Дочь лодочника

скачать книгу бесплатно

Риддл щелкнул выключателем возле сломанной двери.

На потолке ожила единственная энергосберегающая лампочка.

Когда испачканная в крови девушка спустилась, затхлый магазинчик весь наполнился ее запахом.

Риддл, с пистолетом в руке, сделал пару больших решительных шагов и очутился перед ней.

Она выпрямила спину, мышцы на руках напряглись.

Он вытянул руку и, проходя мимо стеллажа с книгами, опрокинул его.

Он испытал слабый трепет, когда она спешно отступила на шаг, потом еще и наконец уперлась в стену между автоматом с кока-колой и стойкой с чипсами.

Чарли Риддл втиснулся в узкое пространство вместе с ней, оказавшись достаточно близко, чтобы почувствовать ее учащенное, неглубокое дыхание. Поднял тяжелый «Скофилд» и провел теплым стволом по ее щеке. Поднес пистолет к ее горлу, опустил от яремной впадины к изгибу груди.

– Это вторжение, – заявила она с дрожью в голосе.

Риддл с силой вдавил дуло ей в живот. Ему понравилось, как это заставило ее опустить личико. Он почувствовал шевеление у себя под поясом, там, где ничего не шевелилось много лет. Во всяком случае из-за нее. С той ночи, когда он выбрался из леса, потеряв глаз.

– Ты и я, – выдохнул он, резко потея. – У нас есть дело, сестренка.

Она сглотнула ком в горле.

– Честное слово, – проговорил он. – Послушать того карлика, так ты прям амазонка, ей-богу.

Пистолет проник ей под рубашку и пополз к груди.

– А вот я этого не вижу. Хотя у меня и глаз-то уже не тот, что раньше был.

Свободной рукой он задрал повязку к макушке, и Миранда Крабтри, когда пистолет уткнулся в сосок ее левой груди, бестрепетно уставилась на мясистую красную полость, где у Чарли Риддла должен был находиться глаз. И плюнула в эту полость.

Ухмылка констебля померкла, когда у него опустились уголки рта от хлынувшего потока воспоминаний – крик, боль, дождевые черви, хлюпающие под ним в листьях, мелкая сучка, бегущая со всех ног. Его губы растянулись в оскале. Он рывком вытащил пистолет из-под ее рубашки и крутанул его в руке. Заехал рукоятью ей в живот и отступил, когда она упала на четвереньки. Затем спрятал оружие в кобуру, вытер плевок из глазницы и вернул повязку на место. Пригладил волосы там, где они растрепались. Донесся стойкий запах крема для укладки волос.

«Давай потихоньку, Чарли, – предостерег он себя. – Потихоньку».

Он взял батончик с арахисовой карамелью с кассы, пока Миранда лежала на полу, задыхаясь и мучаясь от тошноты. Он разорвал обертку, откусил и пожевал. Потом, с набитым ртом, сказал:

– У тебя осталось две ходки вверх по реке. Одна сегодня, одна завтра. Две последние, и все, больше никогда. Послезавтра можешь хоть вся перемазаться в крови и бегать по лесу, выть с волками, мне все равно. Но если сегодня не придешь на причал, я вернусь сюда. А я ненавижу сюда приходить, поняла, девка? – Риддл с плюнул арахисом с карамелью. Швырнул туда же остаток батончика и поковырялся в зубах. Сунул руку в карман, вынул четвертак и бросил рядом с кассой. – Это за батончик.

И ушел.

Приманивание

Внешний мир темнел прямоугольником в неровном проеме разгромленной двери. Цикады не унимали свой громкий кошмарный хор. Мотыльки трепыхались вдоль стен. В воздухе висел пороховой дым. Миранда, лежа на полу, приподнялась на дрожащих руках, сжала кулак и ударила костяшками пальцев по старым сосновым доскам. Новая боль вспыхнула, точно костер на свежих дровах. Пробежала судорога. Миранда прислонилась к дощатой стене, на костяшках среднего и безымянного пальцев треснула кожа, они были в крови и грязи.

