Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 1

– Но, как мне кажется, все идет превосходно, дорогой учитель, – возразил Ашарат.

– Да, я уже проделал опыты на впитывание, и к моей почти полностью парализованной руке вернулась гибкость. Потом, я выигрываю на времени, отведенном для еды, потому что ем теперь только раз в два-три дня, а в промежутках ложечка эликсира, пусть еще несовершенного, поддерживает мои силы. Подумать только: мне, судя по всему, осталось найти лишь одно растение, хотя бы листочек, – и эликсир будет готов! Быть может, мы уже сто, пятьсот, тысячу раз проходили мимо него, топтали копытами наших лошадей, переезжали колесами нашей кареты. Об этом растении, Ашарат, говорил еще Плиний, но ученые до сих пор так его и не нашли или, точнее, не заметили – ведь ничто не исчезает бесследно. Послушайте-ка, нужно, чтобы вы спросили его название у Лоренцы во время ее очередного озарения, ладно?

– Хорошо, учитель, не беспокойтесь, спрошу.

– А пока, – глубоко вздохнув, проговорил ученый, – у меня опять нет эликсира, а мне ведь надо три с половиной месяца, чтобы довести его до того состояния, в каком он был сегодня, и вы это знаете. Берегитесь, Ашарат, в день моей смерти вы потеряете не меньше, чем я… Но что это за шум? От колес, что ли?

– Нет, учитель, это гром.

– Гром?

– Да, который только что чуть было не убил всех нас, и меня в первую очередь. Правда, меня спасла шелковая одежда.

– Ну вот! – воскликнул старик и стукнул кулаком по колену, загудевшему, словно оно было полым. – Вот чему вы меня подвергаете, Ашарат, с вашим ребячеством! Я ведь мог погибнуть во время грозы, меня могла убить какая-то дурацкая молния, которую, будь у меня время, я мог бы заставить спуститься в трубу и вскипятить мне котелок воды. Меня и так подстерегают всякие неприятные случайности, проистекающие от людской неуклюжести или злобы, – так нет же, вам этого мало, вам нужно, чтобы я подвергался угрозе со стороны неба, угрозе, которую ничего не стоит предотвратить!

– Простите, учитель, но вы мне еще не объяснили…

– Как! Я не рассказал вам о своем змее-громоотводе с остроконечными проводниками? Вот сделаю эликсир, и вы всё узнаете, а сейчас, как вы понимаете, мне некогда.

– Значит, вы полагаете, что можно обуздать молнию?

– Не только обуздать, но и направить куда угодно. Когда-нибудь, когда мне стукнет двести и останется лишь спокойно дожидаться трехсотлетия, я наброшу на молнию стальную узду и смогу управлять ею так же просто, как вы управляете Джеридом. А пока умоляю вас, Ашарат, закажите на трубу колпак.

– Я это сделаю, не беспокойтесь.

– Сделаю, сделаю… у вас вечно все в будущем, словно оно в нашем полном распоряжении. Ах, меня никто никогда не поймет! – в волнении и отчаянии ломая руки, воскликнул ученый. – Не беспокойтесь! Он говорит, чтобы я не беспокоился, а ведь, если я через три месяца не закончу эликсир, для меня все будет кончено. Но дайте только мне пережить мое столетие, дайте вернуть молодость, гибкость членов, способность двигаться, и мне никто не будет нужен, и вместо того, чтобы слышать от других: «Я сделаю», я сам буду говорить: «Я сделал!»

– А вы можете сказать так про наше великое дело, о котором вы думали?

– Боже мой, да разумеется! Будь я так же уверен в том, что сделаю эликсир, как в том, что изготовлю алмаз…

– Так вы в этом и в самом деле уверены, учитель?

– Конечно, я ведь уже сделал его.

– Сделали алмаз?

– Ну да, посмотрите сами.

– Где?

– Да вон, справа, в стеклянном стаканчике… Правильно, здесь.

Путешественник с жадностью схватил стаканчик: он был сделан из необычайно тонкого хрусталя, а на дне его лежал слой мельчайшего порошка, прилипшего кое-где к стенкам сосуда.

– Алмазный порошок! – воскликнул молодой человек.

– Вот именно, алмазный порошок, а что под ним – поищите-ка хорошенько!

– Верно, бриллиант с просяное зернышко.

