скачать книгу бесплатно
Ещё Сергей Петрович узнал от Лилечки, что женой Кувшинникова была Мальвина Кузнецова; да-да, та самая Мальвина Кузнецова, с которой Сергей Петрович когда-то танцевал в общежитии. Ещё Сергей Петрович узнал от Лилечки, что Кувшинников приехал на открытие бассейна уже изрядно пьяным, и что Мальвина сама сказала Лилечке о муже: «Эта свинья уже умудрилась где-то назюзюкаться…»; от себя Лилечка прибавила, что когда Кувшинников полез в воду, Мальвина «взяла да и уехала домой» и, может быть, «даже и до сих пор ничего не знает, что случилось с её мужем».
При этих словах Сергей Петрович вспомнил о чёрной сверкающей лаком машине, которая чуть было не сбила его, когда он шёл по скользкой, обледенелой дороге к автобусной остановке.
Сергей Петрович не без любопытства узнал и то, что скорая помощь отвезла и Любу и Кувшинникова в городскую больницу, и то, что на голову Кувшинникова наложили двенадцать швов и то, что Люба пришла в себя, и чувствует себя весьма неплохо.
Когда же Сергей Петрович (он иногда и сам удивлялся своей наивности) спросил Лиличку, отчего же она так расстроена, если и Люба и Кувшинников живы, Лилечка посмотрела на мужа такими выразительными глазами, что сам Сергей Петрович устыдился своего вопроса, ещё не успев сообразить, чего же ему следует стыдиться. Лилечка тут же принялась объяснять Сергею Петровичу, что из-за «этого ЧП» её завтра же непременно снимут с должности, что ей уже даже намекнули на вопиющие нарушения правил техники безопасности, да ещё и на то, что, возможно, это был не несчастный случай, а попытка самоубийства школьницы, а поэтому этого дела так просто не замнут. Лилечка снова разревелась и рассказала ещё и том, что на банкет после соревнований, а соревнования, несмотря ни на что, прошли до конца, и даже удались, не пришли ни главный прокурор города, ни начальник милиции, да и все остальные вскоре улизнули, сославшись на дела…
Сергей Петрович захотел было успокоить Лиличку, сказать, что с должности её не снимут, тем более что Люба не утонула и что с ней всё в порядке, хотел сказать и ещё что-нибудь хорошее, но передумал и пошёл спать.
Всю ночь он пролежал в своём спальном мешке в коридоре, думая о том, что случилось вчера. А вчера с ним случилось вот что: после урока, когда все школьницы уже вышли из класса, а сам Сергей Петрович заполнял классный журнал, Люба Довостребования подошла к нему и сказала:
– Сергей Петрович, я люблю вас!
– Довостребования, я оценил твой юмор… Я даже не побоюсь сказать, твой искромётный юмор… – ответил Сергей Петрович, не поднимая глаз на Любу.
– Вы мне не верите? – удивленно спросила Люба. – Я вас люблю с той самой минуты, когда я вас впервые увидела.
– Люба, не паясничай.
– Я не паясничаю… – упавшим голосом сказала Люба. – Вот увидите, Сергей Петрович, я заслужу вашу любовь!
После этих слов, Люба вдруг неожиданно быстро наклонилась и поцеловала руку Сергея Петровича. Сергей же Петрович так быстро отдёрнул от Любиных губ свою руку, словно его руку целовала не восьмиклассница, а жалила змея, вскочил и крикнул:
– Довостребования, вон из класса!
Сейчас же, ворочаясь в своём спальном мешке, Сергей Петрович и так и эдак рассматривал вчерашнюю сцену и всё думал о том, правильно ли он вчера поступил, и связана ли эта вчерашняя сцена со сценой сегодняшней, случившейся в бассейне. Он всё подыскивал для вчерашней Любы какие-то другие слова, и сейчас ему уже казалось, что если бы Люба ещё раз призналась ему в любви, он бы непременно сказал ей что-нибудь хорошее вместо того, что он сказал вчера.
13
Всё утро Сергей Петрович ждал, что вот-вот и он узнает, что Лилечку сняли с должности; в школе нашлось бы немало людей, кто с удовольствием принёс бы ему эту новость. Но никто эту новость ему не принёс, зато принесли другую: его вызывала к себе в кабинет директриса Анжелика Александровна.
Анжелика Александровна предложила Сергею Петровичу чаю, спросила, что он сам думает о том, что вчера случилось с Любой.
