После секса жизни нет

– За женщин, которые учатся говорить, – добавила Ася.

– За куни без комментариев, – буркнула Ольга.

– За тела, которым не надо больше себя оправдывать, – закончила Катя.

И это был не просто смех. Это была революция. В каждой клетке. Без лозунгов. Но с освобождением.

Глава 3. Что общего у кунилингуса и демократии.

Они пили уже третий бокал, и кухня всё больше напоминала вечернюю кафедру женского факультета жизни.

Юля лежала, положив голову на плечо Аси. Катя листала новости, не читая. Ольга рылась в холодильнике в поисках чего-то «похуже, чтобы стало лучше».

– Вы когда-нибудь… – начала Юля, – чувствовали, что тело вроде как не ваше?

Ольга подняла глаза.

– В смысле – в процессе? Или по жизни?

– Ну, не буквально. А вот так: вроде ты в нём, а будто оно – проект. Который надо обосновать. Защитить. Постоянно сдавать на зачёт: ухоженность, отклик, возбуждение, отзывчивость.

Катя хмыкнула.

– Добро пожаловать в общество представлений. Где тело – это не ты. Это твой профиль. В жизни и в голове мужчины.

– А ты когда-нибудь хотела… – спросила Ася, – ну, просто захотеть. Без повода. Без стимула. Без «он написал». Без вина.

Катя отложила телефон. В глазах – что-то едва уловимое.

– Да. Недавно. Просто сидела. Пила чай. Смотрела в окно. И вдруг – не в кого-то. А в себе. Что-то включилось. Непривычное. Тёплое. Я даже подумала: «Боже, я могу хотеть… не чтобы кто-то меня выбрал. А просто – хотеть».

Юля улыбнулась.

– Это и есть свобода. Когда ты – субъект, а не реакция на чужое действие.

– А я не умею хотеть, – сказала Ольга, резко, как диагноз. – Я умею выгонять. Молчать. Ставить границы. Но не знаю, как просить. Как сказать: «Погладь меня. Просто погладь». Без иронии. Без паники.

Ася встала. Подошла. Обняла её.

– Я могу. Сейчас. Просто так. Без подтекста. Потому что я – за контакт. Без сценария.

Ольга не пошевелилась. Но не оттолкнула.

– Я… даже не помню, когда меня трогали без цели. Просто так. Не чтобы завести. Не чтобы удержать. А просто… как будто я живая.

Катя тихо встала, налила всем ещё вина.

– Можем сегодня просто лечь. На полу. Под пледом. И не говорить. Не оправдываться. Не строить из себя кого-то. А просто быть. Со своими руками. Теплом. Своим. Без эротики. Но с чувствами.

Юля кивнула.

– Это ведь тоже близость. Не секс. Не поцелуй. А быть рядом – и не бояться, что это что-то значит. Потому что – это уже значит.

Ася вытащила из сумки свечу. Зажгла.

– Тогда пусть это будет наша мини-ритуальная ночь. Для себя. Без фильтров. Без белья. Без голода за признание.

Они расстелили плед. Легли.

Кто-то уткнулся в плечо. Кто-то держал за пальцы.

Тела соприкасались. Без цели. Без логики.

И впервые за долгое время это не было ничьей ролью.

Это было – право быть собой.

Утро пахло кофе, вином со вчера и уютным беспорядком – разбросанные подушки, плед на полу, одинокий носок Аси, который остался у окна, как знак: «мы были здесь».

Катя проснулась раньше всех. Это было нормально. Она всегда просыпалась раньше, даже когда никому не обещала бодрость.

На кухне она включила чайник, подлила себе остатки вина и села – в майке, с заколотыми волосами и тишиной внутри, которая редко бывала доброй.

Телефон вибрировал.

Сообщение. От Артёма.

Просто: "Ты всё ещё читаешь рассвет, или у тебя теперь кто-то делает это за тебя?"