– Величина не имеет значения: мы соединим весь этот порошок, и из просяного зернышка получится конопляное семечко, из него – горошина… Но ради бога, милый Ашарат, сделайте за это колпак над трубой и громоотвод над каретой, чтобы вода не лилась в печь, а молния обходила карету стороной.

– Сделаю, сделаю, не беспокойтесь.

– Опять! Он просто изводит меня своим вечным «не беспокойтесь». Ах, молодость! Безрассудная, самонадеянная молодость! – зловеще рассмеялся старик, обнажив беззубые десны; глаза его при этом, казалось, ввалились еще глубже.

– Учитель, огонь догорает, тигель остывает. Что в нем, кстати?

– Посмотрите.

Молодой человек поднял крышку и увидел кусочек остекленевшего угля размером с небольшой орех.

– Алмаз! – вскричал он и тут же добавил: – Но он же с изъяном, неправильной формы… Он ничего не стоит.

– А все потому, Ашарат, что огонь погас, поскольку на трубе нет колпака. Теперь вам ясно?

– Ну полно, простите меня, учитель, – ответил молодой человек, так и этак вертя в пальцах алмаз, который то вспыхивал в лучах света, то снова гас. – Простите меня и поешьте чего-нибудь, чтобы подкрепиться.

– Это ни к чему: два часа назад я выпил ложечку эликсира.

– Вы ошибаетесь учитель: вы сделали это в шесть утра.

– А который теперь час?

– Уже половина третьего ночи.

– Иисусе! – всплеснув руками, воскликнул ученый. – Еще один день прошел, пробежал, пролетел. Сутки становятся все короче, в них уже не двадцать четыре часа.

– Если не хотите есть, хотя бы немного сосните, учитель.

– Ладно, я посплю часа два. Однако посматривайте на часы и через два часа разбудите меня.

– Обещаю.

– Знаете, Ашарат, – ласково продолжал старик, – когда я засыпаю, мне всегда страшно, что это – навеки. Вы ведь разбудите меня, правда? Не обещайте, лучше поклянитесь.

– Клянусь, учитель.

– Через два часа?

– Через два часа.

В это время на дороге послышался шум, словно проскакала галопом лошадь. Затем раздался крик – тревожный и в то же время удивленный.

– Что там еще такое? – вскричал путешественник, проворно распахнув дверцу, и, не воспользовавшись подножкой, спрыгнул на дорогу.

3. Лоренца Феличани

Вот что произошло на дороге, пока путешественник беседовал в карете с ученым.

Мы уже рассказывали, что, когда раздался удар грома и сверкнула молния, свалившая наземь передних лошадей и заставившая задних встать на дыбы, женщина, сидевшая в одноколке, лишилась чувств. Впрочем, через несколько секунд, словно обморок ее был вызван лишь испугом, она начала приходить в себя.

– О боже, – воскликнула она, – неужели меня все покинули и рядом нет ни единой живой души, которая бы меня пожалела?

– Сударыня, если я чем-нибудь могу быть вам полезен, то я здесь, – произнес робкий голос.

При звуках этого голоса молодая женщина выпрямилась и, просунув голову и руки между кожаными занавесками одноколки, обнаружила перед собой молодого человека, стоявшего на подножке.

– Это вы мне ответили, сударь? – спросила она.

– Да, сударыня.

– И вы предложили мне помочь?

– Да.

– Скажите сначала, что произошло?

– Молния ударила почти в вас, сударыня, постромки передних лошадей порвались, и они убежали, унеся с собою форейтора.

Женщина с беспокойством оглянулась вокруг.

– А… другой, управлявший задними лошадьми, где он? – спросила она.

– Вошел в карету, сударыня.

– С ним ничего не случилось?

– Ничего.

– Вы уверены в этом?

– Во всяком случае, он спрыгнул с лошади, как человек вполне здоровый и невредимый.

– Слава Господу, – проговорила женщина и перевела дух. – Но где же находились вы, сударь, что так кстати пришли мне на помощь?

– Гроза застала меня врасплох, сударыня, и только я укрылся здесь, у входа в каменоломню, как вдруг из-за поворота вылетела карета. Сначала мне показалось, что лошади понесли, но потом я увидел, что ими управляет твердая рука. Тут ударил гром, да так, что мне почудилось, будто молния попала прямо в меня, и я несколько мгновений ничего не слышал и не видел. Все, о чем я рассказал, происходило точно во сне.