Из ночи в разбитую дверь, словно призрак, шагнул белый журавль. Его влажные перья были запятнаны грязью. Он, не мигая, уставился на Миранду золотистыми глазами. Сделал шаг в глубь комнаты, поймал в воздухе мотылька, нагадил на пол и вышел обратно на крыльцо.

Пропитанная потом и металлическим запахом оленьей крови, Миранда поднялась и вышла наружу. Оглядела двор, но журавля уже не было.

Смахнув ногой битое стекло с крыльца, она спустилась по насыпи к причалу и взяла из лодки отцовский зеленый ящик для снастей. Перенесла его по травянистому склону, мимо старой мастерской Хирама, его припаркованного рядом пикапа с тремя спущенными шинами и растущим из двигателя сорняком. Подняв из травы пивную бутылку, углубилась в чащу на краю участка, сошла оттуда по крутому спуску к воде. Всадила бутылку в мягкую землю и отступила на несколько шагов, пока не коснулась пятками плещущейся воды. Затем поставила ящик, открыла его и достала пистолет который дал ей Кук. Инстинктивно приняла стойку, расставив ноги. Хрустнула шеей и прицелилась. Взвела курок, не обращая внимания на резкий металлический щелчок. Выстрелила. Пистолет дернулся с оглушительным грохотом. Бутылка разлетелась на осколки. Ночь смолкла, онемев от потрясения. Она выстрелила еще. Грязь хлюпнула, стекло треснуло. Миранда выстрелила в третий раз, почти не целясь, – пуля отскочила и ударилась о воду.

Миранда опустила глаза на пистолет. Он был чужд. Не был частью ее.

Как и пистолет Риддла, которым он тыкал ей в живот, прижимал к груди.

Вдруг воздух похолодел, листья деревьев стали хрупкими и бурыми, а не зелеными, и сам день переменился, наступили осенние сумерки, девять лет назад, и ей уже был не двадцать один год, а почти тринадцать, и она, худенькая и длинноногая, только готовилась узнать, что жизнь – это череда непрерывных усилий сдержать непрерывное течение.

Стоя с пистолетом в руке, она почувствовала поднимающуюся тошноту. Наклонилась, и ее вырвало на песчаный берег.

Река за ее спиной бежала гладкая, будто черное стекло.

Она вспоминала странные подробности, фрагменты: как резко наступила осенняя ночь, будто дверь захлопнуло ветром. Она взбиралась от берега к деревьям по ступенькам из корней. На ней были обрезанные шорты и футболка. Большая тяжелая сумка, перекинутая через плечо, лязгала, пока она шла.

В глубине чащи Миранда опустилась коленом на сырые листья, положила фонарик на землю и расстегнула сумку. Вытащила десятифунтовый кусок железа и положила его рядом со светом. Вбила в землю толстый деревянный кол. Она помнила тот голодный, ершистый звук, который издавал металл, когда она терла им по колышку. Ржавчина сыпалась ей на ладони, мышцы рук ритмично дрожали. Когда Миранда нашла в сумке банку из-под кофе, из земли вдруг полезли жирные бурые черви. Голос Хирама у нее в голове наставлял: «Когда они полезут, ты выбирай покрупнее».

Приманивание через давление, грубой силой.

Когда банка наполнилась, она вытерла лоб, размазав грязь по лбу.

Из-за дерева, бесшумный как призрак, выступил Чарли Риддл.

Луч фонарика выхватил потертые квадратные носки его ковбойских сапог.

Он был моложе и стройнее, оба глаза были целы.

Он потянулся к уползшему от остальных червю. Бросил его в банку, взял фонарик Миранды и, встав, посветил ей в лицо.

Сначала он говорил. Она это запомнила. Что-то о прогулах, о школе, она что-то ему отвечала, что-то разумное, дерзкое, что-то о его руках у нее в промежности. Она держала подбородок высоко поднятым, чеканила каждое слово. Но он сделал к ней шаг, всего один, и свет между ними померк – тлело только пространство между их телами, а вокруг сгустилась грозная глубокая тьма. Верхушки деревьев тянулись вверх, будто руки скелетов.

Она не шелохнулась. Она это помнила – как не могла пошевелиться.

