Снег на кедрах

Матери было пятьдесят шесть; она жила в южной части острова, одна в старом доме, том самом, где прошло детство Исмаила. Когда Исмаил вернулся из Сиэтла, мать сказала ему, что цинизм его, хотя и понятен, совсем ему не к лицу. У отца, сказала она, он тоже был и тоже не шел ему.

– Отец всем сердцем любил человечество, но ему мало кто нравился из окружающих, – говорила она Исмаилу. – И ты такой же – весь в отца.

Когда Исмаил подошел к докам, шериф, опершись ногой о сваю, беседовал с рыбаками. Рыбаки собрались перед шхуной Карла Хайнэ, пришвартованной между «Эриком Джей» и «Торденшёльдом» – первое судно, с носовой выборкой, принадлежало Марти Юхансону, второе было сейнером с кошельковым неводом, из Анакортеса. Исмаил направился в их сторону; в это время подул южный бриз – и заскрипели причальные концы «Передового», «Провидения», «Океанического тумана» и «Торвангера», обычных шхун с жаберными сетями. «Таинственная дева», шхуна для лова палтуса и сайды, в последнее время барахлила, и ее как раз поставили на ремонт. Корпусную сталь по правому борту сняли, двигатель разобрали, рядом лежали коленчатый вал и вкладыши нижней головки шатуна. У носовой части шхуны громоздилась куча трубной арматуры, валялись два ржавых дизельных двигателя, осколки зеркального стекла и корпус электродвигателя, на который были составлены пустые банки из-под краски. Ниже, на воде, как раз на уровне прибитого к докам обрывка дерюги, защищавшего отбойный брус, расплывалось блестящее маслянистое пятно.

Чаек в этот день было полным-полно. Обычно они промышляли около консервного завода, но сейчас сидели на поплавках или буях, точно вылепленные из глины изваяния. Иногда чайки качались на приливной волне, а временами взмывали вверх и вертели головами, ловя ветер. Бывало и так, что птицы садились на оставленные без присмотра суда, выискивая на палубе объедки. Рыбаки иной раз палили по чайкам утиной дробью, но обычно птицы свободно хозяйничали в доках – все было заляпано их сероватым пометом.

Бочку с нефтью перевернули уже давно, еще до того, как поставили «Сьюзен Мари»; теперь на ней сидели Дейл Миддлтон и Леонард Джордж в промасленных комбинезонах механиков. Ян Сёренсен облокотился о сбитый из клееной фанеры мусорный контейнер; Марти Юхансон стоял в заправленной футболке, широко расставив ноги и сложив руки на открытой груди. Рядом с шерифом был Уильям Юваг с сигаретой в руке. Помощник шерифа забрался на носовой планшир «Сьюзен Мари»; болтая ногами, он слушал рыбаков.

Рыбаки Сан-Пьедро тогда выходили в море уже в сумерки. Большинство ловили рыбу жаберными сетями: они бороздили пустынные воды и бросали сети там, где косяками шел лосось. Сети зависали в темной воде, и рыба попадалась в них.

Рыбак коротал ночные часы в тишине, покачиваясь на волнах и терпеливо ожидая. Привыкнуть к этому невозможно, надо было родиться таким, иначе надеяться на успех не приходилось.

Иногда лосось шел в таких узких местах, что рыбакам приходилось ловить на виду друг у друга, из-за чего возникали стычки. Один, опередивший другого, бросал сеть выше по течению; тогда обойденный проходил борт о борт с обидчиком, потрясая гафелем и кляня вора на чем свет стоит. Перебранки в море случались, но чаще рыбак целую ночь рыбачил один и ему не с кем было ругаться. Некоторые, попробовав ловить в одиночку, бросали это дело и вливались в команды сейнеров с кошельковыми неводами или переходили на ярусный лов палтуса. Постепенно Анакортес, городок на материке, перетянул к себе большие суда с командами от четырех человек и больше, в то время как Эмити-Харбор приютил суденышки с жаберными сетями, управляемые в одиночку. На Сан-Пьедро этим гордились, ведь мужчины острова отваживались выходить на лов даже в ненастье. И со временем среди островитян укрепилось такое мнение, что лов в одиночку почетнее всего; сыновьям рыбаков снилось, как они выводят свою шхуну в открытое море и в сеть им попадает лосось невероятных размеров.

