Метаморфозы. Тетралогия

Она легла на свою кровать и уставилась в потолок. Оставались два экзамена, по философии и истории, восьмого января и двенадцатого… Значит, на двенадцатое, вечер, можно брать билет и ехать на каникулы домой.

Раньше она не допускала этой мысли. Она боялась, если честно, об этом думать. А теперь занятий нет. Специальности нет. Можно ехать домой. Домой.

Оксана сидела над книгой, застывшими глазами глядя перед собой. Возможно, у нее что-то начало получаться; Сашка пересчитала оставшиеся деньги и, не оглядываясь, вышла из общаги.

* * *

Она вернулась к обеду, неся во внутреннем кармане плацкартный билет. Поезд стоял на станции Торпа две минуты – с ноля двадцати трех до ноля двадцати пяти, ночью, естественно. По дороге из кассы Сашка зашла на почту, и дозвонилась маме, и сказала, что тринадцатого – под старый Новый год – ее можно будет встречать на вокзале в полдень. Взрыв радости на том конце провода был наградой за долгое стояние в очереди.

Оксана вязала под импровизированной «елкой»; по улыбке, застывшей на ее лице, Сашка догадалась, что здесь-то по крайней мере все в порядке.

– Сколько тебе?

– Четыре, – Оксана не удержалась и хихикнула. – Это с похмелья, Сашка, ей-богу, на меня просветление нашло. У нас в группе пятерок вообще нет, половина четверок, половина троек… И двоек три штуки.

– Да ты что!

– Да. А у вас в группе тоже три двойки. У дуры Лизки, – Оксана вздохнула, – боюсь я за нее… Еще у Дениса Мясковского и у Коженникова… Женьке трояк. Я говорю, Коженникову его шуры-муры так не прошли… Ты что, жалеешь его? Ты?!

– И что теперь будет? – спросила Сашка после паузы.

– Пересдача тринадцатого у всех шестерых.

– А…

Сашка запнулась.

– А где Павленко? – спросила она наконец.

– Не знаю. Пришла с зачета, лица нет, тут же и свалила куда-то… Знаешь, заниматься надо было, а не жопой крутить. Вот и докрутилась.

* * *

Посреди ночи Сашка проснулась от тишины. В общежитии никогда не бывает так тихо.

Она встала. Накинула халат. Оксана спала, кровать Лизы пустовала. Сашка вышла в коридор; на часах было половина третьего. Мертво блестел линолеум под лампами.

Сашка зачем-то спустилась на первый этаж. Там, на кухне в конце коридора, кто-то был.

Она остановилась в дверях.

Костя беззвучно рыдал, стоя на коленях, зажимая себе рот подолом синей майки. На столе, среди немытой посуды, лежал скомканный клочок желтоватой бумаги – телеграмма.

Сашка стояла, уже все понимая. Но не могла поверить.

– Бабушка, – выговорил Костя сквозь слезы. – Не прощу… ни… когда… бабушка!

И, скорчившись, коснулся лбом пола.

* * *

За последние полтора года Сашка несколько раз слышала, с каким треском рвутся нитки, сшивающие привычный мир. Она думала, что привыкла.

Катастрофа, случившаяся с Костей, заново объяснила Сашке, по краю какой пропасти она ходит все эти месяцы. Из зубрежки, из пыльных книг, из бесконечных бытовых мелочей складывается лезвие бритвы, на котором Сашка балансирует… И пока удерживается. Пока.

Третьего января Костя уехал на похороны. Полгруппы провожало его на вокзал. Сашка не поехала.

Лиза не поехала тоже.

Денис Мясковский, с которым Сашка никогда не водила дружбы, сидел на скамейке посреди двора и слепо водил веточкой по снегу. В ответ на Сашкин вопросительный взгляд покачал головой:

– Ничего страшного. Могло быть хуже.

Куратором Дениса была Лилия Попова; Сашка подумала в тот вечер, что Денису повезло.

