Б.О.М.Ж.

Сон был тягучим и словно липким. Марику снилось, что он пытается выйти из какого-то подвала, в котором размещалась то ли фотостудия, то ли ателье. Время от времени из-за унылых, одинаковых дверей выглядывали медлительные люди, но никто из них не мог показать ему выход. Потолок был низким, по лицу чиркали свисавшие с него не то провода, не то веревки.

Проснулся он резко, как раз в тот момент, когда темная фигура уже метнулась в конец коридора.

Марику потребовалась пара секунд, чтобы осознать, что происходит. Так. Он в поезде, в плацкартном вагоне. В изголовье его боковой полки – сумка с документами и всей его наличностью. И именно ремешок от сумки и махнул ему по лицу.

Он одним прыжком бросил себя со своей второй полки в проход, попробовал было нашарить босыми ногами кроссовки, но услышал, как в тамбуре в конце вагона гулко хлопнула дверь. Терять время было нельзя и, как был, босиком, в футболке и тренировочных штанах, Марик бросился в сторону тамбура. Едва оказавшись в соседнем вагоне, он услышал хлопок следующей двери – вор двигался быстро и времени терять явно не собирался. Марик побежал по длинному плацкартному коридору, безжалостно сбивая чьи-то руки, выставленные в проход, и пару раз угодив лицом в чьи-то висящие в проходе ступни.

Следующие два вагона также оказались плацкартными, Марик преодолел их словно в тумане. У него все еще не было времени осознать масштаб катастрофы, однако ощущение непоправимой беды уже начинало сжимать желудок. Поезд несколько раз сильно дернулся, словно споткнулся.

– Куда? Что за беготня по вагонам? – попробовал было встать у него на пути сонный проводник купейного вагона с аккуратной зеленой ковровой дорожкой, по которой в отличие от грязи и крошева плацкартного было приятно ступать босыми ступнями.

– Сумку украли у меня! Уйди! – Марик буквально смел в сторону маленького проводника, и от того, как громко прозвучал его голос в ночном коридоре, вдруг осознал, что поезд остановился.

Впечатывая пятки в ковер, он пробежал до следующего тамбура. Дверь на улицу была открыта. Не раздумывая ни секунды, Марик длинно прыгнул на перрон и тут же присел от боли – вместо асфальта под ногами были мелкие камешки на твердой, утоптанной земле, охотно вонзившиеся в ступни.

Охнув, Марик все же успел заметить тень, перемахнувшую через низкое железное ограждение. Не задумываясь, он бросился в ту же сторону, а позади, тяжело дернувшись и словно выдохнув, начал набирать ход поезд.

– Эй, ты! – кричал ему кто-то из поезда, скорее всего это был тот самый маленький проводник, но Марик уже был слишком разгорячен погоней, чтобы прислушиваться к любым, даже самым здравым голосам.

Он оказался на пустынной площади перед приземистым и темным зданием вокзала. Ни фонарей, ни какого-либо намека на источник света не было, кругом стояла густая южная темнота, теплая и тягучая.

– Бл..ь! – сказал сам себе Марик и дернулся было обратно к перрону. Прямо перед ним, набирая ход, проехал, ускоряясь, последний вагон.

Он вернулся на площадь и попробовал успокоиться. Ладно, он оказался босым и раздетым ночью на незнакомом полустанке. Его чемодан с одеждой и кое-какими вещами остался в ушедшем поезде. Его документы, деньги, кредитки и телефон украл ночной вор, поймать которого, увы, похоже уже не удастся.

Марик обхватил голову руками и присел на корточки. Положение было не слишком радостным.

– Бл..ь! – снова громко простонал он сам себе. Потом поднялся и пошел в сторону входа в вокзал.

Единственная дверь вовсе не выглядела как вход, по крайней мере Марик на таких вокзалах еще не бывал. Ни стеклянных дверей, которые услужливо разъезжались перед отъезжающими, ни рамок с металлоискателями, ни скучающих и неприветливых полицейских – здесь не было ничего, что было на всех обычных вокзалах. Старая деревянная дверь с облупившейся краской была попросту закрыта. Во всех без исключения окнах, а было их всего восемь, стояла полная и неприветливая темнота. Марик дважды обошел здание вокруг и окончательно убедился – в нем не было ровным счетом никого. Как не было никого и во всей округе. Где-то далеко слышался гул поезда, шелестел в листве ночной ветерок, смотрели сверху холодные, равнодушные звезды. И во всей этой темной действительности он, Марк Мелентьев, был совершенно один. Более того, он был бос, раздет и совершенно без денег.