Так на Сан-Пьедро закрепился образ настоящего мужчины – молчаливого трудяги, в одиночку выходящего на лов. Тот же, кто отличался излишней общительностью, слишком много болтал и не прочь был послушать других, посмеяться с ними, тот не обладал необходимыми качествами. Лишь вступивший в схватку с морской стихией в одиночку мог рассчитывать на признание других.

Мужчины на Сан-Пьедро отличались молчаливостью. Правда, иногда, заходя в доки уже на рассвете, они делились друг с другом новостями, и это было для них огромным облегчением. Усталые и все еще занятые, они стояли на палубах и говорили о том, что произошло за ночь и что было понятно им одним. Такой задушевный разговор, обнадеживающие голоса других, относившихся с доверием к их собственным вымыслам, смягчали рыбаков, когда те возвращались домой к женам. Словом, это были одинокие люди, чей характер сложился под влиянием островной географии; временами у них возникало желание поговорить, но осуществить его они не умели.

Приближаясь к группе рыбаков, Исмаил знал, что не вхож в это братство, более того, он зарабатывает на жизнь словами и тем подозрителен им. С другой стороны, у него преимущество калеки и человека, побывавшего на войне, чей опыт всегда остается загадкой для непосвященных. Последнее имело ценность в глазах суровых рыбаков и могло перевесить их недоверие к нему, словесному манипулятору, целый день проводящему за печатной машинкой.

Рыбаки кивнули ему и, чуть подвинувшись, пустили в свой круг.

– Слыхал? – спросил Исмаила шериф. – Небось уже побольше моего знаешь?

– Верится с трудом, – ответил Исмаил.

Уильям Юваг сунул сигарету в зубы.

– Такое случается, – буркнул он. – С рыбаками такое случается.

– Да уж, – отозвался Марти Юхансон. – Но вот ведь надо ж… – Он мотнул головой и покачался на каблуках.

Шериф переменил ногу, опиравшуюся о сваю, и положил локоть на колено.

– Был уже у его жены? – спросил Исмаил.

– Был, – ответил Арт.

– Трое ребят… – сказал Исмаил. – Что она теперь будет делать?

– Даже не знаю, – ответил шериф.

– Что сказала-то?

– Да ничего.

– Ну а что тут скажешь? Что скажешь-то? – вмешался Уильям. – Господи!

Исмаил понял, что журналисты у Ювага не в чести. Юваг был загорелым рыбаком с большим пузом и в татуировках; мутный взгляд выдавал в нем любителя джина. Пять лет назад от Ювага ушла жена, и он жил на своей посудине.

– Извини, Юваг, – сказал Исмаил, ища примирения.

– Извини, извини… – проворчал Юваг. – Да иди ты, Чэмберс!

Все засмеялись. Это Юваг не со зла, это он так… в шутку, догадался Исмаил.

– И что же случилось? – поинтересовался Исмаил у шерифа.

– Именно это я и пытаюсь выяснить, – ответил Арт. – Как раз об этом-то мы тут и толкуем.

– Арт выясняет, где мы все рыбачили, – пояснил Марти. – Он…

– Все мне не нужны, – перебил рыбака шериф. – Я хочу знать, куда прошлой ночью вышел Карл. Кто видел его или говорил с ним в последний раз. Вот что мне нужно, Марти.

– Я видел, – подал голос Дейл Миддлтон. – Мы вместе выходили из залива.

– Так уж и вместе? Скорее, это ты за ним вышел. Ведь как пить дать вышел, а? – усмехнулся Марти.

