Грибница

Однажды она почувствовала, что не может больше находиться дома, оделась и вышла на улицу. Был вечер. Снег крупными хлопьями планировал на землю, надолго зависая в свете фонарей в полном безветрии. Магазины уже закрылись, все, кто шел с работы домой – благополучно добрались, поэтому улицы были почти безлюдны. Оксана постояла под ближайшим фонарем задрав голову и прикрыв глаза. Снежинки мягко опускались на лицо и таяли. Капли воды стекали вниз, к подбородку, или к вискам. И не было на свете ничего прекраснее! Вот так бы вечно стоять с мокрым лицом, щурясь от яркого света фонаря.

Ксюха отерла лицо варежкой и пошла по улице. Такую погоду она любила больше всего. Когда еще не холодно, и ртутный столбик термометра колеблется около 0 С, но грязь под ногами уже замерзла. Именно в такие дни бывает самый красивый снег – слипшиеся хлопьями снежинки, медленно кружа, опускаются на землю, но уже не тают, превращаясь в грязное месиво под ногами, как было еще вчера, а прикрывают белым пухом серость и неприглядность вокруг.

Девушка остановилась у следующего фонаря, высвободила кисть руки из варежки и раскрыла ладонь навстречу снегу. Хлопья стали приземляться и немедленно таять. Оксана быстро-быстро, как собака, старалась их слизнуть, пока этого не произошло, чтобы почувствовать на зубах хруст снежинок.

«Девушка, простудитесь,» – насмешливо сказал кто-то из темноты. Молодой парень вступил под свет фонаря, дружелюбно улыбаясь.

Юрику тоже не сиделось дома. Теперь у него появилось много свободного времени. И на ночь глядя непременно тянуло проветриться.

***

«Я знаю, кто это сделал!» – безапелляционно заявила мадам Пухова, размещаясь на стуле, предназначенном для посетителей. Такие заявления слышит время от времени каждый милиционер. По большей части они являются совершеннейшим бредом, но иногда несут в себе зерно истины. Подчас бывает лучше прислушаться к ним, чем отмахнуться.

«Кто и что?» – невозмутимо поинтересовался Балжуларский.

«Молодой человек, Вы что меня не помните?» – искренне возмутилась посетительница. – «Я Пухова Клавдия Петровна. Из Дома Культуры буфетчица. У меня на рабочем месте устроили погром, перебили посуду и украли самовар.»

Алексей, у которого голова шла кругом от обилия виденных им за последнее время лиц драчунов, забияк, дебоширов и прочих правонарушителей, вспомнил. Да, разумеется, запертая в кладовке буфетчица, этакая мадам Грицацуева на современный лад.

«Слушаю вас внимательно, Клавдия Петровна,» – вежливо поощрил ее к диалогу Балжуларский.

«Это один мужчина. Он … Ну, понимаете, крутился вокруг меня некоторое время,» – заговорщицки понизила голос до шепота посетительница.

«Понимаю,» – согласился Алексей. – «Вокруг Вас или вокруг буфета?»

Уточняющий вопрос поставил Клавдию Петровну в тупик. А действительно, около кого или чего?

«Вокруг меня,» – решительно заявила она. – «Но и вокруг буфета тоже.»

«Почему Вы решили, что он причастен? Вы все же что-то видели, Клавдия Петровна?»

«Нет, нет. Но я это чувствую,» – проникновенно заглядывая в глаза участкового, заверила посетительница.

«Понятно. Чувства, гражданка Пухова, к делу, как говорится, не пришьешь. Сможете сообщить мне что-то конкретное, буду рад пообщаться. А пока, извините, у меня много дел,» – демонстративно уткнулся в документы участковый.

«Но это точно он – Родионов. Вот как у нас работает милиция, оказывается. Поэтому и преступники по улицам стадами бегают,» – возмущенно взревела мадам Пухова.

Оскорбительный пассаж про милицию Алексей начисто пропустил, уцепившись за фамилию Родионов.