Захотелось курить, и Марик с облегчением выудил из кармана тренировочных штанов мятую пачку сигарет с вложенной внутрь зажигалкой. Сигарет было ровно пять, и первая затяжка показалась ему приветом из рая. Он бережно, смакуя каждый глоток дыма, выкурил сигарету и тут же вытянул другую – перекур казался единственным делом, на вгонявшим в панику.

Он попробовал сосредоточиться и трезво оценить свое положение. По большому счету, никакой большой трагедии не случилось – ну, оказался он на богом забытом полустанке где-то в пяти сотнях километрах от столицы, но, в конце концов, на улице двадцать первый век, к тому же сентябрь, не январь. Утром на станцию в любом случае придут люди, он найдет начальника, подключит полицию, и его приключение, хоть и осложненное воровством и погоней, все же закончится. Марик поискал глазами часы, которые просто обязаны быть на любом вокзале, но никаких часов не было.

Он обошел здание и вышел на перрон, надеясь, что придет другой поезд. Ни один фонарь не горел, единственный источник света, тусклая луна, освещала несколько железнодорожных путей. Сразу за рельсами темнел лес.

Марик прислушался. Где-то в лесу ухнула сова, в кустах возле вокзала пропищал котенок. Гравий больно колол босые ноги, и он осторожно, ступая с носка на пятку, отошел к зданию вокзала, здесь было хоть какое-то подобие асфальта. Подергал дверь выхода на перрон – закрыто. Марик сел на корточки, прислонившись к двери. Оставалось только ждать, но именно это было самым трудным.

В кустах акации снова пискнул котенок.

– Кыс-кыс-кыс, – позвал он, но тот затих.

"Может, крысы?" – подумалось Марику, и ему стало не то, чтобы страшно, но неуютно. А еще стало противно от собственного страха. И когда писк раздался снова, Марк уверенно направился к кустам. Он раздвинул жесткие, колючие ветки и чиркнул зажигалкой.

На земле лежал ребенок. От неожиданности Марик отскочил, больно наступив пяткой на острый камешек. Чертыхнулся и не узнал собственный голос. Из кустов донеслось кряхтенье, затем снова писк. Марк судорожно огляделся по сторонам. Вокруг по-прежнему было все так же темно и тихо. Он зажег огонек, раздвинул ветки и шагнул в кусты. Малыш был совсем крохотным, новорожденным. Его еще не сформировавшееся личико кривилось в гримасе, он высовывал язык и кряхтел. Маленькие ручки, выпроставшись из пеленки, в которую он был завернут, беспорядочно двигались.

– Б…ь, – выдохнул Марик. Он испугался. Он и раньше побаивался маленьких детей, они казались ему слишком уж хрупкими, ему было страшно касаться их, чтобы не повредить. Но настолько маленьких он не видел еще никогда. Таких он видел только в кино.

Зажигалка обожгла пальцы, огонек потух. Марк задом, царапая шею и руки, выполз из кустов. Сердце прыгало в груди. Он лихорадочно оглядывался. И тут послышался сначала визгливый гудок, а потом темноту прорезал свет приближающегося поезда.

Забыв про босые ноги, Марк побежал на перрон. "Найду начальника поезда, объясню ситуацию, пусть свяжется с… пусть хоть с кем свяжется, но меня должны взять", – подбадривал он сам себя, поджидая поезд. Тот был уже совсем близко. Снова коротко взвизгнул гудок, и Марика осветило мощным фонарем и обдало железнодорожным жаром. "Пассажирский!", – едва не подпрыгнул от радости он. Мелькнули приглушенными огнями окна первых вагонов, за ними катили мимо следующие. Поезд не сбавлял ход. Марик провожал взглядом вагон за вагоном, потом побежал по ходу поезда, даже, кажется, что-то кричал. Но бездушный поезд проезжал мимо. Мигнул красным огоньком последний вагон, и на полустанок снова опустилась тишина.

Опустошенный, он стоял на перроне, и впервые за долгое время вдруг заплакал. И вместе с ним громко и настойчиво заплакал малыш в кустах. Марк закрыл уши руками и быстро пошел в другую сторону. Обойдя вокзал, он снова подергал дверь главного входа. Закрыто. Он сел прямо на землю и закурил. Пригляделся к темному небу, надеясь разглядеть в нем признаки просветления и утра. Но небо по-прежнему было чернильно-черным. Марк замерз и поднялся с земли, попрыгал и пожалел, что не надел кроссовки. И подумал о малыше, который лежит на холодной земле в тоненькой, наверняка мокрой пеленке.

