скачать книгу бесплатно
Тут он еще раз потрепал меня за щеку и спросил:
– А скажи мне, пожалуйста, вежливым ли является поведение Яакова? Вот он набрасывается на Рахель прямо на улице и целует ее! Ты бы повел так себя с Дашей?
Все вокруг начинают смеяться. Я отвечаю:
– Согласно комментарию Раши, Яакову было 64 года, как ребе Моше, а ребе Моше мэг шойн киши[1 - Уже может поцеловать (идиш).].
Я честно отвечал на вопрос, и у меня не было дурных намерений, и я даже не подозревал, что в идише это выражение имеет специфический смысл… Я уверял их, что имел в виду: «еврею в летах уже разрешено прикасаться к женщине», но никто не поверил, что мой ответ был наивен, и все решили, что он был дерзким. Так или иначе, это принесло определенную пользу: мне начали остерегаться задавать чересчур «умные» вопросы.
За свои успешные ответы я получал «зарплату», которую мне давали родственники: отчасти потому, что чувствовали, что все эти вопросы и публичное испытание моих знаний доставляют мне неприятные переживания, и поэтому хотели их как-то мне возместить; а отчасти это был знак уважения с их стороны, поскольку эти испытания были публичными. Половину «доходов» я передавал маме, а на вторую половину покупал себе книги.
Из моих меламедов я помню еще нескольких. С одним из них, ребе Авраамом из Орши, я учил трактат «Псахим»[68 - «Псахим» – трактат Вавилонского Талмуда, обсуждает законы праздника Песах, содержит галахические дискуссии на различные темы: маца, пасхальная жертва, Пасхальный седер, второй Песах, празднуемый лицами, которым было запрещено из-за ритуальной нечистоты праздновать Песах в срок, установленный для всей общины.]. Я помню, как мы учили сугию рабби Ханины Сган ха-коханим[69 - Ханина Сган ха-коханим – еврейский мудрец I в н. э. Был служителем в Храме и стал свидетелем его разрушения римлянами в 70 г. Его высказывания неоднократно цитируются в Мишне.] (Псахим 14:21), в которой разбирались темы ритуальной нечистоты: «основная нечистота», «вторичная нечистота», «нечистота шрацим (мертвых гадов)», «нечистота питья» и «нечистота мертвого», которая и есть «главный источник нечистоты», и все в таком духе. Эта тема не интересовала меня совершенно, но тем не менее во мне проснулся интерес к имени Ханины Сган ха-коханим. К тому моменту, а мне было восемь лет, я уже читал «Апокрифы», читал «Иосиппон»[70 - «Иосиппон» – популярное историческое сочинение на иврите, составленное анонимным автором Х в., повествующее о еврейской истории и истории древнего мира, начиная с Адама и Яфета и легендарной истории Рима и вплоть до падения Масады в 73 г. н. э. В основу «Иосиппона» положены латинские переводы трудов Иосифа Флавия (отсюда название) и различных апокрифов, а также средневековые хроники. Вплоть до Нового времени «Иосиппон» считался ценным историческим источником и многократно переводился на восточные и европейские языки, в том числе на русский.] и даже «Иудейскую войну»[71 - «Иудейская война» Иосифа Флавия. Один из наиболее важных источников по истории Иудейской войны против римлян (66–73 гг. н. э.). Автор – Иосиф Флавий (Йосеф бен Матитьяху, 3 7-100) – один из предводителей восставших, впоследствии перешел на сторону римлян.] в переводе Шульмана[72 - Шульман, Кальман (1819–1899) – ивритский писатель и переводчик, учился в воложинской йешиве, примкнул к движению Гаскалы, преподавал в Виленском раввинском училище. Перевел на иврит «Иудейскую войну» Иосифа Флавия.]. Эти книги произвели на меня неизгладимое впечатление. Рабби Ханина Сган ха-коханим казался мне одним из тех, кто стоял во главе легионов, сражавшихся с римлянами. Во время урока я брал начальные буквы строк, складывал их цифровые значения и вычислял таким образом, сколько солдат было в легионах рабби Ханины Сган ха-коханим (я считал, что численное значение каждой буквы – это количество солдат в одном легионе); а последние буквы строк обозначали количество солдат в римских легионах. Нужно было посчитать буквы, потом сложить, вычесть и посмотреть, из каких букв получится большее число, потому что тот, у которого число больше, – победитель… Но при этом нельзя было также забывать и о том, что я нахожусь на уроке и мы осваиваем новую тему. Учитель, по-видимому, обратил внимание на то, что я занят чем-то посторонним, и вдруг спросил меня: «Ну, и каков общий итог?» Я ответил ему: 832. Кажется, это был трактат «Псахим», 16-я страница. Ученики буквально взорвались радостным смехом, а учитель огрел меня пощечиной, одной из очень немногих пощечин, полученных мною в хедере.
Вторым учителем по Гемаре, значительно более строгим, был меламед Шауль Левертов. Я учил с ним трактат «Хулин»[73 - «Хулин» – трактат Вавилонского Талмуда о ритуальном убое скота и диетарных законах.], мне тогда было восемь с половиной лет. В то время к нему как раз приехал сын из йешивы[74 - Йешива – высшее еврейское религиозное учебное заведение для мужчин. Обучение в йешиве не преследует конкретных практических целей и может продолжаться с тринадцатилетнего возраста до женитьбы.], по имени Файвл, и учитель отдал нас ему, чтобы мы с ним изучали Танах. Файвл учил нас книге Иова. Мы не любили ребе Шауля, который привык наказывать учеников и порол их, когда они чего-то не знали и даже когда они что-то знали. Чувствовалось, что он получает большое удовольствие от самого процесса наказания. Ему было очень досадно от того, что он никак не мог уличить меня в незнании и выпороть. Не знаю, была ли такая ситуация невозможна в принципе, но на практике у него руки были коротки до меня добраться; он изливал всю свою злобу на моего брата и порол его за нас двоих. Однако Файвла мы полюбили за то, что он доступно и понятно объяснял нам Иова и очень красиво, нараспев, читал главы Танаха. Позже до меня дошел слух, что Файвл покинул дом своего отца, стал выкрестом, и теперь он – тот самый известный миссионер Пауль Левертов[75 - Левертов, Пауль (Файвел, 1878–1954) – в 1895 г. крестился, учился в различных немецких университетах. После Первой мировой войны переехал в Лондон, занимался миссионерской деятельностью. Основал церковь для евреев-христиан. После прихода нацистов к власти организовал Центр помощи христианам-неарийцам, помогал им эмигрировать из Германии в Англию и США. Автор ряда книг миссионерского содержания на английском, немецком и иврите. Перевел «Исповедь» Блаженного Августина на иврит.], который перевел на иврит «Исповедь» Блаженного Августина[76 - «Исповедь» Блаженного Августина (354–430) – автобиографическое произведение, в котором автор описывает свое внутреннее развитие от младенчества до окончательного утверждения в ортодоксальном христианстве. Определила форму литературной автобиографии в западноевропейской средневековой литературе. Повлияла также на развитие этого жанра в литературе нового времени.].
В одну из зим нас учил ребе Шмуэль-Гронем (Остерман, кажется), убежденный хасид, один из крупнейших знатоков хасидизма Хабада, человек молчаливый и решительный. Он часто гостил у нас дома. Помню, как-то раз мы ушли из дома, а он пришел и увидел, что дверь закрыта (дело было зимой). Тогда ребе Шмуэль-Гронем взломал ставни, открыл окно и залез внутрь дома… Он говорил: «Мое право – приходить, когда угодно. Я не мог зайти через дверь – пришлось через окно».
С первого взгляда он казался хладнокровным и флегматичным. Я встретил его через восемь лет, в Любавичах, он там был одним из столпов хасидизма. Темперамент его ничуть не изменился, но в Любавичах его рассказы про хасидизм мне понравились гораздо больше, чем то, как он преподавал Талмуд в доме моего отца.
Из учителей Талмуда сильнее всего на меня повлиял Хаим Шленский. Мне тогда было уже девять лет. Он преподавал нам трактат «Шаббат»[77 - «Шаббат» – трактат Талмуда. Содержит детальное обсуждение законов, касающихся субботы и видов работ, запрещенных в этот день. Здесь же приведены содержание и анализ законов о празднике Ханука.]. Мы учили весь трактат, комментарии Раши и комментарии к Талмуду. Он объяснял материал подробно и доходчиво. Будучи близоруким, он вплотную приближал лицо к Гемаре и буквально водил носом по строчкам. Но его объяснения были самыми точными, и он заставлял учеников (не исключено, что это было как-то связано с дефектом зрения) возвращаться к уроку, читать его перед всем классом, а потом объяснять. По сути, на уроках Шленского я не столько учил трактат «Шаббат», сколько объяснял его своим соученикам в присутствии учителя. Мои познания в этом трактате были действительно превосходны. Меня проверяли «на иглу»: в одну из страниц втыкали иглу и я говорил, о чем написано в том месте, куда воткнулась игла, через десять и даже через двадцать страниц, и о чем повествуют все страницы, сквозь которые прошла игла.
Преподавать я начал в очень раннем возрасте. Еще в «объединенных хедерах», когда мне было семь лет, кто-то из богатых евреев попросил моего отца, чтобы я дружил с его сыном и каждый день учил с ним уроки. Я согласился и попросил, чтобы в конце года мне купили велосипед. Мне действительно купили велосипед, но трехколесный. Я плакал и не хотел брать его. Тогда взамен велосипеда мне купили ткань на костюм, но она была оранжевого цвета и мне не понравилась. Увы, я был вынужден взять ее и уже тогда познал, как горько быть учителем, которого не ценят.
Моя «известность» доставляла большое беспокойство моим родителям. Тому было несколько причин. Мама, которая сама находилась в оппозиции к семье, ощущала мою «популярность» как тактический маневр, призванный увеличить влияние семьи на меня. И действительно, меня пытались поселить у дяди не раз и не два! Один раз я даже переехал на два месяца в дом ребе Элиэзера-Моше Мадиевского, который заявил, что хочет женить меня на своей дочери Юдифи (Даше); однажды меня даже заставили во время обеда «публично» ее поцеловать, и я сделал это, горько рыдая, под громкий смех всех членов семьи. Второй раз меня взяли в дом моего дяди, ребе Яакова Кальмана, казенного раввина, но мать считала, что когда ребенка публично хвалят, это его портит; не только из-за того, что можно сглазить, а просто потому, что это влияет на характер.
