Дневник грабителя

– Но... Мэл! Подожди минутку! Давай хотя бы поговорим о том, что произошло!

– Нам не о чем разговаривать, – отвечает Мэл, открывая дверь и опуская телевизор на пол в холле. – Уходи. – Она выпрямляется, поворачивается ко мне, склоняя набок голову. – Папа звонит в полицию. Уходи и больше никогда не возвращайся.

– Бекс! – кричит Олли. – Поехали отсюда, дружище.

Крис срывается с места, мчит вверх по улице и скоро исчезает из виду. Олли заводит двигатель, дважды сигналит, пытаясь привлечь к себе мое внимание, и снова кричит, высовываясь из окна:

– Бекс! Скорее! Или я уеду один.

Я медленно разворачиваюсь, выхожу за ворота, закрываю их за собой, забираюсь в фургон, и Олли жмет на газ.

30

Погоня

– Быстрее, Олли, быстрее! – ору я бегущей рядом со мной жирной заднице. – Туда!

Мы сталкиваемся, резко сворачивая вправо, чтобы продолжить путь по аллее.

Я не оборачиваюсь, подобные гонки уже случались в моей жизни: видеть, как тебя настигает полиция, – зрелище не из приятных.

Смотреть назад нельзя.

В этом нет необходимости, ведь ты направляешься не в ту сторону.

Вперед – только то, что впереди, должно тебя интересовать. Сосредоточь на нем все свое внимание и двигай ногами как можно быстрее.

– Скорее! Скорее! – кричит Олли. – Скорее!

Стук сапожищ копов отзывается эхом где-то прямо в моем сердце, которое, кажется, вот-вот разорвется.

– Сюда! Через забор!

Проклятие! Проводить подобным образом субботний вечер – это, скажу я вам, один из худших вариантов.

А начался вечер настолько обнадеживающе. Отличный дом, классные вещи, наличные в выдвижном ящике стола. Нет же, какой-то скотине приспичило все испортить – сходить и позвонить в полицию. Возможно, соседям из дома напротив.

А все потому, что, проникая в дом, мы с Олли наделали слишком много шума. Я говорил ему, что лучше выждать полчасика, но он талдычил:

– Только не суетись, Бекс. Давай поскорее сделаем это дело. И в кабак.

Кретин.

– Только не суетись, Бекс! – орет Олли в то мгновение, когда я задеваю яйцами за край забора.

Один из копов подпрыгивает и ухватывает меня за ногу, но мне удается вырваться и тут же спрыгнуть на землю по другую сторону забора. Мои яйца с облегчением вздыхают.

Олли ударяет по тем местам наверху забора, где появляются руки копов, обломком кирпича, пока я поднимаюсь на ноги и перевожу дух.

– Бежим! – кричит он, бросая кирпич.

Мы несемся по пустырю, перелезаем через другой забор – на сей раз из металлических прутьев – и мчимся по парку.

Темно. Даже очень темно. Главную аллею на другой стороне парка освещают фонари, но здесь, в той части, где бежим мы с Олли, царит мрак. Полиция все еще преследует нас, и мне приходит в голову мысль попытаться затаиться где-нибудь поддеревьями, чтобы они потеряли наш след.

– Олли, – шепчу я. – Расходимся. Запутаем этих тварей и спрячемся.

Олли сворачивает направо и бежит к ограде. Я устремляюсь влево, в непроглядную темень, и слышу, что копы направляются за мной. Типичная история! Глухие придурки даже не поняли, что мы разделились. Мне так и хочется крикнуть им, куда помчался Олли, но на это придется затратить драгоценные силы, которых у меня остается не так много.

Несясь вслепую сквозь тьму, я задеваю что-то бедром – черт его знает, что именно, может, скамейку или урну. От боли и неожиданности я чуть не валюсь на землю, но удерживаюсь на ногах и продолжаю бег, сжимая ушибленное место рукой.