– Анжелика Александровна, – сказал Сергей Петрович, – я, конечно, виноват, но вчера у меня в бассейне так разболелась голова, что мне пришлось уйти немного раньше… И поэтому я, собственно, ничего и не знаю, что вчера случилось… Говорят, что Люба упала в бассейн… Это всё, что я знаю… Но, наверное, вы об этом и без меня знаете…
– Знаю, – сказала Анжелика Александровна. – Я знаю… Но я бы хотела узнать и ваше мнение… И чтобы это не было для вас секретом, я хочу, чтобы и вы знали, что я уже со многими об этом говорила… Ведь вы же понимаете, когда в школе такое происходит…
– Что происходит? – спросил Сергей Петрович.
– Вот и я хочу узнать, что… – улыбнулась Анжелика Александровна. – Сергей Петрович, вы не обижайтесь, но я хотела бы задать вам несколько вопросов… Может быть, даже несколько щекотливых вопросов…
– Пожалуйста, задавайте, Анжелика Александровна, – ответил Сергей Петрович.
– Сергей Петрович, скажите мне… я хочу быть откровенной с вами… скажите… между вами и Любой Довостребования не было каких-либо особых отношений? Ну… Вы меня понимаете?
– Нет, я вас не понимаю, – Сергей Петрович улыбнулся. – О каких это таких особых отношениях, Анжелика Александровна, вы говорите?
– Сергей Петрович, не обижайтесь… – улыбнулась ему в ответ Анжелика Александровна и вдруг покраснела. – Сергей Петрович, вы высокий, красивый мужчина, у вас есть жена, умная красивая женщина… А Люба, ну, как бы это сказать, Люба… Ну, вы сами понимаете, Сергей Петрович, что я хочу сказать… Мне, конечно, трудно представить, чтобы с вашей стороны были по отношению к Любе предприняты, так сказать, ну… Тем более что Люба ваша ученица… Тем более что и я вас давно уже знаю… Вы не подумайте, Сергей Петрович, я сама бы до такого никогда не додумалась… Но я знаю, что однажды в учительской вы сказали о Любе такие странные слова. Вы сказали, что у неё красивые серые глаза… Что в неё можно влюбиться только за эти её серые глаза… И что всё это вы сказали в присутствии самой Любы… Это правда?
– Анжелика Александровна, я могу даже сказать вам, кто вам это сказал – улыбнулся Сергей Петрович. – Это Полина Митрофановна и Мария Казимировна… И я не вижу в своих словах ничего странного.
– Сергей Петрович, сейчас не имеет значения, кто именно это мне сказал… И ещё мне сказали, что вы говорили что-то о последней капле крови, которую Люба должна будет отдать своему любимому человеку, за то, что он на ней женится. И то, что вы говорили об этой последней капле крови при Любе… Это тоже правда? И что сразу после этих ваших слов она потеряла сознание и упала на пол прямо в учительской? Это всё правда?
– Да, Анжелика Александровна, это всё правда… – рассмеялся Сергей Петрович. – Всё от первого до последнего слова правда… В своё оправдание я могу сказать только одно: я не знал, что в учительской за моей спиной стояла Люба, а вот Полина Митрофановна и Мария Казимировна знали об этом, но меня не остановили. А обморок Любы, насколько я знаю, случился не от моих слов, а от голода. Вы можете об этом спросить у нашей медсестры.
– А зачем вы всё это говорили в учительской, Сергей Петрович?
– Анжелика Александровна… Я это говорил, потому что хотел защитить Любу и ещё потому, что хотел досадить Полине Митрофановне и Марии Казимировне.
– А что же они такое вам сделали, что вы им решили досадить, Сергей Петрович?
– Они говорили, что Люба не совсем нормальна. Они почему-то решили, что замкнутость Любы – это ненормальность. А поэтому я и сказал, что у Любы очень красивые серые глаза. Вы меня понимаете? Я им сказал, что в её возрасте девочки часто бывают толстыми, а потом с годами меняются. И ещё я сказал им, что у неё обязательно будет семья, муж и дети, и что она ещё будет счастлива…
– А вы сами как думаете, Сергей Петрович, эти ваши слова Люба могла как-то так истолковать, что это подтолкнуло её на прыжок с вышки?
– Анжелика Александровна, я не совсем вас понимаю…
– Я хочу сказать, что вы своими словами дали ей надежду, а потом эту надежду у неё отобрали… Вы понимаете меня, Сергей Петрович?
