скачать книгу бесплатно
– Это я сейчас «частник», – объяснял он. – Из парка ушел, потому что невыгодно. Ремонт, бензин – за свой счет. «Три тополя на Плющихе» видел? Вот точно так же стоишь, стоишь… А лицензию получать – еще дороже выходит. Так что сейчас приходится вот так, на подхвате… Вот куда, сука, лезет?! Ты вправо прими, бес!.. Если повезет – то дальний рейс. На Большую Оленью, к примеру.
Яресько поджал губы, поморщился и отвел взгляд от переднего стекла к боковому. Вот эти «вагонные встречи» он никогда не поощрял ранее, а сейчас, когда после стольких лет езды на «Мерседесе» вынужден был слушать этот шоферской бред, он казался ему еще более навязчивым, чем десять лет назад.
– А мы ведь раньше, прежде чем в парк устроиться, экзамен по истории Москвы сдавали, – рассказывал водитель. – Чтобы было чем клиента во время поездки развлечь. О домах памятных рассказывали, датах, о площадях, о людях, которые город прославили. О любой улице мог наговорить, причем истинной правды. И ты знаешь, не одни мы, московские таксисты, такой экзамен сдавали. Это по всему СэСэСэРу практиковалось! – такой вот, единый госэкзамен…
Яресько устал, и у него заболела голова. Она заболела еще в изоляторе, сразу после откровений, излитых советнику из Генпрокуратуры. После сражения с бетонной стеной она просто раскалывалась. И болтовня водителя эту боль усиливала.
– …Летал я как-то в Питер, подсел в такси, мужик за рулем тоже, как я, лет сорока. Разговорились. Стали вспоминать, как гидами во времена перестройки у клиентуры были. Я о Феликсе Дзержинском на Лубянке рассказал, как тот болел чахоткой и его сокамерники по очереди на прогулку на спине выносили, а он мне о мосте. Я так никогда не смеялся, – и водитель, вспомнив подробности разговора, действительно рассмеялся. – Ты представляешь, мосток этот строил инженер, Карл фон Клодт его звали. Тщедушный малый был, хлипкий телом и нравом. Но жена у него была, говорят, большая красавица. И ухлестнул за ней какой-то питерский франт. Тогда положено было на дуэль, конечно, вызывать! За такие-то дела… Но инженер был таким фраером, что даже самого себя на дуэль ни за что не вызвал бы. Но отомстил. И ты знаешь, как?
Яресько чумел на глазах. Он уже сожалел о том, что сел именно в эту машину.
– На мосту том горбатом рвутся на дыбы четыре коня, которых удерживают четыре мужика. По мужику на коня. Так вот тот, что слева, через Мойку… – таксист пощелкал пальцами.
– За Аничковым дворцом, что ли? – машинально ввязался в беседу Яресько.
– Да! Та пара коней, что через мост от Аничкова дворца! Так вот, у левого коня вместо члена – рожа ухажера жены Клодта. Круто инженер отомстил? Будь я Клодтом, я бы специально под нынешний созыв четыреста пятьдесят литых коней в Москве нашел. Разбился бы в доску, но разыскал! За «автогражданку», за единый налог, за Чечню… А кое-кого из них прямо-таки в полный рост к коням бы приделал. Вот смотри – «чиркаш»[2 - Мошенники, подставляющие свои машины под столкновение для последующего вымогательства.] проехал! Я этих сволочей за версту чую… А про улицы московские, я, брат, все знаю.
– Да? – через силу оживился Яресько. – А про Большую Оленью что расскажешь? Что на ней живут чукчи, Герои Советского Союза?
– Нет, на ней живут самые настоящие олени, – ответил таксист.
Яресько на какое-то мгновение стушевался. Разве тот не знает, что Яресько не в гости едет, а домой?
– Между прочим, я живу на Большой Оленьей, – предупредил, ожидая смущения, администратор.
– Я знаю, – ничуть не тушуясь в ответ, сказал водитель, и Яресько встревожился, – что ты живешь в пятом доме на Большой Оленьей.
На Павла Марковича нахлынули воспоминания о Занкиеве, о последних событиях, о своей слабохарактерности в кабинете следователя, и захотелось тут же выйти. Но сделать это было невозможно. Водитель так втиснул машину между стоящими рядом, что в образовавшуюся щель невозможно было бы даже просунуть руку.
