У зеркала три лица

И именно Кай был первым, кто стал звать ее по имени. Потому что обращаться «Ваше Величество» к той, кто латает тебе лунные штаны, в его понимании противоречило этикету.

И все-то у Кая получалось, все спорилось. Даже слово «вечность», и то он сложил без труда – на латыни. Ведь «откуда мне знать, на каком языке читают бессмертные девы?»

Ледяных осколков было немерено, и по задумке Мораны ни один не должен был подойти, но Кай, закончив работу, только улыбнулся и перебросил снежную труху из ладони в ладонь: «Я служу подмастерьем – то там, то здесь – и, бывало, помогал отбирать кусочки цветного стекла для дворцовой мозаики».

И тогда, глядя на мальчишку, который прожил на земле жалкие крохи против ее вечности, Морана почувствовала, как сначала в ямочке под языком, а потом по всему телу разлилась душная, вязкая горечь. А Кай все рассказывал и рассказывал: про мозаику и витражи; про церковь, которую строили возле старого павильона, где по весне гнездились рыжие утки, а теперь отказывались покидать насиженные места; про конопляный запах масляных красок и меловой привкус медовых; про мать, которая была натурщицей, а под конец жизни торговала на рынке; и про отца, очарованного работами голландских мастеров так сильно, что, бросив все, отправился в Делфт да там сгинул. И снова про мозаику, церковь и витражи.

Кай рассказывал – Морана слушала. Лесная дева, выросшая у ног каменных истуканов среди папоротников и рябин, в дивьем краю, где дети, благословенные силой моран, не знали ни родителей своих, ни имен, ни иного пути.

***

Морана невольно дернулась, когда Кай коснулся губами ее затылка и, взяв гребень, аккуратно провел по распущенным волосам:

— Знаю, тебе нелегко. Жизнь среди людей – не то, что ты бы себе пожелала. Но посмотри вокруг, разве тебе не нравится время, в котором мы оказались? Целый мир на пороге перемен, о которых раньше никто и помыслить не мог. К тому же я ведь прожил в роще три года, теперь твоя очередь.

— Ты был ребенком, которому все в радость. И я выставила тебя вон до того, как тебе стало скучно. А твой город… с первого дня, как сюда пришли люди и убили мою сестру, места эти мне, мягко говоря, не по нраву.

— Мне жаль. — Кай убрал гребень, накинул ей на плечи мягкий истертый плед и, передвинув стул, на котором сидела Морана, опустился перед ним на колени. Знал, хитрюга, что теперь продолжать спор ей будет непросто. — Обещаю, мы дождемся зимнего солнцестояния, когда твоя сила будет на пике, и, если захочешь, вернем твои земли и высадим новую рощу. Но пока пощади меня: жить нам здесь и сейчас, а ты только и делаешь, что вздыхаешь о прошлом.

— Потому что раньше у меня была вечность, а теперь ничего, кроме прошлого.

— Рад быть для тебя «ничем». — Кай нахмурился, поднялся на ноги и отошел к окну, но не продолжить не смог: — Ты права, у тебя была вечность. Но разве у тебя было будущее? Разве ты хоть что-то решала, мечтала о чем-то, строила? Куда там! Да ты боялась перемен как черт ладана. Помню я, как принес в рощу гальку и выложил мозаику у входа в чертог, порадовать тебя думал, а ты вместе с той галькой чуть не утопила меня в реке. И выгнала меня не потому, что мне стало скучно, а потому что скучно стало тебе. Всю жизнь сидеть на одном месте, будто пес на цепи, тоже мне радость.

Морана покачала головой, не желая признавать, что он прав. И все же, всмотревшись в темное окно за плечом Кая, заставила себя говорить:

— Кто сказал, что я собиралась так и сидеть на цепи? Что я не искала способ… Когда я спровадила тебя, на границе моих земель разбили лагерь разбойники. Можно было бы, конечно, разделаться с ними, но они охраняли дороги, ведущие в рощу, не хуже ледяных стражей, так что я позволила им остаться. Была среди них девчонка, разбойничья дочь – вот только кровь в ней была не человечьей, а дивьей.

Морана поднялась, сбросила плед и, взглянув на свое отражении в зеркале, наколдовала кружевную сорочку, сотканную из свечного сияния и сумерек, что затаились в углах.