– Черт! – чертыхаюсь я, чувствуя, как на мои пальцы сквозь порез в штанах сочится кровь.

Новые джинсы обойдутся мне не меньше, чем в пятьдесят фунтов.

До меня доносится звук удара и чей-то громкий стон. По-видимому, кто-то из моих преследователей на бегу врезался в то, что я лишь задел.

– Ты в порядке, Алан? – раздается голос другого копа. Я улыбаюсь, слыша, что вся толпа направляется не за мной, а правее.

* * *

Десять минут спустя я уже на главной дороге, шагаю в сторону города. Нога начинает пульсировать, но это цветочки по сравнению с тем, что – как я догадываюсь – ожидает меня утром. В данный момент я еще в состоянии идти и радуюсь этому. Я мечтаю как можно быстрее зарулить в какой-нибудь из кабаков и рассказать о наших приключениях ребятам. До меня доносятся чьи-то торопливые шаги, я оборачиваюсь и вижу догоняющего меня бегом Олли.

– Олли! – кричу я. – Можешь сбавить темп, я от них отделался.

Олли дышит часто и держится за бок.

– А я нет, – отвечает он, едва заметным движением головы указывая в сторону, откуда за ним несутся два копа.

Я отворачиваюсь и срываюсь с места, надеясь за несколько секунд набрать прежнюю скорость. Но Олли очень быстро меня обгоняет.

– Бекс, шевели ногами! – бросает он через плечо. Тот факт, что я остался у него за спиной, естественно, меня не радует. Я стискиваю зубы и прибавляю скорости. До жути хочется оказаться сейчас дома, у себя в кровати.

С каждым вздохом мою грудную клетку разрывает от боли, а ногу, как только она в очередной раз соприкасается с землей, словно опаляет огнем. Единственным утешением служат мысли о том, что преследующим нас копам тоже несладко. Чертовы бедняги наверняка безмятежно попивали в этот субботний вечер чай, когда их вызвали погоняться за нами, преступниками.

Вот мы и носимся все вместе, развеивая скуку нашего маленького городишки.

Я и Олли сворачиваем с главной дороги и ныряем в засаженную деревьями узкую улочку. Копы бегут за нами по пятам, запыхавшимися голосами сообщая по рациям об изменении курса.

– Пошли на хрен, скоты! – кричит Олли. По-видимому, надежды на спасение у него, как и у меня, практически не остается.

– Стойте! – орет один из копов. За время наших сегодняшних гонок мы впервые вступаем друг с другом в разговор. – Вы все равно от нас не уйдете.

Шумный вдох, выдох, кашель.

– Нет уж, валите к черту! – отвечает Олли оптимистически. – Пожалуйста, – добавляет он гораздо более тихо.

Конечно, все сложилось бы по-другому, если бы мы удирали от копов на машине. Сидели бы сейчас довольные и здоровые в кабаке. Нет же, Олли посчитал, что так мы отделаемся от этих гадов гораздо быстрее.

– На дороге им будет легче нас нагнать, – заявил он. – А бежать за нами больше чем пару сотен ярдов у них не хватит мочи.

Какой же кретин этот Олли! И на сей раз за то, что я его опять послушался, я себя презираю.

Столь приличных расстояний я не преодолевал бегом, наверное, с тех пор, когда мы сдавали кросс в школе; хотя тогда все обстояло гораздо проще – выбиваясь из сил, я запросто мог на время сойти с дистанции и устроить себе перекур. Сейчас же я на пределе и чувствую, что долго не протяну.

Но остановиться я не могу, просто не могу. На этот раз мне предъявят обвинение в грабеже, а по подозрению в нем меня задерживали уже слишком много раз. Сесть за решетку и каждый день жрать кашу – такого я не вынесу. Подобная жизнь не для меня, большое спасибо!

Мне в голову приходит ободряющая мысль: быть может, если я обгоню Олли и они сцапают его, то обрадуются, что поймали хотя бы одного из нас, и прекратят погоню?