– Так, значит, вы не уверены, что человек, управлявший задними лошадьми, находится в карете?

– О нет, сударыня, я к тому времени пришел в себя и прекрасно видел, как он входил.

– Прошу вас, проверьте, там ли он сейчас.

– Каким образом?

– Послушайте. Если он там, вы услышите два голоса.

Молодой человек спрыгнул с подножки, подошел к карете и прислушался.

– Да, сударыня, он там, – возвратившись, сообщил он.

Женщина удовлетворенно кивнула, оперлась головой на руку и глубоко задумалась. На вид ей было года двадцать три – двадцать четыре; матовой смуглостью лица она выгодно отличалась от других, обычно розовощеких женщин. Голубые глаза, поднятые к небу, казалось, вопрошали его о чем-то и горели, словно две звезды; черные как смоль, ненапудренные вопреки моде того времени волосы локонами спускались на молочно-белую шею. Внезапно, словно приняв какое-то решение, она спросила:

– Сударь, где мы находимся?

– На дороге из Страсбурга в Париж, сударыня.

– А в каком месте?

– В двух лье от Пьерфита.

– Что это – Пьерфит?

– Небольшой городок.

– А что находится дальше по дороге?

– Бар-ле-Дюк.

– Это город?

– Да, сударыня.

– И много в нем жителей?

– Тысячи четыре-пять, по-моему.

– Есть ли здесь другая дорога в Бар-ле-Дюк, короче этой?

– Насколько мне известно, нет, сударыня.

– Peccato![27] – откинувшись на спинку сиденья, пробормотала женщина.

Молодой человек подождал немного дальнейших расспросов, но, увидев, что женщина молчит, зашагал прочь от кареты. Это движение, по-видимому, привлекло ее внимание, так как она поспешно подалась вперед и позвала:

– Сударь!

Молодой человек обернулся.

– Я здесь, – проговорил он, подходя поближе.

– Еще один вопрос, если можно.

– Прошу.

– Вы видели лошадь, привязанную позади кареты?

– Да, сударыня.

– Она еще там?

– Человек, вошедший в карету, отвязал лошадь и снова привязал к колесу.

– С лошадью ничего не произошло?

– Не думаю.

– Она дорогая, и я очень ее люблю. Мне хотелось бы убедиться самой, что она жива и невредима, но как я пойду по такой грязи?

– Я могу подвести лошадь сюда, – предложил молодой человек.

– Да, подведите, прошу вас, я буду вам весьма признательна, – воскликнула молодая женщина.

Молодой человек приблизился к лошади, та подняла голову и заржала.

– Не бойтесь, он смирный как ягненок, – проговорила женщина и добавила чуть громче: – Джерид! Джерид!

Лошадь, узнав голос хозяйки, вытянула умную морду с дымящимися ноздрями в сторону одноколки. Молодой человек принялся ее отвязывать. Но едва лошадь почувствовала, что поводья находятся в неопытных руках, как тут же вырвалась и одним прыжком очутилась в двадцати шагах от кареты.

– Джерид! – ласково повторила женщина. – Сюда, Джерид, сюда!

Лошадь тряхнула красивой головой, шумно втянула воздух и, пританцовывая, словно под музыку, подошла к одноколке. Женщина высунулась по пояс между кожаными занавесками.

– Иди сюда, Джерид, ну иди же! – приговаривала она.

Животное послушно подставило морду, и женщина ее погладила. Затем, схватившись узкой рукой за гриву лошади и опершись другою о стенку одноколки, молодая женщина вскочила в седло с такой легкостью, какая свойственна призракам из немецких баллад, которые прыгают на круп лошади и вцепляются путешественнику в кушак. Молодой человек бросился к ней, но она остановила его повелительным жестом руки и сказала:

– Послушайте, хотя вы молоды или, скорее, потому что молоды, у вас должны быть человеческие чувства. Не мешайте мне уехать. Я убегаю от человека, которого люблю, но я прежде всего римлянка и добрая католичка. Если я останусь с этим человеком, он погубит мою душу: это безбожник и некромант, которого Бог только что предупредил этим ударом молнии. Быть может, предупреждение пойдет ему на пользу. Передайте ему все, что я вам сказала, и да благословит вас Господь за помощь. Прощайте!

