чтобы герцог встретился с Генрихом Наваррским. Карл не знал, что зять и шурин виделись, хотя и на минуту, но этого было достаточно, чтобы согласовать им свои действия…

Вслед за герцогом, по знаку Карла, впустили Генриха.

Генрих не стал ждать допроса и заговорил сам:

– Сир, очень хорошо, что ваше величество за мной послали, потому что я сам уже собрался идти к вам и просить вашего суда.

Карл нахмурил брови.

– Да, суда, – повторил Генрих. – Начну с благодарности вашему величеству за то, что вчера вечером вы взяли меня с собой; теперь я знаю, что вы спасли мне жизнь. Но что я такое сделал? За что хотели меня убить?

– Не убить, – поспешно сказала Екатерина, – а арестовать.

– Пусть будет – арестовать, – ответил Генрих. – Но за какое преступление? Если я в чем-нибудь виноват, то я виновен в этом и сегодня утром так же, как был виновен вчера вечером. Сир, скажите, в чем моя вина?

Карл, не зная, что ответить, посмотрел на мать.

– Сын мой, – обратилась Екатерина к Генриху Наваррскому, – у вас бывают подозрительные люди.

– Допустим, мадам. И эти подозрительные люди навлекают подозрение и на меня, не так ли, мадам?

– Да, Генрих.

– Назовите же мне их! Назовите, кто они? Сделайте мне с ними очную ставку!

– Правда, – сказал Карл, – Анрио имеет право требовать расследования.

– Я этого и требую! – продолжал Генрих, чувствуя преимущество своего положения и стремясь воспользоваться им. – Об этом я и прошу моего доброго брата Карла и мою дорогую матушку Екатерину. Со дня моего брака с Маргаритой разве я не был хорошим мужем? Спросите Маргариту. Разве я не был добрым католиком? Спросите моего духовника. Разве я не был хорошим родственником? Спросите всех, кто присутствовал на вчерашней охоте.

– Да, это правда, Анрио, – сказал король, – но все же говорят, что ты в заговоре.

– Против кого?

– Против меня.

– Сир, если бы я против вас злоумышлял, я мог бы все предоставить обстоятельствам, когда ваша лошадь с перебитой ногой не могла подняться, а разъяренный кабан набросился на ваше величество.

– Смерть дьяволу! А ведь он прав, матушка.

– Но все-таки, кто же был у вас сегодня ночью? – спросила Екатерина.

– Мадам, в такие времена, когда так трудно отвечать даже за собственные действия, я не могу брать на себя ответственность за действия других. Я ушел из моих покоев в семь часов вечера, а в десять брат мой Карл увел меня с собой; всю ночь я провел с ним. Так как все время я был с его величеством, откуда я мог знать, что происходит у меня дома?

– Да, – отвечала Екатерина, – однако остается несомненным то, что какой-то ваш человек убил двух стражей его величества и ранил Морвеля.

– Мой человек?! – спросил Генрих. – Кто же он, мадам? Назовите.

– Все обвиняют месье де Ла Моля.

– Мадам, месье де Ла Моль вовсе не мой человек, он на службе у герцога Алансонского и рекомендован ему не мной, а вашей дочерью.

– А все же, не Ла Моль ли был у тебя, Анрио? – спросил король.

– Сир, откуда же мне знать? Я этого не отрицаю и не подтверждаю… Месье де Ла Моль – человек очень милый, услужливый, очень преданный королеве Наваррской и часто приходит ко мне с поручениями от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу Алансонскому, или же он приходит по поручению самого герцога. Я не могу утверждать, что это был не Ла Моль…

– Это был он, – сказала Екатерина. – Его узнали по вишневому плащу.

– А разве у Ла Моля есть вишневый плащ? – спросил Генрих.

– Да, – ответила Екатерина.

– И у того человека, который так расправился с двумя моими стражами и с Морвелем…

– Тоже был вишневый плащ? – перебивая короля, спросил Генрих.

– Совершенно верно, – подтвердил Карл.

– Ничего не могу сказать, – ответил Генрих. – Но мне кажется, что если у меня в покоях был не я, а, по вашим словам, Ла Моль, то следовало вызвать вместо меня Ла Моля и допросить его. Однако разрешите, ваше величество, обратить ваше внимание на одно обстоятельство.

– На какое?

