скачать книгу бесплатно
«Я ее услал прочь, когда был полон гнева и ненависти… Нет, – подумал он. – Довольно этого. То зло минуло. Все мое зло уходит, да. Уходит, Лена».
– Я приведу ее обратно, – крикнул он вдруг в темноту. Новое успокоение, новая ясность вытеснили весь страх. – Кук, он человек Эйвери, он ее не приведет. Ему и не нужно. Но Чарли Риддл – он все сделает. К утру она будет здесь. Что же до второго… – Он коснулся бритвы у себя в кармане. – Этому уже не бывать.
Из крипты никто не ответил. Наверное, она уже ушла. Наверное, ее никогда и не было, а он наконец сошел с ума по-настоящему.
– Мы будем вместе, Ли, вот увидишь.
Его голос эхом разнесся по тоннелю.
– Что ты там говорил детишкам из-за кафедры? «Обет нерушим». Это я с тобой и сделаю.
Где-то в лесу скорбно проворковал голубь, и его голубка ему ответила.
– Наконец-то, – заявил пастор. – Мы станем семьей. Ты, я, наш потерянный голубок.
Знамения и чудеса, в это летнее утро.
На солнце, обсыхая от пота, Билли Коттон сидел, баюкая растерзанную птицу на коленях и плакал.
Малёк
Тем временем на другом берегу Проспера, сокрытый в глубине зеленых складок острова старой ведьмы, Малёк спал и видел сны. На высоте своего наблюдательного пункта, лежа на грубой сосновой коре, положив книжку с картинками и потрепанным корешком на живот. Мальчик шел во сне по широкой грязной тропинке, затененной большими тянущимися ветвями дубов, а в конце этой тропинки были ворота, за воротами – дорога, а за дорогой – кирпичное строение на пригорке, приземистое, без окон, с одной железной дверью, выкрашенной в тускнеющий желтый цвет. Над ним, точно церковный шпиль, высилась красная стальная башня, увенчанная деревянным крестом. Мальчик видел смутные очертания домов, они расплывались, будто нарисованные на камне мелом и смытые дождем, и еще одного строения – большого, стеклянного, вокруг него всюду росли растения и заплетались лозы. Из леса вдруг донесся стрекот цикад. Начало темнеть. Перед желтой дверью стоял мужчина, высокий и худощавый, в черной шляпе и черном пиджаке, он держал в руке длинное изогнутое лезвие, а луна в небе затеняла солнце, и пурпурные облака выплыли из темноты, исполненные молний и ужаса, будто весь мир дал крен. Мальчик знал: он должен подойти к этому мужчине, к этому зданию, пусть ему того и не хотелось. Он сделал только шаг, когда голубое копье молнии вонзилось в красную башню, разбросав электрических змей, которые закружили вокруг стали. Они хлестнули по верхушкам соседних деревьев и подожгли их, и мужчина в черном зашагал вниз по склону, размахивая лезвием, а мальчик бросился бежать, задыхаясь, пока все горело, и огонь распространялся все быстрее, а когда достиг реки, та кишела змеями. Они извивались на берегу, ждали его, раскрывая розовые рты. Поэтому он повернул в глубь леса, нашел сосну и стал взбираться по ней. Но мужчина в черном был уже внизу и лез за ним со странными, похожими на пение криками. Мальчик ухватился за слабую ветку, но та выявилась не веткой, а водяным щитомордником – и мальчик упал. Вниз, вниз, вниз, треща липкими от сока ветвями, в дым, в огонь…
Малёк резко проснулся.
Уперся широкими перепончатыми руками в деревянную платформу, на которой лежал, почувствовал ее под собой – сильную, крепкую. За рекой верхушка красной башни едва виднелась среди деревьев, выше всего был ее деревянный крест и привязанное к нему странное собрание костей. Внизу извивалось байу – будто греющаяся на солнце рептилия.
«Все хорошо, – понял он. – Хорошо».
