Однажды приключилось

Врачевательство вытягивало из неё физические и душевные силы, ведь, если была надежда на выздоровление, она радела над каждым болящим сутками.

Второй шаман восхвалял её перед деревней и предками, преклоняясь перед чудесным даром принимать здоровых детей. Миль знала, как помочь и новорождённому, и его матери, и всегда ставила на ноги любого покалеченного защитника. Но и её наделили ученицей, как только люди стали замечать, что руки повитухи дрожат после бессонной ночи, а травы она определяет больше по запаху. Помощница уже больше пятнадцати лет перенимала опыт старой Миль и с нетерпением ждала, когда получит уважение и почтение своего народа. Но Миль, на зависть даже молодым, прекрасно себя чувствовала, и присоединиться к духам предков пока не собиралась.

Третий шаман служил своему народу недолго. На его бремя выпала самая страшная засуха и тяжёлые болезни. Каждый день он молился прародителям, гремел костями врагов, жёг ритуальные костры и плясал на красных углях. Всё было тщетно. Поскольку проклятые дети больше не рождались – некого было приносить в жертву предкам. Когда последнее пшеничное зерно было съедено, а земля превратилась в пыль, чтобы жители своими руками не растерзали его, шаман сам ушёл на гору.

 Старейшины племени сразу же избрали нового предводителя – резкого на язык и смелого не по годам молодого Юхту. Неделю он молился в заточении. И снизошло на него откровение, которое должно было спасти народ от голода и болезней.

Старая Миль подхватила котомку из старого платка и пошла в сторону горы. Всегда хотела посмотреть на того, кто уносит солнце за гору. Кто бы мог подумать, что теперь проклятием посчитают дар исцелять всех людей, особенно новорождённых.

Глава 2

На месте бывшего леса простиралось пепелище. Ноги Миль тонули в мягкой золе как в перине. Изредка кожу царапали сухие ветки, тут же рассыпающиеся в пыль. Из-за сильного зноя кровь даже не выступала. Шум ритуальных танцев стих за спиной, а на его смену пришла тишина и ожидание встречи с предками.

В котомке знахарки, помимо бутыли с водой, лежали лекарские инструменты, пара травяных мешочков и лампа, которая пахла топлёным жиром. Бывшая помощница прилюдно плюнула ей в лицо и отказалась даже прикасаться к вещам Миль, ведь именно из-за них предки не получали жертвоприношений. Ученица тут же поклялась служить своему народу «без этих бесовских железок и корней».

Миль выдохнула:

– Воля предкам, ты справишься и так.

Миль никогда прежде не ходила на гору – не было надобности, умерших от старости или болезней соплеменников шаманы уносили сюда без её помощи. Она шла не спеша. Куда ж тут спешить? Но очень боялась остановиться, упасть и умереть здесь, у подножия горы. Не хотелось, чтобы Юхта, принося соплеменников на гору, спотыкался об её обглоданные дикими животными кости. Чем выше она поднималась, тем тяжелее становилось дыхание, и тем легче на душе. Видимо, предки ждали её на строгий разговор о работе.

Миль перешла Запретный ров и вступила в Земли мёртвых, когда гора уже поглотила солнце. Потную одежду остудила лёгкая прохлада. Пепел сменился невысокой травой, а на тёмных деревьях виднелись редкие зелёные листочки.

Не в силах подниматься выше, Миль устроилась рядом с большим валуном. Она смочила водой губы, помолилась и улеглась под бездонным небом, устроив котомку у головы.

Едва она сомкнула глаза, как совсем рядом послышался слабый стон. С трудом перебираясь на четвереньках, она доползла до валежника и увидела, что в нём лежит и жалостливо ворчит худая, облезлая волчица. Она даже не смогла зарычать или навострить уши, только едва заметно дёрнулась.

– Милая… – ахнула знахарка и провела рукой по тугому брюху зверя, – откуда ты здесь взялась? Да и кто ж в такое время щенится?

Старуха погладила обессиленное животное:

– Тебе же всё равно, прокляты ли мои орудия лекарские? Сейчас помогу.

Знахарка управилась за час. Боялась, что в лунном свете при полупустой лампе сделает ошибку и навредит животному.

Когда дело было сделано, Миль налила в ладонь приготовленную для себя воду и напоила зверя. Волчица жадно лакала воду, то и дело проверяя своих детей, которые мирно спали у неё под боком.

– «Земли мёртвых»… Тут жизни побольше, чем в Землях живых. Ну спи, спи, отдыхай.