— Только представь: ребенок, который сделал первые шаги по священной лесной земле, а говорить учился, повторяя за птицами и зверьем; ребенок, взращенный не людьми (до него им не было дела), а ручьями и травами, древесными смолами, медом, росой… Что еще я могла пожелать? Я уже нарушала правила, когда осталась одна и, получив силу убитых сестер, не отдала ее вечности. А значит, и новые правила устанавливать было кому, как не мне? Я могла передать и силу, и рощу, если бы нашла преемницу, – и я ее нашла.

— Выходит, когда мы встретились в городе снова… эта встреча была неслучайной?

— Не льсти себе: я выбирала не между тобой и рощей. К тому же, пока вырастила бы смену, ты бы уже и сам обзавелся детишками. Мне просто хотелось взглянуть на тебя повзрослевшего, узнать, вышел ли из тебя хоть какой-нибудь толк.

— Прости, какой такой толк? Это ради него ты устраивала снежные бури, разгоняла людей по домам и до утра запиралась со мной в недостроенной церкви? Ах да, тебе же нравился запах сырой штукатурки, тогда все понятно…

Морана обернулась, уверенная, что Кай шутками маскирует обиду, но он улыбался как ни в чем не бывало: мальчишка, для которого прошлое не было грузом, а настоящее – испытанием. Мальчишка, который заставил ее однажды задуматься не о том, кто она есть, а кем может стать. И который обещал ей теперь будущее, даже если оно станет попыткой отыграть все назад.

— Знаешь, а я удивлен, – слова Кая нарушили тишину и заставили Морану понервничать в ожидании пояснений. — Это наш первый спор, когда ты не пыталась меня заморозить. Хм, пожалуй, я рад, что ты больше не бессмертное нечто: кажется, теперь с тобой можно договориться.

— Вот уж не надо трогать мое бессмертие. Мало я без того, по-твоему, потеряла?

Но вместо слов Кай протянул руку, пропустил меж пальцев длинную прядь волос, и в свете затухающей свечи Морана увидела, как на темном фоне серебрится первая седина.

***

– Могла бы и не думать о мальчишке, когда я рядом, – вgjckt ttсе еще придерживая Морану за талию, прохрипел Ирвин. Убрал руки и поспешил отойти в дальний угол мастерской: туда, где дрожала и копошилась тьма, которую даже пламя свечей не сумело бы приручить.

– Откуда ты знаешь? – Обессиленная, Морана присела на край стола среди бисерных веточек и снежинок и, убрав с лица взмокшие волосы, оглянулась через плечо: – Ты не умеешь читать мысли.

– У тебя мое кольцо, а у него много функций. Только не вздумай снимать! Иначе оно не сможет тебя защитить.

– Не уверена, что мне нужна такая защита.

– Главное – я уверен. Пусть я не могу взять на себя твою боль, когда девчонка колдует, но у вас с ней осколки одного зеркала, а значит, через кольцо, через тебя я смогу найти ее и наслать кошмары.

– У Кая тоже осколок, – встревожившись, напомнила Морана. И Ирвин зло усмехнулся:

– Поверить не могу, что из-за каких-то дурацких осколков вас все притягивает и притягивает друг к другу. Это ведь даже не любовь!

– Нас притягивает друг к другу, потому что троллям нравилось шутить, и, исполняя желания, они не забывали про «но».

«Чего ты желаешь, Герда? Хочешь вернуть мальчишку, который по-настоящему даже не был твоим? Пусть магия отшибет ему память, но так, чтобы искал он потерянное и забытое до тех пор, пока не найдет и не вспомнит. А как вспомнит, заставь его снова забыть. Только теперь в другом времени, чтобы все трое – и ты, Герда, и ты – остались ни с чем. Ведь так веселее».

Морана закрыла глаза, выдохнула долго, протяжно, и наконец попросила:

– Не трогай Кая, Ирвин. На тебе и так много крови: хватит себя пятнать.

– А почему бы и нет? Напомнить тебе, что будет, если вы с мальчишкой встретитесь? Если он вспомнит тебя? Уже сделала ставку, где окажешься в следующий раз? В новом десятилетии? В новом веке?

– Ты говорил, за тобой стоят предки, и пока ты жив, пока я ношу заговоренное родовое кольцо, я всегда буду там же, где ты. Что тролльи шуточки больше не будут работать.

– Я говорил то, что ты хотела услышать. И то, во что хочу верить сам. Но, кроме вас троих, на свете уже нет никого, кто имел бы дело с магией троллей. Я даже не стал позориться и рассказывать Каджу все эти сказки. Так откуда мне знать, что сработает, а что нет?