– Я, Анжелика Александровна, Любе ничего не давал и ничего у неё не отнимал. А почему вы тогда не спрашиваете меня, не подавал ли я надежду Кувшинникову? И не отобрал ли я её у него назад? Ведь он, кажется, разбил себе в бассейне голову… Может, это он из-за каких-то моих слов её разбил?
– Не паясничайте, Сергей Петрович! Всё совсем не так весело, как вам кажется… Скажите мне… Вы часто оставались с Любой наедине? – как-то сильно покраснев и как-то странно улыбаясь, и глядя куда-то в сторону, спросила Анжелика Александровна.
Разговор, как показалось Сергею Петровичу, пошёл совсем бестолковый: Анжелика Александровна, заходя с разных сторон, по многу раз спрашивала его об одном и том же, а он по многу раз на её вопросы отвечал одно и то же, не понимая, зачем она его об этом спрашивает. Сергей Петрович говорил, что он ни разу в своей жизни не оставался один на один с Любой ни в школе, ни за пределами школы, а поэтому и не мог с ней ни о чём говорить с глазу на глаз, а поэтому и не было между ними совершенно никаких, ни школьных, ни внешкольных, ни классных, ни внеклассных, ни ещё каких-либо внеурочных особых отношений, и ни особых отношений тоже не было, а сам всё вспоминал о том, как Люба признавалась ему в любви и о том, как он сам мечтал, бросив и жену свою Лиличку и доченьку Верочку, жениться на Любе и зажить с ней новой спокойной и счастливой жизнью.
– Если вы мне не верите, то можете расспросить учителей и школьников, и я уверен, что они скажут вам то же, что и я, – сказал Сергей Петрович, – что они не видели нас с Любой вместе ни за пределами школы, ни в самой школе, что один на один я с ней никогда не оставался… Почему, в конце концов, вы меня об этом спрашиваете, спросите лучше у самой Любы?
– Так вы думаете, Сергей Петрович, – спросила Анжелика Александровна, – что это не было попыткой самоубийства?
– Ну, откуда же я знаю…
– А вот мама Любы, Сергей Петрович, Светлана Николаевна, сегодня утром она приходила ко мне… И она сказала, что Люба была в вас влюблена. Вы знали об этом?
– Нет, не знал. Видимо, Люба это хорошо скрывала. Вы можете и у Полины Митрофановны и у Марии Казимировны спросить, они вам скажут, что Люба смотрела на меня, как на всех – с ненавистью, как на врага.
– А вот мама Любы говорит, что её дочь влюбилась в вас, Сергей Петрович, в первый же день, когда пришла в нашу школу. И ещё её мама говорит, что Люба ей много о вас рассказывала, что Люба даже фотографию вашу повесила над своей кроватью.
– Я об этом ничего не знаю. Я ей свою фотографию не дарил, Анжелика Александровна.
– А о том, что Люба вам призналась в своих чувствах, вы тоже, Сергей Петрович, ничего не знаете?
– Нет, не знаю…
– А о том, что в ответ на её признание вы ей сказали: «Люба, выйди вон из класса», вы тоже ничего знаете?
– Нет, не знаю…
– Сергей Петрович… Ну, зачем же вы так… В конце концов, если вы не знали, как вам из этой ситуации выпутаться, пришли бы ко мне, мы бы с вами вдвоём подумали, посоветовались… Зачем же вы так ответили девочке? Вы же учитель… А мама Любы сказала, что Люба после своего объяснения с вами, проплакала всю ночь…
– Анжелика Александровна… – Сергей Петрович поднялся. – Если я буду к вам бегать с каждой запиской, в которой мне объясняются в любви мои ученицы и советоваться, то что же я тогда за учитель? Да и вам тогда некогда будет работать…
– Ах, вот даже как?
– Ну, вы же сами сказали, что я высокий, красивый мужчина… И что вам, как женщине, многое понятно…
– Сергей Петрович, не ловите меня на слове. Я такого не говорила… Неужели вы не понимаете, что произошло? И что могло бы произойти, если бы, не дай бог, Люба покалечила себя или погибла? Вы знаете, как это называется? У меня, Сергей Петрович, мама была судьёй и там, у них, у юристов, это называется «доведением до самоубийства»… Вы не имели права Любе так отвечать. Вы должны были найти другие слова. Вы должны были предвидеть, чем это могло закончиться…
– Анжелика Александровна, я не знаю, с чего это вы вдруг так раскуролесились, но я в словах Любы услышал только насмешку над собой. И если вы её получше расспросите, то вы ещё узнаете и о том, что я ей сказал не только «пошла вон», но и чтобы она не паясничала. А вы, я вам скажу, Анжелика Александровна, вы всё-таки не следователь, и не судья, а пока ещё только директор школы и могли бы не тянуть всю эту канитель, а сказать мне прямо о том, что вам известно…
– А почему, Сергей Петрович, вы в таком тоне со мной разговариваете?