Катя посмотрела на экран. Долго.

Не потому что не знала, что ответить. А потому что не знала, можно ли вообще отвечать.

Он был тем самым – почти. Почти был. Почти остался. Почти мог бы быть.

Но всё время был на грани: не враг, не любовь, не друг. Просто… человек, с которым время становилось зыбким, опасным.

Они не встречались. Они существовали параллельно. Пересекались мыслями, письмами, фразами, которые были «слишком», но не «вовремя».

Катя не рассказала о нём никому. Ни подругам. Ни психотерапевту. Ни себе – вслух.

***

Ася зашла первой. В пушистом свитере и с тостом в зубах.

– Ты уже на ногах? Впереди планеты?

Катя кивнула.

– Снилось, как я убегаю. Без вещей. В ночной сорочке. Через поле.

– Прямо Чехов. Или реклама женской свободы. С музыкой и ветром.

Ольга и Юля подтянулись за кофе.

Юля была мягкая, теплая, будто всё утро гладила себя изнутри.

Ольга – уже в пиджаке. Потому что «даже утро должно бояться моей резкости».

Катя не сразу сказала. Но взгляд – выдавал. И Ася заметила.

– Что?

– Мне написал один человек.

Пауза.

– Который был. Но не был. Ну… почти был.

– А, – кивнула Ольга. – У каждой есть такой. Почти. Призрак. Инстинкт.

– Он написал красиво. Но я боюсь, что если отвечу – всё рухнет. Или я.

Юля присела рядом.

– А если не ответишь – останешься в коробке. Не из страха. А из гордости. Она ведь тоже бывает тюрьмой.

Катя покачала головой.

– Я привыкла быть разумной. Планировать чувства. А с ним… всё смещается. Я не знаю, как говорить с ним. Потому что он видит не только мою броню. Он – как будто заглядывает за неё. И это не «ухаживания». Это будто… вызов.

Ася наливала чай.

– А может, это как раз и есть признак. Что человек – не для красивого флирта, а для настоящего столкновения. Где не играешь – а существуешь.

Ольга вздохнула.

– Ну так и скажи ему. Прямо. «Ты – угроза. Я – готова. Или нет. Но знаю, что чувствую». Всё. Без Бодрийяра.

Катя взяла телефон. Написала:

"Я всё ещё читаю рассвет. Но теперь я не боюсь, что кто-то может прочесть меня."

Отправила.

Без точки.

Потому что это не конец.

Это – дыхание.

***

Они сидели рядом. Четыре женщины. С открытыми экранами, чашками, мыслями.

– Знаете, – сказала Катя, глядя в окно. – Мы всё боимся, что нас тронут слишком сильно. Что мы потеряем контроль. Но, может, только тогда и рождается что-то настоящее?

А Юля ответила:

– Когда тебя трогают – ты боишься. Когда тебя чувствуют – ты уже не одна.

У Аси дрожали пальцы. Рука держала телефон, как будто он был включён в систему жизнеобеспечения – и отзыв, который она только что прочитала, был диагнозом.

– Читай вслух, – сказала Катя. – Мы не кусаем. Кроме Ольги.

Ольга жевала морковную палочку с выражением «лучше бы это была сигарета».

Ася глубоко вдохнула.

– «Текст хрупкий. Местами гениальный. Местами – прячется. Автор боится собственной силы. Ирония – как щит. Но щит не всегда нужен. Иногда нужно просто стоять без доспехов». Подписано: Критик. Театр.doc.

Молчание. Не неловкое. А узнающее.

Юля тихо переспросила:

– «Боится собственной силы»? Это про тебя?

– Да, – кивнула Ася. – Потому что если я напишу всё по-настоящему…

Если я уберу маски, отступления, «шутка-шутка» – тогда это уже не пьеса. Это я. Голая. Без костюма. И если не примут – это отвержение не текста. Это отвержение меня.

Катя наклонилась вперёд.

