Вторая модель

– Силы противника, – повторила Наша. – Их же братья по расе… С трудом верится, что они вправду бомбили и жгли друг друга… по сути, самих себя.

– Ну что ж, как бы там ни было, теперь с этим покончено. Повсюду, кроме того самого места, где мы с вами сейчас стоим. Для всех, кроме вот этого, одного-единственного орудия, бдительно стерегущего небо, в любую минуту готового выпустить на волю смерть. И так будет, пока оно не выйдет из строя само по себе.

– Да, только мы с тобой до этого не доживем, – с горечью добавила Наша.

– Наверное, когда-то таких орудий здесь были сотни, – пробормотал Дорл, – а местные жители привыкли видеть вокруг пушки, оружие, военную форму. Привыкли и, вероятно, считали все это вполне естественным, такой же частью повседневной жизни, как сон и еда. Таким же общественным институтом, как церковь и государство. Мужчины, учившиеся сражаться, командовать армиями, получали самую обычную профессию, всеми чтимую, уважаемую…

Танс, медленно подойдя ближе, окинул громаду орудия близоруким взглядом.

– Довольно сложная конструкция, вы не находите? Все эти направляющие, трубки… а здесь, по-моему, нечто вроде телескопического прицела.

Едва палец его перчатки коснулся длинной трубки, орудие вздрогнуло, качнуло книзу укоротившимся, втянутым внутрь стволом.

– Не двигайся! – вскричал Дорл.

Все трое подобрались, в ужасе замерли без движения. Ствол развернулся к ним, на миг завис над их головами, с жужжанием, с негромким лязгом опустился еще ниже… но вдруг шум механизмов стих, и орудие тоже замерло, будто скованное льдом.

Танс глуповато заулыбался под прозрачным забралом шлема.

– Должно быть, я невзначай коснулся пальцем линз. Впредь буду осторожнее.

Поднявшись на круглое основание поворотного лафета, он не без опаски обошел орудие и скрылся из виду.

– Куда его понесло? – раздраженно буркнула Наша. – Чего доброго, погубит нас всех.

– Танс, немедля вернись! – крикнул Дорл. – Что за фокусы?

– Минутку…

Археолог надолго умолк и наконец выступил из-за орудия.

– Похоже, я кое-что нашел. Идите сюда, поглядите.

– Что там?

– Ты, Дорл, сказал, что это орудие предназначалось для отражения вражеских атак. Кажется, я знаю, отчего враг не должен был сюда проникнуть.

Сбитые с толку, его товарищи вопросительно подняли брови.

– Кажется, я нашел то, что этому орудию надлежит охранять. Давайте ко мне, помогите.

– Ладно, идем, – резко ответил Дорл, ухватив Нашу за руку и потянув за собой. – Посмотрим, что он там отыскал. Я ожидал чего-нибудь в этом роде с той самой минуты, как обнаружил, что пушка…

– В каком еще роде? – спросила Наша, рывком высвобождая руку. – О чем ты? Такое впечатление, будто ты заранее знаешь, что он нашел.

– Так и есть, – с улыбкой подтвердил Дорл. – Помнишь легенду, имеющуюся у всех народов, миф о спрятанных в пещере сокровищах и о драконе, об исполинском змее, стерегущем их, охраняющем от любых посягательств?

– Помню, – кивнула Наша. – И что?

Дорл указал на орудие.

– Это и есть дракон, – пояснил он. – Идем.

Втроем они кое-как ухитрились поднять стальную крышку люка и отодвинуть ее в сторону. К концу этой операции Дорл взмок от пота с ног до головы.

– Ну, и? Стоило оно того? – проворчал он, заглянув в зияющий темный проем под ногами. – Хотя, может, и стоило…

Наша, щелкнув кнопкой ручного фонарика, направила луч на лестницу, ведущую вниз. Ступени ее устилал толстый слой пыли и мусора. В конце пролета виднелась стальная дверь.

– Идемте, скорее! – в восторге воскликнул Танс и двинулся к двери.

