Фрагменты

После довольно долгого и шумного омовения, в результате которого была затоплена вся ванная комната, Ганс со своей любовницей отправился завтракать.

– Вчера я рассказывал о нас другу, он мне не поверил, – произнес Ганс, отрезая кусочек яичницы. – Я бы и сам не поверил, если был на его месте. Совсем недавно я не мог и мечтать о том, что сейчас имею… Нет, мечтать, наверное, мог, но не смел надеяться. Ведь и сейчас то, что я вижу, не является реальностью?

– Конечно. Я только плод твоего воображения.

– Великолепнейший плод! Боже, как ты красива!.. Но мне день ото дня становится все более грустно оттого, что ты не живая на столько, чтобы обладать собственным характером, своей точкой зрения, волей; чтобы я имел возможность время от времени спорить с тобой, прощать тебя и стараться понять. Мы даже не можем выйти на улицу вдвоем! Ты всегда испаряешься, как только наступает шесть часов утра. Порой я просыпаюсь, а тебя уже нет. Постель еще теплая, влажная, но, не смотря на это, тоскливое чувство одиночества и неотвратимости охватывает меня. И я не способен что-либо изменить.

– Прости Ганс, но ты сам создал наш мир.

– Конечно, я и не думаю тебя в чем-либо упрекать, но посоветуй, как мне избавиться от этого кошмара?

– Если ты не побоишься полюбить живую женщину; полюбить так, что сможешь справиться с любой болью, которую она причинит тебе, тогда я стану не нужна.

– Это сделать не легко.

– Да. И поэтому я не спешу тебя покидать.

– Подумать только: я как Вишну, породил собственным воображением апсару и теперь думаю, как от неё избавиться!..

За окном светало. Ганс сидел спиной к плите, около которой стояла юная нимфа. Он и не думал оборачиваться: пробило шесть часов утра.

* * *

Никого не хочу видеть!

Мне кажется, что моя любовь переживает то, что Стендаль называл второй кристализацией: “Он хочет вознаградить себя другими радостями жизни и обнаруживает их исчезновение”. Мне кажется, что я стою у самой пропасти и камешки из-под ног моих с шумом падают в мрачную бездну. Ещё одно усилие, и я стану посмешищем. Вот она – великая любовь Ромео и Фабрицио дель Донго! Я никого не хочу видеть кроме неё и буквально ко всем атараксически равнодушен, а её – боюсь, ибо знаю, что с этого дня она – богиня покровительница, от неё зависят все мои счастья и несчастья, моя судьба, моя жизнь.

Из этюда Бальзака: «Если какая женщина внушит итальянцу любовь, он уже никогда не расстанется с нею».

Я ещё слишком юн, чтобы наслаждаться прошлым: «я любил», «я был», – это как похоронный марш, тлетворная музыка разложения, разрушающая все надежды и грезы моего сердца. Моя жизнь как роман у Камю – абсолютно, монолитно, неизменно. И я никогда больше не полюблю как в 16 лет.

– У меня в жизни есть только одна женщина.

– Какой же ты декадент, де Марешал! Тьфу! Роман в стихах…

Бертран и Ребекка

Бертран ехал в поезде и вспоминал свою красавицу Ребекку, слёзы умиления накатывались ему на глаза, когда он пытался постичь всю глубину своего счастья. Он не мог сдержать нахлынувший на него поток чувств и принялся переводить их на бумагу. Это была их великая тайна, великая тайна двух маленьких человеческих сердец, которые не мыслили своей жизни друг без друга, ибо настолько они были счастливы вместе!

Неужели в нашем беспринципном, циничном веке, когда всё продаётся и покупается, когда всё имеет свою цену и лишается неприкосновенной девственной святости, когда любая человеческая страсть может с математической точностью быть оценена уголовным кодексом и психиатрической экспертизой; неужели в нашем сухом, до некрофильности материалистическом обществе могут ещё существовать такие чувства?! Конечно же, это сказка. Однако в любой сказке есть частичка если не истины, то, во всяком случае, надежды, мечты, желания. Если человек способен мечтать о таких отношениях, то не всё, быть может, для него ещё потеряно…

