Двадцать лет спустя

– Да здравствует принц де Конти! – кричала толпа.

Принц поклонился.

Все три посетителя простились с советником, и толпа, которую они распустили именем Бруселя, отправилась их провожать. Они достигли уже набережной, а Брусель с постели все еще кланялся им вслед.

Старая служанка была поражена всем происшедшим и смотрела на хозяина с обожанием. Советник вырос в ее глазах на целый фут.

– Вот что значит служить своей стране по совести, – удовлетворенно заметил Брусель.

Врачи после часового совещания предписали класть на ушибленные места примочки из соленой воды.

Весь день к дому подъезжала карета за каретой. Это была настоящая процессия. Вся Фронда расписалась у Бруселя.

– Какой триумф, отец мой! – восклицал юный сын советника. Он не понимал истинных причин, толкавших этих людей к его отцу, и принимал всерьез всю эту демонстрацию.

– Увы, мой милый Жак, – сказал Брусель, – боюсь, как бы не пришлось слишком дорого заплатить за этот триумф. Наверняка господин Мазарини составляет сейчас список огорчений, доставленных ему по моей милости, и предъявит мне счет.

Фрике вернулся за полночь: он никак не мог разыскать врача.

Глава XXX

Четверо друзей готовятся к встрече

– Ну что? – спросил Портос, сидевший во дворе гостиницы «Козочка», у д’Артаньяна, который возвратился из Пале-Рояля с вытянутой и угрюмой физиономией. – Он дурно вас принял, дорогой д’Артаньян?

– Конечно, дурно. Положительно, это просто скотина! Что вы там едите, Портос?

– Как видите, макаю печенье в испанское вино. Советую и вам делать то же.

– Вы правы. Жемблу, стакан!

Слуга, названный этим звучным именем, подал стакан, и д’Артаньян уселся возле своего друга.

– Как же это было?

– Черт! Вы понимаете, что выбирать выражения не приходилось. Я вошел, он косо на меня посмотрел, я пожал плечами и сказал ему: «Ну, монсеньор, мы оказались слабее». – «Да, я это знаю, расскажите подробности». Вы понимаете, Портос, я не мог рассказать детали, не называя наших друзей; а назвать их – значило их погубить.

«Еще бы! Монсеньор, – сказал я, – их было пятьдесят, а нас только двое». – «Да, – ответил он, – но это не помешало вам обменяться выстрелами, как я слышал». – «Как с той, так и с другой стороны потратили немного пороху, вот и все». – «А шпаги тоже увидели дневной свет?» – «Вы хотите сказать, монсеньор, ночную тьму?» – ответил я. «Так, – продолжал кардинал, – я считал вас гасконцем, дорогой мой». – «Я гасконец, только когда мне везет, монсеньор». Этот ответ, как видно, ему понравился: он рассмеялся. «Впредь мне наука, – сказал он, – давать своим гвардейцам лошадей получше. Если бы они поспели за вами и каждый из них сделал бы столько, сколько вы и ваш друг, – вы сдержали бы слово и доставили бы мне его живым или мертвым».

– Ну что ж, мне кажется, это неплохо, – заметил Портос.

– Ах, боже мой, конечно, нет, дорогой мой. Но как это было сказано! Просто невероятно, – перебил он свой рассказ, – сколько это печенье поглощает вина. Настоящая губка! Жемблу, еще бутылку!

Поспешность, с которой была принесена бутылка, свидетельствовала об уважении, которым пользовался д’Артаньян в заведении.

Он продолжал:

– Я уже уходил, как он опять подозвал меня и спросил: «У вас три лошади были убиты и загнаны?» – «Да, монсеньор». – «Сколько они стоят?»

– Что же, это, по-моему, похвальное намерение, – заметил Портос.

– Тысячу пистолей, – ответил я.

– Тысячу пистолей! – вскричал Портос. – О, это чересчур, и если он знает толк в лошадях, он должен был торговаться.