Он бегом бросился обратно, смахивая на ходу неожиданные слезы. Из кустов акации не доносилось ни звука. Марк осторожно раздвинул ветки и чиркнул зажигалкой. Ребенок был на месте, но никаких звуков не издавал. Марик по-медвежьи вломился в заросли, подхватил его на руки. Малыш был очень легким, словно кукла. Зажигалка потухла, и Марк не мог разглядеть, как там ребенок. Он бережно выбрался из кустов, склонившись и укрыв малыша своим телом, и только выйдя на открытое пространство, пригляделся к маленькому личику. Глазки его были полузакрыты, ротик плотно сжат. Марк склонился ухом к его личику и услышал тихое, едва слышное дыхание. От малыша пахло чем-то сладко-кислым, но это не было неприятно, и Марк неожиданно прижался к бедолаге лицом и глубоко вдохнул его щенячий запах. Малыш слегка дернулся и уцепился холодными пальчиками за мариково ухо.

"Господи, да он же весь мокрый!", – подумал Марк, почувствовав холод мокрой пеленки на руке. Он отошел к зданию вокзала, присел на корточки, упершись спиной в стену и устроил малыша на коленях. Неловко, цепляясь локтями, стащил с себя футболку. Одной рукой расстелил ее на земле, аккуратно переложил на нее малыша.

– Не бойся, я быстро! – проговорил младенцу. Раскрутил мокрую, холодную пеленку и как смог завернул его в свою футболку. Успел заметить, что это мальчик. Тельце ребенка оказалось таким крохотным, что Марику стало страшно. Как же он жив, такой маленький? Он взял его на руки и, стараясь не давить, прижал к себе. Без футболки было прохладно, но младенец был теплым и Марик поймал себя на том, что ему приятно прижимать к себе этого чужого ребенка. Мальчик послушно лежал, лишь изредка вздрагивая веками. В темноте Марик не мог хорошо разглядеть его личико, даже цвет волос был неопределим. Он снова прижался лицом и вдохнул теплый детский запах. И снова в глазах закипели непрошенные слезы. Малыш закряхтел.

– Ну-ну, чего ты, дружище, чего ты, а? – неожиданно для себя заговорил с ним Марик. – Тебя кинули, да? Вот и меня тоже кинули.

Он начал укачивать ребенка в руках, осторожно поднялся и немного прошел вдоль темного вокзала.

– Ничего, пацан, все наладится, – уговаривал он малыша. – Вот увидишь, все наладится, и все будет хорошо.

Стало холодно, и Марик вернулся и подобрал выброшенную было пеленку, накинул себе на плечи. Влажная ткань сначала неприятно холодила кожу, но скоро немного согрела. Марик энергично ходил вдоль перрона, стараясь не разбудить младенца.

Мысли прыгали и придумать план действий не получалось. Он решил просто дождаться утра, вот только время тянулось очень медленно. Сколько он уже провел в этом месте? Два часа? Три?

Вдруг Марик увидел, как из-за другого конца вокзала вышел человек с багажом и направился к железнодорожному полотну. Марик развернулся и прибавил шагу. Человек неспешно пересек перрон и, тяжело перетаскивая сумки, начал перешагивать через рельсы.

– Извините пожалуйста! – Марик подошел довольно близко, но тот, казалось, не обращал на него никакого внимания.

– Простите, эээ… уважаемый! – Марик остановился.

Мужик повернулся. Это был бомж. Грязный, лохматый, с рюкзаком за плечами и множеством пластиковых пакетов в руках.

– Чего тебе? – неприветливо спросил бомж.

Марик смутился. Он никогда еще не общался с таким контингентом. Брезгливо отворачивался, встретив на улице или в переходе, принципиально не подавал милостыню и едва ли считал бомжей людьми.

– Да… да нет, все нормально, извините, – глупо пробормотал Марик, развернулся и, прижимая малыша, зашагал обратно. Камешки больно врезались в ноги, но отчего-то ему было важно идти ровно. Он отошел уже метров на двадцать, когда услышал позади звон стекла и шуршание.

– Слышь, мужик, постой! – услышал он голос бомжа. Остановился.

Бомж уже вернулся на перрон и освобождался от своей поклажи.

Он оставил свои пакеты и подошел ближе. В нос Марику ударил едкий запах давно немытого тела, еды и, кажется, костра.