– Только олень, выйдя из ИВС, направится во двор восьмого дома Стремянного переулка, чтобы раскроить себе голову, а после обвинять в этом правоохранительные органы. Но делать это глупо изначально, потому что в СМЭ работают не лохи, и они обязательно зафиксируют время более позднее, чем час освобождения Яресько из изолятора.
Машина проехала после светофора метров семьдесят и прижалась к обочине. Водитель заглушил двигатель и развернулся к администратору:
– Голову тебе разобьют обязательно. Но не правоохранительные органы. Ты сам знаешь, кто. А потому я покажу тебе сейчас Москву, историю которой изучал не в таксопарке, а на истфаке МГУ. В тридцати метрах от нас приармянился белый «Фольксваген», который пасет тебя уже целый час, и нам следует от него оторваться. После мы доедем до аэропорта, и я усажу тебя на первый же рейс, убывающий в Питер. У тебя, неподалеку от Аничкова дворца, живет баба, о которой не знает никто, кроме нас и твоей жены. Полгода тобой даже пахнуть не должно в столице. Если хочешь жить, конечно. Вот телефон. Звонить каждый день в девятнадцать часов. Все понял?
Ошеломленный Яресько вертел в руке визитку и не знал, что ответить.
– А… жена…
– Жена не знает, где ты будешь и у кого. Ее сейчас в Москве вообще нет. Она с детьми решила пройтись на кораблике по Средиземному морю. Если хочешь попасть в программу по охране свидетелей, делай все в точности по инструкции. Все понял?
Яресько сглотнул сухой комок и кивнул.
– Молодец, Павел Маркович. Ты не олень. А сейчас советую пристегнуться.
Заключения экспертизы легли на стол старшего следователя Генпрокуратуры Кряжина не в шесть часов, как обещал судебный медик Столяров, а в начале восьмого. Понять такую задержку и простить Ивана Матвеевича было несложно. Выводы тот, как и обещал, сделал в шесть. А документально оформил и подписал спустя полтора часа. За эту неторопливость следователь, работавший с ним часто, Столярова всегда прощал, потому что знал точно – за ней кроются педантизм и безошибочность. И те шаблонные фразы, которые подмахивают некоторые медики, не особенно вдумываясь в смысл написанного ими же самими, были ему не свойственны. Он работал за совесть и на зарплату, а не просто за зарплату.
Первый документ свидетельствовал о том, что никаких телесных повреждений на теле Резуна, за исключением перерезанного горла, не обнаружено. Смерть причинена предметом, имеющим неровную режущую кромку, одним движением. Засомневавшись в том, что информация воспринята им адекватно, Кряжин поспешил снять с телефона трубку и набрать номер Столярова.
– Иван Матвеевич? Рад, что застал. Объясни мне, пожалуйста, что такое «оружие с неровной режущей кромкой». А то прямо-таки фантазии не хватает. Пилой, что ли?
С советником юстиции судебный медик был в хороших давних отношениях, поэтому там, где в любом другом случае выдавил бы иронию, в разговоре с Кряжиным всегда оставался ровен.
– Как тебе объяснить, Иван… Представление, что нож тем лучше, чем ровнее его лезвие и чем оно острее, неверно. Человеческое тело имеет такую структуру, что лучше всего оно приходит в негодность от воздействия не ровных и острых предметов – хотя и от этого тоже, – а от фигурных. Скажем, мечи самурайские на боковой стороне лезвия имеют волнообразные срезы. Поэтому, когда рубят с оттягом по ногам, рукам и головам, они отваливаются, а не надрубаются. Отвалить вражескую голову можно и казачьей шашкой, но на это уйдет в два раза больше сил, что в бою, как ты понимаешь, невыгодно. Воин устает в два раза быстрее. Еще пример – нынешние ножи для рукопашного боя. Они сплошь зазубрены. Ножи в ближнем бою уже немодно втыкать в плоть. Чиркнул по запястью противника вполсилы – и тому уже не до героизма. Слабое движение рассекает и вены, и сухожилия, и даже повреждает кость. Я полагаю, что преступник резко провел специально предназначенным для диверсионных целей ножом по горлу Резуна слева направо, чем причинил ему смерть. Возможно, это банальный десантный прием.
Кряжин на мгновение оторвался от трубки, прислонил голову к стене и провел по своему горлу ладонью.
– То есть убийца был правша?
