72 часа

Денис Зорин

72 часа

Вступление:       Меня зовут Зорин Денис, прописан в городе Верхнедвинск Витебской области. Гражданин России. Восемь лет назад впервые побывал в Беларуси и влюбился. И год спустя купил дом в Верхнедвинске. Кровавые события августа не оставили меня равнодушным, хотя я понимал, что мне следует соблюдать тишину и не реагировать, иначе меня просто депортируют. Но когда вскрылись пытки и убийства любимых беларусов, я наплевал на все меры предосторожности и начал писать в своих соцсетях всё, что я думаю. Я понимал, что и за мной придут. Но и молчать я не мог. На митинги не выходил по совету местных друзей, потому что иностранцев просто вывозили из страны. В ноябре я был в Москве по делам, мне написали соседи: «Тебя ищут, тебя посадят. Не приезжай». Я ни секунды не сомневался. Я хотел быть со своим народом. Звучит пафосно, но я именно так и чувствую беларусов – это мои люди, я им многим обязан.      Я хотел страдать вместе с ними.

29 декабря: Первый день, когда я чувствовал себя здоровым после двух недель тяжёлой болезни. Утром побывал в поликлинике, где меня послушали, измерили температуру. Я был здоров. Затем отправился в миграционную службу. Пришло время подавать документы на продление вида на жительство. Там меня пригласили побеседовать на второй этаж РОВД. Оставили ждать в коридоре. Задержали в 10:30. Перед задержанием я успел сходить на почту оплатить пошлину (54 byn). Потянулись долгие часы ожидания. Мимо меня ходили люди, заходили в кабинет №6 и выходили. В кабинете кто-то воскликнул: «Кто такой Зорин?! Впервые о нём слышу!» Вот это было неприятно. Обычно меня всегда все знают. «Нужно сделать так, чтобы такой фразы в этих стенах больше не звучало», – подумал я. Я был уверен, что со мной быстро поговорят и отпустят. Подумаешь, я писал про трибунал для всем нам известного гражданина. Сейчас это уже мало кому интересно. Я начал нервничать, когда все люди вышли из кабинета, заперли его на ключ и ушли на обед. Я всегда нервничаю, когда обедать уходят без меня. Но в этот раз чего—то ждали. Я достал телефон и написал друзьям, что меня арестовали и будут сажать. Почему я сделал такой вывод, сказать не могу, я не всё могу сейчас написать, даже намекнуть не могу. Близкие все эти моменты знают, этого пока достаточно. Скажу коротко: я услышал, что за мной едут из Витебска. Переписывался я недолго, минут десять, как появился дежурный и попросил отдать ему мой телефон. «Посетителям нельзя с телефоном сюда». Оказывается, я посетитель. Посетитель может уйти в любой момент. Но я не мог.

Утром ничего не ел и не пил, но в туалет меня погнало. Спросил проходящего мимо сотрудника: «А если мне нужно в туалет, мне что делать?» Повёл меня в общий туалет рядом с дежуркой на входе. Сунулся в одну кабинку – там нет бумаги, сунулся во вторую – и там нет. Подниматься на второй этаж к моей куртке, где у меня бумажные платки, было плохой идеей. «Что же вы за люди такие?!» – шептал я сам с собой, пока рылся в урне для использованной бумаги. Но там решительно вся бумага была грязная. В повидле, если иносказательно. Использовать повторно было невозможно. Мне улыбнулась удача во второй кабинке. Сверху лежали два куска туалетной бумаги, сложенной в несколько слоёв с остатками мочи. Бумага успела высохнуть наполовину. Вот этим я подтирал себе зад. Мыла там не оказалось, видимо, каждый сотрудник ходит со своей бумагой и своим мылом. Напротив того места, где я сидел уже несколько часов, размещался стенд с историей организации. НКВД, НКВД, НКВД. На каждой строке НКВД с новыми добавочными буквами. Организация долго сохраняла название, потом вообще отказалась от этих букв, а зря: методы остались те же. С той разницей, что в Куропатах не расстреливают. Но это лишь пока. Мне нечем было заняться, потому снова и снова я читал о славных днях НКВД, когда они меняли своё название, в чьих застенках я сейчас и находился. «Они даже не стесняются», – снова и снова ловил я себя на этой мысли. Священника из нашего костёла они тоже так долго держали в неведении? Или он узнал о расстреле в последний момент? Это та же самая организация. Теперь я понимал, что я попал в жернова, что нужно готовиться к любому сценарию, вплоть до вывоза в лес и пулю в затылок.

