Домби и сын

Когда они разговаривали о старикѣ Соломонѣ и припоминали обстоятельства, относившіяся къ его исчезновенію, какъ ихъ радость умѣрялась отсутствіемъ старика и несчастіями Флоренсы, какъ они освободили Діогена, котораго капитанъ незадолго передъ этимъ заманилъ наверхъ, чтобь онъ не залаялъ, – всѣ эти и другія болѣе или менѣе важныя матеріи капитанъ понималъ въ совершенствѣ, несмотря на свою безмѣрную суетливость, заставлявшую его поминутно выскакивать въ магазинъ, но онъ не догадывался и не могъ бы догадаться въ тысячу лѣтъ, что Вальтеръ смотритъ на Флоренсу, какъ будто издалека и съ какого-то новаго мѣста, и что его глаза, постоянно обращенные на ея лицо, не смѣли, однако, встрѣтиться съ ея открытымъ взоромъ сестринской любви. Все это превышало понятія капитана Куттля. Онъ видѣлъ только, что они молоды и прекрасны, онъ зналъ исторію ихъ прежнихъ дней, и не было въ его сердцѣ ни малѣйшаго мѣста для другихъ чувствъ, кромѣ безпредѣльнаго удивленія и умилительной благодарности, что вотъ, наконецъ, Господь Богъ соединилъ опять прекрасную чету. Такъ сидѣли они вмѣстѣ до глубокой ночи. Капитанъ не отказался бы просидѣть такимъ образомъ цѣлую недѣлю. Но Вальтеръ всталъ и началъ прощаться.

– Ты идешь, Вальтерь, – сказала Флоренса, – куда же?

– Онъ вѣшаетъ теперь свою койку y Брогли, высокорожденная барышня-дѣвица, – сказалъ капитанъ Куттль, – недалеко отсюда, стоитъ только свистнуть, моя радость!

– Неужели я причиной твоего ухода, милый Вальтеръ? Бездомная сестра остается на твоемъ мѣстѣ.

– Милая миссъ Домби, – сказалъ Вальтеръ запинаясь, – если не слишкомъ дерзко называть васъ этимъ…

– Вальтеръ!! – воскликнула бна съ необыкновеннымъ изумленіемъ.

– Я видѣлъ васъ, я имѣлъ наслажденіе говорить съ вами: что теперь можетъ меня болѣе осчастливить, какъ не мысль о возможности оказать вамъ какую-нибудь услугу? О, куда я не пойду, чего я не готовъ сдѣлать ради васъ, милая миссъ Домби!

Она улыбнулась и назвала его братомъ.

– Вы такъ перемѣнились! – сказалъ Вальтеръ.

– Я перемѣнилась?

– Для меня… – сказалъ Вальтеръ тихимъ голосомъ, какъ будто размышляя съ собою вслухъ, – перемѣнились для меня. Я оставилъ васъ ребенкомъ, a теперь… о! теперь вы…

– Теперь, какъ и тогда, я твоя сестра, любезный Вальтеръ. Развѣ ты забылъ, какія обѣщанія другъ другу мы дѣлали передъ прощаньемъ?

– Забылъ?!

Больше онъ ничего не могъ проговорить.

– И если бы точно ты забылъ, милый Вальтеръ, если бы несчастья и опасности удалили ихъ изъ твоихъ мыслей, ты бы долженъ былъ вспомнить ихъ теперь, когда находишь меня бѣдною, отверженною, безпріютною, не имѣющею на свѣтѣ друзей, кромѣ тѣхъ, съ которыми говорю!

– О, я помню, Богъ видитъ, какъ я помню каждое ваше слово!

– Вальтеръ! – воскликнула Флоренса сквозь слезы и рыданія, – милый братецъ! отыщи для меня на этомъ свѣтѣ какую-нибудь тропинку, по которой я могла бы идти одна, и работать, и трудиться, и думать иногда о тебѣ, какъ о единственномъ человѣкѣ, который мнѣ покровительствуетъ и защищаетъ, какъ сестру! О, помоги мнѣ, милый Вальтеръ, мнѣ такъ нужна твоя помощь!