Дорл с Нашей проводили товарища напряженными взглядами. Спустившись, Танс с надеждой потянул дверь на себя, но безуспешно.

– Помогите!

– Ну хорошо.

Оба с опаской спустились к нему, и Дорл осмотрел дверь сверху донизу. Да, заперта накрепко. Имелась на ней и надпись, однако прочесть ее Дорл не сумел.

– И что дальше? – спросила Наша.

Дорл высвободил из кобуры лучемет.

– Посторонитесь. Ничего другого мне в голову не приходит.

С этим он нажал на кнопку выключателя. Вскоре нижняя часть двери замерцала, раскалившись докрасна, створка начала оседать. Тогда Дорл выключил лучемет.

– Пожалуй, теперь пройдем. Давайте попробуем.

Разобрать дверь удалось без труда. В несколько минут ее по частям оттащили в сторонку, сложили обломки на нижней ступеньке и, освещая дорогу фонариком, переступили порог.

За дверью оказалось сводчатое подземелье. Повсюду, на всем вокруг лежал слой пыли в несколько дюймов толщиной. Вдоль стен рядами стояли дощатые ящики, огромные коробки, свертки, тюки, контейнеры. Охваченный любопытством, Танс с блеском в глазах заозирался по сторонам.

– Что же все это такое? – бормотал он. – Надо полагать, что-либо весьма ценное.

Подняв с пола округлый, плоский, как барабан, контейнер, археолог снял с него крышку. Изнутри на пол вывалился тугой рулон черной, глянцевой ленты. Подхватив ее, Танс поднес ленту поближе к лучу фонарика.

– Вы только посмотрите!

Товарищи подошли к нему.

– Картинки, – сказала Наша. – Крохотные картинки.

– Очевидно, какие-то фильмы, – рассудил Танс, спрятав ленту в контейнер и направив луч света в глубину подземелья. – И видите, таких «барабанов» здесь сотни! И эти ящики!.. Давайте откроем один.

Дорл уже подцепил край доски. От времени дерево рассохлось, иструхлявело, и оторвать пару досок не составило никакого труда.

Находка оказалась картиной: портретом юного, красивого собой мальчика в синем наряде, приветливо улыбаясь, взирающего на зрителей. Казалось, он вот-вот оживет, вот-вот шагнет к разведчикам навстречу лучу ручного фонарика. То был один из них – один из исчезнувшей расы, расы, обрекшей себя на погибель.

Долгое время все трое, ни слова не говоря, любовались портретом. Наконец Дорл приладил доски на место.

– Значит, во всех этих ящиках – тоже картины, а в «барабанах» фильмы, – задумчиво проговорила Наша. – А что в тех коробках?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Дело Пола ("Paul’s Case") – рассказ из первого авторского сборника Уиллы Кэсер. Большая блондинка ("Big Blonde") – рассказ Дороти Паркер. То и другое считается классикой американской литературы XX века. (Здесь и далее – примечания переводчика).

2

Ленни Брюс – весьма популярный в 1950–960-х гг. американский эстрадный комик, социальный критик, сатирик; благодаря смелости суждений – в буквальном смысле слова культовая фигура тех лет.

3

Цитата из стихотворения Уильяма Карлоса Уильямса "К Элси": (в русском переводе – "Чистый продукт Америки"), пер. П. Вегина.

4

Родман Эдвард Серлинг – американский сценарист, драматург и телепродюсер, в 1950-х – один из самых известных, востребованных сценаристов на телевидении.

5

Рубен Люциус Голдберг – американский карикатурист, скульптор, писатель, инженер и изобретатель, более всего известен серией карикатур, изображающих т. н. «машины Руба Голдберга», крайне сложные и громоздкие устройства для выполнения простейших задач (например, огромная машина, занимающая целую комнату и служащая для перемещения ложки от тарелки до рта).

6

Перевод Н. Б. Гафуровой.

7

[Stability]. Написан в 1947 г. или ранее. Первая публикация в 1987 г.

8

[Roog]. Написан в ноябре 1951 г. «Fantasy & Science Fiction», февраль 1953 г. (первое произведение, удостоенное гонорара).