Рыбаки помоложе, вроде Дейла, обычно подолгу сидели в кафе «Сан-Пьедро» или ресторане «Эмити-Харбор», пытаясь выудить ценные сведения. Они все выспрашивали, куда поплывет рыба, как вчера шел лов да где именно. Рыбаки опытные и удачливые вроде Карла Хайнэ не обращали на таких никакого внимания. Вот и получалось, что молодежь пристраивалась к ним в хвост и сопровождала до рыбного места – мол, не хочешь говорить, сами выследим. В туманную ночь преследователям Карла Хайнэ приходилось идти совсем близко; чтобы не упустить из виду источник сведений, они включали радиосвязь – неудачники настраивались друг на друга в надежде разузнать хоть что-то. Самые уважаемые рыбаки, согласно установившейся на Сан-Пьедро традиции, никого не выслеживали, а радиосвязь не включали. Время от времени к ним приближались, но, узнав, тут же разворачивались, понимая, что у этих разжиться нечем. Кто-то делился сведениями о рыбных косяках, кто-то – нет. Карл Хайнэ принадлежал к числу последних.

– Ну ладно, что было, то было, – признался Дейл. – А что вы хотите – к парню рыба так и шла!

– Когда это было? – спросил шериф.

– Где-то в половине шестого.

– А позже его кто-нибудь видел?

– Ага. У Судоходного канала. Народу там было – тьма. За кижучем шли.

– Прошлой ночью был туман, – заметил Исмаил. – Наверняка вы шли близко.

– Нет, – ответил Дейл. – Я просто видел, как он выбрасывал сеть. Еще до тумана. Может, в полвосьмого. Или в восемь.

– Я тоже его видел, – заговорил Леонард Джордж. – Он вытравил сеть до упора. И ловил на отмели.

– Когда это было? – спросил шериф.

– Рано, – ответил Леонард. – В восемь.

– А позже его никто не видел? После восьми?

– Да меня и самого в десять там уже не было, – рассказывал Леонард. – Не поймал ни рыбешки. Ну и пошел к мысу Эллиот, совсем тихо пошел. Туман был, приходилось то и дело гудок включать.

– Я тоже, – подтвердил Дейл. – Многие снялись оттуда, не стали долго выжидать. А как ушли – наткнулись на косяк Марти. – Дейл ухмыльнулся. – И подвезло же нам тогда.

– Карл тоже пошел к Эллиот-Хед? – спросил шериф.

– Я не видал, – ответил Леонард. – Да наверняка и не скажешь. Уж больно густой был туман.

– Вряд ли Карл снялся, – рассудил Марти. – Не в его привычках было бегать. Уж если он где выбрал место, то там и оставался. Может, поживился чем на Судоходном. А впереди я его не видал, нет.

– Я тоже, – подхватил Дейл.

– Но на Судоходном-то вы его видели, – напомнил шериф. – Кто еще там был?

– Кто еще? – переспросил Дейл. – Да разве ж всех упомнишь. Там десятка два судов было, если не больше.

– Густой туман, – сказал Леонард. – Гуще не бывает. Ни черта не видать.

– И все же кто был? – повторил вопрос шерифа Арт.

– Ладно, – сдался Леонард, – попробую вспомнить. «Касилоф», «Островитянин», «Магнат», «Затмение» – это на Судоходном…

– «Антарктика», – прибавил Дейл, – тоже была там.

– Да, «Антарктика», – подтвердил Леонард.

– А как насчет радиосвязи? – спросил Арт. – Слышали кого? Из тех, кого не называли?

– Вансе Шёпе, – припомнил Леонард. – Знаете? У него «Провидение». Перекинулись с ним парой слов.

– Так уж и парой, – усмехнулся Марти. – Да я вашу трескотню всю дорогу слышал, до самого верхнего течения. Ну ты, Леонард, и…

– А еще? – перебил шериф.