– А на себе показывать, Ваня, нельзя! – правильно понял молчание следователя Столяров. – Хотя прикинул ты правильно. Голова губернатора находилась у самой стены, проход справа. Можно предположить, что преступник оперся на грудь Резуна левой рукой, а правой резко и сильно провел лезвием по горлу. Но, Ваня, если он оперся свободной рукой не на грудь, а на лоб Резуна, тогда резал он рукой левой.
И вдруг медик огорошил Кряжина. Неугомонный Столяров, которому перерезанного горла показалось мало, произвел повторную экспертизу, результаты которой готовился представить следователю завтра к обеду. Оказывается, в желудке губернатора была такая доза клофелина, что…
– Словом, много, Иван, очень много. Даже не знаю – огорчил тебя или обрадовал.
Кряжин поблагодарил и положил трубку.
Вот оно, значит, как… Клофелин! Сейчас советник точно знает, кто новому заключению Столярова рад не будет. Убийца, имей сейчас возможность прочитать его, вырвал бы из своей головы все волосы.
Вчитался в старый текст, пожевал губами. Видимо, действительно, преступник провел ножом сильно: из заключения следовало, что почти наполовину рассечен диск между вторым и третьим позвонками. Еще чуть-чуть, диск был бы рассечен совсем, и отвалилась бы голова губернатора.
Впечатляла и длина лезвия. Столяров настаивал, что она не менее двадцати трех – двадцати пяти сантиметров. Что ж, ему, эксперту, виднее.
Ответ на второй вопрос, поставленный перед медиком, был ясен, а потому разговора о нем и не заходило. Смерть потерпевшего наступила в период между 23.30 и 00.30. Что тут уточнять? Столяров своих цифр обратно все равно не заберет. То же время он указывал и в первичном осмотре трупа.
Второе заключение экспертизы, которую проводил сам Николай Молибога – самый рассеянный и самый грамотный из прокуроров-криминалистов на Большой Дмитровке, было еще более загадочным. Не потому, что Кряжин не понимал смысла напечатанного, а потому, что он, советник, находясь при ясном уме и трезвой памяти, никак не мог догадаться, как в желудке убитого Резуна могли быть обнаружены вареные креветки, которые он запивал пивом «портер» непосредственно перед смертью. Непосредственно… Очень хочется уточнить у Молибоги, что он имел в виду, когда в документе под названием «Заключение криминалистической экспертизы» употреблял термин «непосредственно».
Звонить ему сейчас в служебный кабинет – это мука бесплодная. Застегнутый на все пуговицы Молибога ежедневно спускается с крыльца Генеральной прокуратуры в тот момент, когда часы на его рабочем столе показывают семнадцать часов пятьдесят девять минут. Бывают, конечно, исключения, предусмотренные графиком дежурств, утвержденным Генеральным, но сегодня был не тот день.
– Коля, добрый вечер.
– Кряжин? – огорченно удивился криминалист. – Только не говори, что Васякин внезапно заболел и его нужно так же внезапно подменить!!
– Спокойно, Молибога, – попросил советник. – Я обратный кроссворд разгадываю. Есть слово, а к нему нужно подобрать определение из имеющихся.
– Ну, если тебе нечем больше заняться, да и жена моя к соседке ушла… А что за слово?
– «Непосредственно».
– О, ну, ты даешь, Иван Дмитриевич, – удивился Молибога. – Тут много определений может быть. Скажем… – Молибога долго молчал, потом стал бормотать что-то насчет того, что слово идиотское, вставить его в кроссворд мог только маньяк-сексопат, и вообще, смотря перед чем это «непосредственно». А в конце, попав в тупик, он просто разозлился. – Выбрось ты этот кроссворд к чертовой матери! Что там из вариантов ответа есть?!
– Тут много, – хищно улыбнулся советник. – Двухмесячная подготовка космонавтов непосредственно перед полетом на околоземную орбиту. Ходатайство адвоката непосредственно перед судебным заседанием. Надевание презерватива непосредственно перед актом. Ну и наконец: пиво «портер», креветки, перерезанное горло.