Ирвин замолчал, и Морана не нашла что ответить. А за окном все еще играла музыка, и праздник был, должно быть, в самом разгаре. Но Моране на нем не было места.

– Ты не рассказывала про маленькую разбойницу, – с разочарованием и злостью упрекнул Ирвин, и его смуглое лицо сделалось еще темнее. – С другой стороны лучше бы я не знал, что ты хотела оставить рощу. Какая ж из тебя морана?..

– Паршивая, как видишь.

– И поделом тебе. – Ирвин скрипнул зубами, набросил на голову капюшон и, шагнув к двери, спросил напоследок: – С ребенком-то хоть что стало?

Морана почувствовала, как осколок вновь раскаляется и царапает изнутри, как просыпается боль, как расплескивается она, как растекается по телу. Боль от чужого колдовства и от правды, которую узнала не сразу, но которую и сейчас не смогла бы принять:

– Герда убила ее. Чтобы выменять сердце на магию троллей.

IV

– Ты права, девочка, Кай не прячется от тебя. Но и встречи с тобой он не ищет. – Голос Каджу вновь походил на скрежет. Она скривила губы, открыла водянистые старческие глаза и, разжав пальцы, позволила бусам соскользнуть с ладони на скатерть. Но не было в них теперь ни лиц, ни домов – лишь густая молочная взвесь, похожая на туман. – Послушай совета: оставь свои поиски. Для Кая ты пройденный этап.

– Так ли и пройденный? – усмехнулась Герда, но слова ведьмы сумели-таки задеть за живое. – Что бы ты ни видела, знать о нас ничего ты не знаешь. Мы были вместе долго и не раз – такое за спиной не оставить.

Герда потянулась через стол, коснулась пальцами бусин: напитанные теплом, они все еще хранили видения ведьмы, но тролльей магии не подчинялись, а значит, оставались непроницаемы и немы.

– Я нашла, что ты просила, но давать ответы я тебе не обязана. Слишком много в тебе, девочка, тьмы, но хоть кровь пойдет на дело благое.

Каджу расправила плечи так, как птицы расправляют крылья, взяла со стола обрядовый серп, передвинула ближе к Герде медную чашу и взглядом велела подставить руку.

Пришлось подчиниться. Уговор есть уговор, и троллья магия не позволила бы схитрить и не сдержать слово. Каждое данное обещание клеймом горело на сердце, каждое невыполненное – становилось патиной на осколке волшебного зеркала, причиняло боль, мучило, лишало сил.

Знание о том, что за невыполненные обещания придется дорого заплатить, пришло к Герде не сразу, и хотя ей достался самый крупный из трех осколков, был он теперь, должно быть, весь в черных пятнах. Так что приходилось быть осторожной и следить за словами.

Серп оказался острым, боль – резкой. Но Герда не дернулась, не вырвала руку: позволила крови заполнить все линии и трещины на ладони, а затем – донышко ритуальной чаши. Но стоило последней капле опуститься на дно, Каджу вздрогнула, отшатнулась, и в глазах ее разгорелся древний испепеляющий страх.

– Магия троллей иссякла давным-давно. – Каджу задышала прерывисто, отодвинула чашу и с не ведьминым – человеческим – суеверием перекрестилась да отерла ладони о подол пестрой юбки. И Герда не удержалась от смеха.

– В какие игры ты вздумала играть, девчонка? И чем за них будешь платить?

– Я уже заплатила. – Герда перевернула ладонь, легонько подула на рану, и та с тихим шипением затянулась. Остались только кровавые следы в поясе Венеры и линии сердца.

– Отвечай, откуда в тебе магия троллей?

– Получила от Силли́х, последней из них. Долгая история… Когда мы встретились, тело троллихи было уже таким древним и слабым, что для охоты ей приходилось превращаться в птицу: подбитая, потрепанная, ищущая помощи и заботы – верная уловка, чтобы заманивать в лес юных невинных дев, а затем выпивать кровь да съедать их сердца. Только это и позволяло в древнем теле еще теплиться жизни.

– Тролли вымерли, земля их отторгла: за то, что творили зло ради зла и разрушали вместо того, чтобы строить.

– А Силлих говорила, что тролли рассорились с ведьмами, и те, отомстив, наслали на троллей проклятье. Но мне-то какое дело до причин? Мне важны лишь последствия.