– Но разве в этом и не суть искусства? Не быть гениальной – а быть уязвимой. Чтобы кто-то увидел – и сказал: «Чёрт. Это я. Это про меня. Спасибо, что сказала».

Ольга поставила чашку.

– Слушай, я врач. Если бы я боялась, что мои пациенты отвергнут меня за прямоту – я бы просто раздавала витаминку и говорила «всё наладится».

А я говорю: «Вам жопа. Но мы справимся».

И знаешь, они не бегут. Они благодарят.

Ася улыбнулась.

– Сравнение с гинекологией – это так… воодушевляюще.

Юля обняла её.

– Ася. То, что ты пишешь – уже сильно. А страх – это не враг. Это сигнал, что ты идёшь глубже. В настоящую ты.

– Я иногда думаю, – прошептала Ася, – что если я перестану быть «ироничной и лёгкой», то останется просто тревожная и усталая девочка. И кто её полюбит?

Катя мягко коснулась её плеча.

– Мы. Уже. Любим.

Потому что ты – не фасад. А голос. Нерв. Душа.

И если кто-то не захочет это видеть – пусть ищет комедию в TikTok.

Ольга встала.

– Предлагаю ритуал. Мы выпишем на бумажках, чего боимся – в себе. И сожжём. Символично. По-театральному. С драмой.

Юля схватила ручку.

– Я пишу: «Я боюсь быть скучной, когда не страдаю».

Катя: «Я боюсь хотеть кого-то, кто тоже меня захочет. Потому что тогда мне нечем будет оправдываться».

Ольга: «Я боюсь, что без цинизма я просто ранимая тётка с аллергией на жизнь».

Ася: «Я боюсь, что всё, что я пишу – это плач, замаскированный под пьесу».

Они сложили бумажки.

Зажгли свечу.

Подожгли – по очереди.

Пепел осел в чашке. Вместо вина.

И Ася сказала:

– Я всё равно напишу. Новую. Без щита. С нервом.

Юля подняла тост:

– За честность. Даже если она не идеальна.

Катя добавила:

– За пьесы, где мы не «про баб». А про человека.

Ольга закончила:

– И за то, что критика – это не приговор. Это костёр. Пусть горит. Мы – согреемся.

Кафе было тем же. Но они – другими.

Официантка всё так же зевала за стойкой, музыка звучала, как будто играла с прошлого раза, а плющ всё так же пытался проникнуть внутрь, будто хотел услышать, что там, у этих странных женщин, происходит.

Катя заказала американо. Юля – чай с чабрецом. Ольга потребовала «что-нибудь, что пахнет свободой или хотя бы неразбавленным виски». Ася просто сказала: «Принесите мне чашку настоящего. В любом виде».

– Помните, как мы здесь обсуждали Петра-философа? – усмехнулась Юля. – А я всерьёз тогда думала, что он и есть «мой уровень».

– А он оказался уровнем архетипической чуши, – вставила Ольга.

– А я тогда боялась, что если никого нет, значит, я не существую, – продолжила Юля. – А теперь понимаю – я есть. Даже когда тишина. Даже когда никто не пишет.

Катя кивнула.

– Я всю жизнь была «за» кого-то. За клиента. За подругу. За справедливость. А теперь я впервые думаю: «А за кого я сама в себе голосую?»

Ася смотрела в окно.

– А я всё время боялась быть скучной. Не яркой. Без «вау». А теперь хочу быть – настоящей. Даже если без света. Даже если с пятнами. Даже если уязвимой.

Ольга подняла бокал с коктейлем, который пах как «попробуй меня и станешь феминисткой».

– Я голосую за своё право быть трудной. Резкой. Молчащей. Нежной. Всё это я. И я не должна быть удобной, чтобы быть любимой.

Молчание. Приятное. Как платок на плечо. Как печенье, о котором забыли – но оно оказалось именно тем, чего не хватало.

Юля достала блокнот.