Как-то раз к нам в гости пришел дед, мамин отец, ребе Зеев-Вольф Эскинбайн; мама попросила, чтобы он тоже поспрашивал меня. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами во всех подробностях: мать стоит у двери столовой, дед сидит подле меня, я сижу на высоком стуле, дед дает мне читать недельную главу с комментарием Раши, потом главу из Танаха, потом страницу из Гемары. И каждый раз задает вопросы… Тогда я впервые почувствовал, что такое настоящий экзамен. Не просто трудные вопросы, а самый что ни на есть экзамен, как ни посмотри… После экзамена дед позвал мать и сказал: «Он неплохой мальчик, у него светлая голова, но я боюсь, что ты права – избыток похвал испортит его, он склонен переоценивать себя, и когда он станет старше, эта склонность может еще усилиться. Так что будьте поосторожней».
В испытании моих знаний участвовали не только дяди и тети, а любые приходившие к нам родственники, даже сватья. Мой дядя, ребе Йосеф-Хаим Мадиевский, казенный раввин в Гадяче, каждый раз, когда приезжал в наш город, приходил к нам в гости (это был единственный дядя, который приходил в наш дом) провести с нами время и поговорить с детьми. Из всех детей у меня с ним были самые теплые отношения, и даже подарки, которые он мне привозил (как правило, деньги), были всегда самые лучшие… Другой дядя, ребе Пинхас Островский из Рамен, обычно сам звал меня к себе. Он был высок и осанист. У него росли густые брови и широкая черная борода. Задавая вопрос, он глядел на меня взором, горящим яростью. Помнится, когда мы учили трактат «Шаббат» у ребе Шимона, один из учеников сказал что-то не то, и ребе посмотрел на него так, что у него в глазах засверкали молнии. Я тогда сказал сам себе: «У ребе Шимона взгляд в точности как у дяди Пини, который тоже может испепелить человека, лишь взглянув на него». Поэтому-то я в детстве всегда старался увильнуть от беседы с ним и от его вопросов, даже несмотря на то, что он выделялся среди всех моих дядьев умом, эрудицией и остроумием. У меня было ощущение, что он проверяет мои знания и задает вопросы не потому, что ему интересен ответ, а потому, что он не хочет выбиваться из общесемейной традиции и поэтому исполняет завет моего прадеда. Однако, когда я у него пару раз гостил подолгу, у нас с ним были очень длинные и интересные беседы.
В детстве мои знания испытывали и сватья моих дядьев: ребе Моше-Нахум Иерусалимский[78 - Иерусалимский, Моше-Нахум (1865–1916), – раввин в ряде городов Польши. Автор книг «Минхат Моше» («Приношение Моше») и «Лшад ха-шемен» («Елей»).] из Каменки (к концу жизни он стал раввином в польском городе Кельце), ребе Давид-Гирш Хен[79 - Хен (Хейн), Давид-Цви-Гирш (1846–1926) – хабадский раввин Чернигова в 1870-х – 1920-х гг. Глава раввинского суда в этом городе. Был одним из наиболее популярных и влиятельных деятелей Хабада своего времени. С 1924 г. – в Эрец-Исраэль.] из Чернигова, ребе Хаим Чериковер из Полтавы (сват моего дяди Пинхаса Островского) и многие, многие другие… Все они сходились в одном: во мне видны яркие задатки законченного «лентяя», но все же у меня есть шанс в будущем стать крупным знатоком Торы… Единственная польза от всех этих испытаний заключалась в том, что мои «учителя» очень тщательно следили за моей учебой. Один из них, сидя у нас в гостях за самоваром, на исходе субботы, как-то раз сказал: «Конечно, Бен-Цион умный мальчик, но, кроме того, с ним и занимались гораздо больше, чем с остальными. Вот он и почувствовал себя в центре внимания».
Глава 4. В доме дяди Кальмана
Как я уже сказал, семья стремилась дать мне особенное воспитание, предоставляя мне более благоприятные условия для учебы. Для этого как-то раз, когда мне было всего семь лет, во время Песаха[80 - Песах – праздник в память Исхода из Египта. Один из важнейших еврейских праздников, справляется на протяжении семи дней весеннего месяца нисан. На протяжении всех пасхальных дней запрещено не только употреблять какие-либо продукты из основных видов злаков, кроме опресноков – мацы, но даже владеть ими. В первые два вечера Песаха устраивается особая ритуальная трапеза – Пасхальный седер. Отмечается в марте-апреле.], мой дядя, ребе Элиэзер-Моше, и его зять, Давид-Йона Иерусалимский, сын ребе Моше-Нахума, взяли меня в свой дом и сказали, что с этого дня я буду жить у них и учиться вместе с сыном моего дяди, который был старше меня на три года.
Отец был как будто не против: дядина квартира была больше нашей, где было лишь две-три маленькие комнатенки. В доме ребе было десять комнат, просторных и светлых: столовая, две комнаты для гостей – большая и малая, библиотека, рабочий кабинет дяди, спальня и две детских комнаты – для мальчиков и для девочек; была даже специальная большая комната для прислуги.
Меня в этом доме привлекали многочисленные шкафы с книгами и занятия с дядей: дядя обучал меня таким книгам, которых я не учил раньше и о которых до того даже ничего не слышал. Прежде всего – предисловие Рамбама[81 - Рамбам – Маймонид, рабби Моше бен Маймон (1135–1204) – крупнейший кодификатор Галахи и один из величайших еврейских философов Средневековья, врач. Жил в Испании и Египте. Наиболее известные его труды – всеобъемлющий галахический кодекс «Мишне Тора», философский трактат «Море невухим», «Книга заповедей» и комментарий к Мишне.] к комментариям на мишнайот. У дяди было определенное историческое чутье, к тому же он знал русский и немного немецкий. Он мне как-то рассказал, что на него оказали влияние книги Эрнеста Ренана[82 - Ренан, Эрнест-Жозеф (1823–1892) – французский историк, теолог, автор трудов по истории христианства и древней еврейской истории.], которые он читал в русском переводе. Он следил также за тем, чтобы я в дополнение к учебе в хедере учил каждый день отрывок из мишнайот, и еще – два отрывка из «Тиферет Исраэль» Исраэля Лифшица[83 - Лифшиц, Исраэль (1782–1860) – раввин, представитель разветвленной семьи немецких и польских раввинов. Был раввином в Дессау и в Данциге. Автор ряда комментариев к Мишне, в том числе «Тиферет Исраэль» («Слава Израиля», 1830). Кроме того, составил комментарии к «Шулхан аруху» Й. Каро и «Мишне Тора» Рамбама.]. Он говорил мне: 10 лет – это возраст Мишны[84 - Мишна – древнейший (I–III вв. н. э.) свод иудейских религиозных законов, лежащий в основе Талмуда. Мишну, в ее нынешнем виде включающую 63 трактата, разбитых на шесть разделов, составил и отредактировал Рабби (р. Йехуда ха-Наси) в конце II в. н. э.]; когда тебе исполнится 10 лет, ты должен будешь стать знатоком Мишны. Я спросил его: «А 15 лет – возраст Талмуда?» Он ответил: «Да, когда тебе будет 15 лет, ты должен будешь закончить весь Талмуд». И еще одна вещь привлекала меня в этом доме. В дядиной комнате валялось множество печатей с разными надписями – и печать с именем Элиэзера-Моше, сына ребе Авраама Мадиевского, печать, где только одно имя, без имени отца (ребе де-Хорол); печати с титулом и без титула и печати, где есть только имя и титул; печати с надписями на иврите и по-русски и печати с надписями только по-русски и только на иврите… И я из чисто спортивного интереса делал так: брал лист бумаги и ставил на него печати, одну за другой; это имело несколько смешной вид, но у меня не было намерения веселиться. Заходить в эту комнату было запрещено. Дядины сыновья удивлялись тому, что я нарушаю запрет, и пожаловались дяде. Листок попал в руки дяде, и он обратил внимание на комическую сторону ситуации, а может, его просто удивила моя наглость. Во всяком случае мне досталась увесистая пощечина за нарушение запрета. Я никогда не любил пощечины и поэтому немедленно покинул дом. Назавтра дядя пришел ко мне в класс (это было во время «объединенных хедеров») и сказал мне: «Что было, то было». Он чуть ли не просил прощенья и говорил: «Ты должен вернуться ко мне». Я ответил ему на глазах у всего класса: «Я не вернусь». Моя наглость настолько рассердила его, что он дал мне еще одну пощечину. Помню, каким счастливым я вернулся домой и как мы с братом стали плясать от радости, что мне удалось вернуться из «плена» в доме дяди. Мне было тяжело в дядином доме, особенно трудно было находиться рядом с тетей, которую мы прозвали «тетя Буся» в память того случая с жемчужными бусами; она была мне очень и очень неприятна.