Впервые продав рассказ, ты первым делом звонишь лучшему другу и хвастаешься. Едва разобравшись, в чем дело, друг бросает трубку, а ты сидишь в недоумении, пока до тебя не доходит, что он тоже пытается продавать рассказы, но пока ни единого сбыть не смог. Такая реакция, знаете ли, отрезвляет. Но после, когда домой приходит жена, ты хвастаешь успехом перед ней, и она отнюдь не бросает трубку – наоборот, радуется, гордится тобой. В то время, как мне удалось продать «Рууга» Энтони Бучеру, в «Фэнтези энд Сайенс Фикшн», я по полдня заправлял магазинчиком грампластинок, а по полдня писал, но если кто спрашивал, чем я Я писатель! Дело было в Беркли – в 1951 году. занимаюсь, неизменно отвечал: – Писателями были все вокруг, только никто ни разу не продал ни строчки. Сказать откровенно, подавляющее большинство моих знакомых полагали, будто отправлять рассказ в какие-то там журналы пошло и унизительно: ты его написал, прочел друзьям вслух, а после о нем все дружно забудут, и дело с концом. Так тогда было принято в Беркли. Еще одной заковыкой, мешавшей повергнуть всех вокруг в благоговейный восторг, был тот факт, что рассказ мой – не литературный рассказик, напечатанный в крохотном малоизвестном журнале, а рассказ научно-фантастический. Научную фантастику в Беркли тогда не читал никто, кроме А горстки ее фанатов, крайне странных ребят, жутко похожих на ожившие овощи. – что же с вашими серьезными произведениями? – спрашивали знакомые. Однако у меня сложилось стойкое впечатление, что «Рууг» – рассказ очень даже серьезный. В нем говорилось о страхе, о преданности, о неведомой тайной угрозе и о добросердечном создании, не способном рассказать об этой угрозе тем, кого любит всем сердцем. Какая, скажите на милость, тема может быть серьезнее? Однако под серьезным говорящие чаще всего подразумевали нечто значительное, почтенное, а НФ к такому не относилась по определению. Не одну неделю после продажи «Рууга» ежился я от стыда, осознав, сколь серьезно нарушил неписаный Кодекс Чести, продав рассказ, да не просто рассказ, а научно-фантастический! В довершение всех этих бед я начал тешиться заблуждениями, будто стану зарабатывать писательством на жизнь. Вбил себе в голову, что вполне смогу уволиться из магазина грампластинок, купить пишущую машинку получше и писать целыми днями – и при этом аккуратно вносить платежи за дом. Ну, а как только всерьез начинаешь так думать, за тобой приезжают и увозят известно куда – причем исключительно для твоей же пользы. А после, когда выписывают как излечившегося, от подобных фантазий не остается даже следа, и ты снова идешь работать – в магазин грампластинок, в супермаркет, в чистильщики обуви, нужное подчеркнуть. Видите ли, в чем штука: быть писателем – это… Ну вот как в тот раз, когда я спросил одного из друзей, чем он думает Уйду в пираты, – и при этом отнюдь не заняться, окончив колледж, а он ответил: – шутил. Ну, а продать «Рууга» мне удалось благодаря Тони Бучеру, объяснившему, каким образом следует изменить первоначальную версию. Без его помощи торговать бы мне пластинками до сих пор. Серьезно. В то время Тони вел небольшую студию литературного мастерства, помещавшуюся в гостиной его дома в Беркли. Там он зачитывал наши рассказы вслух, и мы ясно видели – нет, не только что они отвратительны, но и как это можно исправить. В простых объяснениях, почему твоя писанина никуда не годна, Тони смысла не видел – он помогал нам превращать писанину в искусство. Уж Тони-то знал, как делается хороший текст, и за науку брал с человека (прикиньте!) доллар в неделю. Один доллар! Нет, если в этом мире и был хоть один хороший человек, то это он, Энтони Бучер. Мы вправду любили его всей душой. А раз в неделю собирались поиграть в покер. Покер, опера и литература для Тони были в равной мере