– У тебя все нормально? – спросил незнакомец. Он говорил невнятно, неприятно шамкая губами.

– Да-да, все нормально, спасибо, – слишком быстро ответил Марик, понимая, как глупо выглядит такой ответ от полуголого и босого человека с младенцем, стоящего ночью на вокзале.

Бомж многозначительно смерил его взглядом и вдруг спросил:

– Слышь, тебе, может, одежи какой дать?

Марик смутился.

– Нет-нет, спасибо, все в порядке. Поезд скоро придет, – добавил он и даже зачем-то сделал движение, будто смотрит на часы.

Бомж недоверчиво смотрел на этот маскарад. Затем длинно откашлялся. Марик сделал пару шагов назад.

– Ну, как знаешь, – сказал бомж. Марик развернулся и снова пошел ровно, несмотря на нещадно впивавшиеся в ноги камешки.

– Слышь, брат! – раздалось ему в спину. – Здесь поезда не останавливаются.

Марк остановился и обернулся.

– Как это не останавливаются?

Бомж пожал плечами, но в темноте Марик не разглядел этого.

– Станция в двадцати километрах, – бомж по-шоферски делал ударение на "о". – А здесь только электричка.

Марик почувствовал, как в висках зашумела кровь.

– А во сколько первая электричка, не знаете?

Бомж развел руками:

– Она первая, она же и последняя. В семь вечера примерно туда, через час обратно.

Марику захотелось завыть.

– Слышь, брат, куртку может возьмешь? У меня есть куртка-то… справная куртка.

Марик не ответил, а бомж тем временем присел на корточки возле своих пакетов и начал активно шуршать ими в поисках куртки.

– Да куда ж она… куда я ее засунул-то… – приговаривал он сам себе, вываливая содержимое пакетов на землю. Марик не смотрел, он старался подавить волну паники, которая сдавила горло и почти не давала дышать.

Наконец куртка нашлась, и бомж гордо продемонстрировал ее Марку.

– А чего? Справная куртка, почти новая, – приговаривал он, слегка потряхивая курткой, словно торговка в базарный день. – Я думал Валерке продать, но раз такое дело, носи на здоровье…

– Спасибо, – преодолев брезгливость, Марик взял одной рукой куртку, другой бережно прижимал к себе малыша.

Бомж принялся укладывать свои пакеты, время от времени тихонько матерясь.

Малыш забеспокоился и тихонько запищал. Марик принялся укачивать его, но ребенок плакал все настойчивее. Бомж оторвался от своих сумок и подошел к Марку, через руку заглянул в лицо малышу. И в страхе уставился на Марика.

– Слышь, братишка, а… а мамка-то мальца где? Он же малой совсем!

Марик устало покачал головой. Рассказывать свою глупую историю этому случайному человеку не хотелось. И он просто сказал:

– Не знаю я, где мамка его. Я его вон в тех кустах нашел.

Бомж недоверчиво посмотрел на кусты акации, потом на Марка снизу вверх, ростом он был едва ли ему по плечо.

– Е-мое… – сочувственно протянул он. – И куда ты его теперь?

– А хрен его знает… – устало ответил Марик. – Я уже вообще ничего не знаю.

Малыш плакал все требовательней, и даже бездетный Марик уже понял, что означает этот плач. Ребенок хотел есть.

Бомж помолчал, запустил пятерню в всклокоченную шевелюру и долго, смачно чесал голову.

– Ну, пойдем, может, найдем, чем накормить мальца? – неуверенно не то предложил, не то спросил он.

– Куда? – не понял Марик.

– Ко мне, куда же еще…, – ответил тот и нагнулся подхватить пакеты.

Марику было одновременно страшно, неловко и стыдно, но малыш кричал уже во весь свой тоненький голосок, и это приносило ему страдания.

– Спасибо вам большое, – голос его немного дрогнул, но он вовремя замолчал и незаметно несколько раз глубоко вздохнул.

– Тут рядом, – кивнул головой бомж и двинулся в сторону железнодорожного полотна. Марик с кричащим младенцем побрел за ним.

Они перешли рельсы и по тропе углубились в лес. Марку стало холодно, и он, отбросив брезгливость, извиваясь, надел подаренную куртку. От нее пахло несвежим бельем и чем-то сладким, но она приятно согревала спину и плечи. Марик накинул курткой и малыша, который от ходьбы снова заснул.

Он огляделся по сторонам. Они явно заходили в лес, никаких домов видно не было. Может, за лесом есть поселок? Он пытался разглядеть впереди огни, но видел только густую темноту.