Лиза ушла куда-то вечером. На робкий вопрос, не нужна ли помощь, ответила таким взглядом, что у Сашки губы смерзлись. У Лизы были свои отношения с Фаритом Коженниковым, и Сашка малодушно не желала знать, чем именно Лиза расплатится за проваленный зачет. А сессия тем временем шла своим чередом; Сашка слышала, как один второкурсник сказал в коридоре другому:

– У малых, слышь, многие посрезались…

– Пусть скажут, что их не предупреждали, – резонно ответил его собеседник.

Сашка опять перестала спать. Ложилась в постель, смотрела в потолок, ворочалась с боку на бок, поднималась и шла на кухню пить чай. Оксана безмятежно дрыхла; Лиза сидела над сборником упражнений. Сашка представляла, как ей должно быть страшно. Потому что Портнов может не поставить зачета и во второй раз, он не смилостивится. В этом учебном заведении нет такого понятия: милость.

Vita nostra brevis est…

Сашка думала о маме. Там, далеко, есть нормальный мир и обыкновенная жизнь. Люди работают, смеются, смотрят телевизор; Сашка скоро появится там – ненадолго. На месяц. А потом ей придется возвращаться в институт, снова делать эти упражнения, и читать эти параграфы, и чувствовать на шее железный ошейник шипами внутрь. Строгий ошейник, очень строгий. Она идет туда, куда ее ведут. Она меняется, линяет изнутри, думает чужие мысли. И не может вырваться.

Весь первый курс, группы «А» и «Б», молча ушел в учебу. Костя вернулся седьмого, в Рождество, накануне экзамена по философии.

Сашка пошла отвечать первой, без подготовки. Отбарабанила Аристотеля и Канта. Преподавательница, благосклонно улыбаясь, поставила ей «пять» в зачетку.

– Пожалуйста, – сказала Сашка тихо. – Не валите Коженникова. У него горе. Бабушка умерла.

Философичка подняла на нее удивленные глаза. Ничего не сказала. Вернула зачетку.

Костя получил «три», хотя, по словам свидетелей, ни разу не раскрыл рта.

Приближалось двенадцатое число, последний экзамен и отъезд. Испуганная тишина, установившаяся на первом курсе после зачета по специальности, понемногу расслаивалась. Уже смеялись, целовались, уже носили – под полой – на кухню водку и красное вино; оценки по философии радовали, и все надеялись, что историчка тоже не будет придираться.

Костя ни с кем не разговаривал. Жени Топорко, вертящейся рядом, будто не замечал. И – Сашка понимала со все нарастающим ужасом – ничего не учил, не делал упражнения. Шел – катился под откос – ко второму провалу.

– Не жалей, – сказала Оксана. – Они с Женькой, говорят, в девятнадцатой кровать сломали, так прыгали. Пришлось ножку доской подпирать.

Сашка молчала.

– Он вашему куратору сын, как-никак. Дело родственное.

– Я заметила.

– Ну, – неуверенно протянула Оксана. – Сколько старушке-то было? Семьдесят шесть? Все-таки возраст…

Под Сашкиным взглядом Оксана замолчала, сделав вид, будто ее очень интересует содержимое кастрюльки на плите. Кажется, из всего института только Оксана умела готовить и время от времени баловала себя – и соседей – каким-нибудь особенным домашним рагу или варениками с капустой.

Сашка вышла из кухни. Спустилась на первый этаж и постучала в дверь седьмой комнаты. Ответил голос Захара:

– Входи!

Сашка вошла.

В комнате стоял неописуемый бардак. Одежда, от белья до зимних курток, грудами лежала на стульях и на полу. Столы покрыты были слоем учебников, глянцевых журналов с голыми девушками, скомканных листов бумаги, носков и грязных пластиковых тарелок. Стоял тяжелый дух застоявшегося табачного дыма, куда более густой, чем в Сашкиной спальне.

Захар сидел за книгой. Леня, третий обитатель комнаты, стоял в углу, подняв руки, и смотрел в одну точку. Не мигал. Раньше, еще в сентябре, такая картина напугала бы Сашку до медвежьей болезни. Теперь она догадывалась, что Леня, скорее всего, просто делает серию мысленных упражнений.