– Ваня, жена пришла… Там, это, понимаешь… Судя по креветкам, они еще не успели разложиться под желудочным соком. Жидкость в желудке крепость не утратила, значит, выпита перед смертью. Я имел в виду, что он ел и пил в номере. Все, давай, до завтра…
Кряжин положил трубку и засмеялся. Так бы и писал! А то – «непосредственно»… Резун пил пиво под креветки, скорее всего, не один, потому что в одиночку мужик будет пить пиво не с деликатесами, а с воблой. Даже губернатор. Креветки – это демонстрация возможностей, и распушать перед самим собой хвост губернатор вряд ли стал бы. Значит, был гость, а поскольку на кухне «Потсдама» уверяют, что ничего, кроме сока, кофе и тостов, Резун в номер не заказывал, угощение принес с собой гость. Вот он-то, скорее всего, Резуна и обидел.
И сразу после появления на свет этого вывода резонно встал вопрос: а почему Резун ел креветки и запивал их «портером» в чем мать родила? Гостем была женщина, и поздний ужин принесла она, дабы попотчевать его, как говорит Молибога, «непосредственно» перед этим? Или после этого?
Столяров утверждает, что этого не было вовсе. Поели, и Резун умер? Вполне возможно. Однако характер повреждения свидетельствует о том, что резал мужик. На этом настаивает все тот же Столяров. Однако у Майи, например, ножки и ручки, нужно заметить, развитые… В конкурсах красоты рахиты не участвуют.
Кряжин, чувствуя, что количество версий увеличивается, бросил заключение на стол и полез за сигаретами.
В конце концов, могла быть в гостях женщина. Пришла, принесла, поели, попили, сказала: «Я на минутку, милый» и ушла в ванную. Резун не стал тратить время на лишние хлопоты, принялся раздеваться, и в тот момент, когда стаскивал правый носок, в комнату вошел мужик. «Привет, милый», – поприветствовал, перерезал губернатору горло и накрыл с головой одеялом, чтобы не забрызгаться кровью. Прижал к кровати и держал до тех пор, пока Резун не умер. Потом вместе с женщиной убрали принесенное угощение, затерли все следы и ушли.
Вот и вся история, если подходить к ней просто. Как делал бы сам. Кряжин, попадая впросак, часто начинал думать: «Будь мне это нужно, что делал бы я, дабы выглядеть тем человеком, который исполняет заранее обдуманный план, но совершает ошибки в силу различных объективных причин?»
Был в практике Кряжина такой случай. Подозреваемый признался в совершении убийства и даже показал место на берегу Волги близ Дубны, где он со товарищи сбросил с лодки владельца сети казино в Твери Уколова. При этом убийца утверждал, что ноги Уколова стояли в тазике, который до краев был заполнен засохшим бетоном. Все бы ничего, Уколова действительно спустя пять дней подняли. Но не близ Дубны, а близ Мышкина, у самого Рыбинского водохранилища. Мало того, что в четырехстах пятидесяти километрах от указанного подозреваемым места, но еще и без каких-либо признаков тазика на конечностях.
А сие есть самое настоящее опровержение предложенной версии, иначе говоря – человек, перекрестившись, взял на душу чужой грех. Хоть выпускай до суда под подписку о невыезде. Да и «сознанщик» после этого, с позволения сказать, недоразумения стал каким-то странным. Заговорил о самооговоре, кознях «прокурорских», давлении, оказываемом на него на Большой Дмитровке. Сначала тихо заговорил, потом громче, а потом стал орать так, что едва не подвиг все адвокатское сообщество Москвы подняться на защиту его поруганных прав. И вообще, тех троих, перед игровым магнатом, тоже не он убивал. Мол, какая грубая фальсификация!
Кряжин чуть не свихнул себе мозги. Все сходилось: место, погружение, тазик. А труп – под Рыбинским водохранилищем. Мистика. Оказалось, никакой. Один из подельников задержанного проболтался, где брали цемент для производства ванн конечностей жертвы. Проверили марку цемента, Кряжин вздохнул с облегчением. Производство потом закрыли, адвокатское сообщество, расшумевшееся после диких криков подозреваемого из камеры «Красной Пресни», успокоилось.
Цемент фирмы-спонсора, любезно предоставленный коллективу отморозков, оказался состоящим не совсем из тех компонентов, из которых должен состоять. Производство работало на выход продукции для отправки в Чечню, а там, как известно, неважно, из чего состоит цемент. Все равно все постройки разбомбят раньше, чем их размоет вода.
И эта продукция через несколько часов после погружения бизнесмена под воду растворилась, как сахар, освободив ноги жертвы. И тело успешно сплавилось по Волге.