Бомж вдруг свернул вправо, в самую чащу.

– Вот сюда за мной иди, мальца прикрой, чтобы веткой не обидеть!

Он достал из кармана фонарик и осветил едва заметную тропинку. Марку хотелось спросить, куда этот незнакомец ведет его, но было неловко.

Они шли не более трех минут, впереди путь перегородило что-то светлое. Марк понял, что это трубы, вероятно, теплотрасса.

– Теперь тут маленько перелезть надо, мальца держи крепче, – обернулся к нему бомж и, зашуршав пакетами, сноровисто пролез под трубами. Марик нагнулся и, шаркая спиной, прижимая малыша, прополз следом. Бомж на той стороне заботливо протягивал ему руку.

Он бросил на землю пакеты.

– Ну, вот, пришли, стало быть…

Марк огляделся. Было темно, но он все равно видел, что никакого дома или даже сарая здесь не было. Его затрясло.

Бомж тем временем откинул несколько веток и посветил фонариком куда-то в землю. Послышалось бряцанье замка, заскрипела дверь.

– Ну, милости просим, так сказать… Да не боись, проходи…, – добавил он, поняв замешательство гостя. – Все лучше, чем на путях голому торчать…

И он первым нырнул внутрь. Это оказалась землянка, построенная, а точнее, вырытая в небольшом холме. Пологий спуск привел в комнату, где бомж уже налаживал свет. Скоро помещение осветилось сразу несколькими свечками.

Марик не верил своим глазам. Он никогда не думал, что в двадцать первом веке люди все еще живут в землянках. Потолок был низким, и Марку пришлось наклонить голову. Стены были обложены почерневшими досками, плохо подогнанными по размеру. Такими же досками был выложен и потолок. Пола в жилище не было вовсе, вышарканный бордовый когда-то ковер с узорами лежал прямо на земле. Все помещение было около трех квадратных метров, и на них умещался довольно просторный топчан, печка-буржуйка, стол с двумя скамейками и вешалка с ворохом одежды. По черным стенам повсюду висела кухонная утварь, под столом, а также под лавками стояли рядами мутные стеклянные банки.

Малыш на руках снова запищал, и бомж направился к выходу.

– Слышь, ты пока устраивайся, а я за молоком схожу.

Марк опешил. Где же в лесу ночью можно найти молоко?

Но бомж уже вышел. Марик устало посмотрел на раскричавшегося младенца. Он встал и снова начал укачивать ребенка, но тот не унимался.

– Ну, ну что ты, что ты, а? – неумело заговорил с ним Марик. – Я знаю, знаю, ты голодный. Потерпи еще немного, а?

– Пойдем! – у порога стоял бомж, вид у него был дикий. Всклокоченные волосы и борода делали из него лихого разбойника.

Марик, не спрашивая, покорно вышел за ним из землянки. На выходе больно ударился лбом о дверной косяк. Малыш продолжал плакать, он, казалось, и сам устал от крика, и его голосок становился все тоньше. Пару раз он закашлялся, и Марик приподнял его и немного тряхнул. Было страшно.

– Зойка согласная накормить мальца-то, – обернулся к нему мужик.

– Зойка?

– Зойка с крайней хаты. У нее свой малец грудной, так она и твоего согласная прикормить.

Они прошли метров тридцать вдоль теплотрассы, и бомж махнул рукой: сюда.

– Зойка, встречай! – громким шепотом прошамкал бомж и посторонился, пропустив Марика в едва освещенный дверной проем. Это тоже была землянка, вырытая, судя по всему, по тому же проекту. Приглядевшись в полутьме, Марик увидел сидящую на кровати женщину.

Зойка, не здороваясь, встала и умело взяла у Марика малыша. Не стесняясь, оттянула растянутый свитер и оголила одну грудь. Села, сгребла грудь в руку и уверенно ткнула ее в лицо малышу. Марику захотелось отобрать его у этой грубой и неряшливой тетки. На вид ей было не меньше сорока. Обесцвеченные желтые волосы грязными сосульками висели вдоль лица. Лица ее он разглядеть не мог, зато видел руку с грязными ногтями, тыкающую грудь с огромным соском в личико его малыша.

– Давааай, давааай, засранец, – тихонько приговаривала Зойка, и Марик едва сдержался, чтобы не вырвать ребенка.

Но малыш вдруг затих и зарылся личиком в зойкину грудь. Послышался громкий чавкающий звук.