С этими словами женщина, легкая, словно туман над болотом, умчалась верхом на Джериде. Молодой человек, увидев, что она исчезла, не смог сдержать изумленного возгласа. Он-то и насторожил путешественника, сидевшего в карете.

4. Жильбер

Этот крик, как мы уже сказали, насторожил путешественника.

Он поспешно вышел из кареты, тщательно затворив за собой дверцу, и с беспокойством огляделся.

Первым делом он заметил испуганного юношу, который стоял перед ним. Сверкнувшая в этот миг молния позволила осмотреть его с ног до головы: путешественнику, судя по всему, привычно было разглядывать в упор любого человека и любой предмет, вызывавшие у него интерес.

Перед ним стоял мальчик лет шестнадцати, от силы семнадцати, невысокий, щуплый, нервный; взгляд черных глаз, бестрепетно устремленный на человека, привлекшего его внимание, был пленителен, хотя и не слишком дружелюбен; тонкий крючковатый нос юноши, узкие губы и торчащие скулы свидетельствовали о лукавстве и осмотрительности, а сильно выдававшийся вперед округлый подбородок изобличал решительность нрава.

– Это вы сейчас кричали? – спросил путешественник.

– Да, сударь, – ответствовал молодой человек.

– А почему вы кричали?

– Потому что… – И юноша умолк в нерешительности.

– Потому что?.. – повторил путешественник.

– Сударь, – вымолвил молодой человек, – в одноколке была дама?

– Да.

И глаза Бальзамо устремились на карету, словно желали проникнуть сквозь толщу ее стенок.

– А к колесу кареты была привязана лошадь?

– Да, и я не понимаю, черт возьми, куда она делась!

– Сударь, дама, сидевшая в одноколке, ускакала на лошади, которая была привязана к колесу.

Не проронив ни слова, ни звука, путешественник ринулся к одноколке и отодвинул кожаные шторки: молния, сверкнувшая в этот миг в небе, позволила ему увидеть, что экипаж пуст.

– Ад и преисподняя! – зарычал он, едва ли не заглушая гром, раскатившийся в это самое время; потом он бросил вокруг взгляд, словно искал средства устремиться в погоню, однако тут же убедился, что пуститься в погоню не на чем.

– Догонять Джерида на одной из этих кляч, – проговорил он, качая головой, – это все равно что посылать черепаху в погоню за газелью… Но я все-таки узнаю, где она, если только…

Он поспешно и с тревогой сунул руку в карман куртки, извлек небольшой бумажник и раскрыл его. В одном из отделений бумажника обнаружился сложенный лист бумаги, а в бумаге – черный локон.

При виде этого локона лицо путешественника прояснилось, и сам он – во всяком случае внешне – успокоился.

– Ну что ж, – выдохнул он, проведя по лбу рукой, по которой тотчас же заструился пот, – ну что ж, ладно. А она ничего не сказала вам, уезжая?

– Да, сударь, сказала.

– И что же?

– Велела передать вам, что оставляет вас не из ненависти, а из страха; она, мол, добрая христианка, а вы, напротив того…

Молодой человек заколебался.

– А я, напротив того?.. – повторил путешественник.

– Не знаю, следует ли мне передавать слово в слово…

– Да передайте же, черт вас побери!

– А вы, напротив того, атеист и неверующий, и нынче вечером Господу угодно было послать вам последнее предупреждение; она, дескать, вняла этому предупреждению и заклинает вас также к нему прислушаться.

– И это все, что она вам сказала?

– Да, все.

– Что ж, поговорим теперь о другом.

И на челе путешественника изгладились, казалось, последние следы тревоги и огорчения.

Молодой человек следил за всеми этими движениями сердца, отражавшимися на лице собеседника, с любопытством, свидетельствовавшим о том, что ему также не чужда известная доля наблюдательности.

– А теперь скажите, мой юный друг, – произнес путешественник, – как вас зовут?

– Жильбер, сударь.

– Просто Жильбер? Наверно, это только имя, данное вам при крещении?

– Это моя фамилия.

– Превосходно! Мой любезный Жильбер, само Провидение послало мне вас на выручку.

