Неглинный мост

Наша обычная доза в тот период – 8-9 кружек на нос. И этого нам вполне хватало. Самое поразительное, что после этого я приезжал домой, ужинал, садился за стол и читал (или делал вид), а Батюшка ничего не замечал.

Чаще всего мы ходили в Кружку по субботам, после семинара по гнусной Истории КПСС – видно, так на нас действовала Никитина. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что когда я говорю «мы», я имею ввиду группировку Черные Во́роны Первого Созыва: я, Джеггер и Толстяк. О том, когда и при каких обстоятельствах наш состав поменялся, я сообщу позднее. Так вот, все основные наши вылазки в течение первых двух лет учебы мы совершали втроем, оставаясь верными нашему девизу: Ученостью ты нас не обморочишь! Тогда мы еще не контактировали с Мафией, не были знакомы с Обросовцами, Юниосовцами, Панками и прочими группировками, процветавшими в Школе. Один раз, помню, с нами был Кролик (староста группы), да и то проходом из Гамбурга. Гамбург – это старый район Москвы около Кировской, там у нас находилась кафедра строительных материалов, и раз в неделю мы фланировали по Рождественскому бульвару – естественно, через Кружку. Пройти мимо Кружки было совершенно невозможно!

В тот день, с которого я начал эту главу, мы с Джеггером (Толстяка почему-то не было), решили раздавить Имбирную именно в Кружке. В этом плане там было не особенно строго, алкаши постоянно приносили и распивали бормотуху, да еще все дымили как паровозы, и Джеггер от них не отставал (я в ту пору еще не курил, а Толстяк дымил только тогда, когда напивался ПОПОЛАМ). В общем, атмосфера была теплая и дружественная.

Мы с Джеггером прислонились в уголочке, взяли по кружке пива и одну пустую, и начали разливать проклятую жидкость. Имбирная, сами понимаете, гадость, но не пропадать же добру! Тем более, как говаривал один мой приятель из Москонцерта: На шару и уксус сладкий! Выпили мы один пузырек, запили пивком, а остальные решили оставить на Черный день. Но я как главарь группировки потом распорядился ими по своему усмотрению. В тот раз, кстати, Батюшка заметил мое состояние и начал было ДЫШАТЬ БУРОМ, но когда узнал, что мы будто бы ездили в Подмосковье, резко переменил мнение, подтвердив, что «согреться» было необходимо.

Так мы активно посещали Кружку почти полгода, пока окончательно не переметнулись на Покрова. И в течение последующих лет мы совсем позабыли про нашу дорогую Кружку, лишь изредка удостаивая ее своим посещением.

Помню, в начале августа 80-го мы заглянули в Кружку вчетвером: я, Толстяк, Редиска и Марина-1. Три дня назад я прилетел с Сахалина, где гонялся за Длинным Рублем. Заработал я порядочно, но после месяца ударного вкалывания ударился в запой так стремительно, что удивился даже мой Гарем. На третий день ко мне заехали Толстяк с Мариной, но вдруг кончилось пиво (а было всего 1,5 ящика), и так как мне все равно надо было ехать на вокзал, мы зашли в Кружку. Редиска тогда познакомилась с Толстяком и его невестой, и они ей понравились.

Потом, помнится, осенью 80-го мне что-то захотелось пивка, и я уломал Графа в большой перерыв сгонять в Кружку. Не помню уж, почему я не пошел к Вале, и где были Толстяк с Джеггером, но факт тот, что мы рысцой взбежали вверх по Печатникову, и в поисках свободных кружек первым делом наткнулись на лохматого фраера с подрамником.

– Кружка не освобождается? – ошалело спросил Граф, еще не отдышавшись.

Фраер глянул на него пристально.

– Граф? – наконец выдавил он.

– Откуда ты меня знаешь? – удивился Граф, забыв про кру́жки.

– Наших тут много, – туманно ответил наш коллега, не спеша потягивая пиво. А пока длился этот диалог, я быстро нашел две кружки, мы глотнули пивка и так же резво побежали обратно.

И последний раз, если мне не изменяет память, я посетил Кружку в феврале 82-го. Тогда в Москву приезжала Натали-2, и два дня я жил в гостях, проводя весьма бурные ночи. На третье утро я вскочил ни свет, ни заря, чтобы не опоздать на уроки, голова гудела как колокол, холод стоял страшный; и я не поленился проехать лишнюю остановку до Кировской, чтобы выпить пару кружек. Но мне стало еще хуже, и в тот момент я про себя решил, что с Натали больше встречаться не буду. Так значит, Кружке надо сказать спасибо?

ЭПИЗОД 4

Мои отношения с Ледой продолжали развиваться своим чередом. К весне 79-го мы с ней свободно беседовали на любые темы: начиная от проблемы цвета в творчестве Сальвадора Дали и кончая спором о наиболее удобной позе для занятия сексом. Я знал все ее эрогенные зоны, невинно поглаживал ее по коленкам и постоянно твердил, что неплохо бы было переспать с Джокондой.

И вот однажды Леда подошла ко мне, посмотрела в глаза долгим взглядом и произнесла простую фразу:

– Я хочу стать женщиной.