Но на этом дело не закончилось. Через полгода, когда мы уехали из центра и перебрались на окраину города, мать с отцом решили, что я должен переселиться в дом дяди Кальмана. Атмосфера в этом доме была весьма благоприятна. Там было пять комнат, а кроме дяди и тети не было больше ни одного человека. Иногда там гостила старшая внучка, которая была старше меня на год или два, – мне она нравилась. Кстати говоря, она была красива, вежлива и умна, разговаривать с ней было интересно и приятно. Дядя и тетя относились ко мне очень хорошо. В доме было много книг, которые стояли в двух огромных шкафах, особенно там было много книг по истории: «Шевет Йехуда» («Скипетр Йехуды»)[85 - «Скипетр Йехуды» (ивр. «Шевет Йехуда») – историческое произведение Шломо Ибн-Верга (конец XV- начало XVI вв.). Автор, уроженец Испании, современник изгнания евреев из Испании и Португалии. В 1497 г. в Лиссабоне подвергся насильственному крещению. В 1506 г. переехал в Италию, где вернулся к иудаизму. В 1520-е гг. написал книгу «Шевет Йехуда» – летопись преследований евреев со времен разрушения Второго Храма до начала XVI в. «Шевет Йехуда» считается одним из выдающихся произведений еврейской литературы периода Ренессанса. Выдержала множество изданий.], «Седер ха-дорот» («Хроника поколений»)[86 - «Хроника поколений» (ивр. «Седер ха-дорот») – историческое произведение раввина Йехиэля Гальперина (1660–1746). Содержит самую разнообразную информацию о еврейской и всемирной истории, начиная с библейских времен, биографии раввинов и т. п.], «Цемах Давид» («Росток Давида»)[87 - «Росток Давида» («Цемах Давид», ивр.) – произведение пражского математика, астронома и географа Давида Ганза (1541–1613). Первая систематическая хроника, посвященная истории ашкеназских евреев. Впервые была опубликована в Праге в 1592 г.], «Шеерис Исроэль»[88 - «Шеерис Исроэл» («Остаток Израиля») – историческое произведение, представляет собой продолжение на идише еврейской средневековой хроники «Иосиппон» (см. прим. 14 к гл. 3). Обычно издавалось вместе с переводом на идиш «Сефер Йосифон». Впервые вышло в свет в Амстердаме в 1743 г.] и так далее. Кроме того, там лежали подшивки старых газет «ха-Мелиц», «ха-Кармель»[89 - «ха-Кармель» – литературный журнал, выходил в Вильно на иврите в 1860–1879 г. под редакцией Ш. Фина. В 1860–1863 гг. и 1865–1868 гг. выходило приложение к журналу на русском языке. В 1860–1871 гг. «ха-Кармель» выходил еженедельно, в 1872–1879 гг. – ежемесячно.] и прочих изданий; эти газеты интересовали меня сильнее всего. К тому же там были календари. Еще мой прадед, ребе Авраам, скреплял подшивки этих календарей. Потом они достались его сыну, ребе Кальману, и он тоже каждый год добавлял в подшивку новый календарь. Там были календари примерно за 70 последних лет, и они отлично сохранились. Дед обычно записывал в календарь события, имеющие семейное или общее значение. Так, в одном и том же календаре было записано, что в один из дней у его дочери Ханы родился сын, которого назвали Исраэль-Шнеур-Залман-Ицхак (это был мой отец), там же я нашел такую запись: «у моего внука Шнеура-Залмана родился сын, и его назвали Бен-Цион». Мое внимание привлекали записи в календаре про самые разные события: от окончания Крымской войны и до событий русско-турецкой войны. Про наводнение (разлив Днепра) в Кременчуге там было написано, что в один из дней шел очень сильный дождь. Помнится, в одном из календарей, кажется, за 5637 (1877/78) год, было записано, что в какой-то из дней месяца сивана шел снег. Были записи про погромы 80-х годов[90 - Погромы 1880-х гг. – погромы, произошедшие в апреле – июле 1881 г., прежде всего на Украине, под влиянием сообщений об убийстве Александра II. В продолжение волны погромов в декабре 1881 г. вспыхнул погром в Варшаве, весной 1882 г. вновь произошли погромы на Украине, в 1883 г. – в Екатеринославе, Кривом Роге и Ростове-на-Дону, в 1884 г. – в Нижнем Новгороде. Количество жертв погромов 1880-х гг. было сравнительно небольшим, множество евреев было ранено, тысячи домов и лавок разграблены. Следствием погромов стало, в частности, начало эмиграции евреев из России. Главным направлением эмиграции были США, евреи уезжали также в Англию, Германию, Канаду, Южную Африку, Аргентину, Эрец-Исраэль и т. д.], про важные события, происходившие в жизни деда, про поездки в Петербург, в Москву, в Харьков и т. д. Это была живая хроника, и мне нравилось ее изучать. Дядя Кальман злился на меня и говорил: ну что ты снова учишь календари?! Думаешь, если выучишь наизусть все календари, то станешь большим ученым?!
Там же я осуществил свое первое историческое «исследование». Внимательно изучая книги, я пришел к выводу, что можно с их помощью воссоздать хронику поколений от Адама до наших дней. Я купил тетрадь и на первом листе написал большими печатными буквами: Адам. Потом я записал имена десяти поколений, следующих после него. И снова написал печатными буквами: Ной. Потом я продолжил хронику поколений до Авраама. Потом я дополнил хронику, согласно книге Рут[91 - Книга Рут – имеется в виду Библейская книга «Руфь».], до царя Давида. Имя Боаза[92 - Боаз – персонаж библейской книги Рут («Руфь»). В синодальном переводе Библии – Вооз.] я снова написал большими буквами. Потом я записал имена всех иудейских царей до Ахазии[93 - Ахазия – израильский царь, в синодальном переводе Библии – Охозия.], а от Ахазии – еще десять поколений до Йехояхина[94 - Йехояхин – в синодальном переводе Библии – Иехония.]. Отыскал в третьей главе «Первой Книги хроник»[95 - «Первая Книга хроник» – имеется в виду первая из библейских книг Паралипоменон.] и добавил родословную Йехояхина и дописал еще десять поколений от Асира, сына Йехояхина, до семи сыновей Элиоэйная со странными именами. Я очень радовался тому, что число было «круглым»: от Адама до сыновей Элиоэйная было ровно шестьдесят поколений! Но при внимательном изучении «Книги хроник» всплыло одно серьезное затруднение. Выяснилось, что Зерубавель[96 - Зерубавель в книге Ездры (3:2 и далее) называется сыном Шеалтиэля (Салафиила), в первой книге Паралипоменон (3:19) – сыном Педайи (Федаии).] – не сын Шеалтиэля, а вовсе даже сын Педайи[97 - Педайя – в синодальном переводе Библии – Федаия.]. Но почему в книге нигде не упоминается имя отца Педайи? Я обратился с этим вопросом к дяде Кальману. Он тут же углубился в книги и, просмотрев их, был полон разочарования. Но на следующее утро лицо его светилось радостью: нашел! И Радак[98 - Радак (акроним рабби Давид Кимхи, 1160? -1235?) – всю жизнь прожил в Нарбонне С совр. Франция). Комментатор Танаха. Автор ряда книг по филологии иврита. Рационалист, находился под влиянием Рамбама.], и авторы «Мецудот»[99 - Авторы «Мецудот» – имеются в виду р. Давид Альтшулер из Праги и его сын р. Йехиэль-Гилель (XVII в.) – авторы комментария к Танаху, состоящего из двух частей: «Мецудат Цион» («Крепость Сион») – объяснение отдельных слов со ссылкой на их употребление в других местах Танаха и «Мецудат Давид» («Крепость Давида») – толкования общего характера.] отмечают, что «сыновья сыновей – они как сыновья», так что тут нет противоречия! «Но, – спросил я, – почему ни разу не упоминается имя его отца?» С этим вопросом я пошел к дяде Элиэзеру-Моше.
Тот не затруднился с ответом: видимо, Педайя умер в молодости, и Зерубавель рос и воспитывался в доме деда и был назван в его честь…
Все эти обсуждения побудили меня продолжить «исследование». Я пользовался библиотекой дяди Кальмана, в которой было, как я уже говорил, множество исторических книг, расставленных по порядку поколений: ребе и ученик, ребе и ученик. Я решил действовать в том же порядке. Каково же было мое удивление, когда в «Сефер юхасин»[100 - «Сефер юхасин» («Книга генеалогии», ивр.) – произведение Авраама бен Шмуэля Закута (1452–1515). Книга представляет собой историческое сочинение, излагающее историю развития Устной Торы и дающее хронологию деятельности законоучителей. Книга завершена автором в 1504 г.] я нашел список экзилархов, и среди них – имя Акува[101 - Акув – 16-й экзиларх (глава вавилонских евреев).]; я сразу решил, что это как раз один из семи сыновей Элиоэйная, потомок Асира, сына царя Йехояхина, – и написал его имя крупными печатными буквами. От него снова насчитал сорок экзилархов и вождей; поколение за поколением – до гаона р. Йехудая[102 - Йехудай (VIII в.) – гаон, глава крупнейших вавилонских йешив в Пумбедите, а в 757–761 гг. – в Суре. Автор многочисленных галахических респонсов, много сделал для популяризации Вавилонского Талмуда в странах диаспоры.], деда гаона р. Хая[103 - Хай (939-1038) – гаон, глава крупнейшей вавилонской йешивы Пумбедита, один из наиболее видных религиозных лидеров своего времени.]. И тут все стало понятно: от Йехудая до Рамбама – десять поколений, от Рамбама до р. Йосефа Каро[104 - Иосеф Кара (1488–1575) – великий мистик и законодатель, один из лидеров общины Цфата, автор кодекса «Шулхан арух», лежащего в основе всех последующих галахических трудов.] – десять поколений, от р. Йосефа Каро и Ари[105 - Ари (акроним Ашкенази Рабби Исаак, р. Ицхак бен Шлама Ашкенази Лурия, 1536–1572) – один из величайших еврейских мистиков, основатель особого, т. н. «лурианского» направления в Каббале. Его проповеди, записанные учениками, в первую очередь Хаимом Виталем, составили ряд сводов – «Сокровищница жизни», «Древо жизни» и «Восемь врат», вплоть до Нового времени распространявшихся в еврейском мире в основном в рукописном виде.] (р. Ицхак Лурия) до Старого адмора – десять поколений и от Старого адмора до наших дней – пять поколений; я записал их имена на последнюю страницу тетради. Средний адмор, ребе Дов-Бер Шнеерсон, его зять и ученик Цемах Цедека, р. Мендл из Любавичей, затем дед, р. Цви-Яаков Динабург, потом отец… И в самом конце я написал свое имя крупными буквами: Бенцион ха-Леви Динабург – сто тридцать пять поколений от сотворения мира и до сегодняшнего дня (11 нисана[106 - Нисан – седьмой месяц еврейского года, выпадает на март-апрель григорианского календаря.] 5653 (1893) года, вторник – третий день недели: тот день творения, когда Бог дважды увидел, что «это хорошо»). На отдельном листе я начертил «генеалогическое древо», на котором заняла свое место вся наша родня со стороны отца: семьи Динабургов, Мадиевских, Островских, Гельфандов, Голдиновых и Баткиных; а со стороны матери: семьи Эскинбайнов, Рафкиных, Шиферсонов и Каценельсонов. Мое «древо» было устроено так же, как древо, виденное мною в книгах р. Моше-Нахума Иерусалимского «Минхат Моше» («Приношение Моше») и «Лшад ха-шемен» («Елей»). В «генеалогическое древо» я включил дядь и теть, которые, по моему мнению, были этого «достойны», а другие имена не включил.