важны. Как мне его не хватает! Однажды ночью, еще в 1974-м, мне приснилось, будто я перешел в потусторонний мир, гляжу, а там меня дожидается Тони… Как вспомню этот сон – слезы на глаза наворачиваются. Гляжу: вот он, только превратился зачем-то в Тигра Тони из той рекламы овсяных хлопьев для завтрака, а видеть меня рад так, что словами не описать, и я сам рад не меньше… Увы, это был только сон. Тони Бучера с нами больше нет, но я благодаря ему все еще писатель и всякий раз, как сажусь за новый роман или рассказ, вспоминаю этого человека. Наверное, именно он научил меня писать из любви, не из амбиций, а подобный урок не помешает в любом занятии, сколько бы ни было их на свете. Этот крохотный рассказ, «Рууг», написан в память о настоящем псе, на сегодняшний день, как и Тони, оставившем этот мир. Звали пса Снупером, и к своей работе он относился не менее серьезно, чем я к своей. Работа его, очевидно, заключалась в том, чтобы зорко стеречь пищу, хранящуюся в хозяйском мусорном баке, от всякого, кому вздумается на нее польститься. Трудился Снупер в искреннем заблуждении, будто отбросами хозяева весьма и весьма дорожат. Еще бы: они каждый день выносят из дома бумажные пакеты со всевозможными вкусностями, аккуратно укладывают их в прочный железный бак и накрепко закрывают его крышкой! К концу недели бак наполнялся доверху – и тут-то к воротам подкатывали на огромном грузовике сквернейшие, страшнейшие воплощения сил зла во всей Солнечной системе, чтобы похитить еду. В какой день недели ждать их, Снупер прекрасно знал: являлись они неизменно по пятницам. И вот, каждую пятницу, около пяти утра, он испускал первый лай. По нашим с женой соображениям, примерно в это время у изголовий постелей мусорщиков звонили будильники. Когда они выходили из дома, Снупер тоже это понимал, и даже не понимал – слышал. Он был единственным, кто знал обо всем: кроме него, творящегося безобразия не замечала ни одна живая душа. Должно быть, Снупер искренне полагал, что живет на планете умалишенных. И хозяева, и все прочие жители Беркли прекрасно слышали разъезжавших по улицам мусорщиков, но никто не удосуживался шевельнуть даже пальцем. Его гавканье еженедельно доводило меня до белого каления, однако завороженность логикой Снупера всякий раз пересиливала досаду, вызываемую его отчаянными стараниями поднять нас с постели. Как должен был выглядеть мир в глазах этого пса? Очевидно, он видел окружающее не так, как мы. У Снупера имелась своя – завершенная, целостная система взглядов, ничуть не похожая на нашу, однако с учетом фактов, лежащих в ее основе, вполне логичная. Проще говоря, в этом и заключена почти вся суть моей двадцатисемилетней карьеры профессионального писателя. По большей части все мое творчество есть череда попыток забраться в голову другого человека, другого живого существа и посмотреть вокруг его глазами, и чем сильнее этот человек либо существо отличается от нас, остальных, тем лучше. Начинаешь с его собственного сознания, а оттуда, изнутри, идешь наружу, рисуешь его мир. Разумеется, на самом деле его мир тебе не постичь, но, по-моему, правдоподобных догадок можно построить немало. С этого рассказа я начал развивать вот какую идею: всякое живое существо живет в мире, хоть чем-то да отличающемся от миров всех остальных, – и до сих пор полагаю, что это чистая правда. Ведь тот же Снупер искренне считал мусорщиков созданиями злыми, страшными, а значит, видел их совсем не такими, как мы, люди. Правда, с этой мыслью – что каждое живое существо видит мир не так, как прочие создания, – согласны далеко не все. Тони Бучеру очень хотелось показать «Рууга» одной известной, маститой составительнице антологий (назовем ее Дж. М.) и посмотреть, не сможет ли она подыскать для него применение. Ее ответ вогнал меня в ступор. «Мусорщики, – писала