Молодая волчица оказалась сильной. В неё словно вдохнули жизнь: не обращая внимания на повитуху, она заботливо вылизывала двух щенков. Остальных Миль завернула в платок, закопала на своей стороне валуна и снова помолилась предкам. Уже о просьбе принять дар. Прародители видели, что она сделала всё, что могла. Могла спасти всех, если бы пришла к логову раньше, но идти быстрее не было сил.

Глаза закрывались, а мысли не давали уснуть. Но поспать надо обязательно. И найти воду. Для волчицы.

Глава 3

– Лишь бы звери живьём не начали драть… Чтобы не по капле терять жизнь, а в одно мгновение, словно выпили тебя залпом, – часто говорила Миль своей преемнице. – Или чтобы заснуть и не проснуться.

Та, кивая, вздыхала, соглашалась, и тоже просила у предков себе лёгкой смерти.

Пусть ночь под открытым небом и не была холодной, зарю Миль встретила с лёгким ознобом.

Миль часто представляла, как, умирая, будет лежать на горе. В суете врачевания, служения своему народу, она не задумывалась, что люди, которых отнесли сюда, могли умереть не сразу. К своей страшной хвори или ранению они могли добавить чахоточную слабость, простое обезвоживание или какой другой недуг, и мучиться здесь не один день.

Как только гора снова вернула солнце на небо, старушка тяжело поднялась, обошла валун и отыскала бутыль. В сухом валежнике новоиспечённая мать мирно спала со своими щенками.

Миль выбрала понадёжнее палку для посоха и пошла вдоль Запретного рва – идти выше на гору сил не было. Она брела по кустарникам и размышляла, что прародители выбрали себе место куда лучше, чем оставили потомкам. Во время летнего солнцестояния в этой части горы не было такого зноя, а скудные деревья защищали от жестоких ветров. А выше, наверняка, было ещё лучше.

Споткнувшись в который раз на корнях, причудливо торчащих в самых неожиданных местах, Миль расплакалась. Когда-то на празднике урожая шаман предсказал, что Великая лекарка умрёт за две луны до её сотого солнца. Сказал бы кто сколько солнц ей сейчас!

Она вытерла слёзы, осмотрелась и услышала звук, от которого пожилое сердце затрепетало словно в юности.

Миль пролезла под поваленным трухлявым деревом, и в низине, прикрытой густым папоротником, увидела журчащую серебряную нить. Словно зверь, потерявший свои повадки, Миль прильнула к воде с рыком, непохожим на человеческий. Казалась, если солнце поднимется ещё хоть на палец, источник испарится.

Знахарка отпрянула от ручья, чтобы перевести дыхание, и увидела поодаль кузовок из синей болотной лозы.

Всё ещё черпая ладонями воду, она подобралась к находке. От увиденного Миль охнула и заткнула себе рот. В корзине, едва завёрнутые в тряпицы, лежали два младенца. Пока один из них безмятежно спал, второй, в поисках материнской груди, присосался к его щеке. Миль осмотрела малышей и поняла, что братья родились несколько часов назад.

– Неужто у кузнеца двойня родилась? Это ж вас мне вслед несли, – ловя слёзы в глубоких морщинах, Миль обхватила лицо ладонями и завыла.

Двойня – метка Дьявола. А эти ещё и рыжие. Не было у них шансов. Не было без Миль. Каждый раз, принимая младенцев, она благодарила предков, что те ни разу за её долгое врачевание не послали двойню. Миль наполнила бутыль, с трудом взвалила на себя кузов и поплелась к валуну, у которого провела ночь.

Глава 4

Живот болел от тяжёлой ноши. Каждый раз, когда она неловко ступала, сердце грозило выскочить.

– Ты не представляешь сколько великих поступков совершишь и как прославишь свой народ, – Миль в сотый раз вспоминала слова старого шамана.

Уже через много лет она узнала, что он так говорил каждому. И ведь не врал. Каждый прославлял свою семью и защищал свой народ, и, воистину, гордились каждым.

Преодолев очередной камень, Миль посмотрела на вершину горы и попросила сил. В ответ чёрные сосны только качнули куцыми кронами.

– Ну и обойдусь, – знахарка пошла, цепляясь волосами за острые ветки и собирая колючки.

Укачиваемые трудной дорогой, малыши мирно сопели. Начало темнеть, когда Миль дошла до камня. Старуха поставила корзину и первым делом заглянула под ветки.