– Миссъ Домби! Флоренса! Я готовъ умереть, чтобы оказать вамъ всякую помоіць. Но родственники ваши горды и богаты. Вашъ отецъ…

– Нѣтъ, нѣтъ, Вальтеръ! Не произноси этого слова… никогда, никогда!

И говоря это, она обхватила руками свою голову съ такимъ отчаяннымъ выраженіемъ ужаса, который оцѣпенилъ на мѣстѣ молодого человѣка, Съ этого часа онъ никогда не забывалъ голоса и взора, какими онъ былъ остановленъ при имени ея отца. Онъ почувствовалъ, что не забылъ бы этого во сто лѣтъ своей жизни.

Куда-нибудь и какъ-нибудь, только не домой! Все прошло, все кончено, все потеряно, разорвано, прекращено! Вся исторія ея страданія заключалась въ этомъ взорѣ и крикѣ, и онъ почувствовалъ, что не въ состояніи забыть ихъ иѣлую вѣчность!

Положивъ свое нѣжное лицо на плечо капитана, Флоренса разсказала, какъ и почему она бѣжала изъ родительскаго дома. "Если бы каждая горькая слеза, пролитая при этомъ разсказѣ, падала на того, кого она не называла, это было бы лучше для него", – думалъ Вальтеръ, пораженный паническимъ страхомъ, – "нежели потеря такой сильной, могущественной любви". Капитанъ между тѣмъ, ошеломленный до послѣдней степени, выразилъ свое изумленіе тѣмъ, что разинулъ ротъ и скривилъ, безъ всякой деликатности, свою лощеную шляпу.

– Налѣво кругомъ, ребята! – сказалъ онъ, наконецъ, сдѣлавъ крюкомъ энергичный жестъ, – баста! Отваливай, Вальтеръ, въ свою каюту и оставь красавицу на мои руки!

Вальтеръ взялъ въ обѣ руки ея маленькую ручку, поднесъ къ своимъ губамъ и поцѣловалъ. Теперь онъ зналъ, что она дѣйствительно была безпріютной, скитающейся сиротой; но никакіе милліоны не сдѣлали бы ее достойнѣе въ его глазахъ. При всемъ томъ, миссъ Флоренса Домби, на высотѣ своего прежняго величія казалась ему болѣе доступною, чѣмъ теперь, въ своемъ настоящемъ положеніи.

Капитанъ, не смущаемый такими помышленіями, проводилъ Флоренсу въ ея комнату и расположился стоять за дверьми на часахъ до тѣхъ поръ, пока его радость не устроитъ приличнымъ образомъ всего необходимаго для грядущаго сна. Оставляя, наконецъ, свой сторожевой постъ, онъ не мотъ отказать себѣ въ удовольствіи приставить глаза къ замочной щели и проговорить: "Утонулъ онъ, не правда ли"? Затѣмъ, спускаясь съ лѣстницы, онъ попытался пропѣть куплетецъ изъ любезной Пегги, но весьма и весьма неудачно, какъ будто въ его горлѣ застряла корка поджареннаго хлѣба. Несмотря на такую неудачу, онъ благополучно добрался до маленькой гостиной и, опочивъ на своемъ ложѣ, видѣлъ во снѣ, что будто старикъ Гильсъ женился на м-съ Макъ Стингеръ, и что будто эта леди держитъ его въ секретной комнатѣ подъ замкомъ, на хлѣбѣ и водѣ.

Глава L

Жалоба мистера Тутса

Была вверху y деревяннаго мичмана порожняя комната, прежняя спальня Вальтера Гэя. Вставши рано поутру, молодой человѣкъ предложилъ капитану, что не мѣшало бы перенести туда лучшую мебель изъ маленькой гостиной, на тотъ конецъ, чтобы Флоренса могла распорядиться этой комнатой немедленно послѣ своего пробужденія. Капитанъ, само собою разумѣется, тотчасъ же принялся за дѣло, съ ревностью и усердіемъ испытаннаго морехода, и потому нѣтъ ничего удивительнаго, если этотъ чердачекъ часа въ два превратился въ сухопутную каюту, украшенную превосходнѣйшими движимостями изъ гостиной со включеніемъ даже фрегата «Тартаръ», повѣшеннаго надъ каминомъ къ невыразимому наслажденію капитана, который минутъ тридцать сряду только и дѣлалъ, что оглядывался назадъ и любовался этимъ изящнѣйшимъ произведеніемъ творческой фантазіи художника мариниста.

