Домби и сын

– Почтенный друтъ мой, – возразилъ майоръ, – конечно, втайнѣ поклоняется красотамъ природы; но человѣкъ, который по своему положенію поставленъ выше всѣхъ въ величайшемъ изъ городовъ вселенной…

– Всѣмъ извѣстно огромное вліяніе м-ра Домби, – сказала м-съ Скьютонъ.

М-ръ Домби призналъ дѣйствительность комплимента легкимъ наклоненіемъ головы. Молодая леди обратила на него глаза и встрѣтилась съ его взоромъ.

– Вы здѣсь живёте? – спросилъ м-ръ Домби, обращаясь къ м-съ Грэйнджеръ.

– Нѣтъ. Мы были во многихъ мѣстахъ. Въ Гаррогетѣ, въ Скарборо и во всемъ Девонширѣ. Мы вездѣ останавливались на нѣсколько дней. Мама любитъ перемѣны.

– A Эдиѳь, конечно, не любитъ перемѣнъ, – съ колкостью замѣтила м-съ Скьютонъ.

– Не думаю, чтобы ѣздить по такимъ мѣстамъ значило любить перемѣны, – съ величайшимъ хладнокровіемъ отвѣчала молодая леди.

– На меня клевещутъ, господа, – замѣтила м-съ Скьютонъ съ глубокимъ вздохомъ, – къ одной перемѣнѣ стремится мое сердце, но… увы! обстоятельства не позволяютъ ею наслаждаться. Свѣтъ и люди безотвязны съ своими требованіями. Но уединенная жизнь, но созерцаніе – вотъ мой… какъ бишь это называется?

– Рай, хотите вы сказать, мама, такъ и говорите, пожалуйста, иначе не поймутъ.

– Ты знаешь, милая Эдиѳь, – возразила м-съ Скьютонъ, – съ этими варварскими именами я всегда завишу отъ тебя. Увѣряю васъ, м-ръ Домби, природа создала меня яркадской пастушкой, a люди забросили въ самый вихрь мірской суеты. Коровы – страсть моя. Да, жить среди полей и лѣсовъ дремучихъ или удалиться въ Швейцарію, на какую-нибудь ферму, окружить себя коровами и фарфоромъ – вотъ гдѣ истинное блаженсгво.

Мрь Домби, по сцѣпленію идей, припомнилъ знаменитаго быка,[13] Авторъ намекаетъ на извѣстную иъ англійской литературѣ оду "Mad dul and China shop", гдѣ герой пресы, бѣшеный быкъ, ворвавшись въ фарфоровую лавку, перебилъ и перековеркалъ все, уничтоживъ такимъ образомъ скромные замыслы торговца. Прим. перев. забѣжавшаго ошибкой въ фарфоровый магазинъ, но, сохраняя неизмѣнно важный видъ, объявилъ съ своей стороны, что природа доставляетъ великія наслажденія.

– Но чего нѣтъ y меня, – продолжала м-съ Скьютонъ, слегка ущипнувъ себя за горло, – такъ это сердца.

Пожилая леди вовсе безъ умысла высказала ужасную истину.

– Чего недостаетъ для моего общества, – продолжала она, – такъ это откровенности, простоты, свободнаго изліянія мыслей и чувствъ Мы страшно неестественны.

– Точно мы неестественны.

– Словомъ, – продолжала м-съ Скьютонъ, – натура нужна мнѣ, натура, очаровательная вездѣ и во всемъ.

– Натура приглашаетъ насъ впередъ, мама, если вы готовы, – съ нетерпѣніемъ возразила молодая леди, вздернувъ прекрасныя губки.

При этомъ намекѣ, долговязый пажъ, смотрѣвшій разиня ротъ на новыхъ знакомцевъ, вдрутъ исчезъ за спинкой креселъ, какъ будто провалился сквозь землю.

– Погодите, Витерсъ! – сказала м-съ Скьютонъ, когда кресла пришли въ движеніе. При этомъ воззваніи къ пажу, она сохранила такое достоинство, съ какимъ въ былыя времена обращалась къ кучеру въ щегольскомъ парикѣ и шелковыхъ чулкахъ. – Гдѣ ты остановился чудовище?