«Жизнь моя Ребекка, какой дерзкий и прославленный путник способен покинуть тихий и живительный источник, до которого столь долго добирался сквозь знойную, ослепительную бесконечность пустыни? Разве найдется такой матерый мореход, что решится покинуть крохотный остров, на берега которого его вынесло в полумертвом состоянии и обменять его мирную благодать на утлое суденышко и жестокую свирепость океана? Каким безумцем надо быть, чтобы решиться на это? Милая моя, славная, добрая Ребекка, не упрекай меня за мою слабость, – прошло всего лишь три часа, как я расстался с тобой, но ничего не могу с собой поделать, ибо готов сию же минуту бросить поезд и мчаться тебе на встречу, чтобы только вновь увидеть тебя, прижать к своему телу!.. Бог мой, сколько раз я уже боролся с этим искушением!..»

Бертран уехал всего лишь на два дня, а уже грустил по Ребекке. Все силы его души ежеминутно устремлялись к ней, – будь он хорошим композитором, то тут же взялся бы за сочинение концерта в её честь, будь он художником или поэтом, то на свет скоро появилась бы картина или поэма, но он был всего лишь страховым агентом и мысли его занимала только одна тема, – как доставить радость Ребекке.

Но всякая сказка не может иметь счастливый конец, если хоть немного претендует на достоверность. У любого счастья есть свои завистники.

Проводив Бертрана, Ребекка вернулась домой, где у порога встретила одного из своих коллег по аспирантуре, да ещё с цветами! Будучи занятой мыслями о том, какой сюрприз она преподнесет любимому мужу по возвращении (даже столь недолгая разлука у них была поводом для незабываемой встречи), она крайне удивилась, увидев Леонарда с огромным букетом красных и белых роз. На их счет у неё не было никаких сомнений, ибо Леонард слыл большим донжуаном на кафедре, и часто уделял ей недвусмысленные знаки внимания.

Прежде чем ответить на её приветствие и удивление, он склонился над её рукой, а затем восторженно посмотрел в её лицо.

– Я говорил, что когда-нибудь приду отдать дань твоей небесной красоте?

– Я всегда с ужасом вспоминала об этом, – шутливо ответила Ребекка, – однако не предполагала, что это будет так галантно.

– К сожалению, у меня нет возможности построить тебе храм из драгоценных камней и украсить его заездами, – парировал Леонард, преподнося цветы.

– Это очень мило, но я не могу их принять, не могу пригласить тебя в дом и вообще не разбить твоего чувствительного сердца, ибо я, как тебе известно, за мужем за человеком, которого очень люблю. Лучше и не пытайся.

– А я и не пытался. Я просто преподнес это прекрасное прекрасному, заказал ужин в дорогом ресторане, и пришел обсудить с тобой некоторые аспекты нашей общей работы. Если тебя что-то смущает, то можешь свалить это на мою природную неспособность обсуждать серьёзные вопросы в серьёзной обстановке. Это тебя устраивает?

– Честно говоря, не устраивает, – ответила Ребекка, – но на один час делового ужина я, пожалуй, соглашусь; если он будет, конечно, деловым…

Ребекка не могла и предположить, что её галантный друг подсыплет в её бокал с минеральной водой (от вина она отказалась) наркотик. Она была достаточно наивна, чтобы учитывать подобные вещи.

В самом начале следующего дня, когда Бертран собирался встретиться со своим клиентом, в его гостиничный номер позвонили. Он был немного обеспокоен тем, что этой ночью в его доме никто не снимал телефонную трубку, но в то, что он услышал от полицейского было поверить ещё трудней. Побледневший как смерть он с трудом выговаривал слова. Минуту спустя он уже умолял гостиничного служащего заказать ему авиабилет на ближайший рейс, а затем выбежал ловить такси. Бертран плохо соображал, что делает, и поэтому ему удалось добраться до клиники в рекордно короткий срок. Там сидя у постели своей спящей жены, он узнал кошмарные подробности этой истории.