Напрасно молодой человѣкъ, вооруженный всѣми запасами краснорѣчія, убѣждалъ капитана завести свои большіе часы, взять назадъ жестяную чайницу или прикоснуться къ сахарнымъ щипчикамъ и чайнымъ ложечкамъ. Единственный, неизмѣнный отвѣтъ капитана былъ такого рода:

– Нѣтъ, дружище, нѣтъ; это имущество передано вамъ обоимъ, в_к_у_п_ѣ. Баста!

Эти слова онъ повторялъ съ энергической разстановкой, очевидно полагая, что въ нихъ заключалась сила парламентскаго акта, и никакой судейскій крючекъ не отыскалъ бы ошибки въ такой юридической передачѣ, совершенной по всѣмъ формуламъ закона.

Очевидная выгода новаго распоряженія заключалась въ томъ, во-первыхъ, что Флоренса могла наслаждаться большимъ комфортомъ въ этомъ уединенномъ пріютѣ, a потомъ – и это пунктъ очень важный – мичманъ получалъ возможность занять свой обыкновенный наблюдательный постъ, и наконецъ – предстояла при этомъ настоятельная нужда отодвинуть ставни отъ дверей и отъ оконъ. Послѣдняя церемонія была далеко не такъ излишня, какъ разсуждалъ добрый капитанъ: задвинутые въ магазинѣ ставни уже произвели наканунѣ этого дня значительное волненіе въ сосѣднихъ жителяхъ, и обитель инструментальнаго мастера удостоилась въ нѣкоторомъ родѣ публичной наблюдательности, представителями которой были цѣлыя толпы голодныхъ зѣвакъ, неутомимо глазѣвшихъ съ противоположной стороны отъ восхода солнечнаго до заката. Праздношатающіеся бродяги особенно интересовались судьбою самого капитана, и нѣкоторые изъ нихъ ежеминутно барахтались въ пыли подъ окнами магазина, выпяливая глаза на погребную рѣшетку и услаждая свое воображеніе фантастической перспективой увидѣть въ темномъ углу капитанскія ноги, болтающіяся на воздухѣ, между тѣмъ, какъ другая шайка этихъ рьщарей настоятельно утверждала, что капитанъ задалъ себѣ карачунъ кистенемъ по виску и лежалъ ничкомъ на лѣстничныхъ ступенькахъ. При такомъ настроеніи всѣ эти господа были очень непріятно изумлены, когда предметъ ихъ проницательныхъ догадокъ и соображеній явился на другой день y дверей магазина здравымъ и невредимымъ, какъ будто ничего особеннаго не случилось. Сержантъ этого участка, человѣкъ вообще весьма самолюбивый, уже горѣвшій усердіемъ разломать двери и донести обо всемъ подробно высшему начальству, говорилъ теперь съ важнымъ и таинственнымъ видомъ, что этой лощеной шляпѣ не усидѣть на башкѣ, что онъ знаетъ виередъ, какъ за это дѣло взяться, – но за какое дѣло, полисменъ не объяснялъ, и его тайна долженствовала до времени храниться во мракѣ неизвѣстности.

Окончивъ хлопотливую работу этого утра, капитанъ и Вальтеръ Гэй безмолвно стояли y дверей магазина. Молодой человѣкъ поводилъ глазами вдоль улицы на знакомые предметы, и на лицѣ его рисовалась глубокая дума.

– И во все это время, капитанъ, рѣшительно ничего о дядѣ Солѣ? – началъ Вальтеръ.

– Рѣшительно ничего, мой другъ, – отвѣчалъ капитанъ, покачавъ головой.