Костя лежал на своей кровати лицом к стене.

– Э, – сказал Захар, поймав Сашкин взгляд. – Я ему говорю – учи, дурак, хуже будет. А он все, спекся. У нас на курсе тоже был один… сломался на первой сессии.

– Отчислили? – глухо спросила Сашка.

Захар мрачно усмехнулся:

– Отчислили… Совсем отчислили, вообще. Он башкой тронулся, да и… А ты чего пришла?

Сашка перевела взгляд на Костю.

– Захар, как ты взял очки у Портнова?

– Подошел и попросил.

– И он согласился?

– Конечно. Он сказал, это будет прикольно.

– Так и сказал?

– Ну… приблизительно. А что?

– Ничего… Что с нами будет?

Захар пощелкал выключателем настольной лампы:

– Мы с тобой окончим. Ленька тоже. Этот… ну не знаю.

– Что с нами будет, когда мы окончим институт?

Захар помолчал.

– Мы изменимся. Все изменится. Зрение, слух, весь организм перестроится. Это до третьего курса. Потом… в зимнюю сессию будет очень важный экзамен, переводной. И тогда…

– Что?

– Не знаю. Думаешь, на втором курсе нам все рассказывают? Но мне кажется, что мы вообще перестанем быть людьми.

– А кем мы станем? Роботами?

– Кажется, все по-разному. На третьем курсе, после экзамена, начинается специализация. По-моему, так.

– А зачем это все? Для чего это надо? Кому?

Леня не моргал. Происходящее в комнате его не занимало. Захар тер кончик носа и смущенно улыбался, будто ему было неловко за Сашку и ее вопросы.

– А преподаватели – они люди? – Она не сдавалась.

– Физрук – точно человек…

– Я не про физрука! Ты знаешь, про кого я!

Захар облизнул губы:

– Я точно так же все знаю, как и ты… У тебя волосы какого цвета?

– Черные, – сказала Сашка удивленно. – Ну, темно-каштановые… А…

– Да мне все кажется, что фиолетовые, – Захар утомленно прикрыл глаза. – У всех желтые, а у тебя фиолетовые. Такие цветовые пятна… Портнов говорит, это нормально, пройдет.

Сашка снова посмотрела на Костю. Он не спал. Сашка понимала, что он притворяется.

– Ты на каникулах поосторожнее, – сказал Захар. – У нас на курсе одна девка после зимней сессии приехала домой, погуляла, ну, свобода ей в голову ударила, она и сказала родителям: попала, мол, в тоталитарную секту, меня травят психоделиками, я схожу с ума, спасайте. А родители у нее крутые, положили ее в крутую клинику и давай лечить…

– И что?

– Когда Фарит ее привез через неделю, она была уже круглая сирота. Семестр проучилась, на летней сессии срезалась и спятила уже по-настоящему. Где-то в психушке сейчас.

– Врешь!

Захар прикрыл глаза:

– Слушай, я специальность-то сдал, но у меня по английскому экзамен. Ты что-то хотела Косте сказать?

Сашка перевела дыхание. Взяла со стола кружку с недопитым чаем и выплеснула лежащему на голову.

Костя вскочил. Конечно, он не спал; уставился на Сашку, как на палача:

– Ну чего тебе?! Ну чего? Дай сдохнуть спокойно! Дайте мне все спокойно сдохнуть!

– Возьми себя в руки, – сказала Сашка.

И с удивлением услышала в своем голосе интонации Портнова.

* * *

До повторного Костиного зачета оставалось три дня.

– Ты должен это сделать. Все остальное – потом.

– Я не могу. Я…

– Заткнись! Ты грязь, а не мужчина, ты слизь, баба, импотент! Ты не умеешь держать удар!

Он только ниже опустил плечи.