«Родионов? Тот, что в школе ночным сторожем работает?» – быстро уточнил он.

«Да,» – язвительно подтвердила буфетчица.

«Ну что же, Клавдия Петровна, давайте с самого начала и поподробнее. Когда Вы впервые обратили внимание на этого человека?»

Мадам Пухова собралась с мыслями и начала обстоятельный рассказ, из которого Алексей заключил, что в любви она так же неудачлива, как и мадам Грицацуева.

***

Вероника весело смеялась, болтая ногами и поедая одну за другой конфеты из вазочки. Тапочки валялись под столом.

«Запивай чаем, Вероника. Он уже не горячий,» – попенял Михаил Иванович.

Девочка послушно отхлебнула из чашки. Потом, поджав по привычке одну ногу под себя, потянулась за очередным «Мишкой на Севере». Чаепития со сладостями уже становились традицией. Книги – книгами, но конфеты никто не отменял. Ни один ребенок не может устоять перед вазочкой «Мишек на Севере» и «Красных Шапочек».

Доклад про первых воздухоплавателей был успешно сделан, «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна» прочитаны. А сейчас Вероника, хохоча и грызя конфеты крепкими зубами, рассказывала хозяину дома о приключениях барона Мюнхаузена. От горячего чая щеки ее раскраснелись, а глаза заблестели. Чувствовала она себя здесь как дома. Вероника быстро приручалась. Уже совсем не стеснялась, ела с рук, делилась секретами. Михаил Иванович любовался ей, как породистым домашним питомцем, успехами которого гордятся, ласково поглаживая его по загривку.

Михаил Иванович тоже поглаживал: то по спинке, то по ножке. Вскользь, мимолетно, словно бабочка невесомыми крылышками. Девочка и внимания не обращала как у него по телу пробегала сладкая дрожь. Дрессировка питомца включала в себя и культурную программу.

«Вероника, ты когда-нибудь была в музее?»

Девочка посмотрела заинтересованно и отрицательно помотала головой.

«Тогда я покажу тебе кое-что.»

С этими словами Михаил Иванович вытащил из шкафа увесистый альбом. «Шедевры Третьяковской галереи» гласила тисненая золотом надпись. Обложка книги была малиновой, бархатистой на ощупь. Он присел на диван, положив увесистый альбом на колени, и похлопал рукой рядом с собой: «Иди сюда. Посмотри.» Девочка с готовностью перебралась на диван, забравшись на него с ногами. Михаил Иванович всегда показывал и рассказывал что-нибудь интересное.

«Третьяковская галерея – это музей в Москве. Там много картин, которые могли бы тебе понравиться. Вот, например, эта,» – раскрыл Михаил Иванович том на заложенной закладкой странице.

На картине, репродукция которой красовалась там, играли на толстом стволе сломанной сосны медвежата.

«Мишки!» – хихикнула девочка, склонив голову к альбому. Перед глазами Михаила Ивановича оказалась ее золотистая макушка. Разделенные прямым пробором волосы чуть пушились надо лбом и косичками змеились по спине. Старого козла затопила волна непрошенной нежности. Хотелось прижаться губами к этой макушке, пососать розовую мочку уха, закрыть глаза и вдыхать чудный запах ее кожи. Побороть желание и сдержаться с каждым разом было все труднее.

«А это что? Фу! Черепа!» – скривилась Вероника, рассматривая «Апофеоз войны».

«Да, это, пожалуй, тебе будет неинтересно. А вот посмотри сюда,» – открыл он другую страницу. – «Думаю, ты знаешь, кто тут изображен.»

«Три богатыря,» – выпалила довольная Вероника.

«Молодец! А вот Аленушка печалится, сидя на берегу.»

«А где братец Иванушка?»

«Не знаю, милая,» – засмеялся Михаил Иванович.