– Уверяю вас, ему этого очень хотелось, этому скряге. Он подскочил на месте и впился в меня глазами. Я тоже посмотрел на него. Тогда он понял и, сунув руку в ящик, вытащил оттуда билеты Лионского банка.

– На тысячу пистолей?

– Ровно на тысячу, этакий скряга, ни на пистоль больше.

– И они при вас?

– Вот они.

– Честное слово, по-моему, он поступил как порядочный человек, – сказал Портос.

– Как порядочный человек? С людьми, которые не только рисковали из-за него своей шкурой, но еще оказали ему большую услугу!

– Большую услугу, какую же? – спросил Портос.

– Еще бы, я, кажется, задавил ему одного парламентского советника.

– Как! Это тот черный человечек, которого вы сшибли с ног у кладбища?

– Именно, мой милый. Понимаете ли, он очень мешал ему. К несчастью, я не раздавил его в лепешку. Он, по-видимому, выздоровеет и еще наделает кардиналу неприятностей.

– Вот как! А я еще осадил мою лошадь, которая чуть было не смяла его. Ну, отложим это до следующего раза…

– Он должен был, скупец, заплатить мне за этого советника!

– Но ведь вы не совсем его задавили? – заметил Портос.

– А! Ришелье все равно сказал бы: «Пятьсот экю за советника!» Но довольно об этом. Сколько вам стоили ваши лошади, Портос?

– Эх, друг мой, если б бедный Мушкетон был здесь, он назвал бы вам точную цену в ливрах, су и денье.

– Все равно, скажите хоть приблизительную, с точностью до десяти экю.

– Вулкан и Баярд мне стоили каждый около двухсот пистолей, и если оценить Феба в полтораста, то это, вероятно, будет полный счет.

– Значит, остается еще четыреста пятьдесят пистолей, – сказал д’Артаньян удовлетворенно.

– Да, – ответил Портос, – но не забудьте еще сбрую.

– Это правда, черт возьми! А сколько стоит сбруя?

– Если положить сто пистолей на три лошади, то…

– Хорошо, будем считать, сто пистолей, – прервал д’Артаньян. – У нас остается еще триста пятьдесят.

Портос кивнул головой в знак согласия.

– Отдадим пятьдесят хозяйке в счет нашего содержания и поделим между собой остальные триста.

– Поделим, – согласился Портос.

– В общем, грошовое дело, – пробормотал д’Артаньян, пряча свои билеты.

– Гм… – сказал Портос, – это уж всегда так. Но скажите-ка…

– Что?

– Он совершенно обо мне не спрашивал?

– Ну как же! – воскликнул д’Артаньян, боясь обескуражить своего друга признанием, что кардинал ни словом о нем не обмолвился. – Он сказал…

– Что он сказал? – подхватил Портос.

– Подождите, я хочу припомнить его подлинные слова. Он сказал: «Передайте вашему другу, что он может спать спокойно».

– Отлично, – сказал Портос. – Ясно как день, что все-таки он собирается сделать меня бароном.

В этот момент на соседней церкви пробило девять часов.

Д’Артаньян вздрогнул.

– В самом деле, – сказал Портос, – бьет девять, а в десять, как вы помните, у нас свидание на Королевской площади.

– Молчите, Портос, – нетерпеливо воскликнул д’Артаньян, – не напоминайте мне об этом. Со вчерашнего дня я сам не свой. Я не пойду.

– Почему? – спросил Портос.

– Потому что мне очень тяжело видеть снова двух людей, по вине которых провалилось наше предприятие.

– Но ведь ни тот, ни другой не одержали над нами верх. Мой пистолет был еще заряжен, а вы стояли оба лицом к лицу со шпагами в руке.

– Да, – сказал д’Артаньян, – но не кроется ли в свидании…

– О, вы так не думаете, д’Артаньян.