Я ускоряюсь, и спустя несколько секунд Олли остается у меня за спиной.

– Эй, постой! – выдыхает он. – Подожди, Бекс!

Проходит мгновение, другое, и Олли не то что сравнивается со мной, а вновь вырывается вперед. В мои планы это не входит. Я опять собираюсь с остатками сил и бегу быстрее, отчаянно не желая попадаться в лапы копам первым. Олли, едва заметив, что я его опережаю, мгновенно прибавляет скорости. Мы оба летим по Вилсон-Гарденс как ускоряющиеся ракеты, предельно старательно пытаясь оставить друг друга позади. Для тех, кто смотрит на нас со стороны, мы – движущееся расплывчатое пятно. Мимо пролетают дорожки, перекрестки, тротуары; время от времени то я, то Олли хватаем друг друга за куртки.

К тому моменту когда мы подбегаем к "Опус Креснт", оба еле живы.

Олли запинается на неровном тротуаре и валится на землю. Я останавливаюсь и следующие ярдов десять прохожу шагом.

– Вставай, толстяк! – кричу я, но Олли даже не шевелится.

Он лежит посередине дороги лицом вниз, тяжело дыша, как... как... как придурок с жирной задницей, окончательно выбившийся из сил.

– Я больше не могу, Бекс. Беги, оставь меня.

Повторять дважды мне не нужно. Я срываюсь с места и мчу в сторону города. По прошествии некоторого времени за спиной раздаются звуки сирены. Я оборачиваюсь как раз в тот момент, когда из-за угла показывается синяя мигалка, и прыгаю в сад ближайшего дома. Опасность с воем проезжает мимо, я пытаюсь подняться с земли и обнаруживаю, что не в состоянии и ногой пошевелить, а потому решаю полежать здесь еще с пару минут, немного отдохнуть.

Две минуты проходят, я с трудом встаю на ноги, осторожно выглядываю из-за угла и вижу, как на удалении ярдов ста две пожилые дамы помогают Олли подняться на ноги. Копов нигде нет. Наверное, они махнули на нас рукой, когда мы принялись состязаться друг с другом на скорость. Я, прихрамывая, направляюсь к Олли.

– Вы уверены, что не хотите выпить чашечку горячего чая? – спрашивает одна из дам. – Я живу вон там, за углом.

– Да-да, непременно пойдемте, – говорит вторая. – Мы позвоним вашей маме, она приедет за вами.

– Нет, большое спасибо, – отвечает Олли. – Я на самом деле тороплюсь.

Я бочком подхожу к Олли и шепчу ему на ухо, что, быть может, нам следует принять предложение: спокойно отдохнем, попьем чая с баттенбергским пирогом.

– Нет уж! Я лучше поскорее отсюда смоюсь. А ты поступай как хочешь.

В это мгновение из-за угла опять появляется мигалка, и мы вновь пускаемся наутек. Пробежать и я, и Олли в состоянии максимум еще по полмили, но это не столь важно, от машины мы не удрали бы даже полные сил и бодрости.

– Следуй за мной! – кричу я, сворачивая на подъездную аллею чьего-то дома и устремляясь в задний сад.

Полицейская машина останавливается на дороге, и из нее выскакивают и бегут за нами, судя по звукам шагов, два человека.

Разве это справедливо?

Мы с Олли забираемся на крышу гаража в задней части сада в тот момент, когда Пинки и Перки подбегают к гаражной стенке. Эти козлы довольно резвые и поймали бы нас в два счета, если бы не грохот, раздавшийся где-то перед домом. Услышав его, оба на секунду замирают и мчатся назад узнать, в чем дело. До нас доносится чей-то крик: "Опять не поставили тачку на ручник!"

Мы бежим по крышам дюжины гаражей, а повсюду вокруг гудят полицейские машины – у террас и оград, садов и магазинов. Эти твари бросили на нашу поимку невероятное количество сил – им безумно хочется сцапать нас.