Волчица заволновалась и еле слышно зарычала. Всё ещё слабая, она так и не вставала. Стоило ей шевельнуться, как щенки снова начали тыкаться в вымя. Самка почуяла чужой запах, но лекарка сунула ей ладонь, наполненную водой, и погладила по голове:

– Милая, я твоих спасла, а ты моих спаси… – Миль вытащила из корзины одного ребёнка и осторожно положила в тёплое гнездо рядом со щенками.

Младенец услышал запах долгожданной еды и словно волчонок присосался к груди матери. Волчица фыркнула, желая встать, но задние лапы не слушались, и она повалилась обратно. Миль протянула волчице горсть ягод, которые сорвала по пути к логову, снова налила воды и подложила второго ребёнка.

Миль улыбалась, видя драгоценные живительные капли. Так кропотливо можно не только терять жизнь, но и сохранять. Молодая мать, ухаживая за своим выводком, вылизала и чужих детей.

Знахарка проснулась рано утром. Волчица уже смотрела на бутыль, но воды не было, вчера Миль отдала всё, что принесла.

– Я только верну их и принесу тебе попить, – знахарка сложила свои инструменты и бутыль, уложила детей в кузовок и пошла в родную деревню.

Пока шла, посчитала, что синяя лоза, из которой сплели корзину, даёт побеги раз в двадцать солнц.

Глава 5

– Что ты делаешь? – у молодого шамана тряслись руки и голос. – Тебе позволили достойно завершить жизнь, а ты предала свой народ и мало того, что сама вернулась с горы Предков, ты принесла это!

Юхта указал на корзину с детьми. Из-за гула и резких выкриков малыши заплакали. Вначале тихонько, но с каждым возгласом громче и громче. Чтобы жители слышали каждое его слово, Юхта говорил громче и громче, пока не перешёл на крик.

– Ведьма! – вырвалось из толпы, – забить её камнями, чтобы другим неповадно было!

Мужчины и женщины закивали головами, строго посматривая на новую знахарку, которая старалась кричать громче других.

Когда один из близнецов заплакал во всю силу, Миль вытащила его из корзины и подняла над головой.

– Смотрите! У него нет копыт или хвоста! У него человеческие руки, ноги и голова! – от волнения она поперхнулась, но продолжила. – Разве мы все одинаковы? Разве цвет глаз нашего шамана лучше, чем у кузнеца?

Кузнеца трясло словно в лихорадке. Он смотрел под ноги не в силах поднять глаза на своих долгожданных сыновей.

– Хватит, – отрезал Юхта. – Тебе не стоило возвращаться и, тем более, приносить проклятых в деревню. Я накажу тебя.

– Юхта, – голос Миль звучал тихо, – неужели мои заслуги больше ничего не значат?

Молодой шаман гордо выпрямился и покачал головой:

– Значат! Мы не убьём тебя. Сегодня же ты уйдёшь на гору. Но на твоих глазах мы расправимся с бесовьим отродьем.

Воины окружили Миль и, ожидая одобрения, подняли свои мечи. Из груди кузнеца вырвался хрип, и он упал на землю словно мешок с песком. Миль вернула ребёнка в корзину, подхватила её на руки и, утопая в слезах, закричала:

– Что ж вы молчите? Что может быть страшнее?

Соплеменники исподлобья наблюдали за истерикой старухи. Казалось, что предки почтили площадь своим присутствием: солнце спряталось в сизой дымке, воздух зазвенел, обжигая лёгкие и не позволяя лишний раз пошевелиться или хотя бы вздохнуть.

– Мора! – знахарка повернулась к тихой седовласой женщине, которая ютилась у главного колодца. – Твой сын погиб героем! Тебя всю жизнь почитают! А ведь он родился рыжим!

Толпа ахнула.

– Мора, не молчи! Расскажи, как мы побрили его сразу, как приняли. Слава Предкам, помощниц у меня тогда не было – удалось сохранить тайну.

Миль потрясла пальцем в сторону ученицы и продолжила:

– Получается, вы почитаете дьявольское племя? Ведь дьявольское племя долгие годы защищало наш народ! А ты, милая, – Миль указала на женщину в яркой кофте, – у тебя шестипалая дочка родилась. Помнишь, как я ей пальцы отсекла и приходила каждую ночь повязки менять?

В то время как голос Миль охрип, близнецы в корзине замолчали.

– Что вы молчите? Скольких ваших детей я спасла? А до этих, – тряся растрёпанными волосами, она кивнула на малышей в корзине, – вам дела нет?