Рука его скользнула по бедру девочки, когда он поднялся с дивана. Девочка с увлечением продолжала листать альбом. Вероника забегала к нему примерно раз в неделю. Обычно в первой половине дня. Приносила прочитанную книжку, брала предложенную новую, пила чай с конфетами или сразу убегала, если пора было в школу.

«Твои волосы растрепались как у Аленушки на картине. Давай приведем их в порядок, переплетем косы, а то потом будет не расчесать,» – предложил он девочке, добродушно улыбаясь.

«Я не умею,» – сконфузилась гостья. – «Мне папа заплетает косы.»

«Чем я хуже папы? Садись-ка к столу.»

Вероника взгромоздилась на стул, разложив перед собой на столе альбом с яркими иллюстрациями. Михаил Иванович достал массажную расческу и взял в руки косы. Гладкие и блестящие, они приятной тяжестью лежали в руках. Старый козел аккуратно снял резинки и начал их расплетать.

Это было волшебство. Волнистые пряди покрывали спину девочки, отливая золотом в свете электрических ламп. Михаил Иванович провел по ним руками, погладил сверху донизу. По телу пробежала дрожь. Ладони вспотели.

Вероника зашелестела оберткой очередной конфеты и захихикала, добравшись до репродукции «Купания красного коня.» Разумеется, ведь мальчик на картине был обнаженным. В ее возрасте реакция вполне позволительная. Это немного привело его в чувство. Но ненадолго. Взяв в руки расческу, Михаил Иванович несколько раз провел по волосам, собирая их в руке. Потом разжал кулак и завороженно наблюдал, как волнистые пряди рассыпаются по спине.

Девочка привычным движением заложила за уши мешающие ей пряди. Ушки – розовые, прозрачные на свету, покрытые легчайшим невесомым пушком, трогательные до невозможности высунулись на свет, будто были сами по себе чем-то запретным, непристойным. Михаил Иванович оперся на спинку стула и прижался к ней пахом. Дальше оставалось только вообразить, что нет на нем ни брюк, ни белья, а прижимается он к волосам голой кожей, всем своим естеством. К таким мягким, нежным, невинно пахнущим яблочным шампунем. Хотя, зачем же воображать?

Член уже вздыбился. Старый козел поглаживал его одной рукой, тихонько расстегнув молнию на ширинке. Другой же продолжал ласкать Вероникины волосы.

Вскоре произошло неизбежное. Гостье надоела книга. Она с шумом захлопнула тяжелый альбом: «Я другую возьму. Ладно?» Вероника дернулась, пытаясь соскользнуть со стула, и не смогла.

«Ой, ой,» – запищала девочка. – «Больно, Михаил Иванович, отпустите!»

Но он не мог. Он уже не мог отпустить, не мог остановиться. Собрав в охапку роскошные Вероникины волосы, он елозил ими по члену, тяжело сопя. Вероника снова пискнула и попыталась извернуться на стуле так, чтобы увидеть хозяина дома и испугалась. Побагровевшее лицо Михаила Ивановича с прикрытыми глазами и раздувающимися ноздрями было ужасно. И чем-то неуловимо напоминало ту девушку, что она недавно видела в окне. И почувствовала себя Вероника мгновенно как-то неправильно, стыд ожег щеки и расползся краснотой по шее. На глаза навернулись слезы. Михаил Иванович больно тянул ее за волосы, но спинка стула скрывала происходящее. Гостья скривила губы и заплакала.

Стук в дверь заставил вздрогнуть их обоих. И если Михаил Иванович, замеревший на секунду, потом лишь ускорил свои странные телодвижения, то девочку стук вывел из оцепенения.

«Папа, папа,» – заорала она так, как ни кричала никогда – отчаянно, горько, с надрывом.

«Ника!» – взревело за дверью.