– Если бы я, видя подписанный моим королем приказ, не подчинился ему и оказал сопротивление, я был бы виноват и заслужил бы любое наказание. Но ведь это был какой-то незнакомец, которого приказ нисколько не касался! Его хотели арестовать незаконно – он воспротивился; быть может, слишком рьяно, но он был вправе!

– Тем не менее… – начала Екатерина.

– Мадам, в приказе было сказано арестовать именно меня? – спросил Генрих.

– Да, – ответила Екатерина, – и его величество подписал его собственноручно.

– А значилось ли в приказе – в случае ненахождения меня арестовать всякого, кто окажется на моем месте?

– Нет, – ответила Екатерина.

– В таком случае, – продолжал Генрих, – пока не будет доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, мой сообщник, – этот человек невинен.

Затем, обернувшись к Карлу IX, Генрих добавил:

– Сир, я никуда не выйду из Лувра. Я даже готов по одному слову вашего величества направиться в любую государственную тюрьму, какую будет вам угодно мне назначить. Но пока не будет доказано противного, я имею право называть себя самым верным слугой, подданным и братом вашего величества!

И Генрих с таким достоинством, какого от него не ожидали, раскланялся и вышел.

– Браво, Анрио! – сказал Карл, когда Генрих Наваррский вышел.

– Браво? За то, что он нас высек? – сказала Екатерина.

– А почему бы мне не аплодировать? Когда мы с ним фехтуем и он наносит мне удар, разве не говорю я «браво»? Матушка, вы напрасно так плохо относитесь к нему.

– Сын мой, – ответила Екатерина, – не плохо отношусь, а я боюсь его.

– И тоже напрасно! Анрио мне друг; он верно говорил, что, если бы он злоумышлял против меня, он дал бы кабану сделать свое дело.

– Да, чтобы его личный враг, герцог Анжуйский, стал королем Франции?

– Матушка, не все ли равно, по какому побуждению он спас мне жизнь; но что спас он, так это факт! И – смерть всем чертям! – я не позволю огорчать его. Что же касается Ла Моля, то я сам поговорю о нем с герцогом Алансонским, у которого он служит.

Этими словами он предлагал матери удалиться. Она вышла, стараясь собрать и закрепить в какой-то определенной форме бродившие в ней подозрения. Ла Моль, человек слишком незначительный, не годился для ее целей.

Войдя к себе, Екатерина застала там Маргариту, которая ее ждала.

– А-а! Это вы, дочь моя? Я посылала за вами вчера вечером.

– Я знаю, мадам, но меня не было дома.

– А сегодня утром?

– А сегодня я пришла сказать вашему величеству, что вы готовитесь совершить великую несправедливость.

– Какую?

– Вы собираетесь арестовать графа де Ла Моль.

– Вы ошибаетесь, дочь моя! Я никого не собираюсь арестовывать – приказы об аресте отдает король, а не я.

– Мадам, не будем играть словами в таком серьезном деле. Ла Моля арестуют, это верно?

– Возможно.

– По обвинению в том, что этой ночью он находился в комнате короля Наваррского, ранил Морвеля и убил двух стражей?

– Да, именно это преступление вменяется ему в вину.

– Мадам, оно вменяется ему ошибочно, – сказала Маргарита, – месье де Ла Моль в нем неповинен.

– Ла Моль в нем неповинен?! – воскликнула Екатерина, чуть не подскочив от радости и сразу почувствовав, что разговор с Маргаритой прольет ей некоторый свет на это дело.

– Нет, неповинен! – повторила Маргарита. – И не может быть повинен, потому что он был не у короля.

– А где же?

– У меня, мадам.

– У вас?!

– Да, у меня.

За такое признание наследной принцессы Франции Екатерина должна была бы наградить ее уничтожающе грозным взглядом, а она только скрестила руки на своем поясе.

– И если… – сказала Екатерина после минутного молчания, – если его арестуют и допросят…

– Он скажет, где и с кем он был, – твердо ответила Маргарита, хотя была уверена в противном.

– Если это так, то вы правы, дочь моя: Ла Моля нельзя арестовать.

Маргарита вздрогнула: ей показалось, что в тоне, каким Екатерина произнесла эти слова, заключался таинственный и страшный смысл; но делать было уже нечего, поскольку ее просьба была удовлетворена.