– «Вожак стаи», – ответил Дейл. – Я слышал Джима Ферри и Хардвелла. «Берген» был на Судоходном…

– Уверен?

– Вроде да, – ответил Леонард. – Ну да, точно.

– А «Магнат»… чье это судно? – спросил Арт.

– Моултона, – ответил Марти. – Прошлой весной купил его у Лейни.

– А «Островитянин»? Это кто?

– «Островитянин» у Миямото, – ответил Дейл. – Вроде у него. Ну, у того, что младше.

– У старшего, – поправил Исмаил. – Кабуо старший. Младший – это Кэндзи. Тот на консервном работает.

– Все они на одно лицо, – рассудил Дейл. – И не разберешь, кто есть кто.

– Ага, японцы эти… – Юваг швырнул окурок в воду рядом со «Сьюзен Мари».

– Значит, так, – решил Арт, – увидите Хардвелла, Вансе Шёпе, Моултона или кого там еще – скажите, чтобы зашли ко мне побеседовать. Я хочу знать, говорил ли кто из них с Карлом прошлой ночью. Понятно? Чтоб явились все до единого.

– А шериф прямо землю носом роет, – сказал Юваг. – Разве это не несчастный случай?

– Конечно, – ответил Арт. – И все-таки, Уильям, человек мертв. Придется писать отчет.

– Короший человек был, – высказался Ян Сёренсен, говоривший с легким датским акцентом. – Короший рыбак. – И покачал головой.

Шериф убрал ногу со сваи и тщательно заправил рубашку в брюки.

– Абель, – бросил он помощнику, – подготовь катер и жди меня в участке. Я тут пройдусь с Чэмберсом. Надо обговорить кое-что.

Но только когда они совсем вышли из доков и свернули на Портовую улицу, шериф перестал говорить о пустяках и перешел к делу.

– Послушай, Исмаил, – сказал он, – я знаю, что ты задумал. Ты задумал статью. Шериф Моран подозревает, что дело нечисто, и начал расследование. Так?

– Ну, не знаю, – ответил Исмаил. – Я пока еще ничего не знаю. Надеялся, что ты введешь меня в курс дела.

– Конечно, введу, – ответил Арт. – Только ты сперва обещай мне кое-что. Ты ни словом не обмолвишься о расследовании, идет? Хочешь сослаться на мои слова? Вот, пожалуйста: Карл Хайнэ утонул в результате несчастного случая. Ну или что-то в этом роде, ты уж сам придумай. Но о расследовании молчок. Потому что нет никакого расследования.

– Хочешь, чтобы я соврал? – спросил шерифа Исмаил. – Состряпал фальшивку?

– Ладно, только давай без протокола, – предупредил шериф. – Да, расследование ведется. Всплыли кое-какие странные, совсем незначительные детали, и они могут означать все что угодно – такова наша позиция на данный момент. Это может быть убийством, непредумышленным убийством, несчастным случаем… чем угодно в буквальном смысле этого слова. Все дело в том, что пока мы ничего не знаем. И если ты раструбишь об этом на первой странице, не узнаем никогда.

– А как же те парни, с которыми ты только что говорил? Сам знаешь, Арт, что они сделают. Юваг всем и каждому разболтает о том, как ты вынюхивал убийцу.

– Это другое дело, – возразил Арт. – То ведь слухи, так? А слухи пойдут в любом случае, без всякого расследования. Таким образом мы дадим убийце понять – если, конечно, он существует, – что все это пустая болтовня. Пусть длинные языки поработают на нас – введут его в заблуждение. Да и в любом случае я обязан был задать вопросы. У меня ведь нет выбора. И если кто хочет строить догадки, так ведь то его личное дело, тут уж ничего не поделаешь. Но вот заявлений в газете я не потерплю.

– Похоже, ты уверен, что предполагаемый убийца живет здесь, на острове. Уж не это ли…

– Послушай, – шериф вдруг остановился, – что касается «Сан-Пьедро ревью», то чтобы никаких «предполагаемых убийц». Давай договоримся раз и навсегда.