Руки Юхты дрожали, во рту пересохло. В надежде получить совет он смотрел на свой народ, но лишь видел, как рыдали женщины, как его доблестные воины склонили головы и опустили мечи.

– Я всё равно это сделаю, – шаман стоял на своём.

Его последние слова заглушил ропот и причитания жителей.

– Юхта, не надо, – из толпы к нему подошёл отец. – Покажи шрам, который тебе оставил дикий пёс, пробравшийся в наш дом.

Шаман задрал рукав и с гордостью предъявил его людям.

– Это не дикий пёс. У тебя было родимое пятно, Миль его вывела, но на его месте остался шрам.

Гул стал угрожающим. Юхта побледнел и спрятал уродливую подпалину.

Миль поставила кузовок с детьми на землю и выдохнула:

– Как же твоя мать плакала, когда я тебе больно делала… но, иначе играли бы твоими костями шакалы на горе Предков. А теперь смотри какой хороший парень вырос… Да приведите ж кузнеца в чувства! Детей накормить надо, у его жены молоко ещё даже не пришло…

Озираясь на шамана и воинов, в любую минуту ожидая удара, здоровенный мужик согнулся в три погибели, схватил синюю корзину и, вытирая слёзы, понёс домой.

– Передам Отцам, что вы приняли их жертву. Живите теперь с этим. А меня ещё ждут в землях Мёртвых.

Миль вытащила бутыль из котомки и положила на землю свои инструменты.

В деревенском колодце она набрала воды и направилась в сторону горы. Всё-таки вспомнила, на её веку синяя лоза цвела уже пятый раз.

Краник

Татьяна Нырко @nyrkot

«Сегодня Феликса возили к доктору. Утром забрали, а вечером вернули.

Мама объяснила, что домашним котам подрезают краники, чтобы они не писали, где попало.

Я долго рассматривал Феликса, но так и не увидел никаких изменений. Может, меня тоже надо отвезти к врачу, чтобы я перестал писаться?

 Ради мамы я готов на всё, лишь бы она снова любила меня».

С нетерпением слушаю запись на чужом телефоне. Мне нужна хоть какая-то информация об этом мальчике. Пока я знаю, что ему примерно пять-шесть и у него есть кот. Но этого слишком мало, чтобы делать выводы.

Надеюсь, следующие записи будут более информативными. Снова нажимаю на плей и получаю новый поток детских откровений.

«Феликсу плохо. Он не бегает, не ходит, просто лежит.

На моих руках почти зажили царапины от его острых когтей, а новых нет. Даже кот больше не играет со мной.

У мамы своя жизнь, свои игры. Я до них не дорос.

Каждый вечер к нам приходят гости. Чаще всего мужчины.

Раньше они приносили цветы и торты, а сейчас только бутылки. Сначала я радовался за маму, что ей весело, а теперь не радуюсь. Ей грустно. Она смеётся только по ночам за закрытой дверью, а по утрам ругается и плачет. Наверно, я во всём виноват. С гостями смешно, а со мной много проблем. Ещё и мокрые простыни по утрам прибавились. Мама говорит, что я – плохой мальчик. Я знаю это, но ничего не могу с собой сделать».

Я больше не могу слушать: внутри всё сжимается и переворачивается от боли и обиды за незнакомого ребёнка. Его тихий спокойный голос врезается в сердце сильнее громкого крика и слёз.

Дежурство выдалось тяжёлым, я буквально валюсь с ног. Уютная раскладушка так и манит прилечь, но нельзя: нужно слушать дальше. А вдруг я смогу чем-то помочь?

Присаживаюсь на старый деревянный стул и включаю очередную запись.

«Теперь я знаю, как больно шлёпают мокрые трусы. По попе звонко и щиплет долго, а по голове глухо и обидно. Мама впервые ударила меня. Наверно, берёт пример с гостей. Они бьют её, а она учится давать сдачу на мне. Или просто не надо писать в кровать?

Феликс уже ходит, как обычно. Наверно, краник зажил. Только со мной кот больше не играет. Ест и спит. Мама не ругает его: не за что. А я теперь писаюсь за двоих. Уже и днём. Когда обе пары шорт мокрые, я переодеваюсь в осенние штаны. В них жарко, но другой одежды нет. Шорты сохнут долго».

Тридцать секунд, пропитанных стыдом и болью.