– Но если это был не месье де Ла Моль, – сказала Екатерина, – кто же был другой?

Маргарита промолчала.

– А этот другой вам, дочка, незнаком? – спросила Екатерина.

– Нет, матушка, – не очень твердым тоном ответила Маргарита.

– Ну же, не будьте откровенны только наполовину.

– Повторяю, мадам, что я его не знаю, – ответила Маргарита, невольно побледнев.

– Ладно, ладно, – сказала Екатерина равнодушным тоном, – это узнается. Ступайте, дочь моя! Будьте покойны: ваша мать стоит на страже вашей чести.

Маргарита вышла.

«Ага! У них союз! – говорила про себя Екатерина. – Генрих и Маргарита сговорились: жена онемела за то, что муж ослеп. Вы очень ловки, детки, и воображаете, что очень сильны; но ваша сила в единении, а я вас всех разъединю. Кроме того, настанет день, когда Морвель будет в состоянии говорить или писать, назовет имя или начертит шесть букв, – и тогда все станет известно. Да, но до того времени виновный будет в безопасности. Самое лучшее – это разъединить теперь же эту пару».

Немедля Екатерина вернулась к сыну и застала его за разговором с герцогом Алансонским.

– А-а! Это вы, матушка! – сказал он, нахмурив брови.

– Почему, Карл, вы не прибавили «опять»? Это слово было у вас на уме.

– То, что у меня на уме, мадам, это мое дело, – ответил Карл грубым тоном, который временами появлялся у него даже в разговоре с Екатериной. – Что вам надо? Говорите поскорее.

– Вы были правы, сын мой. А вы, Франсуа, ошиблись.

– В чем? – спросили оба сына.

– У короля Наваррского был вовсе не Ла Моль.

– А-а! – произнес Франсуа, бледнея.

– Кто же? – спросил Карл.

– Пока неизвестно, но это мы узнаем, как только Морвель заговорит. Итак, отложим это дело, которое вскоре разъяснится, и вернемся к Ла Молю.

– Но при чем же тогда Ла Моль, матушка, раз не он был у короля Наваррского?

– Да, он не был у короля Наваррского, но был у… королевы Наваррской.

– У королевы! – воскликнул Карл и нервически расхохотался.

– У королевы! – повторил герцог Алансонский, смертельно побледнев.

– Да нет! Нет! – возразил Карл. – Гиз говорил мне, что встретил носилки Маргариты.

– Так оно и было, – ответила Екатерина, – где-то в городе у нее есть дом.

– Переулок Клош-Персе! – воскликнул Карл.

– О-о! Это уж чересчур! – сказал герцог Алансонский, вонзая ногти себе в грудь. – И его рекомендовала она мне!

– Ага! Теперь я понял! – сказал король, вдруг останавливаясь на месте. – Так это он сопротивлялся нам сегодня ночью и сбросил мне на голову серебряный кувшин. Вот негодяй.

– Да, да! Негодяй! – повторил герцог Алансонский.

– Вы правы, дети мои, – сказала Екатерина, не подавая виду, что понимает, какое чувство побуждало каждого из них произнести этот приговор. – Вы правы! Он может погубить честь принцессы крови одним неосторожным словом. А для этого ему достаточно подвыпить.

– Или расхвастаться, – добавил Франсуа.

– Верно, верно, – ответил Карл. – Но мы не можем перенести это дело в суд, если сам Анрио не согласится подать жалобу.

– Сын мой, – сказала Екатерина, кладя свою руку Карлу на плечо и выразительно его сжимая, чтобы обратить все внимание короля на то, что она собиралась предложить, – выслушайте меня. Преступление уже налицо, но может выйти и позорная история. А за такие проступки против королевского достоинства наказывают не судьи и не палачи. Будь вы просто дворяне, мне было бы нечему учить вас, – вы оба люди храбрые, но вы принцы крови, и вам нельзя скрестить ваши шпаги со шпагою какого-то дворянчика! Обдумайте способ мести, возможный для принцев крови.

– Смерть всем чертям! – воскликнул Карл. – Вы правы, матушка! Я что-нибудь придумаю.

– Я помогу вам, брат мой, – откликнулся герцог Алансонский.