– Послушай, – сказала Сашка. – Если мы все это выучим… Если пройдем до конца этот курс… То, наверное, станем такими, как они. И сможем говорить с ними на равных. Тогда мы отомстим твоему отцу. Я тебе обещаю.

Костя медленно поднял глаза. Впервые Сашка заметила в них что-то кроме горя и обреченности.

– А если они нас раздавят, мы ведь не сможем отомстить. Мы слабые – сейчас. Но мы будем другими. Мы найдем, как с ними посчитаться.

– У меня не выйдет, – сказал Костя. – За три дня десять упражнений – нереально.

– Реально. Я делала и по двадцать.

– Что?!

– Книжку бери! Читай упражнение вслух!

Часы шли за часами. Сашке все чаще хотелось его ударить. Стегануть, чтобы собрался. Чтобы сосредоточился и сделал то, что готово больше чем наполовину. Она не могла видеть, что творится у него в воображении, но по взгляду, по дыханию научилась отличать удачи от киксов и сбоев.

Когда он сбился в конце длинной серии из пяти сложных упражнений, она не выдержала и ударила его по щеке. Он отшатнулся, схватился за лицо:

– Ты что?!

– Соберись! – прокричала Сашка в его красные затравленные глаза. – Соберись и сделай все сначала, или еще не так получишь!

Она с опозданием почувствовала, как горит ладонь. Удивилась сама себе: ей в жизни не случалось никого бить. Даже в шутку. А теперь она готова была схватить веник на длинной ручке, оказавшийся в углу, и бить этой палкой всерьез – избивать, причинять боль.

Под вечер он захотел спать, но Сашка не пустила. И сидела с ним всю ночь, а на рассвете, уже часов в девять, он вдруг почувствовал сам – и понял, как эти упражнения делаются.

Они сидели в коридоре общаги на принесенных из комнаты стульях. Вокруг что-то происходило, ходили, топали, орали, смеялись, жаловались на недосып, просили жрать; Костя в этот момент поверил, что через два дня сдаст зачет.

А Сашка только теперь поняла до конца, что за ад он носил в себе все эти дни.

* * *

– Сашенька! Ух, как хорошо, что ты позвонила! Мы завтра тебя встречаем, готовим сюрпризы, тут тебя такое ждет!

– Мама… Ты извини, я завтра не смогу приехать.

Пауза.

– Саша… Как это? Что случилось?

– Тут один мальчик пересдает зачет. Я ему помогаю.

Новая пауза.

– А что за мальчик?

– Однокурсник.

– Ну… Мы так тебя ждали… Старый Новый год…

– Я постараюсь приехать четырнадцатого, – сказала Сашка. – Я честно… раньше не могу.

* * *

По истории она получила, как ни странно, тоже пять. Притом что совсем не готовилась. Билет выпал очень удачно: Сашка слушала и конспектировала эти лекции, конспектировала добротно и теперь без труда припомнила все до мельчайшей подробности.

– Побольше бы таких студентов, – сказала сияющая историчка. А Сашка, потупив скромно глаза, попросила:

– Пожалуйста… У Коженникова горе… Он в таком состоянии… Поставьте три, я с ним позанимаюсь…

Историчка мучила Костю почти час, ничего от него не добилась, долго колебалась и поджимала губы – и все-таки поставила тройку.

Вечером того же дня первокурсники разъехались почти все. Остались несколько человек, чьи поезда шли утром, и «хвостисты».

И Сашка.

Экзамен третьего курса – тот самый очень важный, «переводной экзамен» – тоже выпал на тринадцатое. Никто не шутил по поводу несчастливого числа. Общежитие стояло полупустое и непривычно тихое.

Утром все третьекурсники собрались в зале. Лиза, Денис и Костя ждали в первой аудитории (а неудачникам из группы «Б» пересдача была назначена на час позже). Сашка бродила по коридорам; ни звука не доносилось из зала. Как будто там вовсе никого не было.

Потом вышел Портнов. Раздраженный, как показалось Сашке. Она вовремя спряталась за ногу бронзового коня; Портнов прошел в первую аудиторию, Сашка слышала, как он сухо сказал: «Приготовились, Павленко первая».