– К вашим услугам, сударь, и если я чем-нибудь могу вам помочь…

– То и поможете, благодарю вас. Да, знаю: в ваши годы люди находят удовольствие в помощи ближним; впрочем, услуга, в которой я нуждаюсь, невелика: я попрошу вас всего-навсего указать ночлег на эту ночь.

– Да вот хотя бы эта скала, – отвечал Жильбер, – под ней я спасался от грозы.

– Да, но я предпочел бы какое-нибудь жилище, – возразил путешественник, – и чтобы там нашлись добрый ужин и удобная постель.

– Это труднее.

– А далеко отсюда до ближайшей деревни?

– До Пьерфита?

– Ближайший городок зовется Пьерфит?

– Да, сударь, и до него примерно полтора лье пути.

– Полтора лье в такую темень, в грозу, с этими двумя клячами? Насилу за два часа доберемся. Ну-ка, мой юный друг, поразмыслите хорошенько, нет ли какого жилья поблизости?

– Замок Таверне, до него шагов триста, не больше.

– Вот как! Почему же… – начал путешественник.

– Что, сударь? – изумленно переспросил молодой человек.

– Почему вы мне сразу о нем не сказали?

– Но замок Таверне – не постоялый двор.

– В нем живут?

– Да, конечно.

– Кто?

– Разумеется, барон де Таверне.

– А кто таков барон де Таверне?

– Отец мадемуазель Андреа, сударь.

– Очень рад это услышать, – улыбаясь, возразил путешественник, – но я хотел спросить, что за человек этот барон.

– Сударь, он старик лет шестидесяти или шестидесяти пяти; по слухам, прежде он был богат.

– А теперь обнищал? Вечная история! Друг мой, прошу вас, проводите меня к барону де Таверне.

– К барону де Таверне? – едва ли не с испугом вскричал молодой человек.

– Что ж, вы не желаете оказать мне эту услугу?

– Нет, сударь, но дело в том, что…

– Продолжайте.

– Дело в том, что он вас не примет.

– Не примет дворянина, который заблудился и просит о гостеприимстве? Разве этот ваш барон – медведь?

– Как сказать! – проронил молодой человек с такой интонацией, словно имел в виду: «Похоже на то, сударь».

– Не беда, – заявил путешественник, – попытаю счастья.

– Не советую, – откликнулся Жильбер.

– Почему бы и нет? – возразил путешественник. – Да будь ваш барон и впрямь медведь, не съест же он меня.

– Нет, но, возможно, захлопнет перед вами дверь.

– Ну а я ее вышибу, и если вы не отказываетесь послужить мне проводником…

– Не отказываюсь, сударь.

– Тогда указывайте дорогу.

– С удовольствием.

Тут путешественник влез в одноколку и взял там небольшой фонарь.

Пока фонарь еще не горел, молодой человек на мгновение понадеялся, что путник задержится в карете, зажжет в ней фонарь и через полуоткрытую дверцу ему удастся рассмотреть, что там внутри.

Однако неизвестный не сделал к ней ни шагу. Он вложил незажженный фонарь в руки Жильберу.

Тот принялся крутить его так и этак.

– Что прикажете делать с этим фонарем, сударь? – осведомился он.

– Освещайте дорогу, а я поведу лошадей.

– Но ваш фонарь не горит.

– Сейчас мы его зажжем.

– А, понятно, – произнес Жильбер, – у вас в карете есть огонь.

– И в кармане тоже, – отвечал путешественник.

– Запалить трут под таким дождем будет нелегко.

Путешественник улыбнулся.

– Откройте фонарь, – сказал он.

Жильбер повиновался.

– Подержите вашу шляпу над моими руками.

Жильбер снова повиновался; он следил за этими приготовлениями с нескрываемым любопытством. Жильбер не знал, как можно зажечь фонарь, не высекая огня.

Путешественник извлек из кармана серебряный футляр, а из футляра спичку; затем, открыв низ футляра, погрузил спичку в какую-то массу, вне всякого сомнения воспламеняющуюся, поскольку спичка тут же загорелась с легким потрескиванием.

Все это произошло так быстро и неожиданно, что Жильбер вздрогнул.

Путешественник улыбнулся при виде этого удивления, вполне естественного в те времена, когда фосфор был известен лишь немногим химикам, хранившим его секрет для собственных опытов.

Путешественник поднес волшебный огонек к фитилю свечи, затем закрыл футляр и спрятал в карман.