Удар. Второй. Дверной косяк треснул. Дверь шарахнулась о стену. Внутрь, не помня себя от страха, влетел Олег. Ужас непоправимости происходящего полыхнул в голове. Окинув взглядом дочь – испугана, заревана, но полностью одета, он бросился на хозяина дома. Удар Олегова кулака совпал с кульминацией. Мутновато-белая струйка плеснула на Никины волосы, а извращенец упал плашмя назад. Расстегнутые штаны сползли. Из носа полилась кровь.

Вероника, почувствовав свободу, сорвалась, наконец, со стула, побежала к распахнутой двери и остановилась, оглянувшись на папу. Тот стоял на коленях над поверженным врагом и молотил его кулаками куда попало: «Ах ты, тварь, мразь, подонок, сука, падла, паскуда.» На каждое ругательство приходился свой удар. Михаил Иванович защищаться не пытался. Он скрючился в позе зародыша, закрывая руками лицо и подтянув колени к груди. Таким папу девочка еще не видела. Как ни страшно ей было до этого, теперь стало еще страшнее. Ника в панике выглянула на улицу, потом посмотрела на папу и снова на улицу. И вдруг увидела на дороге человека.

«Дяденька, дяденька!» – бросилась к нему девочка и уцепилась за руку. – «Там … там…» Задыхаясь, она потащила незнакомца за собой, и тот послушно пошел. Потом, заслышав звук драки, побежал.

***

Юрик сидел на табуретке, прижимая к наливающейся багровым скуле алюминиевую ложку и сердцем чувствуя, что это совершенно бесполезно. Рассеченная бровь уже не кровоточила. Другого видимого ущерба заметно не было.

Испуганная и притихшая Вероника притулилась на соседней табуретке, словно птичка на жердочке. Покрасневшими глазами она наблюдала за отцом, расхаживающим туда-сюда по кухне и то и дело вскидывающим руки к голове: «Уму непостижимо. Ей всего 8 лет. Восемь лет.» Он интенсивно постучал себя по лбу: «Как я мог быть таким дураком! Я даже подумать не мог. О, Господи!»

Юрик, самонадеянно бросившийся разнимать драку, моментально получил от Олега по морде и был отброшен прочь, чтобы не путался под ногами. И если бы не Вероника, забившаяся в истерике, непременно стал бы свидетелем смертоубийства. Олег тогда поднялся, с остервенением пнул мерзавца на полу, подхватил дочь на руки и начал укачивать, точно малыша. Но успокоиться не мог еще очень долго: метался, точно тигр в клетке, ревел, фырчал, стонал, ругался. Мимоходом сунул оторопевшему Юрику руку для знакомства: «Олег.»

«Может пойти проверить живой он там?» – предложил Юрик.

«Если пойду – убью. Ничего, оклемается. Такие гады живучие, просто так не дохнут,» – заявил Олег.

Гада они связали. Ноги – его же ремнем, вынутым из брюк. Руки – подтяжками, найденными в комоде. После недолгого размышления еще и примотали к стулу, чтобы сидел смирно и не дергался, пока они не решат, что с ним делать. Бежать или хотя бы кричать Михаил Иванович не пытался. Он был жалок, сломлен и ничтожен: лицо в подсыхающей крови, из разбитого рта стекает струйка слюны, как у голодного бульдога, по-прежнему расстегнутые штаны телепались на по-женски широких бедрах, окаянный отросток незаметно съежился в паху. Более всего сейчас он напоминал раздавленного слизня.

«Он может заявление в милицию написать,» – предостерег Юрик нового знакомого.

«Заявление?» – нехорошо усмехнулся Олег. – «О, он будет молчать в тряпочку, тварь. Будет сидеть тише воды, ниже травы и трястись, что я напишу.»

«А ведь надо написать,» – возразил Юра. – «А то он, ну… К другим детям полезет.»

«Не полезет,» – мрачно заявил Олег. – «Он теперь из дома носа не высунет. В милицию мы не пойдем, но всем о нем расскажем, чтобы детей берегли. С Тоньки и начнем,» – стукнул он кулаком в стену условным стуком.