У края последнего гаража мы приостанавливаемся, готовясь спрыгнуть во мрак внизу, и в это мгновение до меня доносятся какие-то новые звуки. Я поднимаю голову, смотрю наверх и от страха чуть не накладываю в штаны.

– Что это, Бекс?

– Вертолет, черт возьми!

– Шутишь?

– Я похож на идиота?

Олли всматривается в черное небо.

– А я ничего не вижу.

– Я тоже, но они нас наверняка давно заметили. У них специальная аппаратура.

– Неужели нас ждет та же участь, что и тех бедных болванов из "Скрытой камеры"?

– Не знаю. Давай-ка не будем стоять, как идиоты, на месте. Бежим!

Мы прыгаем в сад внизу, несемся в передний двор и выскакиваем на дорогу в самом конце улицы. Полиция с визгом мчится по направлению к нам с противоположной стороны.

– Торговый центр! – кричу я Олли на бегу.

Сирены гудят повсюду. Мы бегаем зигзагами из сада в сад полудюжины разных домов, пытаясь перехитрить копов, которых собралось здесь видимо-невидимо. Наконец нам удается вновь выбраться на главную дорогу, но эти козлы тут же выезжают за нами. Олли, не оглядываясь, влетает в двери "Меткаф центра" (предположительно в семнадцатом веке этот торговый комплекс был крупнейшим во всей Британии), оставляя меня на произвол судьбы. Копы останавливают машины, выскакивают из них и несутся за нами.

Я тоже вбегаю в "Меткаф центр". Здесь полно народу – конечно, не так много, как в субботу днем, но достаточно. Бары, рестораны, закусочные и супермаркеты – все открыто. У стен и на скамейках тусуются подростки, которым еще не разрешено посещать кабаки. Большинство из них пьют "Ум Бонго" и огрызаются пожилым дамам.

Мы с Олли несемся в самый центр комплекса, в то время как копы вбегают за нами во все двери. Охрана мгновенно смекает, что, если ввяжется в это дело, сможет прославиться, и подключается к погоне.

– Полиция! Стоять! – орут человек десять у нас за спинами.

– Пошли на хрен! – кричит Олли им в ответ.

Поздние покупатели и пьяные малолетние правонарушители сосредоточивают все свое внимание на происходящем. Некоторые что-то вопят нам вслед, когда мы пробегаем мимо, но большинство просто таращат глаза. Среди них одна классная штучка – светлые, коротко остриженные волосы, короткая юбка, белая, обтягивающая тело футболка, соски, на которые, как на вешалку, можно повесить пальто. Никакой особенной роли в истории эта девчонка не сыграла, просто стояла и смотрела, ну, вы понимаете, о чем я. Забавно, что я вообще ее запомнил.

– Олли? – окликает Олли Норрис, когда мы проносимся мимо него.

– Ты не знаешь меня, – бросает Олли через плечо.

– И меня! – кричу я.

Все складывается далеко не лучшим образом. Чем дальше мы продвигаемся, тем ближе подходят к нам копы, тем меньше шансов на спасение у нас остается. Я оглядываюсь назад и вижу около полудюжины этих гадов и охранников, но люди впереди расступаются, давая нам дорогу. Каким-то чудом мы выбегаем на улицу через один из выходов, оказавшийся свободным.

– Туда! – кричит Олли. – Посмотри!

Я гляжу в сторону, куда указывает Олли, и вижу Девлина на пороге "Глитси". Он энергично машет нам рукой.

– Скорее!

Я бегу из последних сил. Я пыхчу и задыхаюсь и изнываю от дикой боли, но надежду на спасение не теряю. Что, если мы сможем дотянуть до "Глитси?" – стучит в моем мозгу. Что, если Девлину удастся на достаточно продолжительное время задержать этих ублюдков? Что, если мы проберемся через толпу танцующих и успеем выбраться на улицу через черный ход?

До дверей "Глитси" остается всего ярдов двадцать. Внезапно передо мной будто из-под земли возникает какой-то придурок в очках и кардигане, очевидно, жаждущий, чтобы о нем написали в местных газетах.