Ребекку нашли лежащей на краю пригородной дороги в состоянии крайнего наркотического опьянения. Так как она была без сознания и при ней нашли большое количество наркотиков (в том числе и шприц с её отпечатками пальцев), а внешних телесных повреждений обнаружено не было, то уголовное дело сразу не завели, а факт того, что пострадавшая той ночью имела неоднократную половую связь был установлен позже, когда врач случайно заинтересовался внутренним кровотечением во влагалище. Оказалось, что наркотики необратимо повредили её головной мозг. Показания потерпевшей, которую скоро признали недееспособной, не могли рассматриваться серьезно и уголовное дело, с трудом начатое, скоро было закрыто из-за отсутствия доказательств и улик: Леонард хорошо подготовился ко всем возможным последствиям. Кроме того, он прекрасно понимал, что ему теперь следует опасаться оскорбленного мужа, и стал чрезвычайно осторожен. Он не выходил из дома без пистолета и тонкого кольчужного бронежилета способного предохранить от ножа. «Как в старые добрые времена Бенвенутто Челлинни», – улыбаясь, говорил он своим друзьям, с которыми той ночью разделил Ребекку…

* * *

Но и веселая Пандемос может быть порой ужасно хороша (особенно когда в себе уверен и знаешь, как начать).

Decadence!

Я насилую себя своей чуткой совестью, этим фанатичным угодником, стремящимся сладить с Id и внешним миром. Общественная совесть, имеющая к моей особе вполне определенные претензии, странно смотрит на мою «бездеятельность», подразумевая за ней будущее ничтожество, облепленное всеми пороками мира… Любовь доконает меня, я брошу университет и стану объектом социального презрения. Эта атмосфера убьет меня, ибо я скорее покончу с собой, чем буду влачить мерзкое, тупое существование, оскверняя землю своим навозом.

Я не могу предложить ей ничего кроме своей любви, – этого мало для счастья. Никаких крутых шагов! Мне пока так сладко срывать плоды её доброго сочувствия.

Ненавижу пошлый брачный договор! Лучше подобно Бальзаку или Стендалю жить в одиночестве, чем без ребячества и всяческих безумств, порожденных любовью, согласиться на брак.

Больше благих примеров!

Жизнь не остановится. Клелия до знакомства с Фабрицио и не думала о браке, после же вышла за Круанзуа, с Эрнестиной же то же самое. Отношение становится проще. Мы вошли в реку, – обратного пути нет. Поэтические образы неестественны, свобода любви проповедуется на каждом шагу, но это уже не для меня! Облагородим же вертеровский образ и своим поведением явим миру пример! Сорель хотя и был честолюбив, а довольствовался гувернерским постом, госпожой де Реналь и провинциальной библиотекой.

(Ты стремился к оригинальности? Вот она – единицы обладают страстью подобной твоей, и никто так долго не ухаживает за равнодушной женщиной.)

Хрустина

Петрусь замечтался. Он стоял около открытого окна в больничном коридоре и, хотя взор его был устремлен на зеленый лес, мыслями своими он весь был в Хрустининых объятьях.

В больницу он попал неделю назад, благодаря автомобильной аварии. Здесь же познакомился с Кирило Всеволдовичем – отцом Хрустины, – они лежали в одной палате и у них не было иного занятия, как беседовать друг с другом. Батько Кирило оказался не в меру крепким старцем, который содержал огромную пасеку, и не мог говорить ни о чем другом, как о пчелах да своей единственной дочери. Эти-то разговоры, да мучительно-скучная больничная атмосфера, разожгли в сердце Петруся ярчайшее пламя, которое не давало ему покоя ни днем ни ночью. Хитрющий же старик, видя, как Петрусь ерзает, да переводит разговор с ненавистных пчел на елейные речи о дочери, сам рад был подливать огнетворное масло в сердце этого молодца: уж слишком нравился он ему, да и дочурку двадцати двух годков пора было уже пристраивать. Кирило беспокоило единственно то, что уж слишком Петрусь непоседлив: как вихрь пробивается он сквозь трудности, однако стоит ему чего добиться, так тут же, как ребенок, бросает надоевшую игрушку. Но старик не придал тому значения; думал он, что человек честный, умный и к тому же на столько влюбленный никогда не обидит его дочери; да и к двадцати восьми годам пора бы уж было остепениться. Так разумел батько Кирило и они с женой, женщиной обширной, веселой, лицом приятной и умом заметной, порешили уж сватать Петруся на своей Хрустине.