Он коснулся ее, погладил по щеке…

Она швырнула банку с червями ему в лицо и побежала прочь, но упала. Может быть, зацепившись ногой за колышек. Знать наверняка она не могла. Она растянулась на листьях, и Риддл завалился сверху, выбив из нее дух. Затем перевернул на спину и сжал ей запястья. Фонарик выпал у него из руки и направил свой луч света на бревно. Она извивалась, чувствуя между бедер его колено, которым он пытался насильно раздвинуть ей ноги. От него горячо пахло кокосом, и он говорил всякое, о ее матери, о самой Миранде, но она не слушала, а только пыталась дышать, и когда его железная хватка на ее руке ослабла и он нащупал пуговицу своих джинсов, она со всей силы воткнула большой палец Чарли Риддлу в левый глаз.

Она помнила это ощущение – словно коснулась влажного клубка червей.

Палец вошел по самую костяшку.

Риддл заорал – так громко, что она и не подозревала, что человек способен так кричать.

А потом она каким-то образом очутилась на ногах. Она задыхалась и спотыкалась, пытаясь сбежать по склону к реке в свете полной луны. Потом, оказавшись под свесом террасы, вышла на плавучий причал и заволокла старую плоскодонку в воду, дернула стартер. Слезы катились по ее лицу и все тело дрожало, когда она нажала на газ и устремила лодку вверх по течению.

Какое-то время спустя – сколько, откуда было знать? – она заглушила мотор и позволила течению закружить ее.

Тогда она почувствовала в кулаке что-то влажное и липкое.

Раскрыла ладонь.

Глаз констебля, васильково-голубого цвета, смотрел на нее своими желеобразными половинками.

Она выбросила их в реку, и та унесла их прочь.

Миранда сидела на песке, зажав пистолет Кука между ступней, и наблюдала за черным течением. Она прикоснулась к животу под жесткой от крови рубашкой, почувствовала, что там, должно быть, наливается синяк. К утру он примет смутные очертания рукояти пистолета Чарли Риддла. И она даже через несколько дней будет ее чувствовать, боль и воспоминание все так же сольются воедино.

Через некоторое время она убрала пистолет в ящик Хирама и вернулась к магазину, вышла на свет, падающий с переднего крыльца, уставилась на сломанную дверь, на место, которое уже очень давно не служило убежищем. Когда-то они с Хирамом Крабтри, будто таящиеся в доме призраки, сидели там в уютном форте из картонных коробок. Хирам, одетый в фартук, вытаскивал банки из коробок и целовал их желтым аппаратом для наклейки ценников. Потом передавал банки Миранде, и она выставляла их на полки, выдвигая старые товары поближе и разворачивая этикетками вперед, как он ее учил. Радиоприемник «Краун» у кассы играл себе Китти Уэллс, которая пела об ангелах-распутниках. Она видела и старожилов – длинноногих, в очках с роговой оправой, с загорелыми шеями. Среди них – Хирам, с подносом, наполненным свежим хлебом, с закатанными рукавами и едва заметной армейской татуировкой. Люди задавали ему вопросы, как полагается рыбакам, забрасывали удочки, наматывали причудливые бесполезные факты, и Хирам смеялся вместе с ними, его голова была забита всякой всячиной, которая не выветрилась со времен, когда еще не было Гнезда: какие-то математические или музыкальные ребусы, имена немецких композиторов, формы звезд, картинки, которые они составляют. Хирам был единственным из трех братьев, кто не погиб на какой-то войне.

В двадцать один вернулся из Кореи, глухой на одно ухо. Приехал из-за инфаркта у отца. Миранда гадала, не думал ли он вообще остаться, жить в далекой стране и играть на гитаре на улицах, как какой-нибудь полуглухой чудак.

Из разбитого холодильника, который, благодаря Риддлу, больше не будет работать, Миранда достала полудюжину пенопластовых контейнеров с червями. Она вынесла их на опушку и отпустила, вывалив каждый на землю и оставив червей самостоятельно искать свою судьбу среди грязи и листьев.

