скачать книгу бесплатно
Он кивнул, окинув незнакомца взглядом: обычный человек лет пятидесяти, плохо выбритый, с одутловатым лицом и рыхлой кожей, но высокий, широкоплечий. С левой стороны его ватник намок, и вода капала с него на тропинку. Скорей всего, поскользнулся и упал в лужу – это на берегу сухо, а в поселке Ковалев и сам промочил ноги. Только сапоги у незнакомца были чистые и мокрые – наверное, отмытые от грязи в каком-нибудь ручейке.
– А обед скоро?
Ковалев посмотрел на часы:
– Через сорок минут.
Человек сказал «спасибо» и пошел дальше.
Ковалев поглядел еще немного на реку, на противоположный берег, на быстрые серые тучи над головой… Может, удастся поговорить с Аней до обеда? Кроме мрачных видений прошлого есть насущная проблема молочного супа… Он попытался вспомнить, что в таких случаях делала бабушка, но сама она молочный суп не варила, а в сад Ковалев ходил без нее. Зато он хорошо помнил, что в таких случаях делали воспитатели, – это его и пугало.
Видно, развивающие игры и дыхательные упражнения уже закончились, Аня играла с двумя девочками лет семи, и когда он сел на скамейку поодаль, подбежала к нему, даже не оглянувшись на подружек.
– Пап, ты же не уедешь сегодня, правда? – Это было первое, о чем она спросила.
– Нет.
– А завтра?
– И завтра не уеду. И послезавтра тоже.
– Хорошо бы… – вздохнула она. – А все говорят, что ты уедешь.
– Нет. Скоро обед будет, потом тихий час, потом полдник, а потом мы с тобой пойдем гулять.
– И ты на обед пойдешь?
– Конечно. – В этот миг Ковалева осенило, и он добавил: – Сегодня на обед молочный суп, мой любимый.
– Молочный суп? – Аня подняла брови. – Как это «молочный суп»?
– Ну, суп из молока…
Она посмотрела на него с подозрением и страхом:
– Из кипяченого?
Ковалев понял, что снова придется врать, и ответил:
– Нет, конечно. Из простого молока. Мне очень нравится, он сладкий.
– А почему тогда мама тебе его никогда не варит?
Ковалев немного растерялся, но следующее вранье далось еще легче:
– Она его не умеет правильно готовить. А тут настоящие повара, они умеют.
Аня покачала головой:
– Ой, пап, ты не расстраивайся. Я скоро вырасту и научусь готовить для тебя молочный суп. И маму научу.
Ковалеву стало стыдно. Если бы у них с Владой родился парень, то врать бы не пришлось – разбирался бы он с воспитателями сам.
Однако начало обеда выбило из головы проблемы молочного супа.
Зоя Романовна, как и за завтраком, трижды хлопнула в ладоши, призывая детей к тишине, – и снова встала у Ани за спиной.
– А теперь поблагодарим Господа за этот вкусный обед.
Дети начали подниматься, вместе со всеми встала и Аня. Но старшая воспитательница, дождавшись, когда смолкнет грохот стульев, едко сказала:
– А Анечка у нас не верит в Бога, она может сесть, – и легко надавила Ане на плечи.
Ребенок растерялся и начал оглядываться по сторонам. Издали Ковалеву показалось, что она начинает сильней втягивать в себя воздух, как перед приступом. Он, конечно, кивнул ей как можно спокойней, но, видно, на лице его отразилось то, что он в эту минуту думал, потому что ребенка его кивок не успокоил.
– Зоя Романовна! – раздался развязный голос со стороны старшей группы. – Я тоже не верю в Бога, можно мне сесть?
– Селиванов, не паясничай! – зашипела на него воспитательница старшей группы, а на лице Зои Романовны не мелькнуло и тени замешательства.
– Что ж, сядь. – Ее угрожающего взгляда испугался бы и Ковалев.
Как ни странно, Аню выходка Селиванова обрадовала, она словно удовлетворилась тем, что сидит не одна. Ковалев посмотрел на нахального паренька – точно, это именно он утром перепрыгнул через перила, – и испытал что-то вроде благодарности. Внутри все кипело, и больше всего хотелось шарахнуть кулаком по столу.