Когда он сел, с его живота на колени съехала книжка. Она принадлежала Сестре – по крайней мере, когда она была мала. На обложке был изображен город – улицы, дома, парикмахерская, полицейский участок, больница, школа. Он знал эти слова, потому что им его научила Сестра, и еще научила показывать их руками. Он провел пальцем по обложке: «Где я живу». Каждое слово прозвучало у него в голове, но голос, который он слышал, был не его – ведь он никогда не слышал своего голоса, как и не видел парикмахерской и полицейского участка где-либо еще, кроме как на картинках. Голос, который он слышал, принадлежал Сестре. Он был как эта платформа. Сильный. Нерушимый.
Он быстро раскрыл книгу на странице, где стоял и улыбался мужчина в черном костюме, а за ним была церковь со шпилем.
Он знал слова «церковь» и «шпиль» из стишка, которому научила его Сестра, когда он был мал. Она тогда взяла его ручки в свои и стала показывать, как их сгибать: «вот и церковь, вот и шпиль, открой двери, заходи». Только его руки так не сгибались из-за перепонок между пальцами, поэтому войти в свою церковь ему никак не удавалось. Он же, складывая руки вместе, представлял себе другую строчку: «вот и церковь, вот и шпиль, но сюда мне не зайти». А вот церковь Сестры всегда была полна: здесь сидело шестеро розовощеких людей, готовых делать все, что делали в церкви. Об этом в книге не указывалось, но создавалось впечатление, что церковь была приятным местом.
В отличие от здания из его сна.
Он помнил, как впервые увидел красную башню. Два года назад, когда они с Сестрой построили ему этот наблюдательный пункт. Тогда он спросил ее, что это, а она, после долгого молчания, ответила, что раньше это была церковь.
– Но теперь там ничего нет. Развалина.
«Что такое развалина?» – показал он жестами.
– Место, которого больше не должно существовать, – пояснила она.
«Если это была церковь, то где теперь люди?»
– Старайся поменьше разговаривать, пока мы тут работаем, – ответила она с зажатым во рту гвоздем. – А то упадешь.
«Может быть, – думал он теперь, – это была церковь для таких, как я. Церковь, которая не похожа на церковь, для людей, которые не похожи на людей».
Он порылся в дупле над головой, куда сложил обрывки вещей, которые нашел в реке: кусок лески с крючками, ржавую консервную банку с дыркой по центру, белый мячик размером не больше пластикового поплавка со странными ямками на поверхности. Деревянный пенал, который он нашел на берегу увязшим в комке грязи с травой. К нему была приклеена ободранная бумажка с картинкой: девочка в красной накидке с корзинкой и волк, стоящий, как человек, на кривых лапах. Волк был в человеческом пиджаке с большими широкими пуговицами и улыбался, показывая острые зубы. Малёк взял из коробки четыре цветных карандаша и принялся раскрашивать открытую страницу с церковью: сперва красным, потом черным, при этом держа желтый в зубах. Он облизывал губы, меняя цвета и нажимая на лист так сильно, что оранжевый не выдержал и треснул.
Какое-то время он сидел и смотрел на то, что сделал с книгой Сестры, пытаясь постичь тайну свершившегося.
«Вот и церковь, вот и шпиль…»
Вдруг, точно ворона каркнула, вымолвив его имя на своем странном языке, раздался голос Бабы:
– Рыбик! Рыбик!
Малёк положил пенал с карандашами обратно в дупло. Затем сунул книгу за пояс тонких дешевых джинсов, из которых вырос уже на несколько дюймов, и ловко перемахнул через край платформы к доскам, которые они с Сестрой прибили сверху и снизу вдоль соснового ствола. Пока он быстро спускался, его чешуйчатая кожа на оголенном торсе казалась почти такого же цвета и текстуры, что и само дерево. Спрыгнув на землю, он тотчас побежал, перебирая широкими босыми ступнями, не обращая внимания ни на сосновые иголки, ни на корни, коловшие ему перепонки между пальцами.
Он вышел из-за деревьев к краю небольшого известнякового оврага, разрезавшего остров надвое. По его дну проходил канал с ряской и водорослями, а еще омутами, достаточно глубокими, чтобы плавать. Серые сланцевые стенки, поросшие соснами, торчащими под чудны?ми углами, от времени и воды тянулись ступеньками. Мальчик бойко проскакал между ними, спустившись с одной стороны и поднявшись с другой.