Он наскакивает на меня и орет мне в самое ухо:

– Попался, мерзавец! Даже не пытайся сопротивляться. Теперь никуда не уйдешь!

Под тяжестью двухсотфунтового очкарика я падаю на холодные жесткие плиты. Секунды через три на меня набросятся чуть ли не все копы, что есть у нас в городе, а он еще предупреждает: "Даже не пытайся сопротивляться". В данное мгновение я сопротивляюсь лишь единственному – желанию выблевать. Эта тварь на моей спине жутко тяжелая. Заламывает мне руку и ногами прижимает к земле мои ноги. Я хочу что-нибудь сказать, но не могу. Когда копы подскакивают, снимают с меня очкарика и надевают мне на запястья наручники, я чуть ли не вздыхаю с облегчением.

– Сержант Атуэлл, – говорю я, поднимаясь на ноги. – Как приятно вновь тебя видеть.

– Мне тебя тоже, Бекс, – отвечает Атуэлл, усмехаясь. – Пойдем.

Откуда-то из-за моей спины раздается голос Олли, возмущающегося по поводу того, что наручники ему жмут и что копы на него орут. Атуэлл ведет нас в сторону главного входа, а герою-очкарику выражают благодарность.

– Как вас зовут?

– Бэнкс. Иан Бэнкс. И-А-Н, Не И-А-И-Н, – произносит он.

Забавно, но мне кажется, я это имя уже где-то слышал.

Та девчонка стоит на том же месте, и мы все – я, Олли, Атуэлл и остальные ребята в синих формах, – проходя мимо, улыбаемся ей и подмигиваем.

31

Справедливые папаши-копы

Почему я не постарался бежать быстрее?

Почему мы не согласились выпить чайку с этими двумя старушками? Почему не погуляли где-нибудь с полчасика, прежде чем приступать к обчистке того дома? Почему я послушался Олли? И почему, черт возьми, они постоянно забирают мои башмаки?

Все эти вопросы крутятся в моей голове, когда я лежу один в темной камере.

О том, какой мне грозит срок, что скажет Мэл, когда обо всем узнает, как там, в тюрьме, на самом деле, я еще не задумываюсь.

Я сгибаю ноги, подтягиваю колени к подбородку и накрываюсь небольшим драным одеялом, пытаясь согреться. Ничего не получается.

Как там Олли, интересно? – мелькает в моем сознании очередной вопрос. И чем занимается сейчас Чарли?

А Мэл? Как она воспримет новость?

О тюрьме я размышлял в своей жизни немало. Наверное, это естественно для всех людей, занимающихся тем, чем я. Но до настоящего момента, до данной конкретной секунды, я никогда не воспринимал тюрягу как нечто, непосредственно меня касающееся.

Мне становится страшно, и я ничего не могу с собой поделать. Я задумываюсь, как сейчас чувствует себя Олли. Так же, как я? Конечно, когда мы вновь с ним увидимся, наболтаем друг другу кучу ерунды, скажем, что, попавшись, ничуть не испугались и тому подобное. Но в камере в данное мгновение я один, и мне страшно.

Я надеюсь, что нас с Олли посадят в одну тюрьму. Надеюсь, что не разревусь, когда меня поведут вниз по ступеням. Я надеюсь, что, пока меня нет, Мэл хоть иногда будет обо мне вспоминать.

Почему я не бежал быстрее?

Скоро должен прийти Чарли. Расскажет, на что мне настраиваться. Быть может, на шесть месяцев или даже на целый год.

Целый год? Черт!

Сидеть в течение года в подобной каморке! И все это время выполнять чьи-то указания. И не пить. Хоть бы мне дали всего шесть месяцев. Шесть месяцев я еще выдержу, год – ни за что.

А если нас засадят не на полгода и не на год, а на полтора? У меня леденеет сердце. Полтора года! Два футбольных сезона. Нет, этого я не переживу, я точно знаю. Максимум год, год – еще куда ни шло.