Селиванов демонстративно стучал ложкой, глотая молочный суп, и широко улыбался, пока весь санаторий декламировал молитву. Аня, посмотрев на озорника, тоже улыбнулась и начала есть. Парень ей подмигнул. Ковалев, конечно, счел это нарушением приличий – дело не в молитве, но начинать есть, когда все стоят, нехорошо. Однако вспомнил, что это его любимое блюдо, и в ответ на вопросительный Анин взгляд тоже зачерпнул ложку супа.
Это была удивительная, редкая дрянь… Кипяченое молоко с раскисшей липкой лапшой и сахаром. Воспоминания о детском саде нахлынули вместе с тошнотой, Ковалева едва не перекосило, в горле встал ком… Он попытался изобразить удовольствие, но Аня смотрела на Селиванова и глотала суп, стараясь за ним поспеть.
Никто из воспитателей супа себе не наливал, сразу перешли ко второму.
– Манную кашу вы тоже любите? – с полуулыбкой спросила девушка-психолог, снова сидевшая рядом.
– Еще как, – проворчал Ковалев и кашлянул. Он так и забыл посмотреть ее имя на двери кабинета!
Зоя Романовна села за стол, не взглянув на Ковалева. Налила себе суп и принялась есть – словно на приеме у английской королевы. Лицо ее ничего не выражало.
Между тем в младшей группе явно росло недовольство молочным супом, воспитательница шипела, ворчала, угрожала и убеждала, и Ковалев был несказанно рад, что Аня не начала есть вместе со всеми. И снова про себя поблагодарил Селиванова.
Его воспитательница подошла к столу позже всех и, словно извиняясь перед Зоей Романовной, заговорила:
– Селиванову хоть кол на голове теши… Я определенно заявляю: чтобы его больше к нам не присылали! Сколько можно? Он чем старше, тем наглей. – Она взглянула на Ковалева: – Вот вам наглядный пример: мальчики из православного приюта никогда не поведут себя так вызывающе. Поглядите, Сашенька Ивлев, ровесник Селиванова, сидит тише воды ниже травы – какой хороший мальчик! От него никогда слова грубого не услышишь.
Почему-то Ковалев сразу понял, кто из мальчиков старшей группы – Сашенька Ивлев. Сутулый паренек молча смотрел в тарелку и не реагировал на толчки товарищей справа и слева. Похоже, он не пользовался авторитетом у мальчишек…
Ковалева всегда считали хорошим мальчиком. И учителя, и тренер. Не то чтобы он хотел избавиться от этого «позорного клейма», но мнение ровесников было для него важней мнения взрослых. Он гораздо больше опасался прослыть трусом, ябедой или жадиной, чем нарушителем дисциплины.
– А хочешь, пошли в бассейне поплаваем, – предложил инструктор Саша, когда столовая опустела. – Пока детишки спят.
Ковалев сначала растерялся, не зная, радоваться ли предложению. Может быть, даже испугался.
– У меня ни шапочки, ни плавок… И полотенца нет…
– Найдем что-нибудь, это ерунда. Пошли.
Ковалев пожал плечами: два часа до полдника нужно было как-то убить.
Душевые были чистенькими, на полу лежала привычная метлахская плитка кирпичного цвета, стенки, как, наверное, везде, были выложены простым белым кафелем, только напор воды отличался от городского. И звуки, и запахи показались знакомыми до боли, но чужими, – будто ожившее воспоминание, а не реальность.
Ковалев не ожидал увидеть олимпийского стометрового бассейна, но все равно горько усмехнулся про себя: не лягушатник, овальный бассейн метров в пятнадцать длиной, в дальнем конце довольно глубокий, но… смешно это было… Однако зелено-голубая вода, пахшая хлоркой, все равно поманила вдруг, сжала сердце тоской – по детству, по несбывшимся надеждам.
– Ничего так, правда? Для нашего захолустья… – с гордостью сказал инструктор Саша.
– Отлично, – кивнул Ковалев.
– С той стороны и нырнуть можно.
– Нырнуть можно и с этой, – усмехнулся Ковалев, подходя поближе к краю.