Затем вернулась в магазин, вставила сетку от мух на место, пообещав себе, что сломанную раму починит позже. Теперь ей хотелось только избавиться от этой одежды, от запаха крови. Поднявшись по лестнице, Миранда зашла в ванную, которая располагалась между хозяйской и ее детской спальней. Села на край чугунной ванны и включила воду, пока не полилась горячая. Закрыла пробку, чтобы наполнилась вода. Сняла рубашку, стряхнула джинсы и белье, погрузилась в ванну, чтобы грязь на шее и вокруг ушей размякла и отстала и вся мерзость этого дня и вечера растворилась. Миранда сунула большой палец ноги в капающий кран и смотрела, как вода обтекает его. На ноге у нее виднелись мозоли, пятки были толстые и белые. На голенях красовались царапины. Она накрыла лицо влажным полотенцем и сползла в воду. И прежде чем та стала остывать, Миранда уснула.

Рытье

Был уже девятый час, когда она завернулась в тяжелый отцовский халат, отправилась на кухню и там, стоя перед раковиной, съела бутерброд с сыром. Очутившись затем в гостиной, взяла с книжной полки рядом с «Виктролой», проигрывателем, тонкий семейный фотоальбом и отцовский армейский. Принесла их в хозяйскую спальню, где легла на бок поверх одеяла и пролистала каждый от корки до корки. Что искала, она сама не знала – наверное, какое-нибудь укрытие от дурных воспоминаний этого дня. Плавный переход к нескольким часам сна без сновидений перед предстоящим делом.

Сперва в альбоме шли фотографии семьи Крабтри: со страниц цвета сепии на нее смотрели суровые лица мужчин и женщин в подтяжках и домашних платьях. Она не знала о них ничего, кроме имен и дат, записанных рядом с фотографиями карандашом, аккуратным, изящным почерком матери. В воображении Миранды они представали актерами, у которых были тяжелые, полные горестей жизни, очень похожие на ее, и это почему-то приносило ей утешение – что ее родные претерпевали муки на этой земле. Она долистала до школьной фотографии Коры, где та прижимала книжки к свитеру, стоя рядом с трактором «Форд», потом до свадебного фото Коры и Хирама: они стояли в освещенной свечами церквушке, где поженились, и у отца еще были длинные волосы. Потом, ближе к концу альбома – фотография Миранды и Коры, единственная, насколько она знала, сделанная за считаные месяцы перед смертью матери: четырехлетняя Миранда стояла в конце пирса в детском комбинезоне и ковбойской рубашке, с закатанными по локоть рукавами. В одной руке она держала ручку тростниковой удочки, которая лежала на пирсе. Она не улыбалась, только щурилась утреннему солнцу. Кора наклонялась к ней, в бриджах, кедах и с затянутыми в красную бандану волосами. Рядом стояло ведро с мелкой рыбешкой. Миранда хотела бы помнить то, чего не могла: сладкие запахи жимолости и навоза, и карпа, выброшенного среди камней. Птиц, клюющих мясо. Влажное шлепанье рыбок в намете. Прикосновение материнских волос к ее щеке, когда та наклонилась, чтобы терпеливо показать ей, как всадить крючок в мокрый кукольный глаз наживки.

Она перешла к армейскому альбому Хирама, который составляли фото одинаковых с виду мужчин, строгих и подтянутых, в отглаженных солдатских брюках. Они стояли в несколько рядов, все с загрубелыми от солнца лицами. Позади них была стоянка тяжелой техники и аэродром, заставленный джипами и реактивными самолетами. Миранда нашла кружок, слабо наведенный карандашом вокруг головы рядового в четвертом ряду. Хирам. Молодой и красивый. Почерк Коры на полях.

Вот они, подумала она, два призрака, бок о бок. Почти как их могилы под ликвидамбаром. Могила Коры – полная, с гробом и костями в нем. Хирама – пустая, и заполниться ей было не суждено.

Она закрыла армейский альбом, и из него выскользнула открепившаяся фотография. Миранда взяла ее и села на кровати.

Цветная, окаймленная белой рамкой, с наложением кадра.

Оригинальное изображение не будило у Миранды воспоминаний, не показывало какой-либо предыстории: Кора, на качелях из покрышек, которые когда-то висели на ветке громадного ликвидамбара, босая, подхваченное ветром платье задралось до колен, и она запечатлена в движении, будто какое-нибудь давно вымершее существо в янтаре.