Открыла страницу.

И сказала:

– Знаете, если бы жизнь была бюллетенем, я бы не ставила галочку «за него» или «против неё».

Я бы вписала своё имя. Своей рукой.

И поставила галочку: «За себя. За ту, которая не боится жить, даже если ещё не всё поняла».

Катя наклонилась к ней.

– Это и есть демократия. Не когда тебя выбирают. А когда ты выбираешь себя – каждый день. Без референдума.

Ольга хмыкнула.

– За кунилингус и свободу выбора.

Ася засмеялась:

– И пусть новая пьеса будет про это. Не про женщин в кризисе. А про женщин в моменте выбора.

Юля подняла чашку.

– За нас. За тех, кто не ждёт, когда её выберут. А учится выбирать себя. Без инструкций. Без смайликов. Без «а вдруг».

Глава 4. Умер бывший – наконец-то повод напиться.

Он умер. Просто – исчез с карты жизни, не хлопнув дверью, не бросив финальную реплику. Без агонии. Без поэтики. Без «извини за всё».

Как будто снова пропустил её день рождения, только в этот раз – навсегда.

Ольга смотрела в экран телефона, не моргая. Сообщение пришло в 16:03. Ровно. Как судебная повестка. Без точки, но с окончательностью.

«Привет. Это Таня, бывшая Саши. Он умер. Завтра похороны».

Никаких «держись», никаких «это случилось неожиданно», даже эмодзи не удосужились отправить. Смерть без приправы. Глоток воды после валидола – и всё.

Катя стояла рядом, пролистывая контракт на ноутбуке, и, заметив, как губы Ольги перестали двигаться, аккуратно взяла телефон из её руки.

– Кто такая Таня? – с прищуром спросила она.

Ольга провела ладонью по лицу, словно счищая чужое имя с кожи.

– Его предыдущая. До меня. Эдакая… пробная версия. Теперь мы, выходит, вдовы друг друга.

Повисла тишина. Плотная, как вечер без фонаря. В ней были отголоски всех «зачем», на которые давно нет ответов.

Юля, не сказав ни слова, налила Ольге бокал. Красное. С насыщенным послевкусием. То, что подходит к новостям о смерти – и бывших, и чувств.

Ася, как всегда, тянулась к действию. Она молча пододвинула к Ольге салфетку. И в этом простом движении было что-то интимное, как если бы можно было стереть не слёзы – их не было, – а сам факт: умер. Вот так. Без предупреждения. Без разрешения.

– Ты… хочешь пойти? – осторожно спросила Ася.

Ольга фыркнула. Звук – как удар подошвы о гравий. Сухой. Колючий.

– Что, прийти к гробу и сказать: «А я же говорила»? Не мой стиль.

Юля поставила бокал на стол с мягким стуком.

– Нет. Ты должна пойти, чтобы закрыть дверь. Тихо. По-настоящему. Даже если уже и не хочешь туда возвращаться.

Ольга на секунду прикрыла глаза. Словно пыталась услышать себя. Внутри было глухо. Как в палате, где уже отключили аппараты.

***

Штаб: экстренная сессия

– У нас в уставе не прописан пункт «что делать, если бывший умер», – Катя щёлкнула ручкой и оглядела комнату, как нотариус на экзистенциальной консультации.

– Пропишем, – уверенно отозвалась Ася. – Разработаем ритуал. Без пафоса, но с идентичностью. Женский пост-мортем, если хотите.

Юля раскладывала мешочки с травами – будто собиралась изгнать смерть из пространства с помощью аромата чабреца и сарказма.

– Это шалфей. Это – душица. А это – авторская смесь «Новая Луна». Мой гуру с Гоа говорит, она очищает карму от бывших и грибницы.

– У меня шампунь и нож, – отозвалась Ольга из угла. – Шампунь – потому что я не собиралась нюхать кладбище с грязной головой. Нож – на случай, если понадобится перерезать траурную ленту. Или кому-то штаны.