Майоръ остановился въ Королевскомъ отелѣ вмѣстѣ съ пріятелемъ своимъ Домби.

– Можешь заходить къ намъ по вечерамъ, если не будешь шалуномъ, – лепетала м-съ Скьютонъ. – Если м-ръ Домби почтитъ насъ своимъ посѣщеніемъ, мы будемъ очень рады. Ступайте, Витерсъ!

М-ръ Домби поклонился. Майоръ поспѣшилъ прижать къ синимъ губамъ кончики пальцевъ, покоившихся à la Клеопатра на ручкѣ креселъ. Пожилая леди почтила ихъ граціозной улыбкой и дѣвическимъ движеніемъ руки, a младшая дама слегка и небрежно кивнула головой, сколько позволяло приличіе.

Морщинистое наштукатуренное лицо семидесятилѣтней старухи, бросавшей на прощанье умильные взоры, и гордый взглядъ молодой красавицы, стройной и прямой, какъ полевая лилія, возбудили въ майорѣ и м-рѣ Домби такое невольное любопытство, что они оба въ одну минуту обернулись назадъ, чтобы еще разъ взглянуть на интересныхъ знакомокъ. Долговязый пажъ, перегнувшись въ три погибели, трудился изо всѣхъ силъ за спинкой креселъ, взбираясь на небольшой холмъ, шляпка Клеопатры, какъ и прежде, развѣвалась на воздухѣ; красавица, какъ и прежде, выступала гордой павой, выражая въ своей изящной фигурѣ, съ ногъ до головы, величавое презрѣніе ко всѣмъ и ко всему на свѣтѣ.

– Вотъ что, сударь мой, – сказалъ майоръ, взявши подъ руку своего пріятеля, – будь Джозефъ Багстокъ немного помоложе, эта женщина превратилась бы въ м-съ Багстокъ, ей Богу, я бы предпочелъ ее всѣмъ красавицамъ на свѣтѣ. Не правда ли: она великолѣпна!

– Вы думаете о дочери? – спросилъ м-ръ Домби.

– A развѣ я чурбанъ, чтобы думать о матери? – возразилъ майоръ.

– Однако-жъ вы ухаживали за матерью.

– Старинныя шашни, охъ, чертовски старинныя! Надо же польстить старухѣ.

– Ея обращеніе обличаетъ, кажется, даму высшаго круга, – замѣтилъ Домби.

– Еще бы! – воскликнулъ майоръ, пріостанавливаясь вдругъ и вытаращивъ глаза на своего друга. – Ея высокопревосходительство м-съ Скьютонъ, родная сестра покойнаго лорда Феникса и тетка нынѣшняго лорда этой фамиліи. Она не богата, пожалуй, даже бѣдна, потому что живетъ на свое приданое; но кровь ея, сударь мой, кровь, – гласилъ майоръ Багстокъ, насильно увлекая товарища, какъ будто вдругъ въ немъ забушевала его собственная кровь.

– A молодую лэди, кажется, вы называли м-съ Грэйнджеръ? – спросилъ м-ръ Домбипослѣ короткой паузы.

– Эдиѳь Скьютонъ на восемнадцатомъ году вышла замужъ за Грэйнджера, – началъ майоръ, останавливаясь опять и втыкая палку въ песокъ, какъ будто такой маневръ могъ оживить его воспоминанія. – Грэйнджеръ былъ тогда полковникомъ нашего полка, прекраснымъ мужчиной сорока одного года. Онъ умеръ черезъ полтора года послѣ свадьбы.

– Давно это было? – спросилъ м-ръ Домби.

– Да теперь, я думаю, этой красавицѣ еще нѣтъ тридцати лѣтъ! – отвѣчалъ майоръ, прищуривая глаза и перебрасывая палку на лѣвое плечо. – Да, сэръ, Эдиѳь Грэйнджеръ – звѣзда первой величины. Не такъ ли, Домби?

– Были y нихъ дѣти?

– Былъ одинъ сынъ…

Пасмурное облако набѣжало на лицо м-ра Домби, и глаза его опустились въ землю.