Недовольная всем и вся последнее время Антонина явилась через пять минут. Выслушав новости, плюхнулась на свободный табурет и открыла рот от изумления.

«Ничего Вы никому не скажете,» – решительно заявила она. – «Совсем мозгов что-ли нет?»

«Почему?» – хором удивились мужчины.

«А о ней Вы подумали?» – ткнула она пальцем в Веронику. – «Иди ка, кстати, телевизор посмотри. Нечего тут уши греть.»

Выпроводив девочку, Тоня прикрыла дверь и продолжила: «И как она жить после этого будет? Хотите, чтобы на нее весь город пальцем показывал после такой-то славы? Было, не было, неважно. Люди все равно языками чесать будут, а девчонку и вовсе поедом съедят. Как ей после этого жить? Как замуж выходить? И вообще.»

Мужики присмирели. Столь далеко идущие перспективы им в головы не приходили.

«Тут нормальной то замуж не выйдешь,» – продолжала развивать наболевшую тему Антонина. – «Мало того, даже не поймешь, чем нехороша. Как в стенку стучать, так это всегда пожалуйста, а как жениться …»

«Антонина,» – взревел Олег. – «Не начинай. Только не начинай снова. А то я сегодня кого-нибудь все-таки убью.»

«Ох уж эти бабы,» – скривился он вслед стремительно убежавшей в слезах женщине. – «Рехнуться можно. Совсем помешалась последнее время на этом замужестве. Твоя не дурит?»

«Уже нет,» – безмятежно отозвался Юра. – «Но тоже была озабоченной.»

«Слушай,» – Олег внезапно остановился, схватил табуретку и присел напротив гостя. – «А ты не обращал внимания, что все вокруг стали какими-то сумасшедшими. Ну вроде как помешанными на чем-то своем?»

«Да нет,» – пожал плечами Юрик.

«Э, ты просто внимания не обращал. А ты присмотрись. Присмотрись повнимательнее. Как тебе, например, тот придурок, что свою канареечную машину каждый божий день намывает? Или та бабка, что вперлась в автобус с ведром, тряпкой и бутылкой белизны и давай поливать все вокруг. Сплошная антисанитария, мол, микробы стадами бегают. Думаю, она прямо из автобуса в психушку и загремела. Да чего там далеко ходить?» – в азарте начал загибать пальцы Олег. – «Тонька на замужестве помешалась. Хотя это, может, и нормально, как ни странно. Ника моя уроки учит чуть ли не круглосуточно. Она, конечно, умничка. Но не до такой же степени, чтобы вместо «Ну, погоди!» примеры решать. Не родился еще такой ребенок. А я сам? Я тоже, между прочим, в психа превратился. Часа спокойно прожить не могу, все время думаю, как бы чего с Никой не случилось. Все время ужасы мерещатся. То ее машина, как будто бы сбила, то током ударило. В общем, то понос, то золотуха. Так и бдю за ней, словно цепной пес. Я и сегодня то ее, считай, нюхом нашел. Слава Богу. Мое помешательство вышло кстати.»

Молча слушавшего до поры Юру осенило. Можно ли счесть Женьку помешанной? На трахе? Очень даже да. С тех пор как он ничего не может, она и носу не кажет.

«И это еще цветочки. – «Люди умирают. И убивают ни с того, ни с сего. Сходят с ума и убивают. Идея-фикс ведь у каждого своя. У кого страх за дочь, у кого – застарелая ненависть к теще.»

«Это ты про соседа, который тещу зарубил?» – понимающе протянул Юра.

«И про него тоже,» – ожесточенно согласился Олег.

«А главное – я знаю с чего все началось,» – закончил он.

***

Коля Закавыкин планировал вооруженное ограбление детского сада. План родился спонтанно. Аккурат в тот момент, когда Коля увидел соседку Лидию Львовну, вынимающую из почтового ящика письмо из-за границы. Письма оттуда были особенными: в узких длинных конвертах, иногда даже не белого, а, например, голубого цвета, облепленные невообразимыми в Советском Союзе марками всех цветов и фасонов. Вот они-то – марки и манили юного филателиста безмерно, словно сирены моряков с корабля Одиссея. Письма и открытки из-за границы Лидия Львовна получала несколько раз в год. Её брат работал инженером на строительстве электростанции в Алжире.