Катя посмотрела на неё со своей юриспруденческой серьёзностью:

– Ты точно хочешь туда идти?

Ольга прищурилась. Тон стал врачебно-холодным.

– Я хочу убедиться, что он точно мёртв. Знаешь, как легко спутать клиническую смерть с отсутствием мозговой активности? В его случае – особенно.

***

Похороны

На кладбище пахло замёрзшей землёй, сожжённой прошлогодней травой и чем-то мокрым, как утренние воспоминания. День был ноябрьский: не зима, но и не жизнь.

Толпа – словно кастинг в клип Земфиры. Много чёрного. Много молчания. Немного вины.

Дети вертелись, не понимая, зачем они здесь. Женщины – бывшие, будущие, вероятные – стояли отдельно, как сноски на полях одной и той же истории.

Ольга стояла в стороне. Сигарета – прямая, как нерв. Помада – алое знамя. Пальто – словно доспех.

Она не плакала. Она дымилась.

Подошла Таня. Лицо тонкое, как абзац в некрологе. Голос тихий, как шёпот в архиве.

– Спасибо, что пришла.

– Я пришла посмотреть, как заканчиваются ошибки, – без тени иронии ответила Ольга.

– Мы обе были его книгами, – сказала Таня. – Он нас читал. Через строку. Без контекста.

– Он нас вырвал, когда становилось скучно, – хмыкнула Ольга. – Как страницы с записями на полях. Те, которые стыдно перечитывать в новой семье.

Позади стояла Юля. Неподвижная, как молитва.

Катя – прямая, сдержанная, будто защищает дело о правах живых среди мёртвых.

Ася фотографировала: траву, черепицу, руки. Снимала не лица – память.

– Это не для сторис, – прошептала она. – Это для сердца. Искусство – это документ боли.

Ольга не сразу открыла ноутбук. После кладбища всё казалось слишком громким: экран, клавиши, даже курсор – как молот по виску.

Ей просто хотелось лечь. Обернуться пледом. Исчезнуть, не умирая. Но что-то заставило её всё же проверить почту.

Может, привычка врача. Проверить всё. Даже когда уже – поздно.

Письмо было в спаме.

Тема: «Однажды ты это прочтёшь. Надеюсь, уже без ярости».

От: sashasasha@что-то.было. Дата: семь дней назад. До.

Она открыла.

«Оль.

Я не хочу просить прощения. Это было бы трусостью. Ты заслуживаешь не покаянного текста, а взрослого признания.

Мы оба были неправы. Только я – громко. А ты – тихо. Я рубил, ты молчала. Я играл, ты спасала.

Мне часто казалось, что ты сильнее. Что тебя нельзя сломать. Я даже завидовал. И, наверное, поэтому старался доказать, что ты – не сверх. Что ты можешь тоже быть уязвима. И я добился. Только потом понял: ломать кого-то, чтобы доказать, что он не бог – не делает тебя человеком.

Я не знал, как быть с тобой. Ты – будто рентген. Всё видишь. Даже то, что я пытался спрятать от себя.

Я испугался. И ушёл. Не потому что не любил. А потому что понял: ты – правда. А я не был готов жить без лжи.

Сейчас не знаю, зачем пишу. Не уверен, что ты прочтёшь. Но если вдруг…

Если вдруг в тебе останется что-то обо мне – пусть это будет не злоба. А память о тех ночах, где ты была рядом. Даже когда мне казалось, что весь мир – враг.

Ты была моей крепостью. Я – не стал твоим плечом.

Прости, если можешь.

Или не прощай. Главное – не закрой сердце насовсем. Оно тебе ещё пригодится. С».

Ольга перечитала. Раз. Два. Три.

Сердце не колотилось. Просто… немного дрожали пальцы. Не от боли. От того, что всё это могло бы случиться при жизни.

Но не случилось.