– Договорились, – ответил Исмаил. – Хорошо, дам твои слова насчет несчастного случая. А ты держи меня в курсе.

– Идет, – согласился Арт. – Если что откроется, первый узнаешь. Ну? Теперь доволен?

– Статью-то все равно писать надо, – ответил Исмаил. – Так что расскажи мне поподробнее про этот «несчастный случай».

– Валяй спрашивай, – дал добро шериф.

Глава 5

Утренний перерыв в заседании закончился. Окружной коронер Гораций Уэйли мягким голосом произнес клятву на судебной Библии и втиснулся за стойку, отведенную для свидетелей. Сжав пальцами дубовые подлокотники, он моргнул, глядя сквозь очки в стальной оправе на Элвина Хукса. По натуре Гораций был человеком закрытым, ему было около пятидесяти, слева на лбу у него расползлось темное пятно, которое он часто, сам того не замечая, потирал. Внешне Гораций производил впечатление человека аккуратного и педантичного, он был худым, как аист, хотя и не до такой степени, как Арт Моран. Гораций натягивал наутюженные брюки чересчур высоко на узкую талию, а редкие волосы напомаживал, приглаживая справа налево. Глаза у него были навыкате – сказывалась излишняя активность щитовидной железы – и плавали за стеклами очков. Он двигался с видом человека изнуренного, пребывающего в нервном напряжении.

Гораций без малого два года прослужил офицером медицинской службы, участвуя в военных действиях на Тихом океане; все это время он недосыпал и страдал от тропических болезней, что не могло пройти бесследно. Оставленные на его попечение раненые умирали, а Гораций тем временем находился в бессонном забытьи и с помутившимся сознанием. В его голове эти раненые и их кровавые раны смешались, превратившись в один повторяющийся сон.

Утром шестнадцатого сентября Гораций сидел у себя за столом и разбирался с бумагами. Днем раньше в доме престарелых скончалась женщина девяноста шести лет; еще одну старуху восьмидесяти одного года смерть настигла, когда та колола дрова, – ребенок, привозивший в тачке яблоки, нашел ее распластанной на колоде, рядом с козой, тыкавшейся мордой ей в лицо. Так что, когда зазвонил телефон, Гораций заполнял два свидетельства о смерти, да еще в трех экземплярах каждый. Гораций в раздражении поднес трубку к уху – после войны он не мог одновременно делать несколько дел, а сейчас был очень занят и не хотел ни с кем говорить.

Тогда-то он и услышал о смерти Карла Хайнэ. Тот спасся с затонувшего «Кантона» и, как и Гораций, пережил окинавскую бойню, а все для того, чтобы умереть вот так нелепо, запутавшись в сетях.

Через двадцать минут Арт Моран и Абель Мартинсон внесли брезентовые носилки с накрытым утопленником; из-под покрывала торчали ноги в сапогах. Шериф тяжело дышал, его помощник с искаженным гримасой лицом плотно сжимал губы. Они положили тело на предназначенный для вскрытия стол, лицом вверх. Тело было на манер савана обернуто двумя белыми шерстяными одеялами вроде тех, что выдают на флоте. Война закончилась девять лет назад, но одеял оказалось так много, что на каждой рыбацкой шхуне Сан-Пьедро имелось с полдюжины, а то и больше этого добра. Гораций отвернул край одеяла и, потерев родимое пятно на лбу, уставился на Карла Хайнэ. Он увидел открытую челюсть; в огромном разверстом рту виднелась застывшая глотка, в которой исчезал язык. Глазные белки покойника были испещрены лопнувшими кровяными сосудами.

Гораций снова набросил одеяло и обернулся к Арту:

– Ну и видок! Где вы его нашли?

– В заливе, на Белых Песках, – ответил Арт.