Примерно в 17:30 приехали два следователя из Витебска. Я просидел в коридоре семь часов. Кто-то рявкнул: «Собирайся! В карьер на расстрел!» И заржал от своего остроумия. Пока я надевал пуховик, ко мне подскочил лысый человек в штатском. Он весь день ходил мимо меня молча, но теперь не сдержался.

– Ну что, оппозиционер, будешь ещё писать в интернете?

– Я буду писать ещё больше. – ответил я ему тихо.

– Что—о—о—о?! Да ты з-з-з-дохнешь в тюрьме!!! – кричал он мне вслед.

Меня посадили в автомобиль, два следователя спереди и «рядовой» рядом со мной. Следователь задал вопрос:

– Вы ведь уже догадались, за что вас задержали?

– Меня задержали? Мне сказали, что со мной хотят побеседовать. Нет, не догадываюсь.

– Сейчас мы поедем к вам домой, покажете нам свои компьютеры и телефоны. Посмотрим на них, может, и забирать ничего не будем. (Враньё)

– Я хочу позвонить в посольство консулу и своему адвокату. – Да-да, обязательно позвОните. (Враньё)

– В чём же меня обвиняют?

– Скоро узнаете. У нас есть все доказательства: ай пи, биллинги, всё видно, откуда вы писали. Нам даже не требуется ваше признание, доказательств хватает. (Враньё! Всё враньё!)

– Меня обвиняют в попытке государственного переворота?

– А что вы ёрничаете? Мы же с вами по-хорошему. У нас работа такая, нужно отработать бумажку. Нам радости не доставляет заниматься такими делами.

«Товарищи из Витебска» прикинулись такими добродушными простачками, вынужденные заниматься бумажной волокитой и бюрократией. Только у меня дома мне показали постановление на обыск. Некий следователь из Витебска возбудился делом в конце ноября по поводу оставленного мною комментария в интернете о местном участковом. Удивило то, что моим делом занимается отдел по борьбе с наркотиками. Несколько следователей.

– Так вы мне наркотики привезли?! – воскликнул я радостно. Теперь я всё понял, как и за что меня будут сажать.

Следователь помладше смутился.

– Да нет, просто у нас не хватает следователей, вот и назначили.

Очень вероятно, что планировалась отработанная схема «Подкинуть и посадить». Забегая вперёд, скажу, что после моего освобождения ко мне пришли несколько незнакомых человек, сказали, что они соседи с другой улицы. Обшарили каждый угол в доме. После их обыска я потом неделю наводил порядок. А следователи из Витебска, чьих имён я не знаю, потому что имён своих не называли, вели себя сдержанно, обшаривали полки с трусами аккуратно, мне даже не пришлось складывать заново.

Лишь месяц спустя я вспомнил название того чата, организованного местной активисткой, которая по слухам сотрудничала с КГБ, сдавая всех опасных для власти людей. Она уверяла, что каждый участник надёжный, можно обсуждать всё. Например, когда рисовать протестную символику или выходить на тайный пикет. Все под колпаком у КГБ.

Участковый был моим хорошим знакомым, в своё время мне сильно помог, за что я ему благодарен по сей день. Его выбрали потому, что не в первый раз его оскорбляют в интернете, людей находили, хватали, сажали на несколько суток и более, присуждали выплачивать моральную компенсацию. В среднем по 1 500 byn с человека. Я рассмеялся. Они не осмелились возбуждаться насчёт моих реальных высказываний в интернете, потому что люди стали бы копировать эти высказывания. А сфабриковать дело о комментарии труда не составило и не вызывает общественного интереса. И они были правы: ни одно издание не заинтересовалось моим делом. Меня ведь не пытали и не насиловали, писать не о чем. Я отказался признавать вину. Меня долго убеждали признаться. Один мой знакомый рассказывал, как следователи работали с ним. Убеждают так, что ты сам начинаешь верить, что совершил деяние, хотя точно знаешь, что не совершал, но сомнения закрадываются. Со мной схема была такой же.

– Может, написали и забыли?

– Нет, не забыл. Нет, не писал.