***

Штаб был тихим. Вино никто не наливал. На столе стояли чай, остывшие круассаны и свеча, которую никто не зажигал.

– Он написал, – сказала Ольга.

– Когда? – спросила Юля.

– За неделю до. Письмо. Не просьба. Не исповедь. Просто… взрослый текст. Там было всё, что я хотела услышать. Но уже – не от живого. И не вслух.

Катя подошла.

– Ты злишься?

– Нет, – прошептала Ольга. – Я… пустая.

Потому что я так долго ждала его слов.

И когда они пришли – мне уже некуда их складывать.

Я закрыла ящик. А ключ выбросила.

Ася погладила её по руке.

– Может, и не надо хранить.

Просто… пусть письмо будет. Как лист в дневнике. Без ответа.

Он ушёл. Но ты – ещё здесь.

С письмом. С собой. С нами.

Ольга кивнула.

– Я не знаю, прощаю ли я его. Но я точно – больше не злюсь на себя.

За то, что была. За то, что осталась. За то, что пережила.

Бар назывался «Землетрясение». И в этот вечер – оправдывал.

Шум, коктейли, неоновый свет, музыка в стиле «танцуй, пока не вспомнишь, кто ты».

Катя заказала джин. Ольга – текилу. Ася – что-то розовое и взрывное, как её платье.

Юля просто сказала:

– Мне что-нибудь без трагедии. Или с лимоном.

– За тех, кто ушёл и не вернулся, – сказала Катя.

– И слава богу, – добавила Ольга.

– И за нас, которые не ушли от себя, – заключила Юля.

***

К третьему коктейлю они танцевали.

Катя двигалась точно, как будто даже в танце вела дело.

Ася – будто репетировала финал мюзикла.

Ольга – танцевала так, будто раздавала пощёчины прошлому каждым движением бёдер.

Юля… Юля сначала стояла.

Смотрела.

Слушала.

Как тело отзывается на музыку, на людей, на воздух.

А потом – пошла. Внутрь. В ритм.

И именно в этот момент он подошёл.

Простой. Высокий. В футболке без надписей. С глазами «я не знаю, как танцевать, но очень хочу быть рядом».

– Ты красивая, когда не думаешь, – сказал он.

Она рассмеялась.

– Я почти всегда думаю. Это профдеформация.

– А можно – просто быть? Не отвечать. Не анализировать. Не угадывать. Просто… быть?

Юля вдруг ощутила, что давно никто не предлагал ей покой. Все просили – анализ, совет, плечо.

А этот – просто взгляд. И пауза.

Они не поцеловались. Они просто стояли.

Под светом. Под басами. Под небом, которое никто не замечал.

И Юля вдруг подумала:

«Я не обязана быть функцией. Я могу быть ощущением. И мне это подходит».

***

За столом:

– Ты флиртовала! – с восторгом сказала Ася.

– Я – дышала, – поправила Юля. – И он – не мешал. И этого хватило.

Катя усмехнулась:

– Иногда лучший контакт – тот, где тебя не трогают. Просто… разрешают быть.

Ольга постучала бокалом:

– Тост.

– За кого? – спросила Юля.

Ольга сказала:

– За то, что мы сегодня не вспоминали их. А жили – себя.

Пледы. Пицца. Подушки. Лампа, которая светит как полусон.

Вино – не пьяное. Уже почти молитвенное.

Они лежали, облокотившись друг о друга, как каркас одной большой, усталой женщины, у которой в груди – всё: смех, смерть, страх и… место.

– Я раньше думала, – сказала Юля, – что умру, когда сердце остановится.

А потом поняла: смерть начинается раньше. Когда перестаёшь ждать. Хочешь – но без желания. Дышишь – но без вдоха.

Катя выдохнула.

– Я знаю. Я давно живу по плану. Дела. Клиенты. Обыски. Суд. А в душе – только тишина. Не покой. А отложенный звонок.