Герда подтянула накидку, задрала рукав вязаной кофты и позволила Каджу увидеть длинные бугристые шрамы, обычно скрытые магией от чужих глаз.

– Однажды Силлих заманила в лес и меня. Ошиблась, должно быть: я не была невинной, я даже не была достаточно здоровой, чтобы ей от меня вышел толк. К тому же она несколько дней кружила меня по лесу, прежде чем напасть, так что голода и отчаяния во мне было больше, чем страха: я не собиралась сдаваться без боя.

Герда закрыла глаза, на ощупь огладила шрамы и не сразу расслышала, что Каджу задала новые вопросы:

– Как тебе удалось выжить? Тем более заполучить магию троллей?

– Силлих сама мне ее отдала.

Ведьма не поверила и, подавшись вперед, всмотрелась в кровь на дне чаши, но что бы там ни увидела, повода расслабиться и выдохнуть с облегчением Каджу не нашла.

– Телом троллиха была слаба, но магия еще кипела в ее груди, так что, думаю, лишь везение помогло мне отбиться. Но я истекала кровью и не могла убежать. Не знаю, то ли Силлих пожалела меня, то ли решила подлечить перед тем, как пустить в расход, но какое-то время я прожила с ней в лесу. Иногда она превращала меня в щегла или сойку и заставляла приводить к ней девиц, а чтобы я не сбежала, ломала мне крылья. Но сколько бы жизней Силлих ни отбирала, сколько бы чужих сердец ни присваивала себе, на последнем издыхании скитаться по лесу, спать на сырой земле и притворяться камнем, карауля добычу, – уж поверь мне, приятного мало. И однажды я предложила, раз от людей мало толка, привести к ней того, в ком есть особая сила. Того, кто не юн, а мал, и у кого впереди целая жизнь. Силлих могла бы забрать эту жизнь себе и перед тем, как уйти навсегда, побыть вновь молодой и сильной.

– А для себя ты попросила магию троллей, – разглядела Каджу на дне чаши.

Герда кивнула, поднялась из-за стола и подошла к высокому зеркалу, стоявшему так, чтобы посетители не могли в него заглянуть. Старое зеркало, трещины в углах, потускневшая затертая рама – обыкновенное зеркало, но лишь для тех, кто не ведает, как с ним говорить.

Герда шагнула вперед, приложила ладонь к шершавой от пыли поверхности, и, пойдя рябью, зеркало показало поляну в лесу, сноп лунного света и древнюю троллиху, похожую на растрескавшийся, поросший мхом и вереском камень. Рядом лежал сверток: рваное платьице, детская рука, светлая прядь… Герда помнила: в ту ночь сердце ребенка пока еще билось.

– Что за сила была у девочки? – спросила Каджу строго, но голос подводил ее и заметно дрожал. На зеркало ведьма не смотрела, не было нужды: в бусах, лежавших на столе, вспыхивали те же картинки.

– Сила, которую ей понемногу передавала последняя из моран, – ответила Герда. И поспешила добавить, хотя оправдания были ей не по нраву: – Для справки: заманить девчонку мораны было идеей Силлих.

– «Того, кто не юн, а мал», – напомнила Каджу.

– Да, я так говорила, но я до последнего не думала, что мне и вправду придется иметь дело с ребенком. Я лишь хотела спасти свою жизнь. Хм… а ведь тогда я не знала, что морана и Снежная королева – одна и та же зараза.

Каджу долго качала головой, а потом рассмеялась неприятно и громко, без труда заглушив звуки праздника, что весело гремел вокруг шатра, но был чужим и далеким.

– Кто поведал тебе эти сказки? Даже если троллиха, прячась в лесах, и протянула так долго, чтобы ты могла ее встретить, то последняя из моран уж точно сгинула так давно, что даже прабабки мои ее не застали. А уж тем более не застала ты: нет в тебе вечности. Придет и твое время, как приходит для всякого.

И все же Каджу поверила, Герда чувствовала ее страх. Ведьмы – никчемные существа: все ритуалы расписаны, все даты отмечены в лунном календаре, во что верить, что отвергать – все за них кто-то решил да вписал в гримуар. Столкнуться с чем-то неведомым, незнакомым – худшее, что может случиться с ведьмой, а верховной так и подавно.

– Я обещала рассказать, и я рассказала. А верить мне или нет – дело твое.

Каджу не ответила, вновь потянулась за серпом, но Герде стоило всего лишь провести по воздуху указательным пальцем, рисуя петлю, и ведьма застыла, не в силах пошевелиться.

