Колодцы Маннергейма

С тех пор он частенько гостит у папы и даже остается ночевать, как сегодня. А на зимних каникулах они в компании дяди Костяна едут в Мянсельгу. Там они топят печку, ходят в баню, катаются на старых папиных лыжах и прямо возле дома жарят шашлыки. Проснувшись среди ночи, Данька слышит, как папа и дядя Костян разговаривают на кухне какими-то замедленными, не похожими на свои голосами.

– Ну ладно, с этим разобрались – любишь ты ее, – дядя Костян старается говорить тише. – А она тебя?

– И она, – отвечает папа. – Мне, во всяком случае, так кажется. Да не, точно любит…

– Тогда зачем разбежались?

– А она не только меня любит. Или, может, любит только меня, но спит еще и с другими.

– С другими? Что, их прямо так много было?

– Для Атоса слишком много, Девятиэтажный… Такая вот стереолюбовь… Лучше бы уж в порнухе снималась, честное слово…

– Бля, Серый, закусывай давай… А не пробовал отпиздить ее по-настоящему, нешутейно чтоб? Камнями там побить, как чурка неверную жену…

– Да не поможет. У нее же глаза, как у ведьмы, горят после того, как налево сходит, прямо дымятся. Через день-другой гаснут. Тогда с ней и можно говорить, да толку-то. Она и сама кается, прощения просит. Ну ладно, думаешь, потому что пацана жалко, вдруг в последний раз, вдруг исправится, а через месяц или два снова-здорово…

Чувствуя, как у него начинает пылать лицо, Данька зажмуривается и ладонями зажимает уши с такой силой, что становится больно.

– Вот тебе, вот… – шепчет он, обращаясь неизвестно к кому.

После того раза он и понимает, что подслушивать, даже ненароком, чужие разговоры нельзя. Ничего приятного нет в том, что узнаешь что-то, не предназначенное для твоих ушей.

Пока Данька моет посуду (папа не любит это занятие, так что у себя дома он нещадно эксплуатирует Даньку), выясняется, что прямо сейчас ехать к тете Оле рано. Она еще даже не вернулась с работы. Данька ухватывается за его слова и предлагает посмотреть пару серий «Любви, смерти и роботов». Папа, оказывается, и не знает, что это. Данька показывает ему (ну и себе) сразу три эпизода. При просмотре первой же серии папа начинает говорить, что он против того, чтобы Данька смотрел мультфильмы, где показывают голые сиськи (груди, по-научному), рано ему, но говорит об этом неуверенно, захваченный сюжетом.

– Вот видишь, папа, – назидательно произносит Данька, когда серия кончается. – Это же не у тетеньки были сиськи, а у робота…

Папа в ответ лишь хмыкает, видимо, признает Данькину правоту.

Собравшись, они едут к тете Оле сначала на метро, а затем пересаживаются на маршрутку, отправляющуюся с площади у Балтийского вокзала. У Даньки с собой рюкзак со своими вещами, зарядкой для смартфона и всякими там сменными трусами-носками, потому что дед Иван заберет его сразу из гостей.

Район, куда они приезжают, Даньке незнаком. Папа называет это место Канарами. Канары не настоящие, конечно, а лишь Канонерский остров, только сокращенно. Как и на любом острове, здесь ветрено и даже чуть-чуть пахнет морем. Но по правде полоска воды, возле которой топчутся неряшливые, обросшие, как ракушками, спутниковыми антеннами, многоэтажки, на море совсем не похожа. На другом берегу высятся портовые краны, сбоку тянется эстакада Западного скоростного диаметра. В помойках роются чайки, а на проводах нотными знаками расселись воробьи. Если сыграть по ним как по нотам, что за мелодия, интересно, получится? Данька достает телефон и щелкает воробьев на камеру. Позже спросит про мелодию у Люды Котовой, которая ходит в музыкалку и знает нотную грамоту.

Дом, в котором живет тетя Оля, построен из грязно-белого кирпича. На первом этаже в нем «Дикси» и «Суши-шоп» (повезло тем жильцам, которые, как и Данька, любят суши), а возле мусорных контейнеров у дома Данька замечает настоящее сокровище – выброшенное кем-то старое кресло. Такое можно утащить, чтобы играть с ним, будто это Железный трон. Тут же, на газоне у дома, девочка постарше Даньки выгуливает дурашливого спаниеля.

– Пап, а у тети Оли дети есть?

– Нету.

Может, у нее есть собака? Какой-нибудь спаниель вроде этого. Было бы здорово.