Арт рассказал коронеру о дрейфующей шхуне, тишине на борту и включенных огнях, а также о том, как они вытаскивали покойника из его же сетей. Как Абель пригнал свой пикап с носилками, позаимствованными у пожарных, и на глазах у немногих рыбаков, задававших вопросы, они погрузили Карла на носилки и увезли.

– Надо бы заехать к его жене, – добавил Арт. – Не годится ей услышать про такое от других. Так что я съезжу. И сразу же вернусь.

Гораций заметил, что Абелю, стоявшему у стола, стало не по себе от разговоров в присутствии покойника. Правая нога в сапоге торчала как раз напротив Абеля.

– Абель, – позвал Арт, – ты пока останься здесь. Вдруг Горацию понадобится помощь.

Помощник кивнул. И положил шляпу, которую все это время держал в руке, на стол рядом с лотком для инструментов.

– Ладно, – ответил он, – побуду здесь.

– Отлично, – сказал шериф. – Я быстро. Через полчаса, самое большее час вернусь.

Шериф ушел, и Гораций снова уставился на Карла Хайнэ, оставив молодого помощника шерифа дожидаться в тишине. Потом прошел к раковине и помыл очки.

– Вот что я скажу тебе, – произнес он наконец, закрывая кран. – Пойди посиди пока в моем кабинете. Полистай журналы, радио послушай, кофе себе налей… там термос стоит. Если нужно будет перевернуть тело и я один не справлюсь, позову тебя. Ну что, согласен, помощник?

– Ладно, – согласился Абель. – Если что, зовите.

Он взял шляпу и пошел.

Совсем еще мальчишка, подумал Гораций. Он насухо вытер очки полотенцем и, будучи человеком брезгливым, надел хирургический халат. Натянул перчатки, высвободил Карла Хайнэ из савана одеял и изогнутыми ножницами принялся методично резать прорезиненную робу, бросая куски в брезентовый мешок. Когда с робой было покончено, он разрезал футболку, затем рабочие штаны Карла Хайнэ, нижнее белье и стащил с ног сапоги и носки, с которых потекла вода. Всю одежду Гораций сложил в раковину.

В одном кармане покойника он обнаружил коробок со спичками, большей частью горелыми, в другом – маленький челнок с хлопчатобумажным шнуром. К поясу штанов Карла была пришита петля, державшая пустые ножны. Ножны не были застегнуты.

В левом переднем кармане покойника лежали часы, стрелки которых остановились в час сорок семь. Гораций опустил часы в конверт из оберточной бумаги.

Гораций отметил про себя, что тело не больно-то оттаяло, несмотря на то что его два часа везли с залива в доки, а оттуда в пикапе к нему в морг. Тело было розового цвета, как мясо лосося, с закатившимися внутрь глазами. Оно отличалось чрезмерной мощью: большие, тугие мускулы, широкая грудь, четко очерченные четырехглавые мышцы бедер. Гораций невольно подумал, что перед ним лежит исключительный образчик мужественности: рост шесть футов три дюйма, вес двести тридцать пять фунтов, борода, светлые волосы, крепкое телосложение, цельное, как у гранитного изваяния, хотя в линиях рук и плеч было что-то от обезьяны, грубое и животное. Гораций испытал знакомое уже чувство зависти, оценивая размеры полового органа Карла Хайнэ. Обрезанию рыбак не подвергался, а гладкие, без волос яички выглядели упругими. В ледяной воде они подтянулись к телу, а пенис, примерзший к левой ноге, даже в замороженном состоянии был толстым, розового цвета, раза в два больше, чем у самого Горация.

Гораций дважды сухо кашлянул и обошел вокруг стола. Необходимо было настроить себя на то, что Карл Хайнэ, человек знакомый, теперь вовсе и не Карл Хайнэ, а просто покойник. Правая нога покойника примерзла поверх левой, да так крепко, что Горацию пришлось с усилием рвануть, чтобы порвать связки в паховой области.