– Да и тотъ утонулъ, – продолжалъ майоръ, – на пятомъ году отъ рожденія.

– Право? – воскликнулъ м-ръ Домби, поднимая голову.

– Няньку угораздило зачѣмъ-то посадить ребенка на краю лодки, a онъ и бултыхъ въ воду. Это ужъ оконченная и забытая исторія, a Эдиѳь Грэйнджеръ, первостатейная вдова, непремѣнно превратилась бы въ м-съ Багстокъ, если бы старикашка былъ немного помоложе и побогаче.

– Разумѣется, въ томъ случаѣ, когда бы съ ея стороны не было препятствій? – холодно замѣтилъ м-ръ Домби.

Майоръ страшно заморгалъ своими раковыми глазами и захохоталъ, какъ Мефистофель.

– Джозефъ Багстокъ, скажу я вамъ, не привыкъ къ препятствіямъ такого рода. Нѣтъ, Домби, нѣтъ, вамъ, я вижу, не понять старикашки Джоза. A и то сказать, Эдиѳь могла бы выйти замужъ двадцать разъ, если бы не была такъ горда, такъ чертовски горда, сэръ.

Это обстоятельство, казалось, не уронило красавицу въ глазахъ м-ра Домби.

– Впрочемъ, гордость есть свойство высокой души, вамъ это извѣстно лучше моего. Вы сами чертовски горды, Домби, и за это то именно уважаетъ васъ Джозефъ Багстокъ.

Это, со стороны майора, была невольная дань хвалы, вынужденная обстоятельствами и стремительнымъ потокомъ разговора. Кончивъ рѣчь объ этомъ предметѣ, онъ такъ же невольно обратился къ воспоминаніямъ былыхъ лѣтъ и разсказалъ множество анекдотовъ, изъ которыхъ ясно значилось, что Джозефа Багстока въ старинные годы боготворили самыя блистательныя женщины обоихъ полушарій.

Черезъ день м-ръ Домби и майоръ встрѣтили ея высокопревосходительстзо м-съ Скьютонъ съ дочерью въ залѣ минеральныхъ водъ, потомъ на другой день они столкнулись на гуляньи тамъ же, гдѣ и въ первый разъ. Встрѣтившись такимъ образомъ три или четыре раза, они уже изъ одной учтивости должны были сдѣлать имъ визитъ. М-ръ Домби самъ собою никакъ бы не рѣшился идти къ почтеннымъ дамамъ, но на предложеніе майора отвѣчалъ, что готовъ сопровождать его съ большимъ удовольствіемъ. Туземецъ передъ обѣдомъ отправился съ порученіемъ свидѣтельствовать отъ имени майора и м-ра Домби глубочайшее почтеніе, вмѣстѣ съ извѣстіемъ, что они имѣютъ намѣреніе нынче вечеромъ явиться лично, если достопочтенныя леди благоволять принять ихъ. Въ отвѣтъ была принесена раздушеная записка, надписанная рукою м-съ Скьютонъ на имя майора Багстока. Отвѣтъ былъ лаконическій:

"Ты, неуклюжій, гадкій медвѣдь, – писала м-съ Скьютонъ, – и не заслуживаешь ни милости, ни пощады. Однако-жъ я прощаю тебя, съ условіемъ, если не будешь шалить. – Послѣднія три слова были подчеркнуты. – Можешь придти. Эдиѳь и я кланяемся м-ру Домби".

Ея высокопревосходительство м-съ Скьютонъ и дочь ея м-съ Грэйнджеръ занимали въ Лемингтонѣ довольно приличную и дорогую квартиру, но уже слишкомъ тѣсную и сжатую, такъ что, отходя на покой, ея в-пр. должна была класть ноги на окошко, a голову въ каминь, между тѣмъ какъ горничная ея в-пр. помѣщалась въ такомъ крохотномъ чуланчикѣ, отгороженномъ отъ гостиной, что она принуждена была вползать и выползать оттуда, какъ хорошенькая змѣйка. Витерсъ, долговязый пажъ, спалъ на дворѣ, подъ черепицами сосѣдней сливочной лавки, a кресла, бывшія вѣчнымъ камнемъ для этого молодого Сизифа, проводили ночь въ сараѣ подъ навѣсомъ, гдѣ на ослиной телѣгѣ засѣдали куры, высиживая цыплятъ и неся свѣжія яйца для той же лавки.