Молодой человек взглядом, полным жгучего вожделения, проводил драгоценный сосуд. Он явно отдал бы многое за обладание подобным сокровищем.

– Теперь у нас есть свет, так ведите же меня, – распорядился путешественник.

– Идемте, сударь, – отозвался Жильбер.

И молодой человек пошел вперед, а его спутник последовал за ним, таща под уздцы одну из лошадей.

Непогода между тем несколько улеглась, дождь почти перестал, и гроза уже громыхала в стороне.

Путешественник первый пожелал возобновить разговор.

– Вы как будто хорошо знаете этого барона де Таверне, мой юный друг? – спросил он.

– Да, сударь, оно и понятно: я живу у него с самого детства.

– Он, наверно, ваш родственник?

– Нет, сударь.

– Опекун?

– Нет.

– Хозяин?

При слове «хозяин» молодой человек вздрогнул, и на его щеках, всегда бледных, вспыхнул яркий румянец.

– Я не слуга, сударь, – отвечал он.

– Но в конце концов, – продолжал путешественник, – кем же вы ему доводитесь?

– Мой отец был у барона арендатором, а мать вскормила мадемуазель Андреа.

– Понимаю: вы живете в доме на положении молочного брата этой юной особы; полагаю, что дочь барона молода.

– Ей шестнадцать лет, сударь.

Как видим, один из двух вопросов, слишком близко его касавшийся, Жильбер замял…

Путешественнику, казалось, пришла в голову та же мысль, что и нам; тем не менее вопросы его устремились по иному руслу.

– Какой случай привел вас на дорогу в такое ненастье? – осведомился он.

– Я был не на дороге, сударь, я был под скалой, которая идет вдоль дороги.

– И что же вы делали под скалой?

– Читал.

– Читали?

– Да.

– И что же вы читали?

– «Общественный договор» господина Жан-Жака Руссо.

Путешественник поглядел на юношу с некоторым удивлением.

– Вы взяли эту книгу в библиотеке барона? – спросил он.

– Нет, сударь, я ее купил.

– Где? В Бар-ле-Дюке?

– Нет, сударь, здесь, у бродячего торговца: в последнее время в наших краях бывает много разносчиков с хорошими книгами.

– Кто вам сказал, что «Общественный договор» – хорошая книга?

– Я это понял, пока читал, сударь.

– А дурные книги вы тоже читали – иначе откуда вам знать разницу между хорошими и дурными?

– Читал и дурные.

– И как же они назывались?

– К примеру, «Софа», «Танзай и Неадарнé»[28] и другие в том же роде.

– И где же, черт побери, вы нашли все эти книги?

– В библиотеке барона.

– Каким образом барон, живя в такой дыре, добывает все эти новинки?

– Ему присылают их из Парижа.

– Если барон, судя по вашим словам, живет в бедности, как же он тратит деньги на подобную чепуху?

– Он не покупает книги: их присылают ему в подарок.

– Ах, в подарок?

– Да, сударь.

– Кто же их присылает?

– Один из друзей барона, знатный вельможа.

– Знатный вельможа… Знаете ли вы имя этого знатного вельможи?

– Его зовут герцог де Ришелье.

– Как! Старик-маршал?

– Да, верно, он маршал.

– Полагаю, что эти книги у него спрятаны, чтобы на них не наткнулась мадемуазель Андреа?

– Напротив, сударь, валяются где попало.

– А мадемуазель Андреа согласна с вами в том, что книги эти дурные? – хитро улыбнувшись, полюбопытствовал путешественник.

– Мадемуазель Андреа их не читает, – сухо отозвался Жильбер.

Путешественник немного помолчал. Эта необычная натура, в которой хорошее уживалось с дурным, стыд с гордыней, явно возбуждала в нем невольный интерес.

– А почему вы читали эти книги, если знали, что они скверные? – продолжал свои расспросы тот, кого старый ученый именовал Ашаратом.

– Когда я их открывал, я ведь не знал, чего они стоят.

– Однако без труда вынесли о них суждение.

– Да, сударь.

– И все же дочитали до конца?

– Дочитал.

– С какой целью?

– Я узнал из них то, чего прежде не знал.

– А из «Общественного договора»?

– Из него я узнаю то, о чем догадывался прежде.