она, – выглядят совсем не так. Где же вы видели мусорщиков с головами, „болтающимися на тонких и дряблых шеях“? Кроме того, они вовсе не едят людей…» Дальше она перечислила еще не меньше двадцати ошибок, и все они так или иначе были связаны с созданными мной образами мусорщиков. В ответном письме я объяснил: да, вы совершенно правы, однако для пса… Ну хорошо, ладно, пес ошибается. Каюсь. Признаю. Пес слегка помешался на этой теме. Мы здесь имеем дело не просто с псом и его видением мусорщиков, но с ненормальным псом, тронувшимся на почве их еженедельных набегов на мусорный бак. С псом, доведенным до грани отчаяния. Именно это я и хотел передать. Более того: именно в этом и заключается вся соль рассказа: не в силах защитить хозяев от повторяющихся каждую неделю «грабежей», пес сходит с ума. А Рууги все понимают. Наслаждаются этим. Дразнят, мучают пса. Усугубляют его безумие. Поместить рассказ в свою антологию мисс Дж. М. отказалась, однако Тони напечатал его, и с тех пор он печатался еще не раз и не два – и, более того, недавно включен в хрестоматию для старших классов. Как-то раз я встречался со школьниками, которым он был задан, и все ребята прекрасно поняли, о чем речь. Что интересно, лучше всех ухватил суть рассказа ученик, лишенный зрения. Именно он с самого начала понял, что значит слово «Рууг», почувствовал всю глубину отчаяния, и бессильную ярость и горечь поражения, переживаемую псом снова и снова. Возможно, где-то между 1951-м и 1971-м мы все доросли до восприятия опасностей и трансформаций обыденного, которых прежде даже не замечали, – не знаю, судить не берусь. Но как бы там ни было, «Рууг», первое проданное мною произведение, писалось, можно сказать, с натуры: наблюдая страдания пса, я самую малость – не полностью, но, может быть, хоть немного – понял, что его губит, и мне захотелось высказаться от его имени. Вот оно, все перед вами. Да, Снупер не умел говорить, но я-то умею. И более того, могу все это записать, а записанное кто-нибудь напечатает, и рассказ мой прочтет немало людей. В этом и заключен весь смысл художественной литературы: писатель становится голосом тех, кто лишен голоса, если вы понимаете, о чем я. Нет, это не твой голос: ты всего-навсего автор; твоим голосом говорят те, кого обычно не слышат. Пусть пес по имени Снупер мертв, но пес из моего рассказа, Борис, жив до сих пор. Тони Бучер мертв тоже, а в свое время смерть постигнет и меня, и, увы, вас. Однако когда я в 1971-м, спустя ровно двадцать лет после того, как у меня купили этот рассказ, беседовал о «Рууге» со старшеклассниками, лай Снупера не смолкал, и его мука, его благородство и самоотверженность продолжали жить, чего он вполне заслуживал. Мой рассказ – дар ему, зверю, псу, больше не видящему, не слышащему и не лающему. Ведь он, черт побери, поступал совершенно правильно, пусть даже мисс Дж. М. этого не поняла. (Написано в 1978 г.). Сам я люблю этот рассказ всем сердцем и вряд ли сегодня пишу хоть сколько-нибудь лучше, чем тогда, в 1951-м, – разве что дольше. (1976 г.)

9

[The Little Movement]. «Fantasy & Science Fiction», ноябрь 1952 г. По информации библиографа Рэя Ловелла, это первый проданный в журнал, но не первый опубликованный рассказ Дика.

10

[Beyond Lies the Wub]. «Planet Stories», июль 1952 г. У рассказа есть условное продолжение – новелла «Не по обложке», 1968 г.

Мой первый рассказ, напечатанный в самом безвкусном, аляповатом из бульварных журналов на полках газетных киосков тех лет, в «Планет Сториз». Стоило мне принести четыре номера в магазин грампластинок, где я работал, один из покупателей в смятении уставился на меня и на них и спросил: – Фил, неужто ты читаешь эту белиберду? Пришлось признаваться, что не только читаю – пишу.

11

[The Gun]. «Planet Stories», сентябрь 1952 г.