У меня страшно замерзли ноги.

А мой дом? – продолжаю думать я. Дом у меня точно отнимут. И все, что в нем. Быть может, они выпустят нас на время под залог, пока не состоялся суд? Тогда я сбегу, черт возьми, определенно сбегу. Во Францию, года на два. Для этого в наши дни даже паспорта не требуется. Там я смог бы найти какую-нибудь работу – на виноградниках или в баре, что-нибудь в этом роде. Стал бы зарабатывать деньги, жить тихо и спокойно, тогда никто ни о чем и не догадался бы. Язык бы выучил, загорел бы. И Олли взял бы с собой. А может, и Мэл тоже. Она любит Францию, даже немного знает французский. Франция. Неплохая идея. Очень даже неплохая идея.

В таком случае матери, конечно, придется выложить на залог и потерять определенную сумму, но ведь я верну ей эти деньги. Она непременно согласится мне помочь. Интересно, откладывали ли они хоть понемногу на черный день? И согласились бы забирать меня под залог, если бы узнали, что я намереваюсь сбежать?

А что, если мне дадут всего три месяца? Три месяца – это не страшно, я с легкостью отсидел бы такой срок. Зачем тогда бежать? Но как я узнаю сейчас, сколько получу? А если это будет и впрямь три месяца, а я все же сбегу и меня поймают? Тогда увеличат срок до года ил и даже до полутора лет. Черт! Может, существует какой-нибудь способ выяснить, сколько тебе грозит, еще до суда? Или это невозможно? Если бы я был посмелее, то точно махнул бы во Францию, но, с другой стороны, бежать не имеет смысла, если отсидеть придется всего каких-нибудь три месяца.

Я задумываюсь о том, как там, в тюрьме, на самом деле.

Уж точно совсем не так, как описывает Роланд. Если верить его словам, отсидка – это сплошное гребаное чаепитие. Но я чувствую, что там все совсем по-другому. Что там ужасно. В камерах сидят по трое, гадят на виду у тех, с кем даже не знаком, моясь в душе, смотрят друг другу в спины. Уверен, это сплошной кошмар.

Почему мы не пошли в гости к тем старушкам? С ними мы были бы в безопасности. Смылись бы с улицы, выпили бы по чашке чая, вызвали бы такси. И почему я постоянно слушаю Олли?

Интересно, как он там? Возможно, заснул. Вот бы и мне поспать. Вот бы выбраться отсюда. Вот бы лежать сейчас в кровати рядом с Мэл.

О, Мэл. Как бы я хотел, чтобы ты была сейчас со мной. Как бы хотел повернуть время вспять, помириться с тобой. О, Мэл, моя сладкая красавица. Прости меня.

Чарли появляется в начале третьего. Атуэлл впускает его и на некоторое время оставляет нас вдвоем.

– Привет, Чарли.

– Привет, Адриан. Как себя чувствуешь?

– Ноги замерзли, – говорю я.

– Не беспокойся, через минуту мы пойдем беседовать с сержантом Хейнсом. Я попрошу сержанта Атуэлла принести тебе ботинки.

Чарли стучит в дверь и просит Атуэлла вернуть мне обувь. Тот выполняет его просьбу. Пока я обуваюсь, Чарли садится на стул и начинает разговор. Раньше все происходило иначе – разговаривать постоянно пытался я, он же только задавал мне по нескольку вопросов. На сей раз все по-другому. Чарли заговаривает приглушенным шепотом, никогда в жизни он не беседовал со мной подобным образом.

– Ты должен все сделать так, как я скажу. А пока я не подам тебе знак, вообще молчи. И пообещай, что на сей раз не будешь когда надо и не надо раскрывать свой рот. Ты все понял?

– Что происходит, Чарли? – спрашиваю я.