– А как ещё я могу с вами разговаривать? Почему тогда вам в голову не приходит, что, быть может, сейчас вы меня самого тоже доводите до самоубийства? Почему вам не приходит в голову, что и Люба меня могла довести до самоубийства своим признанием в любви? А что если бы не она, а я прыгнул с вышки в бассейн? Что бы вы тогда сказали? Вы бы сказали, что я просто идиот! А я бы говорил вам: нет, Анжелика Александровна, я не идиот, это Люба во всём виновата, это она мне призналась в любви, а я расплакался и прыгнул с вышки вниз. А если бы я покалечился или убился, вы бы Любу тоже обвинили в том, что она меня довела до самоубийства? – кричал Сергей Петрович. – Вот вы же, Анжелика Александровна, вы же не выпрыгнули из окна своего директорского кабинета, когда я вам вернул ваши ключи. А почему? И ещё я вам скажу, Анжелика Александровна, что у Любы действительно такие красивые глаза, что только в одни эти её глаза можно влюбиться. И я действительно думаю, что Люба будет счастлива… Потому что Люба умеет любить, а вот вы… вы, Анжелика Александровна…
– Сергей Петрович, подите вон… – вдруг сказала Анжелика Александровна.
– Анжелика Александровна, вы – дура! – сказал Сергей Петрович и, громко хлопнув дверью, вышел из кабинета.
Уже выходя из директорского кабинета, Сергей Петрович, пожалел, что сказал Анжелике Александре «дура» и даже хотел вернуться, чтобы извиниться, но не вернулся.
А вечером, когда Лилечка пришла домой, Сергей Петрович узнал, что никто её не уволил, но что недоброжелатели снова заговорили о том, что Лилечка чья-то племянница, только теперь уже ссылались не на Зота Филипповича, а говорили, поднимая палец к небу: «Берите выше»… Всё это Лилечка узнала из «совершенно надёжных источников», из которых она узнала и о том, что «жирная дура» восьмиклассница Любовь Довостребования призналась в любви Сергею Петровичу и что все несчастья самой Лилечки, как оказалось, имеют источник в её собственном муже. А когда Лилечка спросила Сергея Петровича о «каких-то внешкольных отношениях» между ним и Любой Довостребования, припомнила ему о «последней капле крови» и разрыдалась, он обозвал жену дурой, о чём тут же пожалел, и, хлопнув дверью, отправился гулять по морозным осенним улицам под лёгким весёлым снежком.
Ноги сами привели его в городскую больницу, в которой находилась Люба, он пошатался под больничными окнами, а когда замёрз, пошёл ночевать в школьную мастерскую; в мастерской было так холодно, что Сергей Петрович так и не смог уснуть и уже без всяких мыслей в голове проворочался с боку на бок на своём верстаке до самого утра. А утром от школьников он узнал, что на улице стоит настоящая зима – ночью температура опустилась до минус двадцати.
14
Во время второго урока Сергея Петровича вызвала из класса в коридор Анжелика Александровна и как-то особенно по-деловому, сухо, сказала ему:
– Сергей Петрович, я только что узнала, что наша школьница… Любовь Довостребования… сегодня утром в больнице умерла… Сергей Петрович, мне только что звонил Ласточкин… А после Ласточкина звонили из прокуратуры… Они… Всеволод Всеславович и следователь хотят с вами поговорить. Они вот-вот… с минуты на минуту… должны приехать. Так что, будьте добры, пожалуйста, после урока зайдите ко мне в кабинет. Я понимаю, что вы ни в чём не виноваты, но всё-таки… сами понимаете…
Сергей Петрович пообещал Анжелике Александровне, что зайдет, но не зашёл, а сразу после урока из школы сбежал. Так как во дворе школы стояла Анжелика Александровна, видимо, в ожидании Ласточкина и следователя из прокуратуры, то пришлось Сергею Петровичу убегать по крышам гаражей, окружавших школьный стадиончик.