– Отправился искать меня, почтенный, добрый старичекъ, и какъ въ воду канулъ!.. Да какъ же это? Въ пакетѣ, который теперь въ моихъ рукахъ, онъ въ самомъ дѣлѣ говоритъ, что ежели вы не услышите о немъ прежде вскрытія этой бумаги, то можете считать его умершимъ.

Говоря это молодой человѣкъ энергично сжималъ пакетъ, распечатанный въ присутствіи высокоумнаго Бенсби.

– Господи помилуй! – продолжалъ онъ съ одушевленіемъ. – Да вы все равно услыхали бы объ немъ, если бы даже онъ умеръ! Кто-нибудь, по его желанію, непремѣнно бы написалъ къ вамъ, что вотъ въ такой-то день и въ такой-то часъ скончался въ моемъ домѣ, подъ моимъ надзоромъ нѣкто Соломонъ Гильсъ изъ Лондона, оставившій сіе послѣднее воспоминаніе, или сію послѣднюю просьбу, или – что-нибудь въ этомъ родѣ.

Никогда до этой минуты капитанъ не взбирался на такую высоту вѣроятныхъ разсчетовъ, и теперь онъ былъ глубоко пораженъ перспективой блистательной догадки молодого друга. Онъ глубокомысленно покачалъ головой и отвѣчалъ такимъ образомъ:

– Хорошо сказано, мой другь, очень, очень хор-рошо сказано!

– Я думалъ и передумывалъ объ этомъ во всю безсонную ночь, – продолжалъ Вальтеръ съ большимъ одушевленіемъ, – и признаюсь, теперь я почти совершенно убѣжденъ, что дядя Соль – благослови его Богъ – еще живъ и воротится домой. Сказать правду, меня отнюдь не изумляетъ его внезапный отъѣздъ, когда, съ одной стороны, принимаю въ разсчетъ страсть къ чудесному, какъ основную, преобладающую черту въ его характерѣ, a съ другой – его необыкновенную привязанность ко мнѣ, передъ которой уничтожились всѣ другія отношенія его жизни – кому знать объ этомъ лучше, какъ не мнѣ, который видѣлъ въ немъ нѣжнѣйшаго изъ отцовъ!..

Здѣсь голосъ Вальтера, чистый и громкій, понизился на цѣлую октаву, и глаза его безсознательно обратились на ближайшіе предметы.

– Къ тому же, – продолжалъ Вальтеръ, – не разъ я слышалъ и читалъ, какъ нѣкоторыя особы, простившись съ родственниками или милыми сердцу, которымъ грозило вѣроятное кораблекрушеніе на морѣ, отправлялись кочевать на ту часть морского берега, гдѣ разсчитывали скорѣе, чѣмъ въ другомъ мѣстѣ, получить какія-нибудь вѣсти о пропавшемъ кораблѣ, или даже рѣшались иногда плыть вслѣдъ за кораблемъ къ той гавани, гдѣ ему назначено пристать. Мнѣ кажется, я и самъ поступилъ бы точно такъ же въ подобномъ случаѣ, и, можетъ быть, скорѣе, чѣмъ другой кто на моемъ мѣстѣ. Но отчего дядя Соль не писалъ къ вамъ, когда намѣренія его на этотъ счетъ были такъ ясны, или какимъ образомь онъ умеръ въ чужихъ краяхъ, и вы объ этомъ не узнали черезъ его повѣреннаго, – вотъ этого я никакъ не возьму въ толкъ.

Капитанъ основательно замѣтилъ, что этого не взялъ бы въ толкъ и самъ всевѣдущій Бенсби.

– Если бы дядя Соль былъ легкомысленный и вѣтренный молодой человѣкъ, способный попасть на удочку веселой компаніи, которая затащила бы его куда-нибудь въ питейный домъ съ тѣмъ, чтобы ободрать, какъ липку, и бросить среди дороги; или, если бы онъ былъ безпечный матросъ, высадившійся на берегъ съ третнымъ жалованьемъ въ карманѣ, – ну, тогда другое дѣло, я понималъ бы, какъ онъ могъ исчезнуть и не оставить по себѣ никакихъ слѣдовъ. Но такъ какъ всѣ эти предположенія отнюдь не идутъ къ степенному старичку, признаюсь, y меня нѣтъ охоты вѣрить этому безслѣдному исчезновенію. Пропалъ безъ вѣсти, да и только, – легко сказать!