М-ръ Домби и майоръ нашли м-съ Скьютонъ въ воздушномъ нарядѣ, возлежащую на софѣ, обложенную подушками, точь-въ-точь, какъ Клеопатра, – далеко однако-жъ не шекспировская, – на которую время не оказываетъ разрушительнаго вліянія. Взбираясь по лѣстницѣ, гости слышали звуки арфы, умолкнувшей при входѣ ихъ въ гостиную. Эдиѳь оказалась теперь еще величественнѣе, прекраснѣе и надменнѣе. Довольно характеристическая черта, что красота въ этой леди обнаруживалась сама собою и даже противъ ея воли. М-съ Грэйнджеръ знала, что она прекрасна, – иначе и быть не могло, – но въ гордости своей она, казалось, презирала свою красоту. Быть можетъ, она считала слишкомъ ничтожною и недостойною себя дань удивленія, возбуждаемую этими прелестями и, быть можетъ, вслѣдствіе тонкаго разсчета, она надѣялась этимъ способомъ еще болѣе возвысить могущественное вліяніе на чувствительныя сердца.

– Надѣюсь, м-съ Грейнджеръ, – сказалъ м-ръ Домби, подходя къ гордой красавицѣ, – не мы причиной, что вы перестали играть?

– Вы? конечно нѣтъ.

– Отчего-жъ ты не продолжаешь, милая Эдиѳь? – спросила Клеопатра.

– Вздумалось – начала, вздумалось – и кончила. Кажется, я могу имѣть свои фантазіи.

Равнодушіе и гордый взглядъ, сопровождавшій эти слова, совершенно согласовались съ безпечностью, съ какой пробѣжали ея пальцы по струнамъ арфы. Затѣмъ она отступила на нѣсколько шаговъ.

– Знаете ли, м-ръ Домби, – заговорила мать, играя вѣеромъ, – y насъ съ Эдиѳью доходитъ иногда чуть не до ссоры по поводу этихъ холодныхъ приличій, которыя наблюдаются въ разныхъ мелочахъ?

– Однако-жъ все-таки мы не ссоримся, мама, – сказала Эдиѳъ.

– Конечно, милая! Фи, фи, какъ это можно! – воскликнула мать, дѣлая слабое покушеніе дотронуться вѣеромъ до плеча дочери. – Отчего мы не болѣе натуральны? Боже мой! Со всѣми этими стремленіями, изліяніями сердца, со всѣми высокими побужденіями, которыя насаждены въ нашихъ душахъ, и которыя дѣлаютъ насъ столь очаровательными, отчего мы не болѣе натуральны?

– Правда, – сказалъ м-ръ Домби, – совершенная правда.

– A мы могли бы быть натуральными, если бы захотѣли! – воскликнула м-съ Скыотонъ.

– Конечно, – сказалъ м-ръ Домби.

– Позвольте съ вами поспорить, сударыня, – сказалъ майоръ. – Иное дѣло, если бы міръ населенъ былъ такими откровенными добряками, какъ ващъ покорнѣйшій слуга; тогда натуральность была бы y мѣста.

– Замолчи, негодный! – проговорила м-съ Скьютонъ.

– Клеопатра повелѣваетъ, – отвѣчалъ майоръ, цѣлуя ея руку, – и Антоній Багстокъ повинуется.

– Нѣтъ въ тебѣ ни чувствительности, ни симпатіи, безстыдное созданіе! – воскликнула м-съ Скьютонъ, слегка ударяя майора вѣеромъ, чтобы заставить его замолчать. – A что и жизнь безъ симпатическаго влеченія сердецъ, безъ магнетическаго стремленія душъ, проникнутыхъ уваженіемъ одна къ другой? Какъ холодна была бы наша земля безъ живительныхъ лучей солнца, и какъ мертва была бы наша жизнь безъ симпатическихъ увлеченій! О, если бы весь міръ составлялъ одно сердце!.. какъ бы я любила его?… Слышишь ли ты, лукавая тварь?