У Коли никогда не хватало храбрости попросить у Лидии Львовны хоть одну марку с конверта. Сегодня мысль о просьбе почему-то даже не возникла, а вот о вооруженном ограблении сформировалась сразу. Вооружился Коля ножом для разрезания бумаг, чтобы вскрыть конверт и забрать себе только его, а само письмо оставить владелице. Преступная Колина карьера шла по нарастающей.

Коля вежливо поздоровался с Лидией Львовной и потащился следом, отпустив ее немного вперед. Можно было и ближе, и дальше, неважно. Понятно, что в такую рань идти соседка могла только на работу. А темень по утрам стоит такая, что разглядеть кого-нибудь, если он не стоит прямо под фонарем, было практически невозможно.

В детский сад Коля Закавыкин проник без труда. По утрам двери в него не закрывались ни на минуту. Мамы и папы волоком тащили упирающихся чад, то и дело снуя туда (с грузом и напряженным лицом) и обратно (налегке, вприпрыжку – не опоздать бы на работу). Коля прошелся по коридору первого этажа – столовая, кухня, музыкальный зал, медицинский кабинет. Ага, вот и кабинет заведующей.

Сама Лидия Львовна, словно прочитав Колины мысли, выскочила из кабинета уже в платье и туфлях и бодро поцокала на ставший ежедневным утренний обход подведомственного учреждения. Коля решительно двинулся по коридору. Скороспелый его план зиял огромными дырами. Вот если бы сейчас Лидия Львовна обернулась и спросила Колю, что он здесь делает, то он не смог бы ответить ничего вразумительного. Даже ловко соврать не смог бы – не обладал таким талантом. Но грабителю сопутствовала удача. В утренней суматохе никому до него не было дела.

Кабинет Лидии Львовны был небольшим и как две капли воды походил на кабинет любого чиновника средней руки. Мрачновато-коричневые шкафы вдоль одной стены, такой же безжизненно неуютный письменный стол с другой, и два мягких стула. Уют кабинету придавали мелочи: комнатные цветы в керамических горшках, песочного цвета шторы (когда в восемь утра еще ночь, а в пять вечера – уже ночь, солнечные оттенки в интерьере необходимы, иначе кабинет превратится в медвежью берлогу), несколько ярких игрушек за стеклом (колорит подведомственного учреждения). Каракулевая шуба хозяйки, аккуратно развешанная на металлической вешалке, обсыхала от снега, перед тем, как быть убранной в шкаф. Сумка висела на спинке стула. Позабыв даже прикрыть дверь кабинета за собой, Коля ринулся к заветной цели.

Как и многие женщины, сумки Лидия Львовна предпочитала объемные, вместительные, чтобы и буханка черного вмещалась, и зонтик, и книжка, и прочее по мелочи. Поставив сумку на стол, Коля судорожно принялся дергать за молнии. Одно отделение, второе, третье. Женская сумка – черная дыра, способная поглотить безвозвратно множество вещей. Свежеиспеченный грабитель рылся в ней с азартом молодого щенка, впервые взятого на охоту, так, что возникшую в дверях хозяйку кабинета заметил не сразу.

Какое-то время она с изумлением наблюдала, как соседский мальчик – всегда вежливый и хорошо воспитанный, в отличии от большинства подростков, потрошит ее сумку. Потом, с диким криком индейца, снявшего скальп со злейшего врага, он выхватил из сумки конверт, варварски разодрал его (напрочь позабыв о прихваченном ноже для бумаг), бросил само письмо на стол и замер с конвертом в руках, заметив, наконец, Лидию Львовну.