– И я, – сказала Екатерина, развязывая шелковый черный поясок, который тройным кольцом обвивал ее талию и свешивался до колен двумя концами с кисточками, – я ухожу, но вместо себя я оставляю это.

И она бросила свой поясок к ногам двух братьев.

– А-а! Понимаю, – воскликнул Карл.

– Так этот поясок… – заговорил герцог Алансонский, поднимая его с пола.

– И наказание, и тайна, – торжествующе сказала Екатерина. – Было бы недурно впутать в это дело Генриха, – добавила она и вышла.

– Чего же проще! – сказал герцог Алансонский. – Как только Генрих узнает, что жена ему неверна… – И, обернувшись к королю, спросил: – Итак, вы согласны с мнением нашей матушки?

– От слова до слова! – ответил Карл, не подозревая, что всаживает тысячу кинжалов в сердце герцога. – Это рассердит Маргариту, зато обрадует Анрио.

Затем он позвал офицера своей стражи и приказал сказать Генриху, что король просит его к себе, но тотчас раздумал.

– Нет, не надо, я сам пойду к нему. А ты, Алансон, предупреди Анжу и Гиза.

И, выйдя из своих покоев, он пошел по маленькой винтовой лестнице, которая вела в третий этаж, к покоям Генриха Наваррского.

X. Мстительные замыслы

Генрих благодаря своей выдержке при допросе получил короткую передышку и забежал к мадам де Сов. Там он застал Ортона, уже совсем оправившегося от своего обморока; но Ортон мог рассказать только то, что какие-то люди ворвались к нему и что их начальник оглушил его, ударив эфесом шпаги.

Об Ортоне тогда никто не вспомнил. Екатерина, увидев его распростертым на полу, подумала, что он убит. На самом деле Ортон, очнувшись как раз в промежуток времени между уходом Екатерины и появлением командира стражи, которому было приказано очистить комнату, сейчас же побежал к мадам де Сов.

Генрих попросил Шарлотту приютить у себя Ортона до получения вестей от де Муи, который непременно напишет из своего прибежища. Тогда он, Генрих, отправит с Ортоном ответ свой де Муи и, таким образом, будет иметь там не одного, а двух преданных ему людей.

Решив поступить так, Генрих вернулся к себе и, рассуждая сам с собой, начал ходить взад и вперед по комнате, как вдруг дверь растворилась и вошел король.

– Ваше величество! – воскликнул Генрих, бросаясь к нему навстречу.

– Собственной персоной… Честное слово, Анрио, ты молодец! Я начинаю любить тебя все больше.

– Сир, ваше величество меня захвалили, – ответил Генрих.

– У тебя только один недостаток, Анрио.

– Какой? Уж не тот ли, в котором вы упрекали меня не один раз, что я предпочитаю соколиной охоте охоту с гончими?

– Нет, нет, Анрио, я говорю не об этом, а о другом.

– Если ваше величество объясните мне, в чем дело, я постараюсь исправиться, – ответил Генрих, увидев по улыбке Карла, что он в хорошем настроении.

– Дело в том, что у тебя хорошие глаза, а видишь ты ими плохо.

– Может быть, сир, я, сам того не зная, стал близорук?

– Хуже, Анрио, хуже: ты ослеп.

– Вот что! – удивился Беарнец. – Но, может быть, это случается со мной, когда я закрываю глаза?

– Да, да! Ты так и делаешь, – сказал Карл. – Как бы то ни было, я их тебе открою.

– Господь сказал: «Да будет свет, и бысть свет». Ваше величество являетесь представителем бога на земле, следовательно, ваше величество можете сотворить на земле то, что бог творит на небе. Я слушаю.

– Когда вчера вечером Гиз сказал, что встретил твою жену в сопровождении какого-то волокиты, ты не хотел верить.

– Сир, – отвечал Генрих, – как же я мог поверить, что сестра вашего величества способна на такое безрассудство?

– Тогда он прямо указал, что твоя жена отправилась в переулок Клош-Персе, но этому ты тоже не поверил!

– А разве я мог предполагать, что принцесса Франции решится открыто ставить на карту свое доброе имя?

– Когда мы осаждали дом в переулке Клош-Персе и в меня попали серебряным кувшином, Анжу облили апельсинным компотом, а Гиза угостили кабаньим окороком, разве ты не видел там двух женщин и двух мужчин?