По работе коронеру приходится заниматься тем, с чем большинство людей никогда не сталкиваются. Вообще-то Гораций был семейным врачом, одним из трех на Сан-Пьедро, и лечил рыбаков, их детей и жен. Поскольку коллег его не привлекала перспектива возиться с мертвецами, как-то само собой получилось, что обязанность эта пала на него. Отсюда и весь этот опыт Горация – ему доводилось видеть такое, на что большинство людей не в состоянии смотреть. Прошлой зимой привезли краболова, выловленного в заливе: того целых два месяца носило по волнам. Кожа утопленника напоминала мыло: он будто бы целиком был обмазан чем-то вроде серой амбры. На Тараве[10] Горацию случалось видеть тела убитых, упавших лицом в воду на мелководье. Целыми днями их омывало теплым приливом, и постепенно кожа отставала от мяса. Особенно запомнился Горацию один солдат, у которого кожа на руках снялась, точно прозрачные перчатки, даже ногти отошли. Опознавательного жетона у солдата не было, но в распоряжении Горация оказались превосходные отпечатки пальцев, и ему удалось установить личность погибшего.

Горацию приходилось видеть утопленников. В 1949-м он видел рыбака, лицо которого было изъедено крабами и раками. Они основательно поживились мягкими тканями – веками, губами, даже ушами, – так что лицо в этих местах приобрело ярко-зеленый цвет. Такие трупы встречались ему и во время войны в Тихом океане, а еще он видел погибших у берега во время прилива – у этих тела ниже уровня воды сохранялись на удивление целыми, а выше были целиком, до костей, съедены мошкой. Раз он наткнулся на тело – наполовину мумию, наполовину скелет; его нижняя часть, та, что под водой, была начисто обглодана, а спина, иссушенная солнцем, стала коричневой и кожистой. Когда затонул «Кантон», на мили вокруг плавали человеческие останки, на которые не зарились даже акулы. Спасатели их не подбирали, заботясь в первую очередь о живых.

Карл Хайнэ стал четвертым утонувшим рыбаком за все пять лет практики Горация. Еще двое погибли во время осеннего шторма – их вынесло на берег острова Лангидрон. А вот с третьим, вспомнилось Горацию, приключилась занятная история; дело было летом 1950-го, четыре года назад. Рыбака звали Алек Вильдерлинг. Его жена работала машинисткой у Клауса Хартманна, торговца недвижимостью в Эмити-Харбор. Однажды летом, в лунную ночь, Вильдерлинг с напарником поставили сеть и расположились с подветренной стороны рубки распить бутылочку пуэрториканского рома. Потом Вильдерлинг, судя по всему, решил опорожнить мочевой пузырь прямо в морскую воду. И так, с расстегнутыми штанами, и свалился за борт. Напарник, к своему ужасу, видел, как тот трепыхнулся пару раз и над ним сомкнулась посеребренная луной вода. Оказалось, Вильдерлинг не умел плавать.

Напарник Кенни Линден, мальчишка девятнадцати лет, сиганул за ним. Запутавшийся в сетях Вильдерлинг пытался выбраться, Кенни помогал ему. Парню, хоть он и был в подпитии, удалось-таки распороть сеть перочинным ножиком и вытащить Вильдерлинга наружу. Но спасти его уже не удалось.

Любопытным было то, вспомнил Гораций, что в плане чисто теоретическом Вильдерлинг не утонул. Он наглотался порядочно морской воды, однако легкие остались совершенно сухими. Поначалу Гораций, ведя записи, предположил, что у покойного в результате спазма закрылась гортань, предотвратив тем самым попадание воды в нижние дыхательные пути. Но это не объясняло явное растяжение легких, причиной которому должно было быть давление воды, и Гораций пересмотрел первоначальную гипотезу, написав в окончательном отчете, что соленая вода, которой наглотался Алек Вильдерлинг, попала ему, еще живому, в кровь. Формальной причиной смерти Гораций записал аноксию, то есть недостаточное снабжение кислородом мозга, а также серьезные изменения в составе крови.