Майоръ объявилъ, что тогда весь міръ принадлежалъ бы Клеопатрѣ безъ раздѣла, a это было бы слишкомъ обидно для другихъ. Клеопатра напомнила, что терпѣть не можетъ лести, и что она принуждена будетъ прогнать его домой, если онъ не станетъ держать на привязи неугомоннаго языка.

Въ это время долговязый Витерсъ началъ разносить чай. М-ръ Домби подошелъ къ молодой леди.

– Кажется, здѣсь не слишкомъ большое общество? – заговорилъ онъ, принимая джентльменскую позу.

– Очень небольшое. Мы почти ни съ кѣмъ незнакомы.

– Да и не съ кѣмъ знакомиться, – замѣтила м-съ Скьютонъ. – Порядочныхъ людей здѣсь вовсе нѣтъ.

– То есть, людей съ чувствительными сердцами? Такъ ли мама?

– Эдиѳь, какъ видите, смѣется надо мной, – проговорила мать, слегка качая головой. – Негодная шалунья!

– Вы бывали здѣсь и прежде? – спросилъ м-ръ Домби молодую лэди.

– Очень часто. Впрочемъ, мы, кажется, вездѣ перебывали.

– Прекрасная страна!

– Да, говорятъ.

– Твой кузенъ Фениксъ, Эдиѳь, бредитъ этими мѣстами, – проговорила мать, небрежно облокачиваясь на подушки.

Дочь граціозно повернула головкой и нахмурила брови, какъ будто хотѣла показать, что лордъ Фениксъ такого рода человѣкъ, о которомъ она думаетъ менѣе всего на свѣтѣ. Потомъ взоры ея снова обратились къ мру Домби.

– Всѣ эти мѣста, признаюсь вамъ, мнѣ ужасно наскучили.

– Неудивительно, если эти прекрасныя произведенія – вашей кисти, – отвѣчалъ м-ръ Домби, бросивъ взглядъ на дюжину акварельныхъ ландшафтовъ, представлявшихъ окрестности Лемингтона. Рисунки въ безпорядкѣ были разбросаны по столу.

М-съ Грэйнджеръ, не отвѣчая ничего, гордо сѣла на стулъ.

– Такъ это произведенія вашей кисти? – спросилъ м-ръ Домби.

– Да.

– И вы также играете и поете? это мнѣ извѣстно.

– Да.

На эти вопросы м-съ Грэйнджеръ отвѣчала съ крайней неохотой и съ тѣмъ замѣчательнымъ видомъ пренебреженія, который составлялъ характеристическую черту ея красоты. Впрочемъ, она въ совершенствѣ владѣла собой и отнюдь не была въ затрудненіи. Она не избѣгала и разговора, потому что ея лицо постоянно было обращено на м-ра Домби, даже когда онъ молчалъ.

– У васъ, по крайней мѣрѣ, много средствъ противъ скуки, – сказалъ м-ръ Домби.

– Вы знаете ихъ всѣ теперь, и другихъ y меня нѣтъ.

– Прекрасныя средства! Могу ли въ нихъ убѣдиться? – сказалъ м-ръ Домби съ торжественной любезностью, подходя къ арфѣ и положивъ на столъ одинъ изъ рисунковъ, которымъ онъ любовался.

– Очень можете, если вамъ угодно.

И сказавъ это, она вышла изъ комнаты, бросивъ на мать одинъ изъ тѣхъ выразительныхъ взглядовъ, всеобъемлющее значеніе которыхъ не можетъ быть объяснено цѣлою сотнею томовъ.

Между тѣмъ майоръ, вполнѣ прощенный предметомъ своей страсти, пододвинулъ къ Клеопатрѣ маленькій столикъ и усѣлся играть съ нею въ пикетъ. М-ръ Домби, не понимая игры, смотрѣлъ на нихъ для собственнаго назиданія, дожидаясь возвращенія Эдиѳи и вмѣстѣ удивляясь, зачѣмъ она ушла.

– Вы хотите слушать музыку, м-ръ Домби? – спросила Клеопатра.