– Сир, я ничего не видел. Ваше величество, наверно, помните, что в это время я допрашивал привратника.

– Зато я, черт подери, видел!

– А-а! Если вы, ваше величество, видели сами, то, конечно, это так.

– Да, я видел двух женщин и двух мужчин. Теперь для меня нет сомнений, что одна из этих женщин была Марго, а один из мужчин – Ла Моль.

– Однако если Ла Моль был в переулке Клош-Персе, значит, он не был здесь, – возразил Генрих.

– Нет, нет, его здесь не было, – сказал король. – Но сейчас вопрос не в том, кто был здесь, – это узнается, когда болван Морвель сможет говорить или писать. Вопрос в том, что Марго тебя обманывает.

– Пустяки! Не верьте всяким сплетням, сир, – ответил Генрих.

– Говорю тебе, что ты не близорук, а просто слеп. Смерть дьяволу! Поверь мне хоть один раз, упрямец! Говорят тебе, что Марго тебя обманывает, и мы сегодня вечером задушим предмет ее увлечения.

Генрих даже отпрянул при такой неожиданности и с изумлением посмотрел на Карла.

– Признайся, Анрио, что в глубине души ты не против этого. Марго, конечно, раскричится, как сто тысяч ворон, но тем хуже для нее. Я не хочу, чтобы тебе причиняли горе. Пусть Анжу наставляет рога принцу Конде, я закрываю глаза: Конде – мне враг; а ты мне брат, больше того – друг.

– Но, сир…

– И я не хочу, чтобы тебя притесняли, не хочу, чтобы над тобой издевались; довольно ты служил мишенью для всяких волокит, приезжающих сюда, чтобы подбирать крошки с нашего стола и увиваться около наших жен. Пусть только посмеют заниматься таким делом, черт их возьми! Тебе изменили, Анрио, – это может случиться со всяким, – но, клянусь, ты получишь удовлетворение, которое поразит всех, и завтра будут говорить: «Тысяча чертей! Король Карл, как видно, очень любит своего брата Анрио, если сегодня ночью заставил Ла Моля вытянуть язык».

– Сир, это дело действительно решенное? – спросил Генрих.

– Решено и подписано. Этому щеголю нельзя пожаловаться на свою судьбу; исполнителями будут я, Анжу, Алансон и Гиз: один король, два принца крови и владетельный герцог, не считая тебя.

– Как – не считая меня?

– Ну да, ты-то ведь будешь с нами!

– Я?!

– Да. Мы будем его душить, а ты пырни его как следует кинжалом – по-королевски!

– Сир, я смущен вашей добротой, – ответил Генрих, – но откуда вы все это знаете?

– А-а! Ни дна ему, ни покрышки! Говорят, он этим похвалялся. Он все время бегает к ней то в Лувре, то в переулок Клош-Персе. Они вместе сочиняют стихи – хотел бы я посмотреть на стихи этого фертика: какие-нибудь пасторальчики, болтают о Гионе и о Мосхосе да перевертывают на все лады Дафниса и Коридона. Знаешь что, выбери у меня трехгранный кинжал получше.

– Сир, это надо обдумать… – сказал Генрих.

– Что?

– Вы, ваше величество, поймете, почему мне нельзя участвовать в этом деле. Мне кажется, что мое присутствие будет неприличным. Я являюсь настолько заинтересованным лицом, что мое личное участие в этом возмездии покажется жестокостью. Ваше величество мстите за честь сестры нахалу, оклеветавшему женщину своим бахвальством, – такая месть вполне естественна с вашей стороны и поэтому не опозорит Маргариту, которую я, сир, продолжаю считать невинной. Но если в это дело вмешаюсь я, получится совсем другое; мое участие превратит акт правосудия в простую месть. Это будет уже не казнь, а убийство; жена моя окажется не жертвой клеветы, а женщиной виновной.

– Черт возьми! Ты, Генрих, златоуст! Я только что говорил матери, что ты умен, как дьявол.

И Карл доброжелательно взглянул на Генриха, благодарившего поклоном за этот комплимент.

– Как бы то ни было, но ты доволен, что тебя избавят от этого франтика?

– Все, что делает ваше величество, – все благо, – ответил король Наваррский.

– Ну и отлично, предоставь мне сделать это дело за тебя и будь покоен, оно будет сделано не хуже.