Наложенный кадр: снова Кора, в голубом платье, стоит в гостиной, за ней горит электрический светильник, как в «Унесенных ветром»[10 - Лампы с двумя абажурами, расположенными друг над другом, которые пользовались особенной популярностью в США после выхода фильма «Унесенные ветром» в 1939 году.]. Ее лицо закрыто другим – с того фото на качелях, и вокруг ее головы будто сияет яркий венчик. Словно в чудной игре света.

Миранда никогда раньше не видела этой фотографии. Она пролистала армейский альбом до конца и нашла место, откуда та выпала, между двумя пустыми страницами, оно никогда не оформлялось и никогда не привлекало внимания.

Она подумала об отцовском фотоаппарате, убранном в шкаф вскоре после смерти Коры. Он до сих пор там лежал, пустой, как разграбленная могила. И, насколько Миранде было известно, с тех пор как Хирам его туда положил, им не сделали ни одной фотографии.

Что это значило – что Хирам сунул это фото в свой армейский альбом, посвященный прошлому, о котором никогда не рассказывал?

Неужели это была действительно последняя фотография ее матери?

Она вложила фото обратно в альбом и убрала их оба на потертый ночной столик. Там уже стояла фотография Коры в рамке, где она, молодая, сидела на качелях у крыльца незнакомого Миранде дома. Темноволосая и красивая.

Миранда натянула лоскутное одеяло поверх колен и выключила свет. Руки и ноги гудели, живот болел от удара Чарли Риддла. Она затянула халат Хирама потуже и представила, будто лежит на мелководье собственной фальшивой могилы. Похоронив себя, чтобы уснуть и проснуться спустя тысячу лет, когда ужасные воспоминания о той ночи сотрутся из памяти.

Тогда она работала в магазине, изо дня в день, занималась делами, пока по бухтам и протокам сновали поисковые отряды. Он вернется, говорила она людям. Хирам придет домой. Позже – жареная курица, тушеная кукуруза, листовая капуста и бобы в стеклянных мисках, которые приносили жены стариков, заходивших за наживкой, сигарами и снастями, пока дни наконец не превратились в недели, а недели в месяцы, и в августе женщины еще заглядывали за своими мисками, старики – за наживкой и пивом, и все расспрашивали ее, как милые дедушки. Она ненавидела их за это. Ненавидела за то, что они верили, будто Хирам Крабтри пропал или утонул, тогда как он знала: случилось нечто гораздо худшее.

Но какую же правду она знала? Она засыпала в слезах или страдала от горя, страха и неопределенности того, что случится, когда закончится август и начнется школа, а она превратится в тусклое и бесцветное создание, уже не девочку, а кучку костей, обтянутых девичьей кожей. Так что вот, могила Хирама – конец неопределенности, конец ее тайным вылазкам, в которых она от восхода до заката обыскивала поймы за островом Искры, надеясь обнаружить широкое озеро, где мертвые стволы качались, будто гробы, где была большая скала и дерево. Вместо этого – принялась копать старой лопатой Хирама под ликвидамбаром, пока вода не захлюпала у лодыжек, на ладонях не появились волдыри, похожие на рыбьи глаза, а стенки не стали испещрены корнями, комьями и червями, причем от гроба матери в соседней могиле Миранду отделяли всего три фута красной глины. Когда она закончила, на горизонте уже алел рассвет. Могила, в которую Хираму Крабтри никогда не доведется лечь.

«Я вырою могилу для себя, – подумала она, почти засыпая. – Такую глубокую, что все слезы, которые я не пролила, соберутся и затопят ее, а потом наводнят реку». И в этом великом потопе, может статься, тело ее отца поднимется из своей подлинной могилы где-то в бескрайних, мутных дебрях этой части Арканзаса или какого-нибудь другого края, что ей только предстояло обнаружить, и тогда он снова будет рядом.

Она уснула.