В той же палате селился и третий Геркулес с переломанной рукой – бесшабашный Миколка. Хоть и был он уже два года, как женат, а все смотрел по сторонам, да ловил каждую приятную возможность. В свои двадцать лет он был похож на молодого красивого бычка, хоть и немного глуповатого.

– Слышь, Петрусь, – шлепнул он своего соседа по плечу, да так, что он вмиг оторвался от своих медовых мыслей, – ты что как прокисший помидор в окно уставился? В твоем-то положении, посреди этого гарема, смотреть на кусты да елки? Нет, ты глянь только на ту лапочку сестричку, а теперь представь какие прелести можно сорвать в этом райском саду!

– Да, поди уже знаешь, когда тебе в этот сад двери откроют?

– А ты догадлив! Слышь, Петрусь, а ты что, правда, задумал на Хрустинке жениться?.. Не надевал бы хомута на свою шею.

– Дурень ты, Миколка! Иди лучше к своей Оксанке, видишь – тебя манит.

– О! Самоварчик закипел раньше времени, – произнес Миколка, подтягивая штаны.

Петрусь, улыбнувшись, опять устремился взглядом в окно, а мыслями к Хрустине. На четвертый день увидал её с того времени, как услышал её имя чудесное. Вошла она в палату, осветила все и зарделась сама золотою зарею под жарким взглядом огнедышащего Петруся. Кирило Всеволдович ни чуть тогда не жалел Хрустинушки, расхваливая её перед покупателем. Нежная, добрая, терпеливая, сидела она тогда перед своим отцом и улыбаясь слова не молвила…

Крики в конце больничного коридора отвлекли Петруся от дурманящих воспоминаний: Миколка отбивался от своей жены, которая не жалея апельсинов и молока, колотила его своей сумкой, как старославянский богатырь, укладывающий всех своей палицей. Наконец ручки сумки оторвались и Миколка, под смех всего травматологического отделения принялся спасаться бегством. Оказывается, пышечка Оксанка сыграла с глуповатым Миколкой злую шутку.

На следующий день Петрусь выписывался из больницы. Сидя у постели старого пасечника он клятвенно пообещал, что обязательно придет полюбоваться его пчелами, о которых так много было рассказано. Оба прекрасно понимали, о чем шла речь. А рассказано о Хрустине было действительно много. Сколько премилых историй о её невинном младенчестве, о её озорном детстве, о мечтательной, сладкой юности! Петрусь слушал их и начинал любить нежно, заботливо, совсем не восторженно: Кирило Всеволдович сам того не подозревая своим умиленным натурализмом убил загадку в Хрустине.

Петрусь приехал спустя неделю. Его шикарный лимузин еле пробирался между деревянных заборчиков, разгоняя овец и кур…

* * *

Отто Вейнингер. «Пол и характер».

«В любви лежит самая позорная из всех просьб, так как она молит о наибольшем, о наивысшем». [Почему мужчина ищет в женщине чистоту и девственность? Эти качества являются для него ценностью. Почему женщины придают так мало значения мужской чистоте? Потому что она в их глазах не имеет никакой ценности. Девственность – мужское качество, женщина лишена девственности. Её совестливость по этой части объясняется лишь тем, что она потеряет свою привлекательность в глазах мужчины, если откроется её нечистота. Репродуктивные потребности заставляют её приспосабливаться ко всем культурным требованиям, диктуемым мужчинами. Видели ли вы когда-нибудь, как изнывает кошка во время течки? Девственность куда меньшее зло по сравнению с этим.]

«Само по себе наслаждение ни нравственно, ни безнравственно. Когда же влечение к наслаждению побеждает в человеке волю к ценности, – тогда человек пал».

[В общем, довольно-таки странная работка.]

Начала половой идентификации

Если юноши оценивают себя главным образом по своим предметным достижениям, то для девушек важнее межличностные отношения (Кон).

Эта максима ни в коей мере не претендует на открытие новой психологической теории. Автор скорее склонен думать о ней, как о псевдонаучном мифотворчестве.