– И собаки нет, – угадывает его мысли папа. – Зато тетя Оля сделала пирог с рикоттой.

Данька даже останавливается в изумлении.

– С икотой? Это как?

– С рикоттой, – смеется папа, – штука такая вроде творога.

– Вроде творога? – соображает Данька. – Ватрушка, что ли?

– Может быть. Не знаю.

Заинтригованный Данька ускоряет шаг. Покажите-ка ему дурака, который не любит ватрушки.

Тетя Оля оказывается симпатичной женщиной примерно одного возраста с мамой. У нее длинные волосы (то ли темно-русые, то просто русые, не пойми какие – почти как у самого Даньки и у папы), ярко-голубые глаза и громкий, как у завуча, голос. Но у завуча Ангелины Игоревны голос строгий, а у тети Оли – веселый. И смеется тетя Оля с хрипотцой, как любимая мамина актриса (Данька все время забывает ее нерусское имя, звучащее как что-то среднее между словами «тюльпан» и «чулан»). А еще у тети Оли на правом плече пошевеливается цветная татуировка рыбки. Правда, от этой рыбки видны одни лишь красные плавники и краешек хвоста, все остальное спрятано под рукавом тети-олиной футболки.

И все равно мама у Даньки красивей.

Но тетя Оля тоже ничего. Встречая их с папой, который приносит бутылку купленного в «Дикси» красного вина, она за руку, как со взрослым, здоровается с Данькой, быстро обнимает папу, после чего спрашивает, кто это их надоумил перед визитом в гости есть лук? Данька с папой переглядываются и молчат, не признаются, а тетя Оля говорит:

– Вы как два Чиполлино теперь, – и командует гостям раздеваться, мыть руки и проходить на кухню, потому что у нее все уже остывает.

На небольшой кухне папа с Данькой усаживаются за стол, а тетя Оля накладывает им в тарелки макароны по-флотски. Макароны удивительные, спиральками, но сами твердые, будто недоваренные, а еще с фаршем попадаются какие-то сладковатые оранжевые кусочки. Тетя Оля объясняет, что это тыква, и Данька ревниво думает, что мама готовит лучше, поскольку ей никогда не придет в голову класть в фарш сладкую тыкву. Мясо должно быть соленым, все знают. Потом наступает время чая и «икотного» пирога, который и вовсе даже не похож на ватрушку. Здесь тетя Оля реабилитируется. Пирог оказывается таким вкусным, что Данька, осмелев, тянет второй, а затем и третий кусок.

– Данила! – осуждающе произносит папа, но тетя Оля смеется и говорит:

– Что ты к нему привязался? Пускай ест, сколько хочет. Ребенок растет.

– Ему только дай волю – он вырастет…

Данька продолжает пировать, хомяча третий подряд кусок пирога, после чего говорит «спасибо» тете Оле, а та предлагает ему, если он готов выйти из-за стола, посмотреть квартиру.

А что там смотреть? Квартира у тети Оли маленькая, однокомнатная. Обои с газетными заголовками на иностранных языках, диван, телевизор (без игровой приставки и выхода в интернет), полка с книжками, шкаф с одеждой, цветы на окне. Незастекленный балкон, на который приоткрыта дверь, чтобы в комнате не было душно. Данька выходит на балкон посмотреть и понимает, что нет тут никакого вида. Во-первых, всего лишь третий этаж. Во-вторых, весь обзор загораживает разросшийся каштан.

Да уж, не в такие и веселые гости он попадает. Зря радовался. Хотя пирог очень вкусный. Интересно, а будет ли это считаться наглостью, если с собой потом попросить?..

– Зачем вино принес? – слышит Данька с балкона через открытую кухонную форточку голос тети Оли.

– Завтра отметим, – отвечает папа.

– Если будет, что отмечать, – говорит тетя Оля.

– Ты покаркай…

Данька спешит уйти с балкона, чтобы ненароком не подслушать что-нибудь еще.

И вай-фай у тети Оли запаролен. А спрашивать про пароль – невежливо, он же в гости пришел, а не в телефоне торчать. Хоть бы кот какой был, вроде дяди-костяновского Тупака…

Данька вытаскивает из кармана упаковку с черносмородиновыми «лакеролками». Это такие мягкие пастилки, которые мама привозит ему из Финляндии. Сует одну в рот и, причмокивая от удовольствия, несколько минут слоняется по комнате, рассматривает книжки со скучными названиями и лежащий поверх них красивый лист диплома о прохождении курсов повышения квалификации, после чего заглядывает на кухню:

– Теть-Оля, а вы бухгалтером работаете?