– Заметьте, мы ведём себя вежливо, не избиваем вас.

– Меня это тоже удивляет.

Во время переписи моих компьютеров я задал вопрос:

– Может, мне собрать сумку для тюрьмы?

Молодой следователь удивился:

– Нет! Никто вас в тюрьму не повезёт.

Очень важный момент. Очень! При обыске следователь переписывал номера компьютеров, айпэда и айфона, всё, как положено. Но вот одна крошечная досада. Совсем мелочь. Мне забыли отдать копию списка моей техники. А значит, они у меня ничего не брали и ничего не должны. Ну да, есть понятые, но я не стану их беспокоить. Потому что с ними или без мне всё равно ничего не вернут. Так работает система в Беларуси, таких случаев много.

Они заранее знали, что меня надолго посадят в Витебское СИЗО, схема была отработана. Но в последний момент ситуация резко изменилась.

После обыска мы вернулись в РОВД, где опять чего-то долго ждали в коридоре. Затем меня завели в кабинет, где со мной остался разговаривать один из следователей. Добродушие и вежливость были оставлены за дверью. Около часа мне рассказывал, как сотрудники выполняют приказ, вылавливая всех несогласных, а если приказ будет нарушен, то он станет предателем, а предатели никому не нужны. Риторика для первоклассников, но точно не для меня. Время от времени заходил следователь помладше, «модный пиджачок», как я называл его про себя. Надеюсь, это не попадает под статью 369 УК РБ. Немедленно признаю вину и готов отбывать срок в концлагере под Слуцком. Его приталенный пиджачок очень ему шёл, но злобный взгляд выдавал сотрудника НКВД. Что-то мешало им забить меня дубинками на каменном полу карцера. В какой-то момент я отрешился от происходящего и наблюдал происходящее со стороны. За собой, за входящими сотрудниками, которые трясли передо мной листком из принтера копией комментария из «секретного» чата, который выдавался как неоспоримое доказательство моего злодеяния.

– Это ваше единственное доказательство? – я откровенно смеялся над этой бумажкой. Где она была утром, когда я рылся в туалетных урнах…

– Нет, конечно! У нас много доказательств (модный пиджак разводит руками, показывая, как много у них доказательств). Но мы же не будем сейчас их показывать.

– Почему нет? Я не стесняюсь. Я очень хочу узнать, как вы меня вычислили по айпи, когда в момент написания преступного комментария меня вообще не было в Беларуси. Это легко доказать.

Такой подлости от меня не ожидали.

– Где же у вас Телеграм?

Следователь разочарованно смотрел в экран моего айфона.

– А у меня его просто нет.

– А если мы его установим через симку, там всё будет?

Я пожал плечами. Что «всё» он хотел там увидеть? Оскорбления местного участкового? Нет, там такого точно не будет. Мало того, что у меня нет Телеграма, так ещё и в Беларуси меня не было.

– Вот признался бы, был уже дома.

Я смеюсь:

– Дома были бы вы, а я сидел бы на нарах в камере. Я предпочитаю невиновным пойти в тюрьму.

Около шести часов вечера приехал местный следователь. Единственный человек, который представился. Кто были эти двое из Витебска, я не знаю. В копиях, выданных мне, их имён нет. Меня привели к нему, он без эмоций объяснил мне, что он будет вести это дело, по его инициативе он включён в группу следователей. Группа следователей… Почему ещё до сих пор в Беларуси существует преступность? Сегодня для допроса уже поздно, поэтому допрос будет завтра. По закону меня задерживают на 72 часа для проведения следственных мероприятий. Я представил, какие следственные мероприятия у них будут 31 декабря и 1 января.

– Так что, нам выгружать всё из багажника и оставлять вам? И его тоже вам оставлять? – услышал я от модного пиджака разочарование дня. На тот момент я не понимал, что мне очень повезло. Какая—то сила отбила меня у Витебских следователей из отдела по борьбе с наркотиками. Предлагаю открыть новый отдел: по борьбе с Зориным Денисом.

Модный пиджачок попросил меня достать всё из карманов. У меня забрали всё вплоть до бумажных платков. Гигиеническая помада позабавила следователей.

– Это для чего?

– Губы сохнут на морозе.

Посмеялись между собой.

Модный швырнул мне помаду.