Мужчина и женщина. Как далеки друг от друга и уникальны их миры! Сколько необыкновенно влекущего и бесконечно непостижимого таится в их половой самобытности! Неужели это божественный рок? Или у половой дифференциации характеров есть свои первоистоки; объективные, материальные предпосылки? Очевидно, что если таковые имеются они лежат в раннем детстве. Попробуем заглянуть в то время, когда ребенок узнает о своей половой принадлежности.

Общеизвестно, что мать для ребенка является куда более близким человеком, чем отец. И это не факт какой-либо социальной дискриминации. Для отца ребенок является чем-то потусторонним, не выстраданным. Ребенок для него всего лишь социальный факт, наследник. Для матери он нечто абсолютно иное – её плоть и кровь.

В самом деле, можно ли предположить, что за девять месяцев эмбрионального развития в ребенке что-нибудь осталось от отца? Даже та ДНК, что была принесена сперматозоидом, сто раз уже была подвергнута метаболизму и выведена из организма матери. А чего стоят психологические переживания матери во время беременности! А роды? Кормление грудью? Разве способен отец дать ребенку хоть толику того, чем является для него мать? Бесспорно, нет. Роль отца станет сколь либо действенной тогда, когда ребенок станет личностью, когда он сможет действовать в социальном мире. Первые годы детства принадлежат исключительно матери. Здесь-то и надлежит искать корень полового различия характеров.

Почва для будущего полового конфликта готовится в предэдипальный период. Тогда младенец ощущает полную зависимость от матери и единство с ней. Отсюда можно себе представить, на сколько трагично воспримется мальчиком известие о том, что он не подобен матери, что он – другой! Нэнси Ходороу прекрасно показала, как протекает в этот период отчуждение сына от матери, подготавливая тем самым фундамент будущего мужского характера. Подстрекаемый с одной стороны, отдалением от матери, как своей противоположности, а с другой – еще большим отдалением от отца, как своего “соперника” (в это время начинает развиваться эдипов комплекс), мальчик оказывается в состоянии определенной изоляции, ведущей к бурному развитию его эго. Развитие девочки на этом этапе протекает более плавно, без малейшего намека на индивидуализацию и отчуждение. Первые признаки конфликтов её развития появляются в пубертате, но они ни коим образом уже не отразятся на сформированном фундаменте личности. По существу, можно сказать, что девочка рождается в момент своего физического рождения, тогда, как мальчик – только после четырех лет.

Отдаление от матери, ощущение собственного одиночества, непохожести – процесс крайне болезненный для того нежного возраста, жизненный опыт коего и состоял только, что из полной психической интеграции со своей матерью. Именно тогда рождается предоснова таких мужских качеств, как индивидуализм, рациональность, активность, стойкость, спонтанность, объективность и независимость. Девочке не нужно формировать эти качества, ибо она не теряла связи с матерью – её естественной защитой и опорой. Результатом её развития становится формирование таких свойств характера, как пассивность, пластичность, ориентация на коллективное мнение, предание большого значения межличностным, эмоциональным отношениям и т. д. Женщина становится носителем родовых ценностей, тогда как мужчина – ценностей индивидуальных, и, как следствие, более развитого абстрактного мышления. Интеллект и рациональность стали для него путями психологического выживания. Женщине это не нужно – у неё совсем иные пути. И если женщина чувствует себя фрустрированной ценностями патриархальной культуры, это еще не повод для призрения собственной феминности. Бесспорно, женщине не легко жить в той культуре, где почитаются мужские ценности; я прекрасно понимаю тех еретичек собственного пола, которые, вместо того, чтобы поднять собственные ценности до уровня мужских, бросают их, предают и натягивают на себя мужские личины.