Сашка закусила губу.

Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать.

Потом из аудитории пробкой выскочила Лиза. Бледная, как известка. Сашка испугалась.

Лиза увидела ее. Сглотнула.

– Ну что? – спросила Сашка, не удержавшись.

– Сдала, – сказала Лиза шепотом.

И, порывисто обняв Сашку за шею, разрыдалась.

Это было неожиданно и даже как-то больно: Лизины часы, зацепившись за Сашкину прядь, дернули за волосы довольно ощутимо. Это было странно; у Сашки еще никто не рыдал на груди. Она только читала об этом в романах. Ее белый свитер стал мокрым от Лизиных слез и соплей; неуверенно, смущаясь, Сашка погладила ее по спине.

– Ну… молодец. Все хорошо.

Лиза отстранилась и, вытирая лицо рукавом, побежала в женский туалет – по дороге она то спотыкалась, то пыталась танцевать рок-н-ролл. Она справилась сама, подумала Сашка. Не знаю, что сделал с ней Фарит, но поблажкой здесь точно не пахнет.

Вторым вышел Денис. В отличие от Лизы, он был не белый, а красный.

– Как ты?!

– Три, – Денис не верил себе. – Елки-палки… Это же…

– А Костя?

– Сдает, – Денис уже думал о другом. – Сашка, я напьюсь сегодня до поросячьего визга. Уйду в город… Напьюсь в подворотне и буду валяться в канаве.

И он улыбнулся, как Золушка при мысли о королевском бале.

Денис тоже ушел. Экзамен третьекурсников все еще длился, в зале – и в институте – стояла тишина. Сашка, потеряв самообладание, мерила шагами коридор.

Снаружи вышло солнце. Загорелся стеклянный купол над статуей. Огромный всадник выплыл из темноты, будто выхваченный прожектором. Кто это? Почему он здесь стоит? Сашка бродила и бродила, слушая звук своих шагов. Время шло. Костя не показывался.

Наконец распахнулась дверь; Сашка кинулась вперед и почти налетела на Портнова. Это он выходил из первой аудитории – очки на носу, светлый «хвост» переброшен через плечо.

– Самохина…

Сашка отступила. Портнов окинул ее взглядом с головы до ног: они не виделись с того самого момента, как он поставил ей «пять» в зачетку.

– Ну, я поставил ему зачет… – Портнов неопределенно кивнул куда-то через плечо. – Поставил, хотя… Ну-ка, идем со мной.

Он зашагал к стеклянной будке вахтерши. Сашка заглянула в аудиторию и успела увидеть Костю, потного, измученного, но не сломленного.

– Сдал?

Он кивнул ей, как будто сам себе не веря. Портнов взял у вахтерши ключи и коротко расписался в журнале.

– Самохина, в тридцать восьмую.

Он шел по коридору, позванивая ключами в опущенной руке. А Сашка шла за ним, будто на поводу.

– Ты его била?

Ключ повернулся в замке.

– Нет… То есть да. Так вышло, что…

– Понимаю. Заходи.

Она вошла. Перевернутые стулья задирали ножки к потолку, лежа сиденьями вниз на единственном в комнате столе. Портнов перевернул их один за другим.

– Иди сюда.

Сашке в глаза ударил ярко-зеленый луч, преломившийся в розовом камне перстня. Она пошатнулась. Портнов крепко взял ее за локоть.

– Когда у тебя поезд?

– Я не знаю. Я сдала билет на сегодня, и…

– Понятно. Билетов в кассе нет, можешь не уехать.

Сашка сглотнула. Портнов вытащил пачку сигарет и зажигалку. Закурил и тут же потушил сигарету:

– Извини. Я забыл, что ты не куришь.

Сашка удивилась. Портнов был первым в институте, кто обратил внимание на такую мелочь. Притом что ему явно очень хотелось курить.

– Мне все равно, – сказала она. – Я привыкла. Курите, пожалуйста.