– Да, бухгалтером. А что?

– Просто бухгалтером?

– Как это «просто»?.. Ну да, просто.

– А моя мама – главный бухгалтер, – делает он акцент на слове «главный».

– Данила!.. – снова предостерегает папа.

– Это хорошо – главный бухгалтер, – говорит тетя Оля. – Но я, наверное, не хотела бы.

– А почему? – удивляется Данька.

– Не люблю думать за других, – непонятно отвечает тетя Оля, – лучше – за себя саму. В шесть вечера рабочий день кончается, и ты идешь к Медвежонку, усаживаешься на бревнышко и, прихлебывая чай, смотришь на звездное небо.

Данька не понимает, про какого такого медведя (не про папу ведь?) говорит тетя Оля, но решает запомнить и обсудить ею сказанное с мамой.

После ужина тетя Оля моет посуду (от Данькиных услуг она со смехом отказывается), папа ей рассказывает про вчерашнюю смену, а Данька с интересом, будто его там и не было, слушает папино повествование.

И тут у папы звонит телефон. Оказывается, дед Иван подъедет минут через десять. Даньке пора собираться.

* * *

Он оборачивается и смотрит вверх. Тетя Оля с балкона машет ему рукой. Он машет ей в ответ, вдруг вспоминая, что забыл у нее в комнате свои «лакеролки», но не расстраивается. Пускай тетя Оля тоже попробует.

Возле черной «ауди» стоит высокий пожилой мужчина с худым суровым лицом, похожим на каменные едала моаи с острова Пасхи, про которые недавно показывали по каналу «Телепутешествия».

– Здравствуй, деда, – говорит ему Данька.

– Привет, окунек, – кивает дедушка, открывая перед ним заднюю дверь.

Ну вот, детское кресло…

– Залезай-залезай. И пристегивайся там.

Данька вздыхает так, чтобы не услышал дед Иван, устраивается в кресле, рюкзак бросает рядом. Дедушка закрывает за ним дверь, мельком кидает взгляд на стоящую на балконе тетю Олю и говорит Данькиному папе:

– Понимаю, что точить саблю нужно время от времени, только иногда кажется, родной сын при этом ни Глашке, ни тебе не нужен. Как котенка туда-сюда швыряете…

Точить саблю? А что, у тети Оли есть сабля? И ему не показали?.. А какая, большая или нет? Может, кривая как ятаган?.. Откуда, интересно, у женщины дома сабля?.. Надо будет в следующий раз обязательно спросить, думает Данька.

Главное, не забыть.

7. Цианид, с молоком или без

Где-то на севере города разбуженный надвигающейся непогодой рассвет открывает воспаленные глаза с набрякшими мешками плотных облаков. А здесь, в Пулково, пока еще чистое небо, истекающее разваренным летним светом. На взлетном поле дремлют самолеты, словно застывшие в янтаре белой ночи реликтовые насекомые.

В такси включено юмористическое радио, но то ли у Аглаи чувство юмора еще спит, то ли юмористы все эти… Даже Жванецкий нудит и нудит, словно старик в кабинете врача, никак не заткнется. Автомобиль останавливается возле терминала. Пока Аглая выбирается из салона, усталый водитель достает из багажника чемодан и дежурно желает счастливого полета.

Аглая не спешит. Отыскав обозначенное знаками место для курения, вынимает сигареты, закуривает. В следующий раз ей удастся это сделать лишь через несколько часов, в лучшем случае – на пересадке. Мысль, заставляющая немного занервничать. Ну, хоть какие-то эмоции в скомканном от недосыпа состоянии. Докурив, она подхватывает чемодан и закатывает его за собой в здание терминала. Интересно, Павел и в аэропорт опоздает?

К стойкам регистрации на рейс «люфтов» до Франкфурта тянется очередь из русских, немцев и китайцев. В самом ее хвосте – испаноговорящее семейство, обвешанное чемоданами, сумками, шарфами и спящими на ходу детьми. Немного в стороне с видом человека, у которого колеса дня завращались слишком рано, стоит Павел. Голова волшебника с растрепанными выгоревшими волосами торчит из-за китайских туристов как придорожный репейник.

– Привет, – подходит к нему Аглая. – Уже здесь?

– Доброе утро, полчаса как приехал, – откликается Павел. – Я вас… Я тебя не сразу и узнал. Привык, что ты всегда по-деловому прикинута. А тут прямо из жизни отдыхающих…

– Я когда в Барселону лечу, каждый раз чувствую себя Алисой Селезневой, которая на каникулы на Марс махнула, – объясняет Аглая.