Отчуждение в раннем детстве мальчика от матери поначалу значительно замедляет его психическое развитие. Погруженность в мир собственного эго, которое ещё слишком мало, чтобы из него что-то черпать, ведет к такому отставанию в умственном развитии, которое наиболее заметно проявляется в подростковом возрасте (пубертате). Девочка же изначально не теряет связи с внешним миром, величайшее разнообразие и богатство которого значительно ускоряет поначалу её развитие. Все это приводит к тому, что двенадцатилетняя девочка кажется, порой более зрелой, чем, даже, четырнадцатилетний юноша. Однако внешняя ориентация девушки предполагает предел её активного развития к восемнадцати годам, тогда как у юноши оно длится гораздо дольше. Неодинаков так же и вектор этого развития – если у женщины он простирается вширь, в сферу межличностных, социальных отношений, то у мужчины он направлен вглубь, в духовную сферу. В результате этого женщина приобретает такие специфические качества своего пола, как способность на всепоглощающую любовь и всёсметающую на своем пути абсолютную ненависть, она воплощает в себе целый мир с его горестями и радостями, представляет собой образ великого единения, надежды и вечности; тогда как мужчина – торжества рациональности, индивидуальности, справедливости и бунта. «Женщина всегда находится под влиянием чувств симпатии или враждебности» (Фрейд). Эмоциональность – это её стихия. Женщина – это эстетическое, социальное начало мира, его многообразие, тогда как мужчина – этическое, его глубина. Не стоит нарушать столь прекрасного равновесия.

Святогор

Гибель Святогора при безуспешной попытке вытянуть из земли “суму переметную” и смерть в каменном гробу тесно связаны с землей: Святогор не может осилить землю, земля не может носить Святогора. (В.В. Иванов).

Сколько эмоциональной яркости и глубокого смысла кроется порой в ином мифе: кажется, лишь стоит нагнуться и зачерпнуть его ладонями. Святогор – былинный восточнославянский богатырь во всей своей сказочной красоте, покажет нам ту болезнь духа, которая в раннем детстве поражает многих из нас. Этот величественный образ, рожденный нашим подсознанием, является наглядной констатацией и в то же время, криком о помощи, обращенным к нашим затаенным участкам души.

Святогор неразрывно связан с землей и только в этой связи его образ наделяется каким-либо смыслом. Без земли он – ничто. Этот великан словно прикован к одному месту: дикому, нелюдимому, одинокому. Его Святые горы не имеют ничего общего со святостью, – они скорее наводят страх; непонятный первобытный ужас перед чем-то таинственным, неотвратимым, опасным, что в любую минуту способно заживо похоронить вас. “Мать сырая земля” стала его судьбой.

Почти все материнские образы имеют в своей основе что-то ужасное, необузданное, дикое. Символически они связаны с такими атрибутами смерти, как кровь, Север (холодная земля), мрак, хаос, демонизм (в отличие от разумных и справедливых маскулинных божеств) и т. д. Реже в этой роли встречаются и “отцы” (Сатурн, пожирающий своих детей), но их деяния много более оправданы здравым смыслом, чем иррационально-непредсказуемые поступки чистых матерей (тот же Сатурн убивал своих детей не потому, что ему этого хотелось, а потому, что он защищал себя). Материнские чувства совсем нельзя предугадать, предсказать, на них нельзя рассчитывать. Они даруют безусловную любовь и самоотверженное покровительство, либо столь же необоснованную жестокость и нелепый, разрушительный деспотизм. И этот дар, либо проклятие женщины зависит только от их произвола.

Пытаясь поднять “суму переметную” Святогор стремится оторваться от этого иррационального мира, разорвать психологическую пуповину, приковавшую его к земле. Но мать земля не дает этого сделать Святогору, вновь доказывая его немощность и беспомощность. Огромный богатырь, который кладет Илью Муромца вместе с конем к себе в карман и сравнивает его удары с укусом комарика не способен поднять маленькую суму с землей! Между тем как Илья Муромец справляется с этой задачей одним движением своего копья. Зачем такое гротескное противопоставление? Может быть, это старый сюжет поиска сильнейшего в мире? Святогор способен убить Илью, но не может справиться с землей; между тем как Илья легко поднимает “суму переметную”, но бессилен перед Святогором. Илья порвал свою зависимость с землей, хотя и он поначалу пролежал тридцать три года на печи в материнском доме. Его паралич тоже был в какой-то мере “инцестуальным симбиозом” Святогор не способен этого сделать. Он уходит ногами в землю, напрягается всем телом, но сума остается стоять, как стояла. Мать не отпускает его в мир. Он мог бы сделать много полезного людям, обладая чудовищной силой, но не использует своего дара, ибо всякое проявление собственной воли и независимости стало бы предательством против матери. Он принимает это и больше не сопротивляется. Он действительно слаб, ибо не способен еще взять на себя ответственность за свою жизнь.