Дядя и тетя вставали довольно поздно, и, чтобы моей «работе» никто не мешал, я старался вставать как можно раньше; я садился в гостиной на диване у окна, там была полная тишина, и чтение в эти часы доставляло мне большое удовольствие. Как-то раз, утром, когда мое «сочинение» было уже готово, в комнату неожиданно вошел дядя и увидел, как я что-то пишу в тетради. «Доброе утро, с каких это пор ты начал так рано вставать, пока все еще спят? Тебе не хватает времени в течение дня, и ты решил вставать до рассвета и трудиться! Покажи-ка мне, что ты пишешь?!» Его тяжелое дыхание стремительно коснулось меня, он взял тетрадь, заглянул туда, удивился тому, что в ней написано, и забрал ее с собой. Потом он передал ее р. Элиэзеру-Моше. Тот позвал меня к себе: «Так, значит, вот зачем ты сидел долгими ночами! Ты доказал великую вещь! Доказал, что наш род действительно идет от первого человека! Если б не ты, мы бы об этом даже не догадывались!!! И стоило ради этого столько трудиться?! Запомни правило – если человек что-то пишет, то он должен сказать этим нечто новое, то, чего еще никто не знает. А то, что ты написал, это все пустяки. Он, видите ли, доказал, что мы все – потомки Адама! Чепуха это все! Жалко на это времени!» Я с ним не спорил и смирился со своей участью, особенно после того, как он доказал, что моя «цепочка поколений» является обрывочной и неточной…
Как я уже говорил, я был единственным ребенком в доме у дяди, и довольно часто мне становилось скучно. Самым большим удовольствием для меня в ту зиму было сидеть возле дровяной печки, глядеть, как пылают поленья и как схватывается пламя, следить за удивительными цветами пламени. Особенно мне нравилось смотреть на голубой огонь, внутри которого пламя становилось белесым и почти прозрачным. Чтобы найти «голубой огонь», мне приходилось ворочать поленья кочергой, и от этого пламя вспыхивало еще сильнее. Как-то раз, когда я ворошил дрова, от раскаленного чурбачка отскочил пылающий уголек и попал мне в правую щеку… Два месяца я болел. Когда я вернулся в хедер, дети заметили – на моей правой щеке вырезан знак, похожий на крест. Дети спросили меня: «Как на тебе оказался крест, кто его нацарапал тебе на щеке?» Я стал рассказывать: «Как-то раз я шел из хедера домой, дорога шла мимо церкви, началась страшная буря, ветер подхватил меня и понес все выше и выше, к золотому куполу церкви; порывом вихря меня бросило на самую макушку купола, и я поранился о крест щекой; больно не было, я даже ничего не почувствовал, но когда я как-то раз посмотрел на огонь – меня поразило огнем, и на щеке проявился крест». Эта фантастическая история породила ужас в сердцах учеников. Дети сказали мне: это плохой знак, тебе следует молиться, чтобы с тобой не случилось того, что случилось с Файвлом, сыном меламеда Шауля, который стал выкрестом. Я сразу пожалел о том, что придумал эту историю, но сделанного не воротишь.
Мои друзья были значительно старше меня и часто влияли на меня не лучшим образом. По вине одного из них я и покинул дядин дом.
Прадед р. Авраам любил собирать не только календари и старые газеты, но также и древние монеты. У него были монеты времен царя Ивана Васильевича (Ивана Грозного), Петра Великого и много разных других монет. Еще была большая коробка, в которой лежали иностранные монеты почти всех стран. На исходе субботы дядя и тетя очень любили выкладывать монеты на стол и учить меня по ним истории: показывать, как выглядели русские цари. Я рассказал об этом одному из моих друзей, которого звали Мотл, ему было 14 лет. Мне тогда только-только исполнилось 9. Он сказал мне, что у него тоже есть монеты, и предложил мне попросить у тети разрешения поменяться с ним монетами. Я уже рассказывал, что эта моя тетя была добросердечной и слабохарактерной; она даже довольно долго была душевнобольной. Я пришел к ней и, держа в руке несколько монет моего друга, изложил ей его просьбу. Она стала меня ругать, но тем не менее взяла монетки и сказала, что она должна проверить, есть ли у нее такие. Потом она дала мне несколько других монеток – и так началась торговля. Тетя умоляла меня, чтобы я никому не говорил об этом, и особенно дяде. Я дал ей торжественное обещание на цицит и поклялся страшной клятвой. Тем временем несколько монет деда оказались на рынке, и это стало известно. Дядя начал проверять коллекцию и обнаружил, что, действительно, нескольких монет не хватает, а вместо них имеются другие, менее ценные. Началось расследование, как исчезли монеты из коробки и откуда взялись монеты, которых не было раньше. Это было для меня очень тяжелое испытание, так как меня обвинили в том, что я взял монеты себе. Тетя сказала, что она знает, что я невиновен.
– Что??!! Он невиновен?? Только три человека могли их взять: или я, или ты, или он. Он не брал, и я не брал, значит, ты взяла!
– Я не брала.
– А если так, почему ты просишь сжалиться над ним?
Я заплакал и сказал:
– Тетя права.
– Она дала их тебе?
– Нет.
– Но монеты не умеют сами ходить!
И все-таки я выдержал испытание и ничего ему не рассказал. С тех пор тетя звала меня «мой праведник», и ее чувство благодарности и любви ко мне не имело границ.
Спустя какое-то время тетя рассказала об этом моему отцу и сказала ему, что я спас ей жизнь, потому что она бы, конечно же, слегла от дядиного гнева. Вот что я сказал дяде: «Ты не веришь, что их взял не я, что я невиновен, хотя я клялся, что я их не брал, поэтому я не хочу оставаться здесь более ни минуты», – и ушел из его дома. Потом дядя приходил к нам и даже присылал тетю, чтобы она уговорила меня вернуться к ним, но я стоял на своем. Мой отец – единственный, кто знал всю правду, – проникся ко мне с тех пор уважением и как-то даже сказал мне: «Не используй во зло хороший поступок, который тебе довелось совершить, – не впадай в грех гордыни; ты не должен мечтать о том, что станешь большим праведником. Не стоит специально заботиться о том, чтобы стать праведником, это происходит само собой…»
Дяде в своей жизни довелось много поездить: он бывал на Волге, в Крыму, на Кавказе и в Персии. Я очень любил слушать его рассказы. У меня создавалось впечатление, что фантазии в его рассказах было больше, чем реальности, но мне было интересно слушать само повествование. Когда он начинал свой рассказ с фразы «это была истинная правда», я сразу понимал, сейчас он будет рассказывать захватывающие небылицы.
У нас с дядей были очень хорошие дружеские отношения. Спустя несколько лет он сильно заболел; врач установил, что у него болезнь печени, и эта болезнь причиняет ему тяжелые и длительные боли, и нужно найти способ отвлечь его от этих болей. Мне тогда было уже шестнадцать лет, я как раз вернулся домой и пошел навестить его. Тетя попросила моего совета. Я сказал ей: «У дяди богатая фантазия, но он никогда не читал романы, поэтому возьми интересный роман на идише, длинный роман в нескольких томах, захватывающий роман с напряженным действием, и читай ему вслух, не торопясь: это поможет». Я искал, нашел и принес ей роман «Дер штумер бетлер»[107 - «Дер штумер бетлер» («Немой попрошайка», идиш) – популярная переработка на идиш романа Александра Дюма-отца. Состоит из 7 частей. Выполнена писателем Авнером Таненбаумом (1848-913), специализировшимся на вольных переводах произведений французских писателей (А. Дюма, Ж. Верна) на идиш.] («Немой попрошайка») в семи томах. Она читала ему, и в день своей смерти, когда он почувствовал, что умирает, он сказал жене: «Тамара, читай быстрей, я хочу знать, чем там кончится!» Когда мне об этом рассказали – а я тогда уже был в Вильно (мне рассказал об этом двоюродный брат, приехавший меня навестить, и еще сказал, что даже врач оценил мой совет), – я почувствовал: как свежа была душа этого старого человека! Я много раз вспоминал этот случай, говоря о силе воображения.
Из воспоминаний того года – 5653-го – в моем сердце остался день Ту би-Шват[108 - Ту би-Шват («пятнадцатое [число месяца] Шват», ивр.) – зимний праздник, называемый также Новый год для деревьев. Связан с началом сельскохозяйственного цикла в Земле Израиля.], который пришелся на среду, 20 января 1893 года. В тот день я первый раз пришел в окружной суд. Большое новое здание суда, роскошное и красивое, располагалось напротив дома дяди Кальмана. В этот день перед судом предстал мой старший дядя р. Элиэзер-Моше. Его привлекли к суду за то, что он дал шойхетам уезда право осуществлять от своего имени религиозные обряды: заключать браки, делать обрезание и тому подобные действия, которые в качестве казенного раввина он должен был выполнять сам, а не передавать полномочия кому-то другому. Дядя защищал себя сам; он говорил, что не может находиться одновременно сразу в нескольких местах и поэтому назначает своих представителей, потому что «посланец человека – как сам он». Сам же он несет ответственность за записи в метриках, которые ведет только он… Дядина семья была взбудоражена. После суда, на котором дядя полностью снял с себя всю вину, в доме дяди состоялась праздничная вечеринка, все пели и плясали, и дядя тоже плясал… со мной! Это было после того, как дядя произнес хасидскую проповедь на злобу дня и я ее повторил. Это была первая в моей жизни хасидская проповедь.