– Что же, любезный другъ, какъ ты объ этомъ думаешь? – спросилъ капитанъ.

– Я не знаю, что объ этомъ думать, капитанъ Куттль. Увѣрены ли вы, что Соломонъ Гильсъ дѣйствительно никогда не писалъ? Точно ли нѣтъ въ этомъ никакого сомнѣнія?

– Если бы, любезный другъ, случилось напримѣръ такъ, что Соломонъ Гильсъ написалъ, – возразилъ капитанъ тономъ судейской аргументаціи, – то гдѣ же была бы его депеша?

– Онъ могъ отдать письмо постороннему лицу, которое его забыло, спрятало, бросило или потеряло. Это предположеніе въ моихъ глазахъ вѣроятнѣе всякаго другаго. Словомъ, капитанъ Куттль, я не могу и не хочу допустить мысли, чтобы дядя Соль дѣйствительно и навсегда пропалъ безъ вѣсти.

– Это, мой другъ, видишь ли ты, называется надеждой, – сказалъ капитанъ назидательнымъ и вмѣстѣ ученымъ тономъ, – надежда, любезный, великое дѣло, и она-то одушевляетъ теперь твое сердце. Надежда, то есть, я хочу сказать, великая надежда была, есть и будетъ не что иное, какъ поплавокъ – справиться объ этомъ въ маленькомъ пѣсенникѣ, сентиментальный отдѣлъ, страница… – но ты найдешь безъ труда и положишь закладку. Только поплавокъ этотъ, любезный другъ, колышется себѣ поверхъ волны и нигдѣ не можетъ остановиться. При надеждѣ, какъ ты знаешь, всегда бываетъ якорь, но что теперь въ немъ толку, когда не сыщешь дна, куда его запустить?

Все это капитанъ говорилъ не то, чтобы отъ своего собственнаго лица, a скорѣе отъ имени гражданина и домовладѣльца, въ качествѣ котораго онъ считалъ своею обязанностью удѣлить частичку мудрости для неопытнаго юноши. Но въ самомъ дѣлѣ его лицо уже пылало благотворнымъ свѣтомъ надежды, заимствованнымъ отъ Вальтера, И онъ въ заключеніе назидательной рѣчи ударилъ своего пріятеля по спинѣ и воскликнулъ съ энтузіазмомъ.

– Ура, дружище! Я совершенно согласенъ съ твоимъ мнѣніемъ!

Вальтеръ съ веселой улыбкой поспѣшилъ возвратить привѣтствіе и сказалъ:

– Еще одно слово объ этомъ предметѣ, капитанъ Куттль, Дядѣ Солю, я полагаю, нельзя было отослать письма обыкновеннымъ путемъ, на пакетботѣ напримѣръ, или на кораблѣ…

– Конечно, мой милый, конечно, – сказалъ капитанъ ободрительнымъ тономъ.

– И я полагаю еще, что вы какъ-нибудь проглазѣли это письмо, капитанъ Куттль.

– Господи помилуй! – воскликнулъ капитанъ, обративъ на молодого друга глаза съ выражеиіемъ упрека, близкаго къ строгому выговору. – Развѣ я не ожидалъ и не искалъ извѣстій объ этомъ ученомъ мужѣ, старикѣ Соломонѣ, твоемъ дядѣ, денно и ночно съ той поры, какъ потерялъ его! Развѣ сердце мое переставало когда-нибудь биться о немъ и о тебѣ, любезный пріятель! Дома и внѣ дома, во снѣ и на яву, развѣ я не стоялъ неизмѣнно на своемъ посту съ этимъ молодымъ мичманомъ, представителемъ и хранителемъ ввѣренныхъ моему надзору всѣхъ морскихъ инструментовъ! Господи Владыко!