Это была правда. Д’Артаньян не считал Атоса способным на обман, а просто искал предлога, чтобы увильнуть от свидания.

– Надо идти, – сказал великолепный сеньор де Брасье. – Иначе они подумают, что мы струсили. Ах, мой друг, раз мы бесстрашно выступили вдвоем против пятидесяти противников на большой дороге, то мы можем смело встретиться с двумя друзьями на Королевской площади.

– Да, да, – сказал д’Артаньян, – я это знаю; но они примкнули к партии принцев, не предупредив нас о том. Атос и Арамис провели меня, и это меня тревожит. Вчера мы узнали правду. А вдруг сегодня откроется еще что-нибудь?

– Вы в самом деле не доверяете им? – спросил Портос.

– Арамису – да, с тех пор как он стал аббатом. Вы представить себе не можете, мой дорогой, чем он теперь стал. По его мнению, мы загораживаем ему дорогу к сану епископа, и он, пожалуй, не прочь нас устранить.

– Арамис – другое дело; тут я не удивился бы, – сказал Портос.

– Пожалуй, господин де Бофор вздумает захватить нас.

– Это после того, как мы были у него в руках и он отпустил нас на свободу? Впрочем, будем осторожны, вооружимся и возьмем с собой Планше с его карабином.

– Планше – фрондер, – сказал д’Артаньян.

– Черт бы побрал эту гражданскую войну! – воскликнул Портос. – Ни на кого нельзя положиться: ни на друзей, ни на прислугу. Ах, если бы бедный Мушкетон был здесь! Вот кто никогда бы меня не покинул!

– Да, пока вы богаты. Эх, мой друг, не междоусобные войны разъединяют нас, а то, что мы больше не двадцатилетние юноши, то, что благородные порывы молодости угасли, уступив место голосу холодного расчета, внушениям честолюбия, воздействию эгоизма. Да, вы правы, Портос; пойдем на это свидание, но пойдем хорошо вооруженные. Если мы не пойдем, они скажут, что мы струсили. Эй, Планше! – крикнул д’Артаньян.

Явился Планше.

– Вели оседлать лошадей и захвати карабин.

– Но, сударь, на кого же мы идем?

– Ни на кого. Это простая мера предосторожности на случай, если мы подвергнемся нападению.

– Знаете ли вы, сударь, что было покушение на доброго советника Бруселя, этого отца народа?

– Ах, в самом деле? – спросил д’Артаньян.

– Да, но он вполне вознагражден: народ на руках отнес его домой. Со вчерашнего дня дом его битком набит. Его посетили коадъютор, Лонгвиль, принц де Конти; герцогиня де Шеврез и госпожа де Вандом расписались у него в числе посетителей. Теперь стоит ему захотеть…

– Ну что он там захочет?

Планше запел:

Слышен ветра шепот,Слышен свист порой.Это Фронды ропот:«Мазарини долой!»

– Нет ничего странного, что Мазарини было бы более по сердцу, если бы я совсем задавил его советника, – хмуро бросил д’Артаньян Портосу.

– Вы понимаете, сударь, что если вы просите меня захватить мой карабин для какого-нибудь предприятия вроде того, какое замышлялось против господина Бруселя…

– Нет, нет, будь спокоен. Но откуда у тебя все эти подробности?

– О, я получил их из верного источника – от Фрике.

– От Фрике? – сказал д’Артаньян. – Это имя мне знакомо.

– Это сын служанки Бруселя, молодец парень; за него можно поручиться – при восстании он своего не упустит.

– Не поет ли он на клиросе в соборе Богоматери? – спросил д’Артаньян.

– Да, ему покровительствует Базен.

– Ах, знаю, – сказал д’Артаньян, – и он прислуживает в трактире на улице Лощильщиков.

– Совершенно верно.

– Что вам за дело до этого мальчишки? – спросил Портос.