Глава 5. Друзья и развлечения
У нас с моим старшим братом было немало друзей – из самых разных городских сословий. Прежде всего, товарищи по хедеру, среди которых были наши самые верные друзья. Тот же Мотл, по милости которого я оказался замешан в «деле о старинных монетах», зимой всегда провожал нас до дома: мы учились до позднего вечера и возвращались домой, держа в руках зажженные фонари. Мотл был на голову выше нас всех, у него был самый большой фонарь и огромные сапоги; он шел впереди уверенным шагом. Слыша его громкий голос, мы успокаивались и чувствовали себя в безопасности, за это мы были ему благодарны. Еще у нас были «садовые» друзья: вместе с ними мы залезали в городские сады и обирали там вишни, груши, яблоки и персики – в зависимости от того, на какие фрукты был сезон. Особенно полюбился нам городской сад Синчуха – это был самый большой фруктовый сад в городе, в середине сада стоял колодец с вкусной и сладкой водой, вокруг – тенистая роща, а в ней – чудесная беседка; но сад сторожили собаки – нужно было заманивать их в другой конец сада и «запутывать следы». Мотл очень хорошо умел это делать. А были «субботние» друзья: мы собирались по субботам в доме одного из товарищей, и его родители угощали нас яблочным или хлебным квасом (а иногда даже квасом из принесенных нами фруктов), рассказывали истории и читали вслух интересные книги. Начало этой замечательной традиции положил учитель по фамилии Донской (а звали его, кажется, Моше), преподававший сыновьям знатных богачей. Он был пожилой человек (еще в 60-е годы он писал статьи в файновский еженедельник «ха-Кармель»), эрудированный, образованный, вежливый, обходительный и с приятными манерами. Говаривали – и не без оснований, – что он был склонен «прикладываться к бутылке»: временами он запирался у себя в комнате и целыми днями «глушил горькую»; затем протрезвлялся, появлялся на людях, а потом все повторялось опять. Донской был одним из немногих в городе, кто близко общался с моим отцом. В дни запоев он иногда звал его и изливал душу. Донской публично называл отца ученым и скрытым праведником. Он откровенно восхищался им и, как мне кажется, во многом благодаря этому к нам тоже относился с симпатией. Обычно Донской звал на «Субботу благословения»[109 - Суббота благословения (Шаббат мевархин, ивр.) – суббота перед наступлением нового месяца. В этот день объявляется, когда наступает новомесячье, и читается специальная молитва о том, чтобы новый месяц принес здоровье и мир.] всех своих учеников и еще нескольких умных ребят. Он читал им «художественную прозу»: отрывки из «Сада развлечений» Аарона Розенфельда[110 - Розенфельд, Аарон – писатель, педагог, автор учебного пособия для изучения Библии и иврита «Ган шаашуим» («Сад развлечений», ивр.), вышедшего в Варшаве в 1904 г.], «Сборник рассказов» Йехуды Розенберга[111 - Розенберг, Йехуда – писатель. Сторонник Гаскалы. Автор книги на иврите «Сборник писем и рассказов» (ивр. «Оцар михтавим ве-сипурим»), вышедшей в Петербурге в 1882 г. Кроме произведений самого автора в книге содержатся также работы других ивритских писателей его времени.] и книги Кальмана Шульмана: «Суламифь», «Харэль», «Древние обычаи».
Эти сборища проводились летом в саду дома, где он жил, или в его комнате. Он угощал учеников яблочным квасом и фруктами – и сам приносил угощенье. Родом он был не из нашего города, и мы не знали, есть ли у него семья. Жил он один. К ученикам относился очень приветливо, и это помогало взаимному сближению хороших детей из разных городских слоев.
Еще один круг друзей был у нас «между дневной и вечерней молитвой». В нашем городе было две синагоги. Старая синагога – туда ходил отец; и новая – в ней молился мой дядя-раввин. В старой синагоге была «молитвенная комната» для будних дней, служащая для дневной и вечерней молитвы. Там приходилось стоять в тесноте, было неудобно. Поэтому мы, дети, по будням ходили на молитву в новую синагогу, здание которой было просторнее. Случалось, что взрослые читали «Эйн Яаков»[112 - «Эйн Яаков» («Исток Яакова», ивр.) – пользовавшийся огромной популярностью сборник аггадических (не законодательных) фрагментов Талмуда, составленный р. Яаковом Ибн-Хабибом; впервые опубликован в Константинополе в 1516 г.] или учили мишнайот и у нас, малышей, была возможность заниматься своими делами. «Между дневной и вечерней молитвой» у нас было несколько хороших друзей; самый лучший – Кальман Рахлин. Он был старше меня на четыре года, но любил сидеть вместе со мной между молитвами и слушал мои рассказы про Эрец-Исраэль. У меня была особая «связь» с Эрец-Исраэль! Отец вместе с шойхетом р. Моше каждый год между 17 тамуза[113 - 17 тамуза – день поста. Талмуд (Таанит, 26) перечисляет пять несчастий, случившихся в этот день: были разбиты первые скрижали; при разрушении Первого Храма прекратились ежедневные жертвоприношения; в дни разрушения Второго Храма были пробиты стены Иерусалима; злодей Апустамус сжег Тору; в Святилище был помещен идол.] и 9 ава[114 - 9 ава – самый траурный день еврейского календаря – дата разрушения Первого и Второго Храмов, изгнания евреев из Испании и иных трагических событий. Девятое ава – строжайший пост, продолжающийся целые сутки и требующий отказа не только от еды и питья, но и от ношения кожаной обуви и всех земных удовольствий. В этот день в синагогах читают, сидя на земле, Эйха (Плач Иеремии) и покаянные молитвы – киннот. Девять предшествующих дней проходят в трауре и воздержании от мяса, вина и всяческих увеселений.] посещал все местечки нашей округи, собирая содержимое копилок р. Меира Баал ха-Неса («Чудотворца»), и посылал деньги габаям Эрец-Исраэль, отвечавшим за сбор пожертвований колеля Хабада. В нашем доме были отчеты из «Колеля», письма, книги и множество брошюр с описанием Эрец-Исраэль. В одной такой брошюре, под названием «Просите мира Иерусалиму» рассказывалось о жизни в Эрец-Исраэль, о прожиточном минимуме, ну и давались советы по организации питания. Начитавшись брошюр и писем из Иерусалима, которые я нашел у дяди в ворохе старых газет, я составил меню для трехразового питания и увлеченно описывал друзьям рецепты «салатов» из оливок, апельсинов, винограда, капусты… и соленых огурцов. Когда я наконец оказался в Эрец-Исраэль, я много раз угощал своих знакомых «салатами» из моих детских фантазий; но, надо сказать, они не выказывали такого восторга, как мой друг детства Кальман Рахлин.
Был у нас и узкий круг настоящих друзей, с которыми мы были связаны крепкими узами. Среди них были сыновья шойхета р. Моше Каштана: Шалом был двумя годами старше меня, а Дудик (Давид) – на год младше; сыновья р. Лейба Краса, служки нового бейт-мидраша: Эли был старше года на два с небольшим, а Гиршель – на четыре-пять лет и поэтому стеснялся открыто общаться с нами, но на самом деле был нам очень хорошим другом. Мы общались и с другими детьми, которые были постарше. Им было важно чувствовать себя нашими помощниками, защитниками и «советчиками», но на самом деле они просто очень любили проводить с нами время. А были дети помладше, которые были готовы нам служить. Среди наших старших друзей были сыновья моего дяди-раввина; старший сын шойхета, Шауль, который учился в йешиве в Бобруйске и приезжал домой лишь изредка – он стал потом врачом и активистом Бунда[115 - Бунд (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России) – социал-демократическая партийная организация, созданная в 1897 г. Существовал на территории России до 1920 г. Затем последовал раскол, в результате которого правое крыло было ликвидировано большевиками, а левое вошло в состав РКП (б). В Польше Бунд существовал до 1948 г.]; Виноградов – наш дальний родственник из Остаповки, сын богатых родителей, – он учился в реальном училище, но на каникулы приезжал в наш городок навестить бабушку – «тетю Соню», сестру р. Авраама, – и проводил время в нашей компании. Среди «мелких» выделялся Яни (Яаков) Чернобыльский, славный парень, шустрый и с огоньком; он тоже ездил учиться в йешиву, пробовал свои силы в литературе (публиковал рассказы на русском языке) и в живописи, одно время был активистом сионистской социалистической партии (ССРП)[116 - Сионистская социалистическая рабочая партия (ССРП, известная также под аббревиатурой С.С.) – еврейская политическая партия, действовавшая в России в 1905–1917 гг. Учреждена сторонниками «плана Уганды» на конференции в Одессе в январе-феврале 1905 г. Первоначально стояла на позициях территориализма. В 1905–1907 гг. партия пользовалась значительной популярностью среди еврейского населения, в нее входило до 27 000 человек. После поражения первой русской революции партия вступила в период длительного кризиса, ее покинуло как значительное число рядовых членов, так и некоторые из руководителей. В 1915–1917 гг. партия перешла на позиции автономизма. В мае 1917 г. объединилась с автономистской Социалистической еврейской рабочей партией (СЕРП) в единую Объединенную еврейскую социалистическую рабочую партию (ОСЕРП или на идише «Фарейникте» («Объединенная»)). В 1919 г. эта партия фактически распалась, часть ее членов перешла в Компартию, в Польше некоторые ее представители вошли в Бунд.].