На ней кеды, светло-голубые тесные джинсы и темная, неопределенного цвета футболка с принтом в виде поднимающегося от розовой кофейной чашки пара в форме черепа и надписью «El Cianuro… ¿Solo o con leche?» (Цианид… С молоком или без?). На правом запястье – пара браслетов из коричневой кожи, шнурков и красных шлифованных камней. А вот Павел одет в льняной костюмчик кошмарного цвета вареной креветки.

– А почему галстук не повязал, как Вася в «Любовь и голуби»? – спрашивает Аглая. – Плавки, надеюсь, взял?

– Дома оставил, – Павел выглядит озадаченным. – Думал, ты про пляж и море для красного словца… Ладно, там куплю, если до этого дойдет.

– Все, съездил на курорт! Распаковывай чемодан!.. – смеется Аглая и пожимает плечами. – Ладно, дело твое. Идем.

Они подходят к стойке регистрации пассажиров бизнес-класса, лететь которым Аглае придется впервые в жизни. Все время в ожидании посадки они с Павлом, почти не разговаривая, сидят перед указанными на табло воротами, как собственные тени.

Сразу после взлета Аглая засыпает в непривычно широком кресле и просыпается за двадцать минут до посадки. Рядом разбуженный Павел моргает заспанными глазами, потом по просьбе стюардессы переводит спинку кресла в вертикальное положение и пристегивается ремнем безопасности.

На пересадку во Франкфурте у них чуть больше часа, половину которого они проводят, застряв в очереди на придирчивом немецком паспорт-контроле.

«Привет, мам. Как ты там?» – падает в вотсапе сообщение сразу, как Аглая подключает бесплатный вай-фай в аэропорту. Она едва успевает ответить и послать фотку их «боинга», поданного к телескопическому трапу, как объявляют посадку.

«Люфтганзовский» рейс до Барселоны обслуживает испанский экипаж. Смуглая улыбчивая стюардесса одобрительно хмыкает, разглядев принт на футболке Аглаи, и угощает бизнес-класс тапасами в прозрачном пластиковом боксе (маслины, тонко нарезанный темный хамон, выдержанный сыр двух сортов) и руэдой вердехо из бутылки с квадратными рыбами на этикетке. Аглая просит вторую порцию вина еще до спагетти с цукини и курицей, которые вскоре после тапасов приносит стюардесса. Под спагетти Аглае наливают новую порцию вина. Павел отстает от нее на бокал, но это не мешает ему отложить в сторону «Идиота» в мягкой обложке (взять Достоевского в Барселону – это даже круче креветочного костюма) и присесть Аглае на уши с разговорами, суть которых сводится к тому, что жалко вот, что они летят ненадолго и без близких. Несогласная с этим утверждением Аглая отмалчивается. Ей и без них хорошо, даже учитывая, что сегодня вечером еще встречаться с Шером.

Самолет плавно снижается над Средиземным морем, поверхность которого разглаживают утюги идущих в порт сухогрузов. Полоса пляжа под крылом, высоченные отели Олимпийской деревни, а справа видна Саграда и пересекающая улицы города Диагональ. Коснувшись шасси посадочной полосы, пилот по-испански темпераментно тормозит, используя реверс тяги.

В бездонном небе над аэропортом висит звонкое солнце, а густой сладкий воздух тянется при вдохе-выдохе. Аглая с Павлом игнорируют переполненные шаттл-басы до неудобной им пласа Каталуния и садятся в электричку, отправляющуюся от терминала местных авиалиний. Поезд, в вагонах которого работают кондиционеры и играет собирающий мелочь немолодой аккордеонист, идет через пригороды Барселоны. В окно вагона сквозь проносящиеся мимо деревья стробоскопом бьет солнце.

Без четверти три они доезжают до подземного железнодорожного узла «Клот–Араго», совмещенного со станцией метро, и поднимаются на поверхность. На малолюдных улицах жарко. Солнце, будто апельсин, укатившийся с лотка овощной лавки на углу, все так же одаривает всех желающих яростным каталонским ультрафиолетом. Открытые участки тела сразу начинает припекать. Аглая прячется в тень и после тщетных поисков в сумке понимает, что умудрилась забыть дома солнечные очки. Купить новые прямо сейчас нет никакой возможности – все кругом закрыто на сиесту. Работает один только магазинчик «Frutas y Verduras», который, по здешнему обыкновению, держат трудолюбивые китайцы.