Он сбежал со склона и вышел из гущи деревьев, миновал козий загон, где жевала жвачку одна белая коза. Затем сарайчик, где он хранил свои шкуры и ножи для свежевания, лук со стрелами и комиксы. Мимо Бабиной бани с ее пауками и вечно сырым запахом дыма.
Мимо собственного огорода, где росли кабачки, бобы, кукуруза, бамия, помидоры и клубника – высокие, густые и пышные, словно сама почва одобряла его усилия. По периметру были расставлены всевозможные хитроумные приспособления из консервных банок, колокольчики из бутылок и дивные самодельные безделушки, чтобы отгонять кроликов и оленей, пусть ни один зверь и не отваживался посягать на его грядки. Они вдоволь наелись клевера, кудзу и немногих цветов, которые годами высаживала Сестра, но в саду Малька не пострадал ни один листик.
Баба стояла на краю двора, низенькая, кругленькая и нетерпеливая. Из теней под крыльцом на сваях выходили бурые цыплята и пищали у старухиных ног. Она сыпала корм из передника и цып-цып-цыпала курам. Потом посмотрела на разинувшего рот мальчика и сказала:
– Сестра.
Он увидел ее у подножия холма – она несла картонная коробку с продуктами.
Мальчик ринулся по красной тропинке через заросли кудзу.
Старуха высыпала остатки корма на землю и пнула петуха со ступенек.
Семейный язык
Миранда вышла из-за деревьев на поляну, неся на плече коробку, набитую банками с фасолью, квашеной капустой, кофе, табаком, мешочками с мукой и сахаром. За спиной у нее висел охотничий лук и колчан со стрелами. Мальчик выбежал, чтобы ее встретить, по крутому, поросшему кудзу склону, и, очутившись на траве, вскинул огромные веслоподобные руки, чтобы обхватить Миранду и прижать к себе. Она погладила ему затылок – он утыкался лицом ей в живот. От него исходил сильный рыбный запах – живой, здоровый. Он ей улыбался, так что она видела его мелкие кривые зубы. Затем передала ему коробку и смотрела, как он проворно взбирается по тропе вверх. Сама двинулась следом, используя нижний конец лука вместо трости.
Старая Искра сидела в своем кресле-качалке на крыльце, хлопая мух сетчатой мухобойкой и сваливая их трупики в согнутую металлическую ложку, прибитую к перилам. Все это она проделывала с величайшей заботой. На ней был длинный передник поверх домашнего платья и грязные мужские ботинки. Тонкие седые волосы были перевязаны обрезком синей ткани. Глаза – узкие и темные. Когда Миранда с мальчиком взошли на крыльцо, старуха выстрелила струей жевательного табака в металлическую банку, набитую листьями кудзу.
– Подай кукурузу, – велела она мальчику.
Миранда взяла коробку у Малька и ушла в лачугу. В просторной, но тусклой и затхлой комнате из мебели были только кухонный стол со стульями да старая качалка у окна. Плетеную корзину у каменного очага, где стояла чугунная печь, наполняли щепки для растопки. Стены – из неструганой сосны. Войдя на кухню, Миранда протиснулась сквозь занавес из устричных раковин, нанизанных на леску, и потянула за веревочку, чтобы включить свет в кладовке, являвшей собой тесное пространство со спертым кедровым запахом. Слыша, как под половицами пищат цыплята, Миранда разбирала коробку, расставляя консервы этикетками вперед между банками с маринованными овощами, сушеными кореньями и дикими травами. На верхних полках стояли другие банки, покрытые пылью и со странным, разбухшим содержимым.
Вернувшись на крыльцо, Миранда сняла с себя лук с колчаном и прислонила их к стене лачуги. Малёк раскладывал кукурузные початки из двух пятигаллонных ведер на досках у ног Искры, пока старуха сидела на краешке стула.