Так куда могли деться остатки креветочного ужина из номера убиенного Резуна?
– Дмитрич, машину!
Дмитрич – это самый старый водитель Генеральной прокуратуры. Его коллега-одногодок, решивший в прошлом году уволиться на пенсию, возил Гдляна. Дмитрич возил Иванова. А потом Гдляна и Иванова – обоих стал возить другой водитель, и все больше по южным окраинам страны. Многое с тех пор изменилось, но Дмитрич остался неизменным. Чем ближе пенсия, тем чаще тянет на работу. Генеральный сказал, что в следующем году Дмитрич уже точно уйдет на пенсию, а пока тот возил Кряжина. В этой причинно-следственной связи он и уезжал домой лишь после того, как дом на Большой Дмитровке покидал советник. Когда Кряжин хотел, старик вез его домой, на Факельный. Когда не хотел, старик отправлялся домой сам. И он был один из немногих, кому разрешалось ставить «Волгу» со страшными номерами в личный гараж.
«Цепь, – думал советник, разглядывая начавшие проявляться на темных улицах еще бледные неоновые огни. – Столяров был прав, цепь неординарная. Разовая работа, исполненная из червонного золота. Девятьсот девяносто девятую пробу носят сейчас, наверное, только цыгане. Продажа наркотиков – дело опасное, деньги нужно постоянно укладывать стопкой, но так много не накопишь. Придет Комитет Госнаркоконтроля и все выметет. В земле деньги не сохранишь, да и смысла закапывать нет. Пока выкопаешь, их или деноминируют, или другие нарисуют. С банком цыгану связаться это все равно как если в уголовный розыск пойти работать. А последний из цыганских ментов – из «Неуловимых».
Золото. Вот то, что не портится в земле, не занимает много места и при необходимости легко превращается в наличные. Но проба должна быть непременно девятьсот девяносто девятая. Так оно стоит еще дороже и занимает еще меньше места. И вот у нас появился вовсе не цыганский барон, а губернатор Резун, на шее которого золотая цепь из червонного золота, весом в двести восемьдесят три целых семьдесят три сотых, если верить Молибоге, грамма.
А жена Константина Игоревича, на всякий случай, этой цепи на шее мужа при отъезде его в Москву не помнит. Она ее на шее мужа вообще не помнит. Справедливости ради нужно заметить, что вопрос тот в мертвецкой состоялся сразу после опознания. «Что это за цепь?..»
– Приехали, Дмитрич.
Если Кряжин именовал своего водителя «по батюшке» из искреннего уважения к возрасту, то водитель советника таким же образом обращался к нему исключительно из уважения к таланту следователя. Как бы то ни было, Кряжин постоянно «отмазывал» старика перед начальством, а тот всегда выскакивал из машины с монтировкой, если, по его мнению, следователь нуждался в помощи.
Фойе. Это лицо каждой гостиницы. В этом уголке, достигающем порой величины половины футбольного поля – размеры зависят от количества звездочек, – размещены ключевые узлы жизнеспособности заведения. В годы развитого социализма достаточно было стеклянной перегородки с бумажкой на ней: «Мест нет», перед которой стояли очереди. Сейчас фойе отражает мрамором и зеркалами миллионы огней, и сообщение о том, что нет мест, здесь воспринимается как неуважение к гостю. Здесь всегда есть места. Об этом вам скажет и дежурный администратор, и любой из портье, шныряющих у входа и коршунами налетающих на ваши чемоданы, и даже милиционер, расположившийся неподалеку от администратора.
Кряжин остановился у зеркальной перегородки.
– Вам место? – тут же поинтересовался дежурный администратор – сильно напомаженная и переборщившая с тенями женщина лет тридцати пяти по паспорту и сорока с небольшим на вид.
Советник сверкнул удостоверением и справился о помещении для горничных. Его тут же провели, и в глазах портье, назначенного проводником, следователь увидел вопрос о том, нужно ли брать у него, следователя, папку. Решил, что такой багаж мужик в силах донести сам, и повел советника по закоулкам коридоров. Первый этаж, административная часть «Потсдама», скрывался от людского взгляда за мощной дубовой дверью. Комнаты для персонала женского пола, мужского, портье, горничные, уборщики, технички, слесари, повара…
Горничные встретили Кряжина равнодушно. Безошибочно определили статус, финансовое положение и мотивацию поведения. Догадавшись об этом, Кряжин отпустил несколько незатертых шуток, во время которых выискивал нужный объект для беседы, выбрал и, сообщив напоследок, что не видел женщин милее, чем здесь, пригласил будущую собеседницу с собой.