«И что, позволь узнать, ты делаешь, голубчик?» – осведомилась она.

Парень смотрел на исподлобья и молчал. Лидия Львовна его не узнавала. Эта агрессия, настороженность, упертость. Откуда они взялись в скромном и даже несколько забитом пареньке? «Видимо из того же источника, откуда берутся странности у других людей,» – ответила она сама себе.

«Ну что же, скажу я. Ты рылся в моей сумке. Кошелек в другом отделении, Коля.»

Грабитель торопливо отрицательно помотал головой. Лидия Львовна удивленно приподняла бровь: «Ты искал не деньги? Что же тогда? Письмо? Зачем оно тебе?»

«Из-за марок. Мне нужны марки,» – открыл, наконец, рот грабитель.

«Марки? Господи, почему же ты просто не попросил? Мне они и не нужны вовсе.»

Коля задумался. В самом деле, почему не попросил? Лидия Львовна тоже.

«Извини, голубчик, оставить это просто так я не могу. Тебе придется пойти со мной,» – решительно заявила женщина.

За прошедшие дни Лидия Львовна основательно изучила вопрос и была, как говорится, «в теме». Теперь она знала, как фамилия участкового и где он помещается, и намеревалась отвести туда пойманного на месте преступления мальчишку. Незачем вызывать наряд в детский сад, пугая малышей и их родителей, и порождая городские сплетни.

Коле мысль о сопротивлении и в голову не пришла. Он сжимал в руке заветный конверт и ни о чем другом не думал.

***

Симпатия, возникшая между ними в день знакомства, законам логики не поддавалась и выглядела в глазах Лидии Львовны даже несколько неприлично, хотя никакого сексуального подтекста не носила.

Мальчик – участковый, несмотря на должность, звание и напускную серьезность, годился ей в сыновья. Выслушав ее рассказ о происшествии, он неожиданно спросил: «Этот конверт, он Вам очень нужен, Лидия Львовна?»

«Нет. Совсем нет. Но дело ведь вовсе не в конверте с марками, а в том, что он залез в мою сумку,» – возразила заведующая детским садом.

«Поверьте мне на слово, Лидия Львовна, дело именно в конверте с марками. И этот юный бандит не успокоится, пока его не получит,» – заверил ее Алексей. – «У него это что-то вроде мании, идеи-фикс. Он уже не первый раз здесь по этому поводу».

Коля Закавыкин, угрюмо насупившись, всем своим видом подтверждал его слова.

«Ничего не понимаю. Ведь Коля – хороший мальчик. И семья у него такая положительная. Уж кого-кого, но его в плохом не заподозришь.»

«Отдайте ему конверт, а?» – неожиданно попросил участковый. – «И не пишите заявление на этого дурня. У него уже второе происшествие за неделю, если дать делу ход, пацан загремит в колонию.»

«Ну ладно. Вам виднее,» – с недоверием согласилась Лидия Львовна.

Коля бережно вложил конверт между страниц учебника, вежливо попрощался, надел шапку и вышел. Его миссия была выполнена.

«Я попробую объяснить. Не думаю, что Вы поймете. Но все же. Народ вокруг точно с ума сошел. У меня таких Николаев по десятку в день. И каждый со своей придурью. Филиал дурдома какой-то,» – в сердцах ругнулся участковый.

«Как раз я Вас очень хорошо понимаю. И про филиал дурдома тоже верно. У меня каждый день перед глазами почти две сотни детей и их родителей. Мне казалось, только я одна это замечаю. Слава Богу, нет! Значит, и вы тоже видите?»

«Ну да. Так или иначе, все они милиции не минуют. Знали бы Вы, сколько я бумаги за последние недели исписал. Тонны просто. Уже рука отваливается,» – признался Алексей и красноречиво вздохнул. – «Вы заходите, если что, Лидия Львовна. Если что серьезное. А ежели этот оболтус что-нибудь выкинет, то знайте – ему нужны только марки. Он на них конкретно повернут.»