Он спрятал сигареты. Сел. Жестом велел садиться ей. Сашка опустилась на кончик стула:

– У Кости… у Коженникова из-за вас умерла бабушка.

– Из-за меня?

– Из-за того, что вы ему не поставили зачет.

– Я не поставил, потому что он не был готов. Остальное – дела Фарита.

– А Фарит что, машина, исполняющая приговоры? Гильотина?

– Спроси у него сама, – Портнов вяло улыбнулся. – За что ты била этого лентяя?

Сашка опустила глаза:

– Он не хотел… не мог сосредоточиться.

– Фарит делает то же самое. На своем уровне.

Сашка сжала руки на коленях.

– Зачем вы с нами это делаете? За что? Мы особенные, мы в чем-то провинились?

Портнов пощелкал зажигалкой.

– Нет. Вы не провинились. Но вы должны учиться, учиться прилежно, а вы не хотите.

– Потому что нам не объяснили, чему нас учат и зачем.

– Потому что вы все равно не сможете этого понять. Рано.

Сашка смотрела, как зажигалка в его руке то выпускает желтый язычок, то втягивает его обратно.

– Когда ребенка учат рисовать кружочки – он понимает, что такое мелкая моторика руки? Когда сельский мальчик приходит в школу-интернат – он что, многое понимает в происходящем?

– Многое! Он главное понимает! Настоящий педагог сумеет заинтересовать… объяснить…

Портнов хмыкнул.

– Что такое верификация, Самохина?

– Эмпирическое подтверждение теоретических положений путем возвращения к наглядному уровню познания, когда идеальные абстракции отождествляются с наблюдаемыми объектами, – удивленно сообщила Сашка.

Портнов кивнул:

– Ваша учеба – наблюдаемый объект. Вернее, наблюдаемый процесс. А то, что происходит с вами на самом деле, вы на данном уровне развития ни понять, ни осознать не в состоянии. Все равно как собрать в джунглях молодых шимпанзе, собрать вместе и в результате некоего процесса запустить их преобразование… нет, не в людей. В модели мировых процессов и явлений всех уровней. Инфляцию, глобализацию, ксенофобию… Тебе понятно, как из обезьяны сделать модель биржевого кризиса?

Сашка молчала.

– Вот такая верификация, – Портнов ухмыльнулся. – А ты хорошая девочка, Саша, и ты балансируешь на грани… На самом краю. Я не хочу тебя потерять.

Сашка смотрела в его неподвижные глаза с узенькими зрачками.

– Слушай меня внимательно. Завтра ты уедешь домой, уж не знаю как там с билетами, но будем надеяться, что тебе повезет. Все время каникул – до четырнадцатого февраля – я запрещаю тебе прикасаться к книгам по специальности. Поняла?

Сашка кивнула, не опуская взгляда.

– Очень внимательно следи за собой. Пресекай вспышки раздражения. Агрессии. Я знаю, тебе непривычно, но ты сейчас очень опасна для окружающих. Особенно для тех, кто знал тебя раньше и помнит как тихую, покладистую девочку.

– Я не могу быть опасна, – сказала Сашка.

– Закрой рот, когда я говорю… Избегай больших толп. Нервных потрясений. Заранее возьми обратный билет. Четырнадцатого я хочу тебя видеть на занятиях без опозданий. И вот еще: никаких откровений с матерью. Я говорю это потому, что желаю тебе добра.

– Я заметила, – сказала Сашка глухо.

Портнов улыбнулся:

– Свободна. Иди.

* * *

Костя встретил ее в темном коридоре и обнял, чуть не сломав ребра.

Она потерпела минутку из вежливости, потом отстранилась.

– Сашка…

– Я тебя поздравляю, – сказала она официальным тоном, – и желаю дальнейших успехов в учебе. Извини, мне надо собираться, я еду домой.

И, оставив его за спиной, вернулась в общежитие. Странное дело – на душе у нее было легко.