– Тебе грозит тюрьма, Адриан. Год или даже два. Но у нас есть возможность выкрутиться, естественно, если ты в этом заинтересован. Ты в этом заинтересован?

– Возможность выкрутиться? О чем ты?

Два года, отдается запоздалым эхом в моей голове. Черт возьми.

– Перестань задавать вопросы, Адриан. Я жду ответов. Ты готов сесть в тюрьму? Да или нет?

Я смотрю на Чарли, пытаясь догадаться, к чему клонит этот хитрец. Каким образом ему удастся отмазать меня от тюряги? Неужели хочет, чтобы я настучал на кого-то из ребят, чтобы стал коповским информатором?

Два года! Нет, этого я точно не переживу!

– Ты желаешь избежать заключения, Адриан? Да или нет?

– Да.

– Ты должен строго следовать моим указаниям. Понял?

– Да, – отвечаю я.

– Прекрасно. Мы с тобой оказались в весьма занятной ситуации, Адриан, я бы даже сказал – в исключительной ситуации. У сержанта Хейнса есть к тебе одно предложение.

– Я не стукач, – отрезаю я.

– Адриан, ты опять меня перебиваешь. Если ты продолжишь вести себя подобным образом, все испортишь. Но чтобы успокоить тебя, я заранее говорю: сержант Хейнс не ждет, что ты будешь на кого-то ему стучать. Он желает прямо противоположного: чтобы ты молчал. Чтобы, если выйдешь отсюда, никому не говорил ни слова. Никому, слышишь? Даже родной матери.

– Об этом пусть не волнуется. Матери я и так никогда ничего не рассказываю.

– Адриан.

– Прости. Продолжай.

– Хейнс хочет заключить с тобой сделку: если ты ничего никому не скажешь, ничего не станешь предпринимать, то можешь быть свободен. Все очень просто. Верь, не верь, но это правда. Решение за тобой.

Я ничего не понимаю. И ума не приложу, почему Соболь собирается меня отпустить. Взять и отпустить после стольких лет? И с какой это стати Чарли заговорил о нем так по-доброму? Я ровным счетом ничего не понимаю. От меня явно что-то утаивают – что именно, я не знаю.

Но задавать вопросы боюсь, так как не хочу все испортить.

У меня есть возможность избежать заключения. Но что это за возможность?

– А Олли? – спрашиваю я.

– И Олли тоже. Вы оба можете выйти на свободу за обещание молчать. Ты согласен?

Я смотрю на Чарли и по-прежнему ничего не понимаю, ноя согласен. Я киваю, внезапно охваченный страхом говорить что бы то ни было.

– Ни о чем не беспокойся, Адриан, положись на меня. А теперь пойдем.

Соболь сидит за столом напротив меня и смотрит в пакет с вещественными доказательствами на оброненную мной в спешке фомку. Весьма продолжительное время он не произносит ни звука. Мы все молчим – и я, и Чарли, и Росс.

Я поворачиваю голову и смотрю на Чарли. Тот кивает и движением губ велит мне продолжать хранить молчание.

Еще через несколько минут Соболь достает фомку из пакета и тщательно протирает ее тряпкой. Я опять гляжу на Чарли, но на сей раз он не подает мне никаких знаков. Соболь кладет фомку в другой пакет и опечатывает его. Потом включает магнитофон, говорит привычные вступительные фразы и смотрит на меня.

– Я показываю подозреваемому фомку, найденную на месте ограбления и помеченную как вещественное доказательство номер один. Мистер Бекинсейл, эта фомка принадлежит вам?

Не успеваю я и пикнуть, как замираю в изумлении: Соболь начинает энергично качать башкой. Я перевожу взгляд на Чарли – он тоже крутит головой. То же самое делает и Росс, а я ничего не понимаю.

– Нет? – спрашиваю я. Соболь кивает.

– Мистер Бекинсейл, это вы проникли в дом номер четырнадцать на Блейден-Парк-роуд?

Он опять качает головой. Я отвечаю таким же образом.

– Произнесите это вслух для записи.