– На, это чтобы у тебя рот не засох.

Меня развеселило его желание унизить меня, но фантазии хватило только на финт с помадой. Забрав помаду, я оказался рядом с другим следователем.

– Вспоминайте обо мне за новогодним столом, – тихо сказал ему. Очень надеюсь, что вспоминал.

Все мои вещи, в том числе ключ от дома и бумажные платки, были помещены в коробку и опечатаны полосками с печатями и липкой лентой. Что им мешает открыть коробку без меня, я не знаю. Полоски наклеиваются новые, лента тоже. Коробку забрал       следователь. Единственный сотрудник, который мне представился. Скорее всего это спасло мой дом от внеурочного визита незваных гостей с целью оставить мне «подарок».

Все процедуры были завершены. Кабинет покинули все сотрудники следственных и прочих органов. А что было дальше, я писать не могу. Придётся ждать.

ИВС. Изолятор временного содержания. Философия ИВС – задержать на несколько суток можно любого человека. Для разбирательств и уточнений. А пока идут разбирательства, человека нужно унизить максимально сильно, не нарушая закон. Для этого просто создаются условия, в которых человек перестаёт быть человеком, он автоматически превращается       в существо на несколько порядков ниже.

В ИВС очень холодно, почти как на улице (около нуля), дверь открыта настежь, видимо, для свежего воздуха арестантам. Надзиратель – молодой парень – и дежурный наблюдали, как я раздеваюсь. До трусов. Вся одежда прощупывается и обследуется металлодетектором.

– Нужно снять трусы.

Надзирателю неловко. Он не привык принимать «Политических», чаще пьяницы и дебоширы. Дежурный глянул на мой пах, но перехватив мой взгляд, отвёл глаза.

– Нужно присесть один раз.

Я приседаю. В последующие разы приседал два раза.

– Когда вы будете поливать меня из шланга ледяной водой?

– Такое только в фильмах ужасов показывают. Надзирателю явно не по душе всё, что он делает со мной. Обувь в камере не положена, потому я разуваюсь и в носках захожу в камеру.

В камере Раймонд, гражданин Литвы, почти два года его возят сюда на суды из Витебского СИЗО. Вёз на фуре медикаменты из Латвии в Москву, в Бигосово его встретили высокие чины в погонах из Полоцка, обнаружили 140 килограммов каких-то наркотиков. Гашиш или марихуана, что-то растительное. За время следствия из него вытянули 9 000 byn под видом оплаты различных экспертиз. В Беларуси практика обкатанная: сажать кто побогаче и потом тянуть деньги. В это время кто-то строит себе дом. Умные прикидываются валенками: денег нет, родственников нет, продавать нечего. Таких выпускают через пару месяцев. История с Раймондом      заслуживает особого внимания. Из разговора с ним я нашёл много нестыковок следствия и фактов. Я сделал вывод, что человек невиновен. Ещё в детстве директор школы, заслуженный учитель России, говорила про меня: «У него невероятно развит синтез и анализ». То есть способность собирать информацию и делать выводы.

Камера представляет собой помещение с двумя двухъярусными кроватями, сваренные из толстых труб и реек. В углу ведро с крышкой. Узкий стол, стульев нет, лавок нет. Нет раковины с краном. Воды просто нет. Можно стоять и сидеть на шконке, постелив одеяло. Лежать запрещается. Стоять и сидеть. Ходить – два шага вперёд и два шага назад. Под потолком круглосуточно светит лампочка. Даже с лампочкой продумали, чтобы заставить человека страдать. При таком свете нельзя читать, но при этом она резко светит в глаза. Раймонд научил меня класть пуховик над кроватью, чтобы создать тень. За весь день я ничего не ел и не пил. Есть не хотелось, но очень хотелось пить. Раймонд попросил у надзирателя воды для меня. В окошке появилась алюминиевая посудина, измятая так, словно по ней проехал танк. В ней была бурая жидкость, напоминающая свекольный отвар. Делать было нечего, пить хотелось ужасно. Небольшими глотками, за беседой с сокамерником, я выпил этот напиток. Опознать его не удалось. После него мне стало худо с животом, страшные болезненные позывы на дефекацию, в животе громко бурчало, я изнывал от стыда перед приличным человеком, а он делал вид, что ничего не слышит. Сесть срать на ведро было исключено, я предпочитал принять мучительную смерть. Вспомнил, как в детстве читал роман о евреях, которых везли в товарных вагонах на смерть. Женщины умирали от разрыва мочевого пузыря, потому что не могли публично сесть на корточки над дыркой в полу. Я был как та стеснительная еврейская женщина.