– Гм, – сказал д’Артаньян, – я уж раз получил от него хорошие сведения, и при случае он может доставить мне и другие.

– Вам, когда вы чуть не раздавили его хозяина!

– А откуда он это узнает?

– Правильно.

В это время Атос и Арамис приближались к Парижу через предместье Сент-Антуан. Они отдохнули в дороге и теперь спешили, чтобы не опоздать на свидание. Базен один сопровождал их. Гримо, как помнят читатели, остался ухаживать за Мушкетоном, а затем должен был ехать прямо к молодому виконту Бражелону, направляющемуся во фландрскую армию.

– Теперь, – сказал Атос, – нам нужно зайти в какую-нибудь гостиницу, переодеться в городское платье, сложить шпаги и пистолеты и разоружить нашего слугу.

– Отнюдь нет, дорогой граф. Позвольте мне не только не согласиться с вашим мнением, но даже попытаться склонить вас к моему.

– Почему?

– Потому что свидание, на которое мы идем, – военное свидание.

– Что вы хотите этим сказать, Арамис?

– Что Королевская площадь – это только продолжение Вандомской проезжей дороги и ничто другое.

– Как! Наши друзья…

– Стали сейчас нашими опаснейшими врагами, Атос… Послушайтесь меня, не стоит быть слишком доверчивым, а в особенности вам.

– О мой дорогой д’Эрбле!..

– Кто может поручиться, что д’Артаньян не винит нас в своем поражении и не предупредил кардинала? И что кардинал не воспользуется этим свиданием, чтобы схватить нас?

– Как, Арамис, вы думаете, что д’Артаньян и Портос приложат руку к такому бесчестному делу?

– Между друзьями, вы правы, Атос, это было бы бесчестное дело, но по отношению к врагам это только военная хитрость.

Атос скрестил руки и поник своей красивой головой.

– Что поделаешь, Атос, – продолжал Арамис, – люди уж так созданы, и не всегда им двадцать лет. Мы, как вы знаете, жестоко задели самолюбие д’Артаньяна, слепо управляющее его поступками. Он был побежден. Разве вы не видели, в каком он был отчаянии на той дороге? Что касается Портоса, то, может быть, его баронство зависело от удачи всего дела. Но мы встали ему поперек пути, и на этот раз баронства ему не видать. Кто поручится, что пресловутое баронство не зависит от нашего сегодняшнего свидания? Примем меры предосторожности, Атос.

– Ну а если они придут безоружными? Какой позор для нас, Арамис!

– О, будьте покойны, дорогой мой, ручаюсь вам, что этого не случится. К тому же у нас есть оправдание: мы прямо с дороги, и мы мятежники.

– Нам думать об оправданиях! Об оправданиях перед д’Артаньяном и Портосом! О Арамис, Арамис, – сказал Атос, грустно качая головой. – Клянусь честью, вы делаете меня несчастнейшим из людей. Вы отравляете сердце, еще не окончательно умершее для дружеских чувств. Поверьте, лучше бы у меня его вырвали из груди. Делайте как хотите, Арамис. Я же пойду без оружия, – закончил он.

– Нет, вы этого не сделаете. Я не пущу вас так. Из-за вашей слабости вы можете погубить не одного человека, не Атоса, не графа де Ла Фер, но дело целой партии, к которой вы принадлежите и которая на вас рассчитывает.

– Пусть будет по-вашему, – грустно ответил Атос. И они продолжали свой путь.

Едва только по улице Па-де-ла-Мюль подъехали они к решетке пустынной площади, как заметили под сводами, около улицы Святой Екатерины, трех всадников.

Это были д’Артаньян и Портос, закутанные в плащи, из-под которых торчали их шпаги. За ними следовал Планше с мушкетом через плечо.

Увидев их, Атос и Арамис сошли с лошадей.