– Я пришла, чтобы наконец найти Кая. И если ты видела, где он, значит, увижу и я. Просто скажи, не теряй мое время.

– Ты и вправду решила со мной тягаться? Поверь, тебе я не по зубам.

– Да неужели? После всего, через что я прошла? Думаешь, магия троллей – особая благодать? Что передала мне ее Силлих так же, как вы передаете магию ведьм своим детям? Она разбила волшебное зеркало и воткнула осколок мне в сердце – такой боли никто в твоем клане не чувствовал отродясь. Да, я получила магию, но никто не учил меня, как с ней обращаться, как не покалечить себя, как сберечь. Я наделала много ошибок, причинила себе немало вреда, а ведь всего лишь хотела выжить вместо того, чтобы стать чьим-то ужином. А если повезет, вернуть Кая и сделать так, чтобы Снежная королева держалась от нас с ним подальше. Глупая девчонка… Должно быть, Силлих здорово надо мной потешалась: осколки зеркала, стертые воспоминания, скачки во времени были ее идеей. Тогда я еще не знала всех подводных камней, мне долго пришлось разбираться. Но я научилась менять правила: перед вторым скачком, например, я пометила себя кровью Кая, а его – моей, чтобы, куда бы нас ни забросило, мы всегда были рядом. Так что и сейчас я его найду.

– Пытаешься уже целых полгода, а толку? Он и прежде-то по-настоящему не был твоим.

– Мы выросли вместе, он был моим единственным другом. Защищал от бабки, которая била меня смертным боем, подкармливал, пускал к себе на чердак. Он был для меня всем! А потом Снежная королева явилась и похитила его. А мне ведь даже никто не поверил! Подумаешь, пропал какой-то сиротка, небось, в лесу заплутал, под лед провалился. Никто не стал Кая искать, никому не было дела. А другие дети… Они видели! Видели, как Снежная королева примчалась на санях, как устроила бурю. Но позволили бабке обвинять меня во лжи и охаживать не хворостиной уже, а метлой. Мне и раньше-то было несладко, а когда Кай исчез… с того дня житья в доме бабки мне больше не было.

– Зато когда вернулся, уже ему стало несладко, – хмыкнула Каджу, попробовала скинуть с себя оковы чужой магии, но Герда оказалась сильнее.

– Когда Кай вернулся, он стал другим: не замечал ничего вокруг, о чем-то грустил. Но я изо дня в день была рядом и верила, он оттает. Время шло, мы выросли, жили вместе (к твоему сведению, вовсе не как брат и сестра) – а потом эта дрянь опять появилась! И Кай… он даже не заметил, что я пропала. А я так надеялась, пока была в плену у троллихи, что он спасет меня, что хотя бы будет искать.

– И что ты надумала? Стереть ему память, заставить забыть Снежную королеву, назваться его невестой – правда верила, что это сработает, что теперь-то он никуда не денется, что навеки будет с тобой? Чушь! В жизни его нет тебе места, ты уже убеждалась в этом не раз. У каждого из нас своя судьба: у Снежной королевы – беречь рощу, у Кая – быть звеном между лесом и городом, между дивьими народами и людьми. Ну а твой удел – одиночество.

– Рощи больше нет.

– На земле. Но истинное ее место – в сердце. Оставь Кая, смирись: ничего общего у вас с ним нет и не будет.

– Ничего, кроме ребенка.

Каджу взглянула на Герду с сомнением, втянула, будто зверь, воздух и наконец произнесла:

– Я не чую дитя.

– Будто бы я позволила тебе почуять. – Герда хмыкнула, приподняла накидку, показала округлившийся живот. – И это мой-то удел – одиночество? Ты забыла, с кем имеешь дело: во мне достаточно силы, чтобы и удел изменить, и судьбу переделать. А в тебе даже крови уже не осталось.

Герда кивнула на чашу – та была полной. Каджу поняла: опустила взгляд, посмотрела на свои посиневшие ногти, на побелевшие руки, задергалась, попыталась позвать на подмогу, но с онемевших губ не слетело ни звука.

– Помнишь, я обещала принести жертву? Как думаешь, кровь и сердце верховной ведьмы – достойная плата? У нас был уговор, и даже твой клан не сможет ко мне придраться.

Пачкать руки Герда не стала: обрядовый серп сам взлетел в воздух, сам проткнул плоть, сам раскурочил ребра.