– Простыню возьми, простыню, – захлопотала она, а потом крикнула ему вслед, чтобы принес Сестре нож.
Мальчик вошел в лачугу, захлопнув за собой сетчатую дверь.
Миранда села в кресло-качалку рядом с Искрой.
Старуха убила еще одну муху и смахнула ее в ложку.
– Он разве их ест? – спросила Миранда.
Искрина плевательница содрогнулась, когда она подняла ее с пола.
– Дух дома не ест.
– А что он делает?
Старуха раздраженно махнула рукой:
– Дух оберегает меня, а мы с мальчиком подносим ему мух. Какое мне дело до того, что он с ними делает? – Она вытащила из потайного кармана передника короткий крепкий нож. За многие годы Миранда повидала, как этот нож потрошил рыбу, чистил картошку, перерезал веревки. И никогда не затуплялся.
Малёк вернулся с ножом для овощей и белой простыней под мышкой. Нож отдал Миранде, а простыню расстелил на досках между двумя женщинами. Затем высыпал кукурузу из ведер и собрал початки в широкую миску, которую также отдал Миранде. Она коснулась его предплечья и сказала жестами: «Загляни в мой колчан».
Он заглянул. Внутри лежали три свернутых комикса.
– Ты его балуешь, – сказала Искра.
Усевшись на ступеньки крыльца, мальчик открыл первую книжку и увидел охваченный штормом океан и жуткое морское чудище, вырывающееся на поверхность. На его спине, распахнув рот в диком крике, вытаращив огромные безумные глаза, сидел верхом варвар с голым торсом, вонзающий меч твари в шею. Мальчик перевернул страницу, прикусил большой палец, и на Миранду будто ветер обрушилось воспоминание: она сидела там, где сейчас был он, каждый вечер, на закате. Одиннадцатилетняя девочка кормила младенца козьим молоком через самодельную соску из марли, натянутой поверх банки от варенья. Она помогала ему срыгивать, ощущала грубую текстуру его кожи. В то долгое мрачное лето она отдала ему все свое сердце.
– Мелкий, – позвала Искра грубо.
Миранда дернулась, будто старуха всадила в нее крюк.
– Иди охоться. Нам мясо нужно. Потом почитаешь свои книжки.
– Я с ним пойду, – заявила Миранда, убирая миску с колен.
– Останешься, – приказала Искра, кладя початки на колени передника шишковатыми пальцами. – Я сама не справлюсь.
Миранда показала Мальку: «Я буду здесь, когда ты вернешься».
Мальчик заткнул комикс за пояс джинсов, где уже торчала книжка с картинками, и исчез за углом лачуги.
– Вонь от него несусветная, – пробормотала Искра. – Стоит ему летом зайти в дом…
– А мне запах нравится, – сказала Миранда.
– Он каждую ночь припирается спать на полу и сворачивается перед печкой, как пес.
– Он не спит на своем дереве? В чем дело?
Искра пожала плечами и плюнула в свою банку:
– Может, сны дурные. Сама спроси.
После этого они занимались кукурузой молча. Ставили каждый початок, срывали рыльца, шелушили, потом Миранда разрезала их лезвием. Женщины раскачивались на стульях, а те им уютно скрипели. Этот ритм был знаком им много лет: вместо слов – дело, и из бессловесных усилий в этом деле – будь то лущение свежего гороха или потрошение рыбы – старуха и Миранда выработали причудливый семейный язык.
По мере того как дневной свет набирал силу за растущими вниз по склону деревьями, Миранде являлись воспоминания, точно обрывки лихорадочного сна: вода, принесенная из колодца, лилась на горячие камни в низенькой грубой лачуге; теплый пар плясал в свете фонаря на балках под крышей бани; Миранда, укушенная змеей, тряслась, сжимая решетчатую скамью на камнях, ощущая терпкий сухой вкус палки во рту; ведьма рядом с ней походила на пастора за крещением в реке, грубыми руками промывала раны, водя тряпкой, выжатой в кедровом ведре; и слова, которые Миранда не понимала. Ворчала и шепталась. Приходила и уходила. И так всю ночь.