Д’Артаньян и Портос сделали то же самое. Д’Артаньян, заметив, что Базен, вместо того чтобы держать трех лошадей на поводу, привязывает их к кольцам под сводами, приказал и Планше сделать так же.

Затем двое с одной стороны и двое с другой, сопровождаемые слугами, они двинулись навстречу друг другу и, сойдясь, вежливо раскланялись.

– Где угодно будет вам, господа, выбрать место для нашей беседы? – сказал Атос, заметив, что многие прохожие останавливаются и глядят на них, словно ожидая, что сейчас разыграется одна из тех знаменитых дуэлей, воспоминание о которых еще свежо было в памяти парижан, в особенности живших на Королевской площади.

– Решетка заперта, – сказал Арамис, – но если вы любите тень деревьев и ненарушаемое уединение, я достану ключ в особняке Роган, и мы устроимся чудесно.

Д’Артаньян стал вглядываться в темноту, а Портос даже просунул голову в решетку, пытаясь разглядеть что-нибудь во мраке.

– Если вы предпочитаете другое место, – своим благородным, чарующим голосом сказал Атос, – выбирайте сами.

– Я думаю, что если только господин д’Эрбле достанет ключ, лучше этого места не найти.

Арамис сейчас же пошел за ключом, успев, однако, шепнуть Атосу, чтобы он не подходил очень близко к д’Артаньяну и Портосу; но тот, кому он подал этот совет, только презрительно улыбнулся и подошел к своим прежним друзьям, не двигавшимся с места.

Арамис действительно постучался в особняк Роган и скоро вернулся вместе с человеком, говорившим:

– Так вы даете мне слово, сударь?

– Вот вам, – сказал Арамис, протягивая ему золотой.

– Ах, вы не хотите дать мне слово, сударь! – сказал привратник, качая головой.

– В чем мне ручаться? – отвечал Арамис. – Я вас уверяю, что в настоящую минуту эти господа – наши друзья.

– Да, конечно, – холодно подтвердили Атос, д’Артаньян и Портос.

Д’Артаньян слышал разговор и понял, в чем дело.

– Вы видите? – сказал он Портосу.

– Что такое?

– Он не хочет дать слово.

– В чем?

– Этот человек просит Арамиса дать слово, что мы явились на площадь не для поединка.

– И Арамис не захотел дать слово?

– Не захотел.

– Так будем осторожны.

Атос не спускал с них глаз, пока они говорили. Арамис открыл калитку и посторонился, чтобы пропустить вперед д’Артаньяна и Портоса. Входя, д’Артаньян зацепил эфесом шпаги за решетку и принужден был распахнуть плащ. Под плащом обнаружились блестящие дула его пистолетов, на которых заиграл лунный свет.

– Вы видите? – сказал Арамис, дотрагиваясь одной рукой до плеча Атоса и указывая другой на арсенал за поясом д’Артаньяна.

– Увы, да! – сказал Атос с тяжелым вздохом.

И он пошел за ними. Арамис вошел последним и запер за собой калитку. Двое слуг остались на улице и, словно тоже испытывая недоверие, держались подальше друг от друга.

Глава XXXI

Королевская площадь

В молчании все четверо направились на середину площади. В это время луна вышла из-за туч, и так как на открытом месте их легко было заметить, они решили свернуть под липы, где тень была гуще.

Кое-где там стояли скамейки. Они остановились около одной из них. По знаку Атоса д’Артаньян и Портос сели. Атос и Арамис продолжали стоять.

Наступило молчание; каждый испытывал замешательство перед неизбежным объяснением.

– Господа, – заговорил Атос, – наше присутствие на этом свидании доказывает силу нашей прежней дружбы. Ни один не уклонился, значит, ни одному из нас не в чем упрекнуть себя.

– Послушайте, граф, – ответил д’Артаньян, – вместо того чтобы говорить комплименты, которых, быть может, не заслуживаем ни мы, ни вы, лучше объяснимся чистосердечно.