В городе строились казармы для двух батальонов армии. Строительная площадка расположилась прямо напротив нашей квартиры. Уже подготовлен был фундамент для двух крупных строений и собраны обожженные красные кирпичи для строительства. Мы собирались всей ватагой, делились на два «батальона» и воевали друг с другом. Наши друзья были офицерами, остальные дети – солдатами. Мы все находились под влиянием Первой и Второй книг Маккавеев – Гиршель Крае читал их нам каждую субботу в три часа пополудни на ступенях новой синагоги; после «победы» еврейского «батальона» решено было основать государство и сложить «свод государственных законов». Составить «свод законов» должны были трое: мой брат, я и Виноградов. Мой брат – у него был самый красивый почерк – записывал, я сочинял, а Виноградов формулировал. В один прекрасный день, в субботу после полудня, мы собрались у нас дома и пошли к высокому дубу, росшему за домом возле забора. Дети сели на землю, а мы с братом и с Виноградовым залезли на дерево и прочитали друзьям наши «законы». Они начинались с «Шма Исраэль!» и заканчивались словами: «Каждый помогает своему товарищу и говорит своему брату: «Крепись!» Покорствуя сказанному, поднялись все и провозгласили: «Крепись и укрепимся!» – а затем, опомнившись, стали веселиться и долго подшучивали над «тремя патриархами», забравшимися на дерево, и над нашими «законами».
Другой наш «план» получил более широкий отклик и имел успех. Весной 5653 (1893) года мы решили создать «каникулярную» школу. Рядом с домом дядюшки Кальмана, напротив здания окружного суда, стоял большой барак, где летом продавали газировку, квас и фрукты. Весной барак стоял пустой и открытый. Я предложил друзьям сделать этот барак постоянным местом наших встреч. Там Гиршель Крае будет прочитывать нам избранные места из «Апокрифов», «Иудейских войн» и из других книг; там Шалом Каштан будет читать нам интересные книги, взятые у отца; там мы будем играть и разговаривать – там у нас будет «собственный» дом (в те времена понятие «клуб» нам было еще незнакомо). Идея была поддержана, и «малыши», к которым примкнули мы с братом, стали обустраивать «дом». Самым энергичным и деятельным организатором был Эли Крае, Яни Чернобыльский занялся художественным оформлением, а мы с Шаломом осуществляли наш план – обустраивали «библиотеку». Все ученики приносили книги: Танах, Талмуд и книги для чтения. Каждый из нас должен был «преподавать» – повторять с учениками материал, который мы учили в хедере в течение зимы: с одним надо было повторять Тору, с другим – ранних пророков, с третьим – поздних пророков[117 - Поздние пророки – имеются в виду библейские книги Исаия, Иеремия, Иезекииль, Осия, Иоиль, Амос, Авдий, Иона, Михей, Наум, Аввакум, Софония, Аггей, Захария и Малахия.], с четвертым – Писания[118 - Писания (ивр. Ктувим) – имеются в виду библейские книги Псалтирь, Притчи, Иов, Руфь, Экклесиаст, Песнь Песней, Есфирь, Плач Иеремии, Даниил, Ездра, Неемия, Первая и Вторая книги Паралипоменон.]. Так же разделялись Мишна и Талмуд, чистописание, грамматика и даже арифметика. Преподаванием чистописания занимался мой брат, арифметикой – Виноградов, Талмудом – Шалом Каштан, Танахом – я и мой брат. Хотя мы никогда не обсуждали, кто главный, но по сути «руководителем» был я. Я приходил первым, уходил последним и следил за порядком. Мало-помалу наша каникулярная школа приобрела известность. Комната была всегда до отказа наполнена детьми, между ними царил дух дружелюбия и взаимной поддержки. Каждый ученик брал книгу и повторял пройденный материал. «Учитель» подсаживался к нему, и они обсуждали прочитанное. Если он видел, что ученик недостаточно усвоил тему, то они заново разбирали весь материал. В определенные часы Гиршель, Шалом и я читали книги друзьям. Матери благословляли нас за «хорошее образование», которое получали дети на наших уроках и за «тишину в доме»; родители были довольны тем, что ученики увлечены занятиями, что было для них не слишком привычно. Говорили, что в «хедере» Бен-Циона во время каникул дети учились лучше, чем в остальное, «учебное» время. Но мне кажется, что благодаря Гиршелю Красу и Шалому Каштану и особенно книгам, которые они приносили, я получал больше знаний, чем все остальные ученики. Гиршель приносил «Иудейские войны» в переводе Шульмана, «Основы земли», «Историю мудрецов Израиля» и «Историю мира» Кальмана Шульмана. А Шалом Каштан приносил «Израильские походы» Давида Гордона[119 - Гордон, Давид (1826–1886) – журналист, переводчик. Учился в йешиве, позже стал сторонником Гаскалы. С 1850 по 1858 гг. жил в Ливерпуле, занимался преподаванием немецкого языка и иврита. С 1858 по 1880 гг. – помощник редактора ивритского журнала «ха-Магид», выходившего в г. Лык (Пруссия). С 1880 г. – главный редактор этого журнала. Перевел на иврит «Пятилетнее путешествие по Востоку, 1846–1851» («Путешествие Биньямина Второго») И.-И. Биньямина (впервые книга вышла в 1859 г. в г. Лык). Выступал в поддержку палестинофильского движения «Хибат Цион».] (перевод «Путешествия Биньямина Второго»[120 - «Путешествие Биньямина Второго» – имеется в виду книга еврейского путешественника Исраэля-Йосефа Биньямина (1818–1864) «Пятилетнее путешествие по Востоку, 1846–1851», впервые вышедшая на французском языке в 1856 г. (перевод на иврит Д. Гордона впервые вышел в 1859 г.). В книге Биньямин описывает свое путешествие по странам Ближнего и Среднего Востока, Северной Африки, где он собирал сведения, главным образом, о местных евреях. Биньямином Вторым автор назвал себя по аналогии со средневековым путешественником Биньямином из Туделы, книга путешествий которого «Книга странствий раби Биньямина» была переведена на многие языки и стала известна далеко за пределами еврейского мира.]), «Календарь торговцев» Ш.-Я. Абрамовича[121 - Абрамович, Шломо-Яаков (Соломон Моисеевич, 1836–1917) – более известен по своему литературному псевдониму Менделе Мойхер-Сфорим; писатель, признанный классик литературы на идише. Автор ряда произведений на иврите, проникнутых духом Гаскалы (к этой группе относится и упомянутое Динуром сочинение). С 1880-х гг. XIX в. жил в Одессе.], «Тахкемони» Йехуды Альхаризи[122 - Альхаризи, Йехуда (1165–1225) – еврейский поэт. Родился в Испании, большую часть жизни провел в южной Франции и в путешествиях по странам Средиземноморья. Писал на иврите. Автор книги «Тахкемони», где он, в частности, рассказывает о своих поездках. Считается, что творчество Альхаризи знаменует собой начало упадка еврейской поэзии в Испании.], напечатанный шрифтом Раши[123 - Шрифт Раши (сефардский раввинский шрифт) – разновидность ивритского шрифта, которая с самого начала еврейского книгопечатания использовалась для набора комментариев к Библии и Талмуду р. Шлама Ицхаки (Раши). В настоящее время шрифт Раши используется главным образом при издании книг религиозного содержания.], и «Историю столпов Хабада»[124 - «История столпов Хабада» (ивр. «Толдот амудей Хабад») – произведение Михаэля Родкинзона (1845–1904), совмещающее историко-критический и агиографический подходы к истории хасидизма. Впервые опубликовано в Кенигсберге в 1874 г.] Родкинзона. Мы торопились скорее прийти в нашу школу и задерживались там допоздна, глотали книги, которые открывали для нас мир и расширяли наши знания. Особенно сильно повлиял на меня Шалом. Я помню, как он с жаром объяснял мне, как важны книжные предисловия и послесловия, и доказывал, что предисловие Рамбама к Мишне не было написано на иврите, а его перевел аль-Харизи. В доказательство своих слов он принес мне «Тахкемони» и прочитал вместе со мной предисловие Рамбама к «Мишне Тора»[125 - «Мишне Тора» («Повторение Закона», ивр.) Рамбама (акроним р. Маше бен Маймон, известный также как Маймонид, 1135–1204); известно также под названием «Яд ха-хазака» («Сильная рука», ивр.) – важнейший кодекс еврейского права, вобравший в себя всю талмудическую и постталмудическую галахическую литературу. Произведение завершено автором в 1180 г., состоит из 14 книг, каждая из которых относится к особой категории системы еврейского права.]. И мне показалось, что я понял книгу лучше, чем полтора года назад, когда я читал ее с дядей. Как я говорил, наша каникулярная школа оказалась удачной затеей, и родные твердили, что в преподавании я добьюсь больших успехов, чем в строительстве фабрик…
Примерно в это же время у нас с Дудиком возникла идея построить «фабрику по обжигу кирпичей», и это чуть не закончилось трагедией. В те дни, как я уже рассказывал, в нашем городе строились казармы для воинских частей. Стройка шла напротив нашего дома, и я проводил долгие часы, крутясь вокруг и наблюдая, как готовят яму для фундамента, перевозят материалы, месят глину для кирпичей, как ее потом заливают в формы, раскладывают кирпичи для просушки, а затем выкладывают рядами. После всех этих операций приезжают тележки, на них накладывают кирпичи и отправляют на обжиг. Через некоторое время тележки возвращаются с уже обожженными красными кирпичами, и их укладывают ряд к ряду. По соседству с нами стоял дом одного из членов семьи Родзянко (их родственник был председателем третьей и четвертой Государственной Думы[126 - Государственная Дума – законосовещательное представительное учреждение (1906-17). Учреждена Манифестом 17 октября 1905 г. Рассматривала законопроекты, которые затем обсуждались в Государственном совете и утверждались императором. Выборы в Думу были многоступенчатыми по 4 неравноправным куриям (землевладельческой, городской, крестьянской, рабочей). Женщины, студенты, военнослужащие были лишены избирательных прав. Имела 4 созыва: первый (27 апреля – 8 июля 1906 г.; председатель – С. А. Муромцев); второй (20 февраля – 2 июня 1907 г.; председатель – Ф. А. Головин); третий (1 ноября 1907 – 9 июня 1912 г.; председатель – Н. А. Хомяков, с 1910 г. – А. И. Гучков, с 1911 г. – М. В. Родзянко); четвертый (с 15 ноября 1912 г.; председатель – М. В. Родзянко). 27 февраля 1917 г. сформировала временный комитет членов Государственной Думы. Формально продолжала существовать до 6 октября 1917 г., когда была распущена временным правительством.] – русского парламента)[127 - «По соседству с нами стоял дом одного из членов семьи Родзянко (их родственник был председателем третьей и четвертой Государственной Думы)» – имеется в виду Родзянко, Михаил Владимирович (1859–1924) – политический деятель, с 1911 г. – председатель III, с 1912 г. – IV Государственной Думы, один из лидеров партии «Союз 17 октября». С 1920 г. – в эмиграции в Югославии. Автор мемуаров «Крушение империи» (М., 1992).], и старик Родзянко, «старый помещик», как его называли соседи, вместе со мной наблюдал за строительством. Маме казалось, что Родзянко смотрел не на стройплощадку, а сквозь нее, следя за каждым моим шагом. Одна из соседок тоже обратила внимание на то, что всякий раз, когда я выбегал поиграть возле стройки, выходил Родзянко, садился на стул и не спускал с меня глаз.