Привычные движения перед прыжком в воду вспомнились сами собой, и он с трудом удержался от разминки: не рекорды собирался бить – так, поплавать немного. Как в речке. Как нормальные люди плавают…
Но как Ковалев ни прикидывался «нормальным человеком», а инструктор Саша все равно раскрыл рот и восхищенно причмокнул губами.
– Здорово. Какой разряд? – спросил он, когда Ковалев трижды пересек бассейн. Вообще-то, трудно было оценить технику плавания, одного толчка от стенки хватало, чтобы снова оказаться у стенки.
– Я мастер спорта, – угрюмо ответил Ковалев.
– Да, тогда тебе тут тесновато… А чего бросил? Травма?
Ковалев кивнул. Одно неправильное движение, всего одно… Ему казалось, он пережил это, успокоился, забыл.
– А говорят, что в плавании травм почти не бывает.
– «Плечо пловца». Только обычно это позже случается, после двадцати пяти.
Он больше года надеялся, что это временно, что стоит вылечить надорванную мышцу, и все вернется на круги своя. Он верил, что всего можно достичь тренировкой, что нужно лишь перетерпеть боль – и она уйдет, испугается, отпустит, сдастся. Сдаться пришлось Ковалеву. Нет, он бы еще долго, по словам тренера, «издевался над собой», но результаты никуда не годились, он подставлял и тренера, и команду.
Дед сказал, что это к лучшему – пора подумать об учебе. И Ковалев ударился в учебу, она сделала его существование хоть немного осмысленным. Жаловаться было не на что – майор в двадцать девять лет, начальник отдела, хорошая зарплата, интересная работа. Но…
– Обычно бывшие спортсмены сразу сильно поправляются. А ты, я смотрю, ничего так… – сказал инструктор Саша, вынырнув неподалеку.
Ковалев не поправился тогда – он похудел. Если бы он жил дома, а не в казарме, бабушка нашла бы способ заставить его есть, а тут никто не обращал на это внимания, считалось, что курсант всегда голоден.
Вода бассейна подразнила, но удовлетворения не принесла. И в ду?ше Ковалев никак не мог отделаться от мыслей о реке: ее черная холодная рябь то и дело всплывала перед глазами, и было это подобно вспышке, ожогу. Когда-то, еще в девятом классе, ему нравилась самая красивая девочка школы. Она училась в десятом и, конечно, даже не взглянула бы в сторону Ковалева, да он и не помышлял ни о чем подобном. Тогда, в детстве, воспоминание о ней тоже напоминало вспышку, ожог… Он наизусть знал расписание десятого «а» и ждал, когда уроки у них будут на одном этаже, – обмирая от страха и сгорая от нетерпения. При виде нее Ковалева обдавало жаром, он боялся, что это станет заметно со стороны, и, как бы ему ни хотелось, остерегался смотреть на нее слишком долго. В это время как раз появился мюзикл «Нотр дам де Пари», и Ковалев, никогда раньше не интересовавшийся песнями о любви, был потрясен двумя строчками – тогда они казались ему откровением: «Безумец, прежде я не знал, что значит страсть» и «Я душу дьяволу продам за ночь с тобой». Вспоминать это было смешно и немного стыдно. Он даже начал читать «Собор Парижской Богоматери», несказанно удивив бабушку – она всегда сетовала на то, что он мало читает, – но быстро завяз в исторических описаниях и бросил это неблагодарное занятие.
Одеваясь, Ковалев поймал себя на мысли, что сейчас же, немедленно надо идти на берег реки, и ощутил волнение – словно школьник перед решительной встречей с девчонкой.
Но едва он вышел в холл, приглаживая мокрые волосы, как его окликнула главврач – женщина моложавая, серьезная и занятая.
– Сергей… кх… Александрович… Вы не зайдете ко мне в кабинет ненадолго?
Ковалев пожал плечами: почему бы нет? Впрочем, ничего хорошего он от этого разговора не ждал. Проходя мимо двери в приемную, он бросил взгляд на табличку, где значилось: главный врач, д. м. н., профессор Санько Татьяна Алексеевна.
В просторной приемной за компьютером раскладывала пасьянсы немолодая секретарша, которая вежливо кивнула Ковалеву, – вчера он подарил ей коробку конфет за добытую путевку, и она, как и Зоя Романовна, смотрела на него пристально и удивленно.