Ее первое отчетливое воспоминание, без бреда: она очнулась на полу рядом с печкой, завернутая и взмокшая под кучей оленьих шкур. Левая рука опухла, перевязанная полосками ткани. Лампа, стоявшая по центру стола, излучала оранжевый и маслянистый свет. Она села, шкуры сползли на пол. Она поняла, что была голой, и подтянула их. Из открытой двери спальни доносился старухин храп – мощный и трескучий, как звук падающего дерева. Что-то шевельнулось в хлебной миске, в свете лампы заиграла тень: тянулась ручка с растопыренными пальцами, а между каждым пальцем была мягкая вееровидная перепонка, похожая на крошечный парус. Миранда встала, прикрываясь оленьей шкурой, и комната накренилась. Левая рука горела и не сгибалась. Правой она ухватилась за стул, чтобы удержать равновесие.
В продолговатой миске лежал ребенок. Его круглые щечки были пепельного цвета, лоб бугрился, а вся голова казалась бесформенной глиняной шишкой. Но глазки, выглядывавшие из-под надбровных дуг, были сосредоточены. Перепончатые пальчики сжимались и разжимались, а Миранда, не в силах удержаться, протянула правую руку и позволила ухватить себя за указательный палец. Когда младенец ее коснулся, она что-то почувствовала – словно произошел некий обмен, передалась энергия, от него к ней, а от нее к нему.
Ведьмин голос заставил ее встрепенуться.
– Он особенный.
Миранда повернулась и увидела в проеме старуху в тонком, чайного цвета халате.
– Но не для пастора, – сказала Миранда.
– Да, не для него.
– А мать, она?..
– Умерла.
Миранда сглотнула ком в горле и снова посмотрела на дитя в миске.
– Хирам? – Она почувствовала, как горячие слезы заструились по ее щекам. – Он?..
Миранда услышала скрип половиц и повернулась, ожидая увидеть, что старуха подходит, чтобы ее утешить, поддержать, обнять, прижать ее щекой к своей груди, но вместо этого увидела лишь, как старая ведьма затворила дверь спальни и отступила. Щеколда звякнула громко и бесповоротно, будто само прошлое закрылось навсегда.
Миранда поставила последний кукурузный початок в миску и сняла с него зерна.
Искра подалась вперед, сидя на краю своего кресла. Коснулась поясницы, напряглась. Рука у нее дрожала.
– Баба? – обеспокоилась Миранда.
Искра покачала головой:
– Я просто старая, на хер.
Миранда нашла в шелухе жирного черного червячка, который цеплялся за еще зеленые листья. Затем выдернула его грязными ногтями.
– Удачи, – пожелала старуха, беря из корзины очередной початок. – Иди порыбачь на него, может, что и поймаешь.
Миранда положила червяка в нагрудный карман своей ковбойской рубашки – та когда-то принадлежала Хираму, края манжет и подола уже истерлись. Она ощущала крошечное создание сквозь ткань, оно было легкое, как желудь. Миранда приложила лезвие к кончику початка, придавив большим пальцем, и провела ножом вдоль ствола. «Шелуха, початок, пища и достаток». Этой поговорке ее научила Искра. Миранда присмотрелась к кукурузе у себя в руках. Она слишком усердствовала с рыльцами, и ее руки пропитались соком от лопнувших зерен. Вдруг яркий полдень показался ей не таким ярким, а леса вдалеке – близкими и опасными.
Она подумала, как ни странно, о Куке. О пистолете, который он ей дал. И который лежал теперь, запертый в старом ящике, где ее отец когда-то хранил снасти.
– Все меняется, на реке? – спросила Искра тихо.
Вот она, странная, невероятная старухина способность чувствовать, о чем думает Миранда, будто существовала невидимая паутина, позволявшая улавливать ее настроение. «Пора уже к этому привыкнуть», – подумала она про себя.
– Возможно, – ответила Миранда вслух.
– Все везде меняется, – сказала Искра, занимаясь кукурузой обеими руками, но сама глядя за перила крыльца, на поросший кудзу холм и линию деревьев за ним.