– Ну, вооот, – Зойка подняла лицо и беззубо улыбнулась Марику. – Жрать-то всем охота, и старым, и малым. – Подытожила она. – А ты откуда будешь-то, не местный вроде?

– Я… я проездом здесь, завтра уеду, – постаравшись придать голосу уверенность, проговорил Марик. Ему было неловко стоять у входа в землянку, согнувшись. Но присесть Зойка не предложила.

Продолжала разглядывать Марика.

– А Будулаю кем будешь? Родственник или… так?

Марик судорожно соображал.

– Так.

– Выпить-то есть че? – Без предисловий уточнила Зойка.

Марик развел руками.

Малыш продолжал жадно чавкать.

Тут гора тряпья на кровати позади Зойки задвигалась и оттуда показалась чья-то лысая голова.

– Зоя, че тут такое, я не понял, – заплетающимся языком спросил третий.

– Да спи уже, морда! – прикрикнулаа Зойка и свободной рукой наотмашь двинула мужику по голове. – Без тебя, алкаша, разберемся.

Тот покорно откинулся на подушку и пробормотал:

– Не… ну в натуре… че такое… я не поэл… – и почти без паузы раздался храп.

Зойка склонила к малышу голову и спросила:

– Пацан?

– Да, мальчик, – подтвердил Марик.

– А у меня девка, – кивнула в сторону стола Зойка. Только сейчас Марик увидел колыбель – на столе стоял пластиковый ящик, в каких в супермаркеты привозят молоко.

Марик кивнул. Он был настолько измотан и опустошен, что, уже не мог испытывать каких-либо чувств. Все вокруг казалось нереальным, или ему это снилось, или он просто помешался рассудком.

Зойка осторожно отняла грудь у заснувшего малыша и, не пряча ее под свитер, тяжело встала с лежанки. Протянула спящего ребенка Марику.

– Утром приходи еще, если че… Молока много.

– Спасибо вам, – пробормотал Марк, и Зойка противно осклабилась:

– Спасибо в стакане не булькает!

Он, пятясь, выбрался из землянки. Сытый малыш, казалось, даже стал тяжелее. От него шло приятное тепло, и Марик с удовольствием прижал его к голому животу.

Будулай ждал его неподалеку, в темноте горел огонек его сигареты. Он поднялся навстречу.

– Ну, вот и ладно. Теперь можно и на боковую.

Они вернулись в землянку, где уже жарко горела буржуйка.

– Вас Будулаем зовут? – уточнил он у бомжа.

– Ну да, а че? – отозвался тот.

– Да ничего, просто спросил. А я – Марк. А то ведь даже не познакомились.

Будулай проверил воду в чайнике, стоящем на печке.

– Мальца-то положь, – проговорил он, не оглядываясь. – Пусть спит, его дело простое – поесть до поспать. Я там тряпья нашел, если он мокрый там, или чего…

– Спасибо.

На топчане Марик увидел ворох темных тряпок. Он поборол брезгливость, в полутьме выбрал несколько помягче и аккуратно завернул в них ребенка. Тот крепко спал.

Будулай уже разлил в прокопченые до черноты железные кружки чай, выложил на стол несколько мутных пакетов, развязал. Пряники, карамельки и несколько кусков хлеба, белого и черного вперемешку.

– Давай за стол, чайку попьем, да спать, – Будулай гостеприимно вытряхивал содержимое пакетов на стол.

Марику было неловко.

– Да вы пейте, пейте, я не голоден совсем, – попробовал отказаться он.

Будулай прекратил суету, сел на край лавки. Длинно почесал голову.

– Слышь, браток. Я ведь понимаю все. Не парься, лады? Сегодня я тебе помогу, а завтра, может, мне кто поможет. Так и живем. Мы же люди, не звери. По-другому никак нельзя, слышь?

Марик кивнул, пересел за стол. Постарался незаметно вытереть предательски напросившиеся слезы. Чай оказался крепким и душистым, Будулай шумно прихлебывал и пододвигал Марку пряники.

Потом долго курили на улице, и Марк рассказал Будулаю, как оказался на станции.

– Это не наши, – однозначно заявил бомж, услышав про вора в поезде. – Или поселковые, или городские. Наши в поезда не суются – опасно.

– Да это и неважно уже, кто. Нужно просто выбраться отсюда.

Марк узнал, что поселок, в который он угодил волей злого случая, называется Богорад. Выбраться отсюда можно единственной в сутки электричкой, или автобусом, который довезет до райцентра, что в паре часов отсюда.