В 21:30 меня повели на «прогулку». Там можно покурить и воспользоваться дополнительной услугой. Во дворе стоит сортир: деревянная кабина с дырой в полу, над которой надо раскорячиться так, чтобы не упасть в неё. В ИВС можно было сделать нормальный туалет и водить людей туда. Но ИВС не для того существует, чтобы создавать комфорт, тут нужно страдать. И чем больше, тем лучше. Раймонд дал мне туалетную бумагу. Сам предложил. Если бы он не дал, мне пришлось бы воспользоваться носками, а в холодной камере, да с голыми ногами то ещё удовольствие. ИВС не предоставляет бумагу. Мои бумажные платки меня спасли бы, но у меня их предусмотрительно забрали. Знали товарищи следователи из Витебского отдела по борьбе с наркотиками, что такое ИВС. Сперва нужно избавиться от мочи. Это просто, но непросто, когда стоят два надзирателя и пристально смотрят на тебя. Так положено, это их работа. Я долго не мог справиться и ужасно страдал, что заставляю их ждать на холоде. А потом дело пострашнее: дефекация в позе орла. Колени моментально затекают, все сфинктеры сжимаются, ноги разъезжаются, приходится руками упираться в стены, а штаны держать уже нечем, да и неважно, дальше пола не упадут. Кряхтел и мучился над дырой, но ничего не вышло. Вернувшись в камеру, я снова стал мучиться от позывов, отбой в 22:00, сам берёшь первый попавшийся матрас и подушку. На следующую ночь ты будешь спать уже на другом матрасе. Я всю ночь мучился животом. Ненавидел сам себя за то, что не могу нормально просраться в сортире. Миллионы россиян так живут всю жизнь и не находят в этом каких-либо неудобств. А для меня этот аттракцион стал пыткой.       За весь день я ничего не ел и выпил только стакан помоев, от которых чуть не обделался ночью.

30 декабря: Ночь прошла в полузабытьи. Я не могу спать при свете. Не могу спать на подушке, которая больше похожа на камень, чем на подушку. У меня дома четыре или пять подушек на кровати, которыми я обкладываюсь перед сном. А здесь можно обложиться только собственным матом. В 06:00 Раймонд, мой первый в жизни сокамерник, поднялся, свернул матрас и положил его на верхний ярус. Так положено по правилам ИВС, которые я прочёл позже от безделья. Там ещё есть пункты «Воспитательные мероприятия» с 16:30 до 17:30. Со временем могу ошибаться, распорядок не успел заучить наизусть. Их у нас не было. А вот один мой друг, когда отбывал арест за митинги, каждый день встречался с идеологами для беседы. И каждый день они были разные. Вот уж чего много в Беларуси, так это идеологов. И зарплата у них от 1 500 byn. До и после встречи он раздевался донага и приседал. Раймонд мне дал второе тонкое одеяло, чтобы мне было не так холодно сидеть. В такое раннее время я не могу общаться и выполнять осмысленные действия, слишком рано для меня, я просто сплю сидя. До 08:00 я терпел, потом выгул до сортира. Я совершенно опозорился, неправильно использовав его. Сидя нельзя ссать, моча летит не вниз, а вперёд, заливая подступы к дыре. Руками упирался в стены и со всей силы тужился, чтобы выдавить из себя ненавистный кал. В этот момент я ненавидел себя за то, что у меня есть ЖКТ. Раймонд после этого мне деликатно объяснил, что пиструн нужно рукой направлять вниз. Было очень стыдно, что после меня люди пойдут по льду. Сегодня я тоже отказывался от еды, чтобы решить проблему с безумным сраньём и ссаньём. Никогда раньше не замечал, что мне так часто нужен туалет. Туалет и душ, если позволите, потому что после сранья я иду мыться в душ. Я совершенно не пригоден для жизни в тюрьме. Мыть руки негде. Этот момент никак не предусмотрен. Перед выходом на выгул и после него надзиратель даёт антисептик на руки. Профилактика коронавируса! За три дня я лишь один раз мыл руки, и то они были в наручниках. Об этом позже.