Кто знает? Может, он «колдун»? Кто там знает, что на уме у этого старого гая, еще сглазит, не дай Бог. Мама стала сама за ним наблюдать, а затем решила зайти к Родзянко и спросить его, почему он постоянно следит за мной. Родзянко принял ее очень любезно, принес стул, предложил сесть. На ее вопрос («Почему, господин, вы смотрите на ребенка и не спускаете с него глаз?») он ответил: «Мне интересно смотреть на него, потому что он играет долгие часы один; он – чуткий ребенок, ему не скучно играть в одиночку на строительной площадке, а еще он разговаривает сам с собой, беседует с камнями, всегда занят и строит планы! Я еще никогда не видел ребенка, который бы так хорошо умел играть сам с собой». Его ответ не только не успокоил маму, а напротив, напугал ее. Мне строго-настрого запретили играть там, посчитав, что мне угрожает большая опасность. Тогда я перенес свои игры и «наблюдения» в дом шойхета р. Моше и подключил к игре Дудика. Возле дома шойхета тоже была стройка – строилась гимназия для девочек. Меня поразило, как много времени проходит между изготовлением кирпичей и их обжигом. Почему нельзя сделать так, чтобы кирпичи обжигали на месте, сразу после изготовления? Я решил, что «изобрел» хороший и удобный способ переносить кирпичи в печь прямо из форм. Дудик и его сестренка тоже увлеклись моим изобретением. Мы решили устроить фабрику по обжигу кирпичей на крыше дома шойхета. Однако крыша была из соломы, и это таило в себе определенную опасность. Но мы приготовили тряпки – тушить огонь, если, не дай Бог, он вырвется из сделанной нами печи. Мы разложили формы, принесли глину, приготовили кирпичи – и прикрепили тонкую балку к форме так, чтобы выходящий кирпич падал прямо в печь. Почти все было уже готово, и вдруг… на крыше появилась жена шойхета – низкорослая, близорукая, бледная и энергичная, с добрыми печальными глазами и тонким писклявым голосом.
– Что это вы здесь делаете? Не могли другого места себе найти для игры, кроме как на крыше?
Путь с крыши был только один – лестница… Жена шойхета подошла к печи, а я ринулся к выходу, к лестнице; но не успел я спуститься, как раздался ее крик: «Ой-ве-вой! Этот бесенок чуть не поджег наш дом! Диверсант! Фабрикант кирпичей!» Она быстро спустилась с лестницы – и побежала за мной по улице, крича: «Фабрикант чуть меня не спалил!» После этого случая друзья дали мне прозвище «фабрикант обожженных кирпичей», наградив меня им в дополнение к остальным моим прозвищам, таким как «продавец старинных монет», «учитель в бараке» и «подрабинок на дереве».
Глава 6. Первые скитания
(лето 5654 (1894) – зима 5655 (1895) года)
Когда мне исполнилось десять с половиной лет, семья решила, что мне пора ехать учиться в йешиву. В городе уже не было подходящих учителей для меня и моего брата, и было решено, что мы поедем в Кременчуг – там много йешив. Крупный город, недалеко от нашего городка, к тому же мама в нем родилась и у нее там родные: брат и дядья. Проблема же была вот в чем: кто повезет нас в Кременчуг? Всей семье было очевидно, что лучше всего будет, если нас повезет дядя Кальман. Его жена, тетя Тамара, сама из Кременчуга, к тому же богатые и известные братья Гурарье – ее племянники, и вообще у нее там много семейных и дружеских связей, а дядя Кальман – человек известный и уважаемый, и он устроит нас там гораздо лучше, чем это сможет сделать мама. Но мама воспротивилась такому предложению. Она настояла на том, что только она повезет нас туда. Так и вышло: в йешиву отвезла нас она.
Мы запаслись большим количеством рекомендательных писем. В Кременчуге мы расположились в доме маминого брата, дяди Маше-Давида. Он был крупным учителем Гемары. В те дни еще жива была бабушка Фрида, мамина мама, она жила в том же городе. Мысль отправить маленьких детей в возрасте 10 и 12 лет в йешиву показалась маминой родне неразумной. Бабушка сказала: «Таких маленьких детей я бы никуда из дома не отпускала». Но мой старший брат, которому было уже почти 12 лет, тем же вечером, когда мы пошли в синагогу, решился показать рекомендательные письма городским раввинам: р. Яакову-Исраэлю Явецу, «польскому ребе», и хабадскому раввину р. Ицхаку-Йоэлю Рафаиловичу[128 - Рафаилович, Ицхак-Йоэль (1858? -1938) – раввин и общественный деятель. С 1880 по 1932 г. – раввин в г. Кременчуг. С 1932 г. – в Эрец-Исраэль. Умер в Иерусалиме.] – и поступил в йешиву. Его проэкзаменовали и приняли сразу в средний класс. Но меня не хотели принимать, несмотря на то даже, что я очень успешно сдал экзамен: ученики заявили, что если в их класс возьмут такого малыша, то они все уйдут из класса. И действительно, я был невысокого роста, мне было всего 10 лет, а выглядел совсем как маленький ребенок – лет семи-восьми, не больше. Ученикам же в этом классе было лет по 15–16. В итоге, конечно, решили, что мне надо учиться в младшем классе, а брату – в более старшем. Мне было очень обидно, и я с трудом смирился с этим.
Глава йешивы, преподававший в младшем классе, – его звали раби Мелех – встретил меня приветливо. В это время они учили трактат «Бава Кама»[129 - «Бава Кама» («Первые врата», арам.) – трактат Вавилонского Талмуда, содержащий общие принципы, касающиеся материального ущерба. Описаны виды материального ущерба (в том числе нанесенного непосредственно и косвенно), наказания, штрафы, обязанность возмещения нанесенного ущерба.], и я уже через неделю был лучшим учеником в классе С он именно так и сказал). Но раб и Мелех слегка подсмеивался надо мной и говорил: «Ты хотел учиться у другого главы йешивы, у главы йешивы из Кейдан, но уж придется тебе немного поучиться у меня», – и в течение всего урока он напоминал мне: «Ты хотел учиться у другого главы йешивы, но сперва поучишься у меня!» Намерения у него были самые лучшие, но эти подначивания очень меня огорчали, и через две недели я решил вернуться домой. Брат проводил меня на поезд, я на последние деньги купил детский билет за четверть цены (как я уже говорил, я выглядел совсем ребенком), по дороге я играл билетом и потерял его; я страшно перепугался, и вид мой был столь несчастен, что даже кондуктор пожалел меня, успокоил и уверил в том, что он хорошо помнит, что у меня был этот билет; так что я спокойно вернулся домой.
Мое возвращение домой оказалось нежеланным. После первых расспросов меня спросили, чему я учился и учился ли вообще. Я ответил: меня там экзаменовали! Это чтобы показать, что у меня была причина сбежать оттуда. За это время я успел начать самостоятельно учить еще один трактат, который не проходили в йешиве: трактат «Макот»[130 - «Макот» («Удары») – трактат Вавилонского Талмуда, рассматривающий вопросы вынесения приговоров и их исполнения, проблему лжесвидетельства. Содержит описание наказаний.]. Всего за две недели я выучил десять страниц. Меня проверили на знание трактатов «Бава Кама» и «Макот» – и я их знал. На семейном совете было решено, что я буду учиться самостоятельно в бейт-мидраше, и меня будут учить городские шойхеты – р. Моше и р. Йоси, каждый будет обучать меня какому-то одному трактату. Кроме того, я начал учить самостоятельно еще один трактат, «Хулин», про меня даже стали говорить: «Хулин» он учит, «Шаббат» он повторяет, и «Макот» он знает…
Тем летом я впервые попробовал учиться самостоятельно. У меня было много учителей: с отцом мы в течение недели учили «Ялкут Шимони» на недельную главу. Трактат «Макот» я учил с шойхетом р. Йоси, он же проверял у меня тот материал, который я учил самостоятельно, и наставлял меня в этом самостоятельном обучении. Трактат «Хулин» я учил с шойхетом р. Моше. Кроме того, я каждый день учил главы мишнайот.