– Я ничего так не желаю, – ответил Атос. – Я говорю искренне, скажите же откровенно и вы: можете ли вы в чем-нибудь упрекнуть меня или аббата д’Эрбле?

– Да, – сказал д’Артаньян. – Когда я имел честь видеться с вами в вашем замке Бражелон, я сделал вам предложение, которое было хорошо вами понято. Но вместо того чтобы ответить мне, как другу, вы провели меня, как ребенка, и этой восхваляемой вами дружбе был нанесен удар не вчера, когда скрестились наши шпаги, а раньше, когда вы притворялись у себя в замке.

– Д’Артаньян, – с кротким упреком проговорил Атос.

– Вы просили меня быть откровенным, – продолжал д’Артаньян, – извольте. Вы спрашиваете меня, что я думаю, и я вам это говорю. А теперь я обращаюсь к вам, господин аббат д’Эрбле. Я говорил с вами, как говорил с графом, и вы так же, как он, обманули меня.

– Поистине, вы странный человек, – сказал Арамис. – Вы явились ко мне с предложениями, но разве вы их мне сделали? Нет, вы старались выведать мои мысли – и только. Что я вам тогда сказал? Что Мазарини – ничтожество и что я не буду ему служить. Вот и все. Разве я вам сказал, что не буду служить никому другому? Напротив, я, как мне кажется, дал вам понять, что я на стороне принцев. Насколько мне помнится, мы с вами даже превесело шутили над возможностью такого вполне вероятного случая, что кардинал поручит вам арестовать меня. Принадлежите вы к какой-нибудь партии? Бесспорно, да. Почему же и нам тоже нельзя примкнуть к другой партии? У вас была своя тайна, у нас – своя. Мы не поделились ими; тем лучше, это доказывает, что мы умеем хранить тайны.

– Я ни в чем не упрекаю вас, – сказал д’Артаньян, – и если коснулся вашего образа действий, то только потому, что граф де Ла Фер заговорил о дружбе.

– А что вы находите предосудительного в моих действиях? – надменно спросил Арамис.

Кровь сразу бросилась в голову д’Артаньяну. Он встал и ответил:

– Я нахожу, что они вполне достойны питомца иезуитов.

Видя, что д’Артаньян поднялся, Портос встал также. Все четверо стояли друг против друга с угрожающим видом.

При ответе д’Артаньяна Арамис сделал движение, словно хотел схватиться за шпагу.

Атос остановил его.

– Д’Артаньян, – сказал он, – вы пришли сюда сегодня, еще не остыв после нашего вчерашнего приключения. Я надеялся, д’Артаньян, что в вашем сердце найдется достаточно величия духа и двадцатилетняя дружба устоит перед минутной обидой самолюбия. О, скажите мне, что это так! Можете ли вы упрекнуть меня в чем-нибудь? Если я виноват, я готов признать свою вину.

Глубокий, мягкий голос Атоса сохранил свое прежнее действие на д’Артаньяна, тогда как голос Арамиса, становившийся в минуты дурного настроения резким и крикливым, только раздражал его. В ответ он сказал Атосу:

– Я думаю, граф, что еще в замке Бражелон вам следовало открыться мне и что аббат, – указал он на Арамиса, – должен был сделать это в своем монастыре; тогда я не бросился бы в предприятие, в котором вы должны были стать мне поперек дороги. Но из-за моей сдержанности не следует считать меня глупцом. Если бы я захотел выяснить, какая разница между людьми, которые к аббату д’Эрбле приходят по веревочной лестнице, и теми, которые являются к нему по деревянной, я бы заставил его говорить.

– Как вы смеете вмешиваться! – воскликнул Арамис, бледнея от гнева при мысли, что, может быть, д’Артаньян подглядел его с г-жой де Лонгвиль.