До нужных им сетевых апартаментов три квартала. Из обещанных гостиничным брокером двух спален полноценной можно назвать лишь одну – просторную, с широким окном и кроватью «кинг сайз». Вторая спальня больше «детская» – две отдельные кровати в узкой комнатушке размерами чуть больше стенного шкафа и окном-бойницей на вентиляционный колодец.

– Неравноценные у нас спальные места, – замечает Павел.

Аглая пожимает плечами. Ей хочется под прохладный душ, а не спорить.

– Забирай себе большую, – предлагает она.

– Не по-джентльменски получится, – качает головой Павел.

– Мы тут как друзья, а не леди с джентльменом… Знаешь что? Ты либо спи здесь, – кивает Аглая на стоящий в совмещенной с кухней гостиной диван, – либо смирись. Решай. Я пока в душ.

После душа она обнаруживает, что Павел смиряется, начав обустраиваться в маленькой спальне. Аглая быстро приводит себя в порядок, выскакивает из гостиной на открытый балкон, выходящий во внутренний двор с подземной парковкой, и набирает начинающийся с «+34» (испанский код больше похож на температурную сводку) полученный от Орехова номер Шера. Когда на том конце берут трубку, она представляется.

– Да, я в курсе. Хорошо помню вас. Здравствуйте, Аглая. Рад вас слышать. Давайте, чтобы не тянуть, сегодня и встретимся, – мужчина на другом конце связи по-русски говорит с небольшим акцентом. – Но попозже, вечером. Половина восьмого вам подойдет? Раньше мне не успеть, но смогу подъехать, куда вам удобно.

Они договариваются о месте встречи. Нажав отбой, Аглая передает свой разговор Павлу и объявляет:

– До семи у нас свободное время. Идем на море? Скоро жара спадет.

– У меня же плавок нет, – напоминает ей Павел.

– Ой, ну да… По дороге где-нибудь купим, – беззаботно отвечает она.

– И перекусить не помешало бы…

– Тут многое можно по дороге сделать, – заверяет его Аглая. – Собирайся.

– А что собираться? Я готов, – сообщает переодевшийся в джинсы и белое поло Павел.

Избавился от своего жуткого креветочного костюмчика – уже хорошо.

Аглая кидает в холщовую пляжную сумку парео и снова чертыхается про себя по поводу забытых очков. Чтобы не возиться с переодеваниями на пляже, уходит в ванную, где натягивает купальник. Павел прячет в плоскую как папка сумку для документов бланки протокола допроса свидетеля, полученные по запросу документы по «Спектруму» и свою «корочку» – удостоверение личности сотрудника ФНС. Вид этой красной книжечки напоминает Аглае, что они здесь все-таки не друзья на отдыхе.

После прохладного помещения жара на улице пытается припечатать их к наковальне горячего асфальта, словно это неизвестный им, северянам, вид казни. Приходится передвигаться по теневой стороне. Пару кварталов они спускаются по кайе Индепенденсиа, приближаясь к радужно отливающему на солнце стеклянному «огурцу» Торре Агбар, потом сворачивают в сторону и через парк с запыленными теннисными столами и выжженной травой выходят на пешеходную Рамбла Побленоу.

В такой час большинство бродящих по ней людей – докрасна обгоревшие туристы. Местные эргономично сидят в теньке за вынесенными на улицу столиками кафешек, пьют, закусывают и общаются. Под стульями, спрятавшись от зноя, лежат терпеливые собаки, хозяева которых тут же попивают пиво или «колу» со льдом и лимоном.

Заприметив аптеку, Аглая покупает в ней французский солнцезащитный крем и недорогие солнечные очки.

– Осталось плавки найти, – озираясь, говорит Павел.

Но вокруг лишь бары, магазин туристического хамона «Enrique Tomas», желатерия, под маркизой которой выстроилась небольшая очередь, жаждущая желато, местной версии мороженого, магазин, где торгуют женскими и мужскими сумками из переработанных покрышек, скромный супермеркадо и бинго с заспорившими возле него старичками.

– Еще успеем, – обещает Аглая, улыбаясь своей секретной улыбкой – одними глазами и самыми уголками губ. – Ты ведь есть хотел?

Они устраиваются внутри крохотного бара с грохочущим кондиционером и парочкой сидящих за стойкой строителей в спецовках, запачканных краской. Правая рука одного из них чуть не до локтя обросла разноцветными браслетами-пульсерос. Перед обрерос стоят маленькие бутылочки пива «Estrella» и тарелки с надъеденной тортильей.