– М-съ Грэйнджеръ такъ добра, что обѣщала доставить мнѣ это наслажденіе.

– О, это очень хорошо. Вамъ ходить, майоръ.

– Нѣтъ, вы еще не покрыли.

– Такъ вы очень любите музыку, м-ръ Домби?

– Я въ восторгѣ отъ нея.

– Это значитъ, натура съ избыткомъ надѣлила васъ изящнымъ чувствомъ, – отвѣчала Клеопатра, бросая на столъ трефоваго валета. – О, какъ много тайнъ имѣетъ натура. Если бы я рѣшилась когда прекратить свое земное существованіе, то единственно для того, чтобы разгадать эти тайны, сокрытыя отъ насъ мракомъ вѣчности. Вамъ ходить, майоръ!

Майоръ бросилъ карту. М-ръ Домби, не обращая теперь ни малѣйшаго вниманія на игру, начиналъ безпокоиться, отчего такъ долго не возвращается прекрасная леди.

Накоиецъ, она пришла, сѣла за арфу, и м-ръ Домби, ставъ подлѣ, приготовился слушать. Онъ не понималъ музыки и не зналъ, какую пьесу она играла; но эти звуки напоминали ему почти забытую мелодію, услаждавшую послѣдніе дни его сына въ борьбѣ съ предсмертными страданіями.

Зоркій глазъ Клеопатры, обращенный, казалось, только на карты, слѣдилъ по всѣмъ направленіямъ комнаты, особенно впиваясь въ безмолвнаго слушателя, недвижно стоявшаго подлѣ очаровательной артистки.

Кончивъ пьесу, гордая красавица встала, слегка кивнула на комплименты м-ра Домби и безъ малѣйшей паузы сѣла за фортепьяно.

Эдиѳь Грэйнджеръ! какую угодно, только не эту, ради Бога, не эту пѣсню! Эдиѳь Грэйнджеръ, ты прекрасна, голосъ твой великолѣпенъ, игра блистательна, но не эту пѣсню, которую отверженная дочь пѣла для умирающаго брата!

Ho м-ръ Домби не узнаетъ этой аріи, a еслибъ и узналъ, какой напѣвъ дочери могъ бы растрогать огрубѣлое сердце чудовищнаго отца! Спи, одннокая Флоренса, спи, и да будутъ спокойны твои сновидѣнія. Горизонтъ омрачается, облака густѣютъ, сбираются тучи, и гроза уже виситъ надъ твоею головою.

Глава XXII

Мистеръ Каркеръ старшій управляетъ конторой

Приказчикъ Каркеръ сидитъ за письменнымъ столомъ, ровный и гладкій, какъ всегда, распечатываетъ письма, читаетъ, дѣлаетъ отмѣтки и разсылаетъ резолюціи въ департаменты конторы для приведенія въ исполненіе. Писемъ цѣлыя груды, и y м-ра Каркера много дѣла. Онъ раскладываетъ ихъ въ разныя пачки, беретъ одни, бросаетъ другія, читаетъ, перечитываетъ, хмуритъ брови, закусываетъ губы, снова вникаетъ въ содержаніе, стараясь постигнуть настоящій смыслъ каждой фразы, каждаго слова.

Словомъ, м-ръ Каркеръ въ этомъ положеніи очень похожъ на картежнаго игрока, и всякій, посмотрѣвъ на него, занятаго такимъ образомъ, непремѣнно пришелъ бы къ этому странному сравненію. Онъ ведетъ игру обдуманно и осторожно, подмѣчая всѣ слабыя и сильныя стороны своихъ противниковъ. Онъ знаетъ всѣ ходы, предвидитъ всѣ послѣдствія, разсчитываетъ всѣ случайности, пользуется всякой ошибкой и никогда не ошибается самъ.

Письма были на разныхъ языкахъ, но м-ръ Каркеръ прочитываетъ всѣ. Если бы въ конторѣ Домби и Сына нашлась бумага, которой онъ не можетъ прочитать, это бы значило, что въ колодѣ не достаетъ одной карты. Онъ пожираетъ рукопись глазами и быстро дѣлаетъ соображенія, объясняя одно письмо другимъ и переходя къ отдаленнымъ слѣдствіямъ отъ ближайшихъ основаній, какъ искусный игрокъ, который съ перваго выхода совершенно постигъ методъ своего противника. И сидитъ онъ одинъ за этой игрой, освѣщенный солнцемъ, которое бросаетъ на него косвенные лучи чрезъ потолочное окно.