Только уже дома Сергею Петровичу в голову пришла мысль, что, быть может, Анжелика Александровна ошиблась, или он сам ошибся и не правильно её понял.
Но когда он дозвонился в городскую больницу, и голос в телефонной трубке подтвердил, что Любовь Довостребования действительно сегодня утром умерла, Сергей Петрович, совершенно уже потеряв себя для этой жизни, разобраться в которой у него не было сил, прихватив с собой ружьецо, поехал к отцу.
Отец Сергея Петровича – Пётр Анисимович Жилин – всю жизнь проработал лесником, и Сергей Петрович с самого своего рождения жил с отцом и матерью в бревенчатом доме посреди глухого леса. А в школу, в ближайшее село, за пятнадцать километров, добирался так: летом на велосипеде, зимой на лыжах, а весной и осенью, известно как: наворачивая на кирзовые сапоги тяжёлые комья размокшей земли.
После смерти жены, матери Сергея Петровича, Пётр Анисимович одиноко жил в лесу, в доме, который построил собственными руками ещё в молодости. У него была немалая – в тридцать ульев – пасека, так что, как знал Сергей Петрович, отец не бедствовал; а бывало, что и сыну-учителю подбрасывал на праздники деньжат.
Сергей Петрович трясся в кузове грузовика, кутаясь в огромный овечий тулуп, вглядывался сквозь пелену колючих снежинок в знакомые пространства, смахивал с ресниц ледяные капли, думая о той, кто безвозвратно умерла.
Ему хотелось, чтобы вся его прошедшая жизнь сегодня закончилась и началась новая жизнь в лесу у отца: и он бы, как в детстве, помогал ему во всём, а потом, когда отец уйдёт на пенсию, сам стал бы лесником. Эта его будущая жизнь казалась ему сейчас простой и счастливой.
О Любе Сергей Петрович мог думать сейчас только то, что он не хочет больше о ней думать, что как было бы хорошо совсем о ней забыть, забыть её лицо, её голос, её глаза, забыть то, как она ему говорила: «Сергей Петрович, я люблю вас… Вот увидите, я ещё заслужу вашу любовь…»
Но как ни хотел он сам сейчас забыть о Любе, его рука помнила прикосновение Любиных губ и как-то по-особенному была горяча. Сергей Петрович злился на свою руку, он даже снял с неё рукавицу для того, чтобы его рука побыстрее протрезвела и забыла на морозе Любины губы. Он растирал руку снегом до крови, но ничего с ней поделать не мог. Рука была пьяна Любиным поцелуем и не собиралась о нём забывать, а только назло Сергею Петровичу и морозу, крепче цеплялась за воспоминание и оттого от счастья пьянела всё больше.
Чем дальше он шёл по наезженной машинами колее, припудренной свежим снежком, среди знакомых ему с детства деревьев, тем больше одна новая мысль развлекала и всё больше увлекала его. Сергей Петрович под гипнозом своей новой мысли свернул с дороги в лес, продолжая думать о своём новом увлечении.
Он вышел на полянку, постоял, глядя вокруг себя, словно чего-то ждал. Вокруг него тихо засыпал прозрачный заснеженный лес: солнце уже садилось, красные отблески неба отражались в чёрных стволах деревьев. Он снял с плеча чехол, собрал ружьё, зарядил оба ствола новенькими красными патронами, взвёл холодные курки, снова вспомнил Любочку, её глаза, и неожиданно для себя заплакал так легко, что в его груди от этих слёз вдруг ожило и зашевелилось забытое им ещё в далёком детстве, какое-то соленное смирное счастье. Ружейные чёрные стволы удачно поместились во рту, обожгли морозом и тут же прилипли к языку и губам Сергея Петровича. Рука, на прощание ещё раз вспомнила Любины губы Любы и приготовилась нажать на гашетку.
Вдруг незнакомый женский голос в тишине леса, совсем рядом с ним, сказал:
– Сережа, что ты делаешь?
А потом крикнул:
– Сережа, подожди!
А потом ещё раз:
– Сережа!
Сергей Петрович очень хорошо запомнил, как тогда он поднял глаза и увидел перед собой молодую женщину в длинной серебристой шубе нараспашку, как он всё не мог вспомнить, кто же она, хотя он знал, что он её знает, как в его голове тогда в один миг вдруг сошлись вместе две мысли: что сейчас здесь в лесу он делает что-то очень стыдное, чего никто не должен был увидеть, и что нужно как можно скорее оправдаться и объясниться сейчас перед этой женщиной.