– Успокойтесь, капитанъ Куттль, – возразилъ Вальтеръ, взявъ его руку, – я знаю, какъ много глубокой истины и чистосердечія во всемъ, что вы чувствуете и говорите. Я никогда въ васъ не сомнѣвался, точно такъ же, какъ вы теперь не сомнѣваетесь, что моя нога стоитъ y дверей моего родного пріюта, и что я имѣю счастье держать въ эту минуту вѣрнѣйшую руку въ мірѣ. Такъ ли, капитанъ Куттль?

– Такъ, мой милый, такъ, – отвѣчалъ капитанъ съ просіявшимъ лицомъ.

– Теперь конецъ моимъ догадкамъ, – сказалъ молодой человѣкъ, съ жаромъ пожимая неуклюжую руку капитана, который, въ свою очередь, дѣлалъ то же съ рукою Вальтера. – Мнѣ остается прибавить, что я ни за что въ свѣтѣ не прикоснусь къ имуществу моего дяди, капитанъ Куттль. Все, что онъ оставилъ здѣсь, останется подъ надзоромъ и подъ опекой вѣрнѣйшаго управителя и наилучшаго изъ людей; и если имя его не Куттль, то нѣтъ y него никакого имени! – Теперь, дорогой мой другъ, пару словъ насчетъ миссъ Домби.

Обращеніе молодого человѣка мгновенно измѣнилось, когда онъ дошелъ до этихъ двухъ словъ, произнесенныхъ уже далеко не съ той одушевленной искренностью, какая сопровождала его предшествовавшій разговоръ.

– Прежде чѣмъ миссъ Домби остановила меня, когда я заговорилъ вчера вечеромъ объ ея отцѣ, – вы помните, какъ она остановила?…

Капитанъ Куттль очень помнилъ.

– Такъ прежде этого я думалъ, что намъ предстояла трудная обязанность вступить въ сношенія съ ея родственниками и содѣйствовать ея благополучному возвращенію домой.

У капитана едва стало духу проговорить: "Баста!" или "Держись крѣпче", или что-то въ этомъ родѣ, приспособленное къ важности случая. Во всѣхъ чертахъ его лица отразилось самое болѣзненное отчаяніе.

– Но эта статья кончена, – продолжалъ Вальтеръ. – Я не думаю больше объ этомъ. Скорѣе соглашусь я опять носиться по бурному океану на корабельномъ обломкѣ и утонуть въ пучинѣ морской, чѣмъ позволить себѣ мысль о возвращеніи миссъ Домби къ ея родственникамъ.

– Ура, любезный другъ! – заревѣлъ капитанъ, доведенный до изступленнаго восторга. – Ур-ра! ур-ра! ур-ра!

– И неужели ей, – продолжалъ Вальтеръ, – молодой, прекрасной дѣвушкѣ, такъ нѣжно воспитанной и рожденной для такой завидной доли, суждено вступить въ мучительную борьбу съ этимъ безжалостнымъ свѣтомъ! Ужасно, ужасно! Но мы видѣли пропасть, отдѣлившую ее отъ прошедшей жизни, хотя еще и не знаемъ, какъ она глубока. Возвращеніе назадъ невозможно.

Капитанъ, не совсѣмъ понимая дѣло, одобрилъ мысль молодаго пріятеля и замѣтилъ ободрительнымъ тономъ, что вѣтеръ дуетъ попутный.

– Ей, конечно, нельзя здѣсь оставаться одной, – съ безпокойствомъ продолжалъ Вальтеръ, – какъ вы объ этомъ думаете, капитанъ Куттль?

– Я держусь того мнѣнія, – отвѣчалъ капитанъ, послѣ нѣкоторыхъ проницательныхъ соображеній, – что ей нехорошо оставаться здѣсь одной. Поэтому ужъ ты, любезный, перемѣстись сюда, чтобы вамъ обоимъ было…

– Какъ это можно, добрѣйшій капитанъ Куттль! – возразилъ Вальтеръ. – Миссъ Домби въ невинной простотѣ своего сердца считаетъ меня своимъ братомъ; но могу ли я по совѣсти позволить себѣ съ нею братскую фамильярность? Было бы низко съ моей стороны забыть настоящія отношенія между мною и миссъ Домби.