И из какой-то особой внутренней гордости я учил трактат «Таанит»[131 - «Таанит» («Пост») – трактат Вавилонского Талмуда. Рассматривает законы всеобщего поста, необязательных постов, постов в случае продолжительной засухи; дает перечень дат, связанных с печальными событиями, и полупраздничных дней, потерявших ныне свое значение.] и трактат «Мегила»[132 - «Мегила» («Свиток») – трактат Вавилонского Талмуда. Содержит законы праздника Пурим, галахические правила, касающиеся свитка Эсфири и его публичного чтения в день праздника.]. Кроме всего этого, я должен был каждую субботу утром приходить к дяде р. Элиэзеру Моше, и мы с ним вместе учили разные книги: предисловие Рамбама к комментариям мишнайот, главы Мишны с комментариями «Тиферет Исраэль», а как-то раз он даже попробовал читать со мной «Торат хесед»[133 - «Торат хесед» – произведение р. Шнеура-Залмана Фрадкина (1830–1902). Представляет собой книгу вопросов и ответов, посвященных кодексу «Шулхан арух». Впервые книга издана в Варшаве в 1893 г.] – книгу Шнеура-Залмана из Ляд, ставшего потом раввином в Люблине и в Иерусалиме, – но я ничего не понял…
В разделе «Моэд»[134 - «Моэд» («Праздник») – раздел Мишны, посвященный законам субботы и праздников. В нем формулируются законы, общие для всех праздников, и специфические законы для некоторых из них. Также называются разделы Вавилонского и Иерусалимского Талмудов, где содержится комментарий на данный раздел Мишны.] я уже хорошо знал трактаты «Шаббат» и «Псахим» и задался целью завершить в этом году весь раздел «Моэд» – было понятно, что в конце лета будет экзамен, где мне придется соперничать с братом. Я очень усердствовал в своих занятиях, прикладывал все силы, и действительно, когда брат через несколько месяцев вернулся из йешивы, оказалось, что я выучил в три раза больше материала, чем он. Когда его проэкзаменовали – а он знал материал очень хорошо, – выяснилось, что я знаю еще лучше. Так я оправдал свой побег.
Но эта история была только прелюдией к другому, более серьезному побегу. Я помнил то, что мне говорил дядя: «15 лет – возраст Талмуда, к 15-ти годам ты должен завершить изучение Талмуда». Опираясь на опыт этого лета, я решил, что смогу завершить изучение Талмуда всего за два с половиной года, остававшихся до бар-мицвы[135 - Бар-мицва – религиозное совершеннолетие, которого мальчики достигают в 13 лет. По достижении этого возраста человек становится дееспособным, он обязан исполнять все заповеди (мицвот) и сам отвечает за себя перед Всевышним. На неделе достижения бар-мицвы проводится торжественная церемония: мальчик впервые надевает тфилин и произносит самостоятельно подготовленную проповедь; в ближайшую субботу в синагоге его впервые вызывают к чтению Торы.]… Но для этого мне надо было покинуть дом. Я уже рассказывал про своего верного друга Эли, который был сыном служки нового бейт-мидраша; я воодушевил его своими рассказами, и мы договорились, что после праздника Симхат Тора, в послепраздничный день, скроемся и убежим в Гомель. Мы слышали, что в Гомеле есть большая йешива. Об этом мне рассказал сын шойхета, Шауль, и там есть бейт-мидраши, в которых много книг, и много учеников в йешиве, и горожане заботятся об учениках как следует – там можно уединиться и прилежно учить Тору. Я собрал белье и одежду, упаковал их, положил узелок с вещами на печь и в послепраздничный день решил пойти на вокзал, который был в четырех километрах от города, и уехать. Для этого мне нужно было немного денег, три рубля. Я вышел утром из дому и вот: мама стоит возле двери, и я не могу взять узел с вещами. Мое сердце наполнилось тревогой. Я поцеловал мезузу[136 - Мезуза – прикрепляемый к косяку двери футляр, содержащий пергаментный свиток с написанным особым образом отрывком из Торы: словами «Шма Исраэль», которые помещаются также и в тфилин. Принято целовать мезузу, входя и выходя из помещения.] и пошел. Вдруг мама кричит мне:
– Почему ты вдруг поцеловал мезузу?
– А разве запрещено ее целовать? Наоборот, даже есть такая заповедь.
Мама смотрит на меня и говорит:
– Но ты никогда этого не делал.
Я ответил:
– Хотя бы раз надо это сделать.
И ушел. Пошел к кузену и сказал ему, что отец просил одолжить для него три рубля. Кузен удивился: «Надо же, он здесь был только что и даже словом не обмолвился!» Я сказал: «Он меня утром попросил». Кузен немного поколебался и дал мне рубль. И вот мы выпили в путь. Шел дождь, было грязно. Мы выпили в девять, а добрались до вокзала в первом часу дня. Поезд уже стоял; мы поспешили зайти в него, но билетов у нас не было. Эли сказал: «Давай спрячемся под лавкой». Но после того, как мы проехали одну станцию, нас вытащили из-под лавки. Мой друг смеялся, а я плакал. Евреи сказали: «Что вы делаете, дети, куда вы едете?» Я молчал, я был как Биньямин Третий, а Эли был мой Сендерл-баба – он все объяснял и рассказывал. Евреи спросили: «У вас есть деньги?» Я сказал: «У нас есть рубль». Пассажиры засмеялись и договорились с кондуктором, чтобы мы могли доехать до Гомеля.
Было уже почти пять часов вечера, а мы ничего не ели с утра. На третьей остановке я вышел купить хлеба, а Эли пошел купить чаю. Пока я покупал хлеб, поезд тронулся. Я побежал и вскочил на подножку поезда уже практически на ходу. Кондуктор и пассажиры смеялись и шумели. А я успел лишь чудом.
Когда мы подъезжали к Ромнам, я смотрел в окно и вдруг вижу: идет дядя Пинхас Островский, неторопливо так себе шагает. Я сразу понял, что мои послали ему телеграмму, и он отправился меня искать. Так как опыт уже научил меня тому, что из-под лавки могут вынуть и там спокойно не спрячешься, я залез на верхнюю полку и забился между тюков. Другу я сказал, чтобы он перешел в другой вагон. «Дядька с палкой» – так выразился один из пассажиров – расспрашивал пассажиров про «ребенка», и они сказали ему, что «ребенок» находится здесь. Тем временем зазвенел звонок, и дяде пришлось поторопиться выйти из поезда, пока он не тронулся, а мы продолжили поездку. Тот факт, что Пинхас Островский – мой дядя и что он сам пошел меня искать и говорил обо мне только хорошее, сразу повысил мой престиж в глазах пассажиров; и до самого нашего приезда в Гомель они относились к нам с «уважением» и дружеским участием.
На следующее утро, в 6 часов, мы приехали в Гомель. Это был четверг, 25 тишрея 5655 (1895) года; на улице было еще темно, шел первый снег. Жители Гомеля, которые ехали с нами в поезде, объяснили нам дорогу до бейт-мидраша у Конной площади, в котором находилась йешива. Мы пошли туда. По дороге нам встречались люди, которые торопились и не обращали на нас никакого внимания. Мы тоже никого ни о чем не спрашивали. Только когда мы уже почти подошли к самой площади, нам встретилась пожилая женщина; она замедлила шаг, оглядела нас с ног до головы и спросила приятным голосом: «Дети, куда вы идете в такой ранний час?» Эли, будучи более разговорчивым, ответил ей; она пришла в изумление, спросила, есть ли у нас родители, и проводила нас до бейт-мидраша.
Мы вошли. Бейт-мидраш был полон света и людей. Как раз заканчивалась «молитва ватикин»: в это время молятся все, кто потом спешит на работу. Наше появление повергло всех в изумление. было впечатление, будто нас ждали, – мы даже заподозрили, что один из пассажиров, ехавших с нами в поезде, житель Гомеля, который объяснял нам дорогу до «йешивы» и сказал нам, что живет в этом районе, поспешил в бейт-мидраш (он ехал на извозчике, а мы шли пешком) и рассказал про нас; рассказал отчасти серьезно, а отчасти с дружеской иронией. Как только мы вошли, нас окружили: «Откуда вы, дети? Чего вы хотите?» Когда мы рассказали, что мы из Хорала, все повскакивали со своих мест и поднялся шум. Когда мы объяснили, что пришли учиться в йешиве, стали смеяться. У меня сразу спросили:
– Ты Пятикнижие знаешь, мальчик?
– Знаю.
– Какая сейчас недельная глава?
Я ответил. Меня стали спрашивать по Пятикнижию и Раши.
– А ты и Танах учил?
– Учил.
– Ранних пророков?
– Да.
– А чем болел Аса[137 - Аса – царь Иудеи в период Первого Храма. См. Третья книга Царств 15:8-25.]? – спросил низкорослый рыжий еврей с резким голосом, и все засмеялись.
– Написано: «К старости стали у него болеть ноги».
– Хорошо! А почему он не позвал врача? – продолжал спрашивать рыжий еврей.
– Он звал врачей, но об этом не написано в «Мелахим»[138 - «Мелахим» – имеется в виду книга Танаха (раздел «Пророки»), соответствующая Третьей или Четвертой книге Царств синодального перевода Библии.], а написано в «Книге хроник»[139 - «Книга хроник» – имеется в виду одна из библейских книг Паралипоменон.].
– О, мальчик хорошо знает! Ты учил и «Книгу хроник»?
– Читал самостоятельно.
– Прекрасно. А Иова учил? – Да.
– А ты можешь описать дикого быка и левиафана [140 - Левиафан – в Библии морское животное (в современном иврите – кит). В классических еврейских текстах в одних случаях представляется как пример непостижимости величия и тайны Божественного творения, в других – как воплощающие злое начало и враждебные Богу существа, с которыми Он воюет и которых побеждает в конце времен.]?
– Это надо читать в «Хакдамот».
Веселье нарастает. Народ продолжает к нам стекаться. Стали укорять рыжего еврея. Подвели меня к главе йешивы, он стоял у передней стены, около арон кодеша, – еврей невысокого роста, с длинной бородой, с голубыми холодными глазами. Его глаза смотрели на меня испытующе, и я испугался. Он спросил, учил ли я Гемару.
– Да.
– Какие трактаты учил?
– «Шаббат», «Псахим», «Бава Мециа»[141 - «Бава Мециа» («Средние врата», арам.) – трактат Вавилонского Талмуда, классифицирующий имущественные споры, спорные ситуации, связанные с находками, залогом имущества, хранением имущества или денег, займом.], «Хулин», «Макот», «Таанит».
Все опять начали смеяться.
– А раздел «Нашим»[142 - «Нашим» («Женщины») – раздел Мишны, посвященный законам заключения и расторжения брака, родительским обязанностям и воспитанию детей.] тоже учил?
– Главу из трактата «Недарим»!
– А «Брахот»[143 - «Брахот» («Благословения», ивр.) – первый трактат Талмуда, содержащий правила молитв и благословений.] учил?
– Только Мишну.
– Ты учил еще и Мишну?