Всего тридцать секунд длится запись, а мне от неё физически тяжело дышать. В горле застрял колючий ком, который не получается проглотить.

Пью воду и слушаю дальше.

«Я – взрослый! Сам стираю.

Мама сказала, что за свои поступки нужно отвечать. И исправлять их.

Не знал, что постельное бельё такое длинное и широкое. Мне мало рук, чтобы с ним справиться. Но я стараюсь! Я же мужик! Сам сделал, сам исправлю. Лишь бы маме было хорошо!»

Лучше бы я осталась ещё на одну смену, чем слушать эти откровения.

Голова горит в металлических тисках, солёные капли разъедают щёки, но я уже включаю следующую запись.

 «Мама купила памперсы. Целую упаковку. Сказала, что дорого. Но новый матрас дороже. Старый пришлось выкинуть: он не успевает сохнуть.

Вечером удалось насмешить маму. Она сказала надеть памперс и танцевать перед гостями. Все смеялись, а мне было стыдно. Но если маме хорошо, то я потерплю».

Впереди всего три сообщения. Слушаю через силу и реву.

«Я ударил дядю Мишу в живот. Он первый ударил маму, а я его. Нечего руки распускать. Я мужик в этом доме. Я защищу свою маму!

Но потом дядя Миша врезал мне. Выбил второй молочный зуб. Одно хорошо: теперь не надо вырывать. У меня припух глаз и разбилась губа. А ещё я описался.

Дядя Миша сразу подобрел и рассмеялся. Назвал меня сыкуном и ушёл от нас.

Мама плакала и смеялась. Сказала, чтобы я так больше не делал, иначе мой краник сломается и будет всё время поливать».

Несчастный ребёнок. Невольно я представила на его месте своего пятилетнего сына. От слёз уже болела голова. Я не могла поверить, что всё услышанное – правда. Хоть каждый день через наше отделение проходит много горя, но детские истории всегда самые трогательные.

Предпоследнее сообщение было самым коротким.

«Я долго думал и решил, что все проблемы из-за моего краника.

Мама сказала, что мы с Феликсом похожи: метим свою территорию.

Может, мне тоже надо подрезать краник? Тогда все проблемы закончатся.

Мама будет любить меня, как тогда, когда отец ещё не ушёл от нас. А я писал в унитаз, а не под себя».

Общая картина вырисовывалась всё чётче и понятней.

«Я тренируюсь на овощах. Резать легко и не страшно.

 Ножи острые. Единственное, что делают мамины гости – это точат их.

Я попробовал на пальце. Неприятно. Кровь красная, течёт быстро. Остановить тяжело. Но я же мужик! Если Феликс остался жив, то что случится со мной?

Сегодня я отрежу краник. Мама вновь полюбит меня.

Дома резать нельзя. Мама очень расстроится, если я что-то испачкаю. Лучше на улице».

Это было последнее сообщение, записанное на диктофон мобильного телефона.

Сегодня по скорой к нам привезли мальчика с режущей раной паховой зоны. Для жизни неопасно, но крови потерял много.

При мальчике был только мобильный телефон без номеров. Я изучила его, но нашла лишь несколько фото в галерее и эти записи на диктофоне.

Я вытерла слёзы, обдумывая услышанное. Как быть?  Есть ли смысл искать мать или сразу вызывать органы опеки?

Малют

Жанна Ди @zhanna.pisatel

Глава 1

Длинная вереница из сотен людей разных возрастов, внешности, настроения, выстроилась от кромки леса до с трудом различимых ворот, скрытых дымкой тумана.

«Чего все они хотели? Зачем пытались попасть в этот спрятанный за высокими стенами город?» – размышляла Малют, прислушиваясь к голосам ожидающих.

Выбрав путь странницы ещё подростком, она за последние пять лет повидала много уникальных построек. Небольшие семейные кордоны с домиками почти природного происхождения, временные форты, селитьбы с избушками, расположенными так, словно воссоздавали собой детский рисунок. Но такую крепость встречала впервые.

Любопытство удерживало её здесь уже третий день. Очередь продвигалась медленно и это удивительным образом не раздражало. Ведь обычно Малют нигде не оставалась надолго. Пара тройка часов, максимум одна ночь и у неё начинало зудеть тело, по ступням пробегал ток, требуя движения и смены образов.

В этом месте же всё иначе. Она готова находиться здесь бесконечно, столько всего интересного вокруг. Одни стены, окружающие город, чего стоят.