Хотя въ инстинктѣ кошачьей или тигровой породы не открыто ничего, обличающаго умѣнье играть въ карты, за всѣмъ тѣмъ м-ръ Каркеръ, грѣющійся, такимъ образомь, на солнцѣ за своимъ столомъ, съ ногъ до головы похожъ былъ на кошку. Его волосы и бакенбарды, безцвѣтные всегда и особенно теперь, когда на нихъ падалъ яркій солнечный лучъ, имѣли удивительное сходство съ тигровою шерстью; a судя по его длиннымъ ногтямъ, тщательно срѣзаннымъ и заостреннымъ, масляному языку, острымъ зубамъ, плутовскимъ глазамъ, лукавымъ движеніямъ можно было причислить его прямо и рѣшительно къ породѣ домашнихъ кошекъ. При врожденномъ отвращеніи къ малѣйшему пятнышку, онъ вглядывался по временамъ въ пылинки, освѣщенныя въ воздухѣ лучемъ свѣта, тщательно сметалъ ихъ съ рукава или манишки и, терпѣливо засѣдая за своей работой, казалось, каждую минуту готовъ былъ броситься за мышью, если бы она вдругъ мелькнула въ какомъ-нибудь углу.

Наконецъ, всѣ письма разобраны и разсортированы, кромѣ одного особенно важнаго, которое онъ отложилъ въ сторону. Заперевъ секретныя бумаги въ ящикъ, м-ръ Каркеръ позвонилъ, и на этотъ призывъ явился его братъ.

– Развѣ я тебя спрашивалъ?

– Разсыльный вышелъ, a послѣ него моя очередь.

– Твоя очередь! – бормоталъ приказчикъ, – это мнѣ очень пріятно, особенно теперь.

Онъ съ презрѣніемъ отвернулся отъ брата.

– Мнѣ бы не хотѣлось безпокоить тебя, Джемсъ, – робко проговорилъ Каркеръ младшій, – но…

– Ты хочешь сказать что-нибудь? Я зналъ это. Ну?

Не измѣняя положенія, не поднимая глазъ на брата, м-ръ Каркеръ продолжалъ вертѣть бумагу въ рукахъ.

– Что-жъ ты не говоришь? – повторилъ онъ рѣзко.

– Меня очень безпокоитъ участь бѣдной Гэрріетъ.

– Это что еще? Я не знаю никакой Гэрріетъ.

– Бѣдняжка очень измѣнилась, и ея здоровье ослабѣло.

– Она измѣнилась давнымъ-давно, и мнѣ нѣтъ надобности о ней говорить.

– Если бы ты согласился меня выслушать…

– Къ чему мнѣ слушать тебя, братъ мой Джонъ? – возразилъ приказчикъ, дѣлая особое удареніе ыа послѣднихъ словахъ, произнесенныхъ саркастическимъ тономъ. – Гэрріетъ Каркеръ, говорю тебѣ, давнымъ-давно сдѣлала выборъ между двумя братьями, и раскаиваться теперь было бы поздно.

– Она и не раскаивается. Ты не хочешь понять меня, братъ. Малѣйшій намекъ на что-нибудь въ этомъ родѣ былъ бы съ моей стороны черною неблагодарностью. Повѣрь, Джемсъ, ея самопожертвованіе столько же огорчаетъ меня, какъ и тебя.

– Какъ и меня?

– То есть, я столько же огорченъ ея выборомъ, сколько ты сердитъ на него.

– Сердитъ?

– Или сколько ты имъ недоволенъ. Прибери самъ приличное выраженіе. Ты понимаешь мою мысль и знаешь, что я не имѣю намѣренія обижать тебя.

– Всѣ твои поступки – обида для меня, – возразилъ приказчикъ, бросивъ на него гнѣвный взглядъ, за которымъ тотчасъ же послѣдовала язвительная улыбка. – Не угодно ли вамъ унести эти бумаги. Я занятъ.