– Я вмешиваюсь в то, что меня касается, и умею делать вид, будто не замечаю того, до чего мне нет дела. Но я ненавижу лицемеров, а к этой категории я причисляю мушкетеров, изображающих из себя аббатов, и аббатов, прикидывающихся мушкетерами. Вот, – прибавил он, указывая на Портоса, – человек, который разделяет мое мнение.

Портос, не произносивший до сих пор ни звука, ответил одним словом и одним движением. Он сказал: «Да» – и взялся за шпагу.

Арамис отскочил назад и извлек из ножен свою. Д’Артаньян пригнулся, готовый напасть или защищаться.

Тогда Атос свойственным ему одному спокойным и повелительным движением протянул руку, медленно взял свою шпагу вместе с ножнами, переломил ее на колене и отбросил обломки в сторону.

Затем, обратившись к Арамису, он сказал:

– Арамис, сломайте вашу шпагу.

Арамис колебался.

– Так надо, – сказал Атос и прибавил более тихим и мягким голосом: – Я так хочу.

Тогда Арамис, побледнев еще больше, но покоренный этим жестом и голосом, переломил в руках гибкое лезвие, затем скрестил на груди руки и стал ждать, дрожа от ярости.

То, что они сделали, принудило отступить д’Артаньяна и Портоса. Д’Артаньян совсем не вынул шпаги, а Портос вложил свою обратно в ножны.

– Никогда, – сказал Атос, медленно поднимая к небу правую руку, – никогда, клянусь в этом перед богом, который видит и слышит нас в эту торжественную ночь, никогда моя шпага не скрестится с вашими, никогда я не кину на вас гневного взгляда, никогда в сердце моем не шевельнется ненависть к вам. Мы жили вместе, ненавидели и любили вместе. Мы вместе проливали кровь, и, может быть, прибавлю я, между нами есть еще другая связь, более сильная, чем дружба: мы связаны общим преступлением. Потому что мы все четверо судили, приговорили к смерти и казнили человеческое существо, которое, может быть, мы не имели права отправлять на тот свет, хотя оно скорее принадлежало аду, чем этому миру. Д’Артаньян, я всегда любил вас, как сына. Портос, мы десять лет спали рядом, Арамис так же брат вам, как и мне, потому что Арамис любил вас, как я люблю и буду любить вас вечно. Что значит для вас Мазарини, когда мы заставляли поступать по-своему такого человека, как Ришелье! Что для нас тот или иной принц, для нас, сумевших сохранить королеве ее корону! Д’Артаньян, простите, что я скрестил вчера свою шпагу с вашей. Арамис просит в том же извинения у Портоса. После этого ненавидьте меня, если можете, но клянусь, что, несмотря на вашу ненависть, я буду питать к вам только чувство уважения и дружбы. А теперь вы, Арамис, повторите мои слова. И затем, если наши старые друзья этого желают и вы желаете того же, расстанемся с ними навсегда.

Наступила минута торжественного молчания, которое было прервано Арамисом.

– Клянусь, – сказал он, глядя спокойно и прямо, хотя голос его дрожал еще от недавнего волнения, – клянусь, я не питаю больше ненависти к моим былым товарищам. Я сожалею, что бился с вами, Портос. Клянусь далее, что не только шпага моя никогда не направится на вашу грудь, но что даже в самой сокровенной глубине моего сердца не найдется впредь и следа неприязни к вам. Пойдемте, Атос.

Атос сделал движение, чтобы уйти.

– О нет, нет! Не уходите! – вскричал д’Артаньян, увлекаемый одним из тех неудержимых порывов, в которых сказывалась его горячая кровь и природная прямота души. – Не уходите, потому что я тоже хочу произнести клятву. Клянусь, что я отдам последнюю каплю моей крови, последний живой лоскут моей плоти, чтобы сохранить уважение такого человека, как вы, Атос, и дружбу такого человека, как вы, Арамис.

И он бросился в объятия Атоса.

– Сын мой, – произнес Атос, прижимая его к сердцу.