Сергей Петрович опустил ружьё и улыбнулся.
– Я ничего… Я так… Я только… Я сейчас… – заговорил Сергей Петрович, чувствуя, как тёплая кровь течёт по его подбородку.
А потом он сидел в куда-то едущей машине, в тепле, и всё старался оттереть с ружейных стволов кровь. Он уже знал, что женщина в серебристой шубе – Мальвина Кузнецова; она всё оглядывалась на него и спрашивала: «Сережа, тебе плохо? Что с тобой?» Сергей Петрович всё хотел попросить, чтобы она никому не говорила о том, что видела. И чтобы особенно она не говорила об этом Лилечке и Верочке, не говорила отцу и не говорила Любе, а потом он вспомнил, что Люба уже умерла и её можно уже не стыдиться.
Проснулся Сергей Петрович уже в больничной палате. Пожилой врач с усталым, безразличным лицом, долго осматривал Сергея Петровича, прикладывал своё волосатое ухо то к его груди, то к спине, стучал пальцами по его горячему телу. Мальвина, словно она была его матерью или женой, вытирала его лицо мокрым, пахнущим мылом полотенцем, целовала его лоб, глаза, отчего-то смотрела на него так, словно вот-вот собиралась заплакать, и, наклоняясь к нему, как и Люба, целовала его руку, и ему казалось, что его рука предаёт сейчас Любу, и он всё отнимал и отнимал у Мальвины свою руку.
Когда врач ушёл, Сергей Петрович снова провалился в сон, и снова он куда-то ехал в машине, всё искал своё куда-то пропавшее ружьё, а проснулся уже оттого, что его разбудила Лилечка. От жены Сергей Петрович узнал, что у него воспаление лёгких и что Люба Довостребования в морге ожила.
Лилечка ещё долго говорила, рассказывала Сергею Петровичу о том, что приказ о её увольнении даже чуть было не подписал Ласточкин, пересказывала Сергею Петровичу все сплетни о нём и о Любе, говорила, что «празднует победу над своими тайными недоброжелателями», которые «теперь посрамлены». Под конец Сергею Петровичу досталось от Лилечки и за побег из школы, и за то, что он простудился ночью в школьной мастерской.
Позже, когда Сергей Петрович стал выздоравливать, он узнал подробности чудесного Любиного воскресения из мёртвых: санитары, пришедшие в морг, нашли Любу живой, она дрожала всем своим большим телом, и спокойными ласковыми глазами встретила пришедших; она не была испугана и даже не простудилась, а в тот же самый день сбежала из больницы домой не только вполне здоровой, но и отчего-то даже как бы радостной.
15
В первый же день, когда Сергей Петрович после своей болезни вернулся в школу, Люба пришла к нему в мастерскую.
– Здравствуйте, Сергей Петрович! – громко сказала Люба и улыбнулась ему какой-то особенной, счастливой улыбкой.
– Здравствуй, Люба…
– Простите меня, Сергей Петрович!
– За что, Люба, я тебя должен извинить? – Сергей Петрович хмурился, прятал глаза, старясь показать Любе, что ему сейчас не хочется с ней говорить.
– Я люблю вас, Сергей Петрович, а когда любишь, нужно меняться, нужно трудиться менять себя и внешне, и внутренне, – Люба продолжала улыбаться. – Вы думаете, мне легко было тогда сказать вам, что я вас люблю? Сергей Петрович, когда я лежала в реанимации, я очень много думала. И поняла, что вы никогда не полюбите меня. И поэтому я умерла. Вот за это я и прошу меня простить…
– Как умерла? Как же умерла? – улыбнулся в свою очередь Сергей Петрович, уже не отрываясь, глядя на Любу. – Ты же тут, живая…
– Нет, нет, я умерла. Я на самом деле умерла. А это уже не я. Это совсем другой человек. Это другая Любовь Довостребования. Разве вы не видите? А та, что была, та умерла. Она умерла, потому что не верила, что вы сможете полюбить её, а я знаю, что вы можете полюбить меня. Вот увидите, Сергей Петрович, я ещё заслужу вашу любовь!
Теперь Люба каждый день приходила в мастерскую к Сергею Петровичу, говорила ему о своей любви и даже приглашала его к себе домой. По её словам, выходило, что отец её всегда был в командировке, а мать всегда работала в ночную смену в больнице.