– Это что-то мудрено, мой другъ, – бормоталъ озадаченный капитанъ, – я, собственно, того мнѣнія, что не одни братья позволяютъ себѣ короткое и, такъ сказать, дружеское обращеніе съ молодыми дѣвушками.

– Ахъ! неужели вы хотите, чтобы я навсегда потерялъ уваженіе прекрасной несравненной дѣвушки, воспользовавшись ея безпріютнымъ положеніемъ для того, чтобы отважиться на дерзость сдѣлаться ея любовникомъ! Какъ? Да вы первый изъ всѣхъ людей въ мірѣ должны бы всѣми силами противиться нелѣпой, безразсудной и низкой мысли!

– Вальтеръ, – сказалъ капитанъ, очевидно, приведенный въ отчаяніе, – ты, мнѣ кажется, забываешь, любезный, книгу, которую всѣмъ благочестивымъ людямъ надлежитъ помнить отъ доски до доски. Тамъ сказано въ одномъ мѣстѣ: Буде нѣтъ причинъ или препятствій къ соединенію молодыхъ особъ въ одну душу и тѣло въ домѣ рабства…[23] – слѣдуетъ пріискать этотъ текстъ и положить закладку – то я объявляю, что и хлопотать не о чемъ. Конецъ концовъ: нельзя ли тебѣ перемѣнить титулъ братца на что-нибудь другое?

Вальтеръ съ живостью сдѣлалъ отрицательный жестъ.

– Валли, милый другъ, – бормоталъ капитанъ едва слышнымъ голосомъ, – ты запуталъ меня и забросалъ такъ, что я, право, совсѣмъ потерялъ голову. Только, что касается до высокорождениой барышни-дѣвицы, уваженіе къ ней и почтеніе въ моемъ артикулѣ на первомъ планѣ, и, слѣдовательно, я соглашаюсь съ тобой во всѣхъ пунктахъ, будучи увѣренъ, что ты дѣйствуешь по правиламъ. A все-таки, мой другь, неужели нѣтъ другихъ титуловъ, кромѣ брата? – заключилъ капитанъ, задумываясь надъ развалинами своего воздушнаго замка, опрокинутаго неумолимыми предположеніями молодого человѣка.

– Теперь вотъ въ чемь дѣло, капитанъ Куттль, – началъ Вальтеръ, стараясь настроить разговоръ на веселый ладъ, чтобы разогнать тоску своего друга, – намъ, думаю я, нужно озаботиться насчетъ пріисканія миссъ Домби приличной собесѣдницы во время пребыванія ея y насъ. О ея родственницахъ нечего и думать: дѣло ясное, миссъ Домби знаетъ, что всѣ онѣ подчинены ея отцу. Куда дѣвалась Сусаына?

– Молодая женщина, то есть? – подхватилъ капитанъ. – Полагать надо, ее выслали изъ дому противъ воли и желанія высокорожденной барышни-дѣвицы. Я уже было намекалъ насчетъ ея, но получилъ въ отвѣтъ, что молодая женщина уже давно выбыла изъ дому. Миссъ Домби о ней высокаго мнѣнія.

– Въ такомъ случаѣ, – сказалъ Вальтеръ, – вы спросите миссъ Домби, куда она ушла, и мы постараемся ее отыскать. Солнце уже высоко, и миссъ Домби скоро встанетъ. Вы ея лучшій другъ. Ступайте къ ней наверхъ, a я буду хлопотать здѣсь, внизу.

Ошеломленный капитанъ вздохнулъ изъ глубины души и поспѣшилъ выполнить приказаніе молодого друга. Флоренса была въ восторгѣ отъ своей новой комнаты, нетерпѣливо желала видѣть Вальтера и съ радостью представляла перспективу отыскать свою старую пріятельницу Сусанну Нипперъ. Но Флоренса знала лишь то, что она уѣхала въ Эссексъ, но куда именно, могъ сказать только одинъ м-ръ Тутсъ.