По представлению советника, это была самая опытная, старослужащая горничная. Во время выбора он колебался: молодая и разговорчивая или взрослая и умеющая держать рот на замке. Он сделал свой выбор, помня о словах Колмацкого – «долго здесь не живут». В переводе Фили это означало несколько иное, нежели прямое толкование: ошибок в «Потсдаме» не прощают. Так вот, женщина, судя по всему, работала в гостинице долго, и это давало основание полагать, что держать на замке рот и быть послушной руководству она умеет. А это предполагало определенные проблемы при общении. Но зато у нее было главное качество, которое перевешивало все остальные. Она знала в этой гостинице все.
Не успел Кряжин распахнуть дверь, как от нее отскочил портье…
Знакомая сценка.
Они вышли, поднялись на третий этаж, причем во время пути Кряжин толковал о чем угодно, только не о деле. И лишь когда дверь триста семнадцатого номера распахнулась, Кряжин вынул из кармана непочатую пачку «Лаки страйк», сдернул с нее целлофан и бросил в урну. И тут же в смущении остановился.
– Что ж я так… Кто-то только что убрал, а я… – и сделал попытку наклониться.
– Ничего страшного, – заметила не имеющая опыта общения с такими монстрами, как Кряжин, горничная. – В девять придет девочка и уберет.
– Разве не утром? – удивился советник.
– Девочка приходит и утром, и вечером, – улыбнулась она, приятно удивленная порядочностью следователя. – И оба раза в девять.
– И с девяти вечера до девяти утра у вас в гостинице лежит мусор, озонирует здание? – он рассмеялся. – До отеля «Виктория» в Лондоне все-таки нам далеко. Не успеваем за прогрессом.
Она просто обязана была стать на защиту гостиницы, в которой проработала пять лет. И стала.
– Муниципалитет, – делая ударение на каждом слоге, что должно было внушить Кряжину уверение в том, что «Виктория» по сравнению с «Потсдамом» – забегаловка, – вывозит мусор из нашей гостиницы ровно в половине одиннадцатого вечера ежедневно. Так что ничего в здании не озонирует.
Да, он был прав в своем выборе. Так подробно объяснять дураку-следователю могла только опытная горничная.
Шагнув в прихожую, Кряжин резко распахнул дверь и выбросил в коридор руку. Втаскивать удерживаемого за ухо, насмерть перепуганного такой атакой портье он не стал и вышел сам.
– Подслушиваем у косяков? Подсматриваем в щели? Принюхиваемся к запахам в женских номерах?
– Я хотел… – морщась от ужаса, пролепетал портье.
– Еще раз увижу – оторву пипетку, – пообещал Кряжин. – Где у тебя пипетка?
– Вот здесь…
– Я имел в виду нос. Но раз так, то оторву обе пипетки, – оглянувшись и не увидев никого, кто мог бы пересказать эту сцену на Большой Дмитровке, Кряжин сделал шаг назад и врезал ногой по тощему заду портье.
Когда советник вошел, горничная никак не могла совместить милую улыбку на его лице со звуком, перепутать который с чем-то другим никак невозможно.
– Кто убирал этот номер и в котором часу? – и он подошел к ней вплотную, словно собирался поцеловать.
Женщина испугалась, в ее глазах проскользнул и был замечен советником страх за то, что она сболтнула лишнее.
– Что вы застыли? Я спросил имя горничной, наводившей порядок в этом помещении.
– Таня, – сказала она. – Полчаса назад, – добавила, вспомнив, что вопрос состоял из двух частей.
– Таню, – провозгласил Кряжин. – Сейчас, – добавил он.
Они спустились по лестнице. Но Тани внизу не было.
Поднялись на второй этаж. Там Таня в коротеньком белоснежном передничке протирала в номере «люкс» пыль с телевизора.
Кряжин оказался настоящим грубияном. Он взял девушку за руку, вытащил из ее второй руки метелку и бросил на диван. Провел в коридор и завис над ней, как фонарь, зная на предыдущем примере, что на горничных это действует убедительнее всего.
– Тридцать минут назад вы убирали триста семнадцатый номер. Куда вы его снесли? Мусор, я имею в виду, конечно.