Первое что бросалось в глаза – это их высота. Как ни старалась, Малют не могла уловить, где же заканчивается верхушка. Казалось, что они упираются в самое небо, прикрываясь словно нижней юбкой низко парящими облаками.

В утреннем свете стены казались тёмно-зелёными, но как только солнце поднималось в зенит, переливались бирюзовым. Эти изменения отражались на людях. Энергия пробуждалась после полудня, разговоры становились более живыми и громкими. Малют поправляла свои короткие тёмные волосы, открывалась и впитывала о чём говорили соседи. Темы вспыхивали то о погоде, то о семье, что ждала их возвращения, то о смешных случаях в пути или даже в очереди. Но никогда, ни полусловом, ни намёком они не упоминали, зачем стоят в этой очереди.

Кроме высоты и цвета окружающей крепость стены, Малют удивляли ещё и ворота. Может быть из-за расстояния, постоянного мельтешения людей перед ними или разыгравшегося воображения, вход в закрытый город она видела как…

Рот. Зубастый такой.

Своими сверкающими клыками он перемалывал тех, кто получал разрешение пройди сквозь них, а по округе разлетались чавкающие и клацающие звуки. Вот только этого никто не замечал. Увидев эту картину первый раз на рассвете, Малют передёрнулась, подняла ворот свободной рубахи и вжала шею, словно улитка, желающая спрятаться от опасности. Но тут же услышала смех, весёлый задорный. Обернулась и попыталась понять не она ли вызвала это веселье. Нет. Мальчишка вихрастый кривлялся, изображая кружившую над ними птицу. Внимание всех отвлеклось от ворот, только Малют краем глаза заметила движение. Появились люди в чёрных костюмах. Они растянулись вдоль ворот ровной линией и приготовились выбирать тех, кто достоин попасть в город, а кому отказать в просьбе.

Эти люди у ворот, вернее материал их одежды – ещё один элемент, пробуждающий любопытство. Издали он казался просто чёрным. Но таким плотным, живым, будто это не ткань, а их собственная кожа. Не видны складки, швы, потёртости от ношения. Ничего из того, что можно было заметить на любом облачении, которое она за время странствий встречала.

Малют даже провела руками по своим бриджам, желая ощутить их грубую ткань, реальность одежды. Но будто в ответ на её мысли чёрные костюмы зашевелились. Теперь они уже выглядели не как кожа, а как рой мелких мошек, круживших вокруг тел, чтобы скрыть их внешность и движения от любопытного взора странницы.

– Бррр, вы это видели? – обратилась Малют к стоящей впереди высокой блондинке и отшатнулась, уколовшись об её взгляд.

Дама брезгливо повела плечом, поправила шаль и смахнула следы чужого прикосновения, пусть и лишь визуального. Малют захотелось тут же извиниться, что побеспокоила, она даже набрала воздуха, чтобы сказать это, но блондинка опередила.

– Первый раз что ли? – хамовато спросила она, покачивая головой.

– Да, – ответила Малют, краснея будто ребёнок, признавшийся взрослой тёте в проступке.

Эта детская реакция смягчила блондинку, она убрала светлую прядь за ухо, посмотрела по сторонам и таинственно произнесла:

– Всё не так, как кажется. Они тебя проверяют. Хотят понять насколько истинно твоё желание попасть в эту обитель....

Фраза оборвалась. Блондинка схватилась за горло и повалилась на землю, лицом вниз. Её тело раздирали конвульсии. Малют заморгала, надеясь, что видение исчезнет. Но оно становилось лишь ярче. Руки блондинки впивались в землю, слышно было, как трещат кости на пальцах. Шаль будто живая обвилась вокруг шеи, перекрывая доступ кислорода к лёгким. Блондинка начала растворяться, как пропаренный на костре овощ в бульоне.

По коже Малют змейками ползли мурашки, поднимая каждый волосок, словно создавали колючий щит. Она мотала головой и пятилась, не глядя назад, пока не упёрлась в соседа здоровяка, чьи мягкие телеса, отпружинив, толкнули её обратно. Пришлось приложить усилия, чтобы поймать равновесие и не упасть на булькающий остов блондинки.

– Эй! – закричала Малют, оборачиваясь к молчаливому здоровяку.

Но вспыхнувший гнев, словно пугливый щенок, ретировался и сознание вновь сковал страх. Сосед смотрел в никуда пустым безжизненным взглядом. Веки и зрачки замерли, а на коже вспыхивали красные пятна, будто мелкий проказник бежал, оставляя кровавые следы.