Съ этимъ извѣстіемъ задумчивый капитанъ возвратился къ Вальтеру и далъ ему уразумѣть, что м-ръ Тутсъ есть не что иное, какъ молодой джентльменъ, его искренній другъ и пріятель, притомъ очень богатый молодой джентльменъ, безнадежно обожавшій миссъ Домби. Далѣе капитанъ разсказалъ, какъ онъ сначала познакомился съ мромъ Тутсомъ, печальнымъ вѣстникомъ мнимой погибели Вальтера, и какимъ образомъ заключенъ былъ между ними торжественный договоръ, которымъ м-ръ Тутсъ обязывался никогда ни слова не говорить о предметѣ своей любви.

Спросили Флоренсу, можетъ ли она положиться на м-ра Тутса, и когда Флоренса отвѣтила съ улыбкой – о, да, отъ всего моего сердца, – пріятели стали хлопотать, какъ бы отыскать мѣсто жительства Тутса. Флоренса не знала, a капитанъ забылъ. "Впрочемъ бѣды нѣтъ, – думалъ капитанъ, – м-ръ Тутсъ скоро придетъ и безъ зову". Едва только была высказана эта догадка, какъ м-ръ Тутсъ дѣйствительно явился собственной особой.

– Капитанъ Гильсъ, – сказалъ м-ръ Тутсъ, безъ церемоніи вламываясь въ гостиную, – я пришелъ доложить, что мозгъ y меня горитъ, горитъ, горитъ и… то есть, просто я съума схожу.

Мистеръ Тутсъ выпалилъ эти слова, какъ изъ мортиры, и только тутъ замѣтил ь, что капитанъ былъ не одинъ.

– Извините меня, сэръ, – сказалъ м-ръ Тутсъ, ударяя себя по лбу, – но вы ужъ изволили слышать, что подъ черепомъ y меня пожаръ, a въ такомъ состояніи, вы понимаете, учтивость все равно, что къ стѣнѣ горохъ. Капитанъ Гильсъ, мнѣ нужно говорить съ вами наединѣ.

– Не зачѣмъ, пріятель, – возразилъ капитанъ, взявши его за руку. – Мы только что сами собирались васъ отыскивать.

– О, не шутите такъ жестоко, – возопилъ Тутсъ, – на что, скажите на милость, вамъ пригоденъ такой, съ позволенія сказать, преестественный скотъ, какъ я? Вы видите, я не брился, мое платье не вычищеио, волосы всклокочены. Если бы Лапчатый Гусь задумалъ чистить мой сапоги, я бы его за ноги да объ уголъ. Вотъ что!

Наружность м-ра Тутса, бурная и дикая, вполнѣ оправдывала эти неистовыя обнаруженія взволнованной души.

– Видите ли, пріятель, – сказалъ капитанъ, – этотъ молодой человѣкь – Вальтеръ Гей, племянникъ старика Соломона, тотъ самый, котораго мы считали погибшимъ.

– М-ръ Тутсъ отнялъ руку отъ своего лба и страшно вытаращилъ глаза.

– Боже милосердый! – воскликнулъ м-ръ Тутсъ, – Какое чрезвычайное столкиовеніе напастей въ одинъ и тоть же день! Какъ ваше здоровье, сэръ! я… я… то есть, понимаете, я боюсь, не слишкомъ ли замочились вы. Капитанъ Гильсъ, два, три и словца наединѣ.

Онъ взялъ его за руку и, выходя изъ гостиной, шепталъ:

– Неужто, капитанъ Гильсъ, молодой человѣкъ тотъ самый, о которомъ, помните, вы говорили, что онъ и миссъ Домби сотворены другъ для друга?

– Да, любезный, я былъ тогда такого мнѣнія, – отвѣчалъ неумолимый капитанъ.

– A теперь! – воскликнулъ м-ръ Тутсъ, поднося опять руку къ своему челу. – Теперь! этого еще недоставало, ненавистный соперникъ!.. A впрочемъ, за что же мнѣ его ненавидѣть, – прибавилъ м-ръ Тутсъ послѣ минутнаго размышленія, – вѣдь если подумать хорошенько, онъ ни въ чемъ не провинился. Да, рѣшительно ни въ чемъ. Воть теперь-то, капитанъ Гильсъ, мнѣ слѣдуетъ доказать, что привязанность моя кь миссъ Домби была истинно безкорыстна!