После выгула Раймонд получил веник и совок, старательно подмёл пол. Затем (это меня удивило) он из бутылки сбрызнул дощатый пол водой и тряпкой вытер. По полу я ходил в носках, обувался в коридоре возле камеры, успев отморозить себе ноги. И обувь была промороженная насквозь.

Около десяти утра меня повезли к следователю на допрос. Первым делом раздеваться донага, приседать, одеваться, руки перед собой, наручники, ко мне пристёгнут конвоир и ещё двое по бокам с автоматами, «три красивых охранника» (по Высоцкому). Конвоиры не проявляли ко мне ни отвращения, ни симпатии, для них это было ежедневной рутиной возить преступников на допрос. Следователь первым делом попросил снять с меня наручники. «Он же не убежит». Конвоир ответил: «Он сказал не снимать». Кто этот ОН? Сам ОН?! Затем поинтересовался, как мне в камере, всё ли меня устраивает. Я сказал, что всё чудесно, вот только нет туалета, из-за этого я всё время хочу в туалет.

– Что, прямо сейчас хотите?

– Да, нет сил терпеть.

Я решил, что любым способом должен попасть в туалет для людей. И стыд тут неуместен. Я для них не человек, потому могу себе позволить быть бескультурным животным. Следователь сказал, чтобы меня отвели в туалет.

– Вы не будете отстёгивать меня от себя?

– Нет.

– Я буду срать, придётся вам вытирать мне зад.

После этого меня отстегнул от себя. То есть поссать с пристёгнутой рукой к его руке было не страшно, а вот уже дела поважнее поколебали решимость конвоира выполнять приказ самого ЕГО. Я воссел на унитаз и хотел закрыть дверь, но мне сказали не закрывать. Двое конвоиров стояли и смотрели, как я сру. А я получил огромное удовольствие, извергнув из себя всё то, что так давно требовало выхода. Ощущения были невероятными! Подтирать зад в наручниках получится не у каждого, но я сумел. А потом мне предложили помыть руки. В наручниках. По факту это было полоскание под проточной водой. Мне удалось выдавить мыло из диспенсера, но намылить руки не получилось. Это был единственный раз за трое с половиной суток, когда мне удалось помыть руки. Жаль, что на допрос возили лишь один раз, туалет там намного лучше нашего.

Затем мы вернулись в тёплый просторный кабинет. Следователь не проявлял ко мне каких-либо эмоций, говорил ровным голосом, всё по протоколу, как положено. Пришёл государственный адвокат, я подписал отказ от адвоката, ибо цирк не люблю с детства. Мне было озвучено, что я имею право не свидетельствовать против себя, то есть не давать показания. Нет, показания я давать буду.

– Что вы можете пояснить по поводу комментария в интернете?

Я пояснил, что именно этот комментарий я не писал. Есть много других комментариев, за которые меня можно посадить, и я не стану отпираться.

– Никто не хочет посадить вас в тюрьму, – сказал следователь. А мы помним, что следователи всегда говорят правду.

Мне пришлось рассказывать очень много: почему я именно в Верхнедвинске поселился, как это вышло. Он не поверил моим словам, что мне очень понравился город. Что тут может нравится? Это же не Сан-Диего и не Майами.

– А вы не скрываетесь от российского преследования по политическим причинам?

– Где? В Беларуси? Скрываться от России? Нет, для этого нужно ехать дальше.

Последний вопрос был «Ваше отношение к выборам». У меня в голове сразу высветились два слова: «3%» и «Трибунал». Но вслух я сказал следующее: «Я за мир и покой. Если будет мир, то всё упорядочится и войдёт в норму». Лживый ублюдок я. Но что поделать, посадить меня в тюрьму – это их задача, я не могу им в этом помогать. После допроса мне пришлось подписывать бесконечное количество бумаг. Моим делом занимается группа следователей из Витебска, реально несколько фамилий в протоколе. Наш следователь включён в эту группу был вчера.

Когда стояли в коридоре в ожидании машины, следователь вышел и сказал, что меня скоро отпустят. Я выразил удивление, это очень неожиданно.

– А вы что, хотите сидеть в тюрьме?

– Нет, не хочу, но если надо, то придётся.