Я удивился. За последние полгода Леда убедила меня в том, что она рискнет сделать этот шаг только в том случае, если выйдет замуж, хотя бы на три месяца. Короче, она хотела соблюсти внешние приличия. И вдруг такое заявление!

– А причем тут я? – спросил я, немного придя в себя.

– Я хочу, чтобы это сделал ты.

– Я?

– Ты.

«Ну и ну, – подумал я. – Вот попал!»

– Ну что же, – ответ сложился сам собой, – в свободное время милости прошу.

И с конца апреля начались мои мучения. В те благословенные времена мои предки по субботам уезжали на дачу, и квартира оставалась в моем распоряжении. Я использовал это время для того, чтобы основательно напиться.

Но Леда взялась за дело круто. Каждый раз, когда я оставался дома один, она покупала несколько пузырей вина, помидоров, огурцов и прочей зелени, готовила мне обед; и в конце концов мы падали на мой широкий диван-сексодром. Не помню точно, сколько было таких встреч, но продолжалось это почти все лето. Первая попытка кончилась полным провалом, так же как и вторая, третья, четвертая и все остальные. Не буду детально описывать, почему это происходило, эти подробности слишком интимны, а я пишу правдивую, но отнюдь не эротическую повесть.

В следующий раз мы встретились на Дне Рождения Леды в начале мая. Тогда-то я окончательно расстался с Пампушкой и впервые столкнулся с Джокондой. Но ее, как вы помните, мне пришлось отпустить, тем более что в разгар нашей любовной игры в комнату ворвалась Леда и стала не столько помогать Джоконде, сколько мешать мне. Вконец обозлившись, я набросился на Леду, чему она была несказанно рада, и даю голосу на отсечение, в тот раз у нас бы все получилось, так как я был распален Джокондой и настроен весьма решительно, если бы родители Леды не вернулись домой в самый, что называется, пикантный момент.

Совершенно расстроившись от всех этих передряг, я на прощанье выпил кофейник кофе и уехал домой.

Из последующих встреч я отчетливо помню только 20 мая – День Рождения Боба. Этот фраер повез нас куда-то под Москву, уверяя, что знает отличное местечко, где нам никто не помешает. До сих пор я не понимаю, чем это местечко отличается от других точно таких же мест – разве что наличием озера с ледяной водой и обилием комаров? Но тащились мы туда около двух часов, проклиная и Боба и все на свете. Нас было пятеро: я, Леда, Редиска, Боб и его кузен Игорь, и горючего у нас было более чем достаточно. Поначалу от комаров я просто ошизел, и спасаясь от них, залез чуть ли не в костер, но алкоголь делал свое дело, и через час, махнув на все рукой, я подхватил Леду под руку, и мы направились в ближайшую рощу. Но до рощи мы не дошли, а упали в какую-то густую рожь, доходящую нам до пояса, и тут комары принялись нас обрабатывать. Сам-то я плотно запаковался в джинсы и куртку, но Леда щеголяла в одних плавках, и львиная доля укусов досталась ей. Лежа в высокой пшенице (или овсе, черт его знает!), она уже не пыталась от них отмахиваться, а только тихо стонала сквозь зубы. Наконец, не выдержав этой пытки, я предложил все-таки дойти до рощи, надеясь, что там этих кровопийц будет меньше. Но мои надежды не оправдались – казалось, комары со всего света слетелись именно в ту точку, где расположились мы с Ледой. Решив прекратить рискованный эксперимент, мы почти бегом двинулись обратно, и с горя я хватанул гигантскую кружку противнейшего портвейна.

Потом мы сдуру полезли в озеро и выползли из него едва живые и синие от холода. С Редиской как обычно случилась истерика, и Боб повел ее утешать, согревать и сушить в ближайшие кусты, а я начал жарить мясо, но в результате съел один 4 кг практически в сыром виде. Короче, все это кончилось тем, что в тот день я впервые напился до такого состояния, что напрочь забыл все, что было позже. Но, впрочем, как мы добирались до станции и как ехали на электричке, лучше не вспоминать, потому что так плохо мне еще никогда не было. Мы оказались на вокзале в два часа ночи, ехать домой никому не хотелось, и всей толпой мы рванули в Старое Редискино. Очутившись в квартире, я обнаружил гигантскую ванну и недолго думая затащил в нее Леду и пустил теплую воду. Позже Редиска мне рассказывала, что ее очень удивило то, что она обнаружила нас в ванной в весьма обнаженном виде, весело плещущихся и смеющихся. Конечно, она ведь не знала о наших истинных отношениях и была в нашей компании человеком новым и несведущим.

Нет смысла подробно рассказывать о наших встречах с Ледой, так как из этого так ничего и не получилось. Правда, виновата в этом гораздо больше Леда, чем я; но в принципе я жалею, что не воспользовался моментом и предоставил решать эту проблему Фараону. И по-настоящему переспать с моей самой верной подругой мне удалось только через два года.

ПОКРОВА́: ВАКХИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

Зимой 79-80-го мы открыли для себя Покрова́. Правда, об этой