Кабинет главврача оказался на редкость скромным и мало напоминал медицинский. А на полках между книг и папок с документами стояли многочисленные иконки – как картонные, так и застекленные, в металлических окладах.
– Садитесь, – просто сказала главврач, обходя свой стол, и, не дожидаясь, пока Ковалев усядется, продолжила: – Я хотела извиниться за этот неприятный инцидент за обедом.
– Какой инцидент? – искренне не понял Ковалев.
– Зоя Романовна позволила себе бестактность по отношению к вам и вашему ребенку, и мне бы не хотелось, чтобы вы судили на этом основании о нашем санатории.
Ее взгляд был искренним, добродушным и умным.
– А, это. – Ковалев вздохнул.
– Видите ли, к нам редко попадают дети из неправославных семей, и обычно это заметно… ну, вы понимаете… или по фамилии, или по лицу.
Ковалев хотел переспросить, что она имеет в виду, но через секунду и сам догадался: всех русских детей здесь априори причисляют к православным.
– Не подумайте, что мы принуждаем детей молиться, напротив – в начале осени у нас были две девочки-мусульманки, и Зоя Романовна нарочно выяснила у их родителей, как в их семьях принято начинать трапезу: это был хороший урок веротерпимости для всех детей…
Ковалев кашлянул.
– Я попробую объяснить… Видите ли, наш санаторий уже несколько лет поддерживает отношения с приютом для мальчиков-сирот, и простейшие православные традиции дети сами начали перенимать от приютских ребят, мы ничего не навязывали им сверху. У нас крестились многие дети из интерната, по своей инициативе.
Татьяна Алексеевна говорила гладко, словно читала написанный текст, и к концу фразы Ковалев успевал забыть, с чего она начиналась. Упомянула главврач и о пожертвованиях от епархии, которые превращают заурядный муниципальный санаторий в один из лучших в области, и о благотворном влиянии религии на дисциплину, и о моральных ценностях, столь неприсущих современным детям… Когда она дошла до слова «богобоязненность», Ковалев кашлянул погромче.
– Я все понял. Для меня будет достаточно, если моему ребенку не будут прививать богобоязненности и лечить чудотворными иконами.
– Да-да, именно об этом я и хотела сказать, – улыбнулась Татьяна Алексеевна. – Мне кажется, на примере вашей дочери мы могли бы привить детям и уважение к атеизму, что немаловажно.
Ковалев вдохнул поглубже, чувствуя нарастающее раздражение. Хотелось бы, чтоб уважение к атеизму сперва привили персоналу санатория…
– Сегодня за завтраком мне сказали, что моя дочь вырастет наркоманкой или проституткой… – тихо сказал он. – Надеюсь, до детей это утверждение не дойдет.
– Я уже сделала внушение и Зое Романовне, и другим педагогам, – сдержанно ответила главврач. – Впредь это не повторится. И я еще раз прошу у вас извинения за столь… неэтичное поведение моих подчиненных.
Ковалев никак не мог взять в толк, почему эта женщина заливается тут соловьем, юлит, извиняется, что-то пытается объяснить. Неужели из-за заплаченных за путевку денег? Не в карман же она их положила…
А потом догадался: пропаганда религии детям запрещена. В отличие от уверенных в своей правоте воспиталок и докториц за столом, Татьяна Алексеевна испугалась. В самом деле, не будь здесь Ковалева, и Аня бы приехала домой, набравшись всей этой мракобесной ерунды. Да они с Владой никогда даже не заговаривали о религии или атеизме, им не приходило в голову, что атеизму ребенка надо учить! Это само собой разумелось, это было нормально, естественно, как дышать воздухом.
Когда он вышел от главврача, измученный ее гладкими речами, до полдника оставалось пятнадцать минут.
– Пап, а почему все верят в Бога, а мы нет?
Аня держалась за руку Ковалева так крепко, будто боялась чего-то. Он повел ее в поселок, показать дом тети Нади, – почему-то не поворачивался язык назвать этот дом своим. И смущало Ковалева только одно: для этого надо перейти реку по железнодорожному мосту.
Вопрос поставил его в тупик.