– Ола! – говорит Аглая бармену за стойкой и указывает на строителей. – Трайга нос эль мисмо, пор фавор! (Нам то же самое, пожалуйста!)

Во время обеда у нее начинает звонить телефон. Измайлов, прораб с одного из объектов, не знает, что она не на рабочем месте. Разберутся без нее, решает Аглая, укладывая смартфон на стойку экраном вниз. После несложного обеда они идут по Рамбле, пока не начинаются пустыри, за которыми из-за растрепанной челки пальм на них вдруг выглядывают синие глаза моря.

– Эй! – даже останавливается Павел. – А как же мои плавки?

Наколдуй их себе, волшебник, зашвырни какой-нибудь файрбол в тот вон платан, чтобы листья на нем взяли и превратились в разных фасонов трусы для купания, чуть было не произносит вслух Аглая, но говорит другое:

– Не бойся, без моря не останешься. Знаю метод.

– Это какой?

Аглая не отвечает, пряча под темными линзами очков шкодный взгляд.

А впереди ровно дышит море, в вершинах платанов и пальм закипает ветер. Они выходят на променад, с высоты которого смотрят на заполненный людьми пляж. Аглая знает, что через пару-тройку часов ветерок сменится свежим бризом и разгонит отдыхающих.

– Нам туда, – тянет она Павла влево.

Пройдя бетонную площадку, на которой застыло стадо стреноженных антиугонными тросами велосипедов, Аглая ведет спутника через волнолом, на полосе песка за которым начинают попадаться…

– Ты что, к нудистам меня затащила?

– Не, ну а как тебе еще искупаться? На Богателе при детях своим писюном трясти?

Мимо проходит голый пузатый мужичок с повышенной волосатостью по всему телу. Павел провожает его оторопелым взглядом.

– Да я вообще ни при ком не хочу писюном трясти.

– Дело твое, – повторяет она сказанную еще в Пулково фразу. – Сам думай… Считай, мы пришли!

Аглая бросает на песок пляжную сумку, расстилает парео, сверху на него скидывает джинсы, футболку и очки. Оставшись в черно-желтом купальнике, кидает Павлу «Чао, амиго!» и идет к взбаламученному морю. Навстречу ей из воды выходит еще один голый мужик – и тоже ни фига не Аполлон.

Она осторожно заходит в море, и тут прохладная волна накатывает на Аглаю и обдает по самую грудь, намочив купальник. Аглая почти взвизгивает от неожиданности и видит, как накатывает новая волна. Времени на раздумье нет. Она делает пару шагов вперед и с закрытыми глазами кидается в набежавшую соленую свежесть, стараясь не намочить волосы. Уши на секунду-другую глохнут, а потом Аглая оказывается на поверхности воды, чувствуя на губах соль Средиземного моря.

Минут через десять, охлажденная и с непривычки уставшая, она выбирается на берег. За это время Павла хватает лишь на то, чтобы снять поло. Все еще одетый в джинсы, он шипит:

– Ты куда меня привела, а? Одни мужики голые… Твою мать, смотри, обнимаются…

– Ага, – искристо улыбается Аглая. – Нудисткий гей-пляж.

– Охренеть! Ты смотри…

– Ты поменьше пялься вокруг, сам-то ты вряд ли тут кому-то нужен, – советует Аглая и плюхается на парео. – Девушки вон тоже есть.

– Одетые, – с обидой в голосе произносит Павел.

– А мы – девочки, нам можно, – лениво произносит Аглая, надевая очки. – Хочешь, сиди в джинсах, как дурак, раз так за свою задницу переживаешь.

– Я больше за психику свою переживаю, – говорит Павел. – Если что увижу…

– Говорю же, не смотри по сторонам – да и все… Море прикольное, – соблазнительно произносит Аглая и слегка привирает. – Теплое. Сейчас отдохну и снова пойду.

– Знаешь, как-то странно начальнику отдела выездных проверок расхаживать голышом на глазах у проверяемых.

– Я никому не скажу, – улыбается Аглая. – И мы тут друзья, забыл?

– Забудешь тут… То есть, по-твоему, перед друзьями можно болтом светить?

– Ну, друзья тоже разные бывают…

Павел загнанно кидает взгляд на лежащую на песке свою сумку-папку, пытающуюся опровергнуть слова Аглаи.

– Может, закопаем ее пока в песок, чтобы ты так не нервничал?