Оксана уехала еще вчера. Лизы не было. Сашка побросала в чемодан все подряд, не смогла закрыть крышку, половину вещей вернула в шкаф. За окнами быстро темнело. Сашка посмотрела на часы: половина седьмого. Поезд приходит на станцию в одиннадцать двадцать три, но билета-то нет, и что делать, Сашка представляла себе с трудом.

Идти на вокзал? Или все-таки сначала в кассу?

Отдуваясь, она вытащила чемодан из комнаты. В одиночку спустилась вниз по лестнице. Промелькнуло воспоминание: они с Костей, новички, впервые переступившие порог общаги, лестница, чемодан…

За столиком дежурной, как всегда, никого не было. Сашка повесила ключ на крючок с номером «двадцать один».

Снова шел снег. По узкому переулку Сашка выбралась на улицу Сакко и Ванцетти и оглянулась в поисках такси.

Такси не было. И не бывало здесь никогда. Сашке предстоит идти по заснеженным улицам, волоча за собой чемодан, до центральной площади, а там ждать автобуса. Ну и ничего: время-то есть…

– Александра!

Она узнала голос и обмерла.

– Саша, а я вас жду…

Она не желала оборачиваться. Просто стояла, вцепившись в ручку чемодана. Потом чемодан взяли у нее из рук.

– Я вас жду с машиной. Подвезу на вокзал. Поехали?

– А я не сяду в вашу машину, – сказала Сашка, чувствуя, как снова увлажняются давно сухие глаза. – Пожалуйста, уйдите.

Медленно падал снег. Горел фонарь.

– Должок, – сказал Фарит Коженников совсем другим, деловым голосом. – Монеты.

Сашка вспомнила, что оставила кулек с монетами в общаге, в комнате, под матрасом.

– Они… там.

– Ступайте и принесите.

Она наконец-то на него посмотрела. В его черных очках отражались снежинки.

– Сейчас.

Она бегом вернулась в общагу. Сорвала ключ с крючка. Поднялась к себе, нашла кулек, заперла комнату. Вернулась на улицу; Коженников ждал ее, поставив чемодан на мостовую.

– Вот.

Он взвесил пакет в руке:

– Тридцать семь… Напряженная внутренняя жизнь, Александра.

Она сдержалась и ничего не ответила.

– Саша, я могу вам взять билет, даже если их нет в кассе. И подвезу прямо к вагону.

– Мне не надо. До свидания.

Она пошла по улице, не оглядываясь, волоча за собой чемодан. Тот становился все тяжелее, цеплялся колесиками за булыжники, норовил перевернуться. Вслед за Сашкой, не отставая и не обгоняя, ползла машина – она не знала какая. Только слышала мягкий звук крадущегося по снегу автомобиля.

Тяжело дыша, она наконец-то увидела впереди огни центральной площади. Автобус должен был прийти через полчаса, на остановке поджидала довольно плотная толпа. Машина Коженникова – молочно-белый «Ниссан» – остановилась поодаль.

Сашка купила билет на автобус и встала в очередь. Снег перестал. Ветер разогнал тучи и вытянул из-под Сашкиной куртки остатки тепла.

Автобус опаздывал. Когда приехал, маленький, медленный, – оказалось, что всем в нем места не найдется. Началась ругань. Водитель пообещал быстро вернуться и сделать еще один рейс.

Сашка продрогла до костей. Был старый Новый год. На небе высыпали звезды. Коженников стоял рядом со своей машиной. Не уезжал. Ждал, сунув руки в карманы пальто, и смотрел вверх, на небо.

Во второй раз автобус приехал в начале одиннадцатого. Сашка, задыхаясь от натуги, втащила чемодан в узенькие двери и поставила рядом с чьим-то узлом; закричали на этот раз на нее – она кому-то наступила на ногу. Стараясь ни на что не обращать внимания, она пристроилась рядом с чемоданом и облегченно вздохнула, когда огни Торпы поползли назад. До поезда еще больше часа, она успевает. Не может быть, чтобы в кассе перед отходом не нашлось завалященького билета…