Вѣжливый тонъ еще сильнѣе выражалъ скрытую злость. Младшій братъ, опустивъ голову, пошелъ изъ комнаты, но на порогѣ остановился опять.

– Когда Гэрріетъ, – сказалъ онъ, – упрашивала тебя за меня при первомъ обнаруженіи твоего справедливаго негодованія, когда она покинула тебя, Джемсъ, чтобы слѣдовать за своимъ погибшимъ братомъ, y котораго во всемъ свѣтѣ не оставалось никого, кромѣ ея, она была молода и прекрасна. Если бы ты согласился взглянуть на нее теперь, я почти увѣренъ, она пробудила бы въ тебѣ удивленіе и состраданіе.

Приказчикъ опустилъ голову и оскалилъ зубы.

– Въ тѣ дни, – продолжалъ братъ, – мы оба думали, что она, молодая и прекрасная, выйдетъ замужъ и будетъ счастлива. О, если бы ты зналъ, съ какимъ самоотверженіемъ отказалась она отъ этихъ надеждъ, съ какою твердостью пошла она по избранному пути, никогда не оглядываясь назадъ! Братъ, ты не можешь сказать, что ея имя чуждо для твоего слуха!

– Вотъ какъ! Это замѣчательно. Ты меня изумляешь.

– Могу я продолжать? – кротко спросилъ Джонъ Каркеръ.

– Сдѣлай одолженіе, – отвѣчалъ братъ съ язвительной улыбкой. – А, впрочемъ, не лучше ли тебѣ идти своей дорогой?

Джонъ Каркеръ вздохнулъ и тихонько поплелся къ дверямъ. Голосъ брата остановилъ его на порогѣ.

– Если она, какъ ты говоришь, твердо идетъ по пути, ею избранному, скажи ей, что я съ такою же твердостью иду по своей дорогѣ. Скажи ей, что рѣшенія мои неизмѣнны, и моя грудь, твердая, какъ мраморъ, неспособна оборачиваться назадъ.

– Я ничего ей не скажу. Мы никогда не говоримъ о тебѣ. Только разъ въ годъ, въ день твоего рожденія, Гэрріетъ вспоминаетъ твое имя и желаетъ тебѣ счастья. Больше никогда мы не говоримъ о тебѣ.

– Въ такомъ случаѣ потрудись съ этими словами обратиться къ себѣ самому, и пусть они будутъ для тебя урокомъ, что я менѣе всего расположенъ толковать съ тобой о предметѣ, который до меня не касается. Замѣть это хорошенько однажды навсегда. Я не знаю никакой Гэрріетъ Каркеръ. Такой женщины нѣтъ на свѣтѣ. У тебя есть сестра, и ты можешь любоваться ею, сколько хочешь. У меня не было и нѣтъ сестры.

Сказавъ это, м-ръ Каркеръ съ язвительной улыбкой указалъ на двери и отвернулся. По выходѣ брата онъ взялъ письмо, лежавшее на конторкѣ, сломалъ печать и съ величайшимъ вниманіемъ принялся за чтеніе.

Письмо было отъ м-ра Домби, изъ Лемингтона. М-ръ Каркеръ, быстро пробѣжавшій всѣ другія бумаги, читалъ теперь съ большой медленностью, останавливаясь на каждой фразѣ, взвѣшивая каждое слово. М-ръ Домби писалъ, между прочимъ:

"Путешествіе, сверхъ ожиданія, доставило мнѣ много наслажденій, и я не расположенъ назначать срока для своего возвращенія. Было бы недурно, Каркеръ, если бы вы потрудились сами пріѣхать въ Леминтонъ и лично извѣстить меня о ходѣ нашихъ дѣлъ…" Особенно замѣчателенъ былъ постскриптъ: "Забылъ сказать о молодомъ Гэѣ. Если "Сынъ и Наслѣдникъ" не отправился и стоитъ еще въ докахъ, назначьте въ Барбадосъ другого мальчгіка, a Гэя удержите въ лондонской конторѣ. Я еще не рѣшился, что изъ него сдѣлать".