Сперва ей было четыре и лопата казалась слишком огромной, а Хирам в черном костюме поднимал ее из могилы, только это была не могила, а красная детская тележка. Внутри – последние из траурно-разодетых стариков жались к дровяной печи, будто железные опилки. Воздух наполнился сладкой вонью жевательного табака, было слышно, как шипит их слюна. Жены сбивались в кучки и перешептывались. Хирам отнес Миранду к лестнице в задней части комнаты и посадил на ступеньку, коснулся носика и вернулся к старикам. Один из них встал, чтобы уступить Хираму свое место. Это был Билли Коттон, пастор из Воскресного дома. Он был в черном костюме и черном галстуке боло и с густыми каштановыми волосами. Квадратная челюсть, острый взгляд. Здесь, в этом воспоминании, ему было не место. Он был незваным гостем. Рядом с ним – его жена, миловидная миниатюрная женщина с печальным взглядом.

Сновидение…

«воспоминание»

…сменилось, и теперь Миранде было одиннадцать, двенадцать, тринадцать, и она тяжело поднималась по лестнице в пропитанной грязью одежде, лицо было измазано в оранжевых разводах после рытья ложной могилы Хирама. Она вошла в гостиную, и там снова был пастор, высокий, до самого потолка, точно черная колонна. Рядом с ним – карлик, Джон Эйвери, которого она тогда еще не знала.

Пастор был старше, лицо его испещряли морщины, волосы седые. Занавески в гостиной раздувались у них за спиной, карлик стоял рядом с пастором в джинсах и заправленной детской клетчатой рубашке, его большие руки были молитвенно сложены на уровне пояса. Снаружи стояла ночь, лампа Мирандиной матери излучала теплый свет.

Пастор серьезно смотрел большими карими глазами. Он чего-то хотел.

Ему было что-то нужно.

«Работа, – подумала она. – Они хотят предложить тебе работу. И ты на нее согласишься. Потому что она тебе нужна. Потому что мальчик растет, и ему нужны будут разные вещи, а ты не достанешь их, просто продавая сверчков и мелкую рыбешку старикам».

– Твоя дверь была открыта, дитя, – сказал пастор.

На земле испанской

За час до полуночи Миранда надела футболку без рукавов и джинсы, открыла шкаф в прихожей, повесила на плечо кожаный колчан с кедровыми стрелами. На полке из зебрано[11 - Порода древесины, отличающаяся полосатой структурой, напоминающей раскраску зебры.], установленной над диваном в гостиной, висело три лука с ненатянутой тетивой: «Ремингтон», который она брала тогда на охоту с Мальком, черный кленовый «Бэр» Хирама и рекурсивный «Рут», который она купила по каталогу «Сирс»[12 - Каталог популярной в США компании посылочной торговли, выходивший с 1893 по 1993 год.], когда ей было тринадцать. Она выбрала «Рут», надела кожаный наруч и стрелковую перчатку, вышла на заднюю террасу и спустилась на плавучий причал. Стоя в сиянии голой лампочки, взяла лук обеими руками и провела им над головой, опустила к пояснице, затем вернула к талии спереди. Вверх, за спину, вниз. Вверх, за спину, вниз. Она проделала это десять, пятнадцать, двадцать раз, пока не проснулись мышцы плеч и груди. Затем надела на нижнее плечо лука тетиву и натянула ее вверх, пока нить не достала до паза. Расставив ноги, как когда стреляла из пистолета Кука, она вставила стрелу из колчана, подняла оружие и натянула тетиву правой рукой, прицелилась в набитую соломой наволочку. Та, сверкая в лунном свете, висела на клене, который рос далеко за жимолостью, на овсяном поле через реку. От наконечника до цели было не меньше семидесяти ярдов. Она задержала дыхание на три вдоха, как когда-то учил ее Хирам, и почувствовала легкий поцелуй оперения стрелы в уголок губ. Стрела вышла из фокуса на краю ее поля зрения, когда она сосредоточилась на цели. Причал плавно качнулся у нее под ногами. Она оттянула тетиву сильнее, напрягла спину. Почувствовала, как по телу растеклось тепло, чуть ниже груди возникло жжение.

Стрела вонзилась в наволочку точно по центру.

В следующие двенадцать секунд Миранда выстрелила еще дважды, и каждая из стрел находила свою точку – повыше или пониже первой.