И пока Каджу испускала последний вздох, пока память ее медленно угасала, в зеркале, мелькая калейдоскопом, отражались улочки Мала-Страны, сувенирная лавка, стена вокруг сада. И, наконец, Кай.

V

Туман был таким плотным, что Морана не видела ни домов, ни деревьев, ни булыжников под ногами.

Музыка, которая по-прежнему доносилась из сада; шум города, живущего где-то там, недосягаемо далеко, привычной своей жизнью; истошное мяуканье кошки – звуки множились, наслаивались друг на друга, сбивали с толку и не могли стать надежными поводырями. И все же Морана чувствовала – сами камни подсказывали ей – куда ступать, чтобы пройти за Ирвином след в след.

Морана знала, Ирвин что-то задумал, что-то решил, и сердце ее заходилось от предчувствия, страха и по-сучьи скулящей тоски.

Да, камни подсказывали, но каждый шаг давался Моране с трудом: ноги немели, голова кружилась, тело не слушалось. Что бы ни задумала сегодня Герда, всякий раз, когда обращалась она к магии троллей, осколок в груди Мораны раскалялся, пульсировал, а затем вспыхивал болью. Ни предугадать, ни отвести, ни привыкнуть. И Морана старалась не думать, что приходится испытывать Каю, у которого осколок тролльего зеркала был в голове.

Морана замедлила шаг и, подняв руку, воззвала к своей силе, но кого искать – Ирвина, чтобы остановить, или Кая, чтобы отвести беду, – не знала.

А затем почувствовала кровь, как чуют ее звери. Запах, вкус, вязкость на языке…

Силы едва хватило на то, чтобы заставить туман расступиться: он сгустился у стен опустевших магазинов и пабов, законопатил окна, перекрыл выходы, оставил нетронутым лишь пятачок вокруг старой, устало склонившейся липы.

Кай без чувств лежал на земле. Ирвин стоял рядом и медленно, методично вытирал о брюки лезвие родового кинжала.

Морана пошатнулась, в панике задержала дыхание, уверенная, что боль, пронзившая Кая, отзовется и в ней. Но осколок молчал. Молчало и сердце. А разум приказывал броситься прочь и скрыться в тумане.

Звуки все до единого стихли, будто праздник закончился в одночасье, будто город исчез, стертый с лица земли. И все вокруг замедлилось, стало топким и душным.

– Кай не умрет: в нем осколок, – тихо, но уверенно раздалось сзади, и Моране не было нужды оборачиваться, чтобы понять, кто стоит за ее спиной. – Быть может, мы не бессмертны, но уж точно не какому-то фавну нас убивать.

– У «какого-то фавна» родовой кинжал, заговоренный верховной ведьмой, – процедила Морана, позволяя презрению и ненависти литься через край. – Ты права, благодаря осколку Кай не умрет, как умер бы в мгновение всякий, но без помощи ведьмы, заговорившей кинжал, будет годами истекать кровью. Ни живой и ни мертвый.

– Что за ведьма? – с нажимом спросила Герда, и голос ее наконец привлек внимание Ирвина.

– Каджу.

Мгновение – и Герда рванула вперед. Ирвин только и успел, что вздрогнуть, а родовой кинжал, который он так и не выпустил из пальцев, уже оказался прижат к его шее.

Макушкой Герда не доставала Ирвину даже до плеч, но сил в ней было немерено, а одного взгляда хватило, чтобы Ирвин замер, скованный магией, и лицо его, ставшее похожим на камень, обезобразили глубокие трещины.

– Исцели Кая! – приказала Герда, но в сторону Мораны не повернулась. Так и сверлила взглядом лицо Ирвина да надавливала на его руку, державшую кинжал, пока из-под него густой струей не потекла дымящаяся на холоде кровь. – Делай, что говорю. А то ведь могу и убить твоего рогатого дружка.

– Ты столько раз лишала меня силы, с чего ты взяла, что я смогу теперь врачевать? И уж точно не мне тягаться с заговоренным кинжалом. Найди Каджу, она неподалеку, на празднике – кроме нее, никто не сумеет помочь.

Герда рыкнула коротко и зло. Позволила кинжалу упасть на землю и взмахом руки отшвырнула Ирвина в сторону: тот с грохотом ударился о стену, будто каменная статуя, да так и остался в той позе, в какой Герда заставила его замереть. Но Моране отчего-то было его не жаль: Ирвин сам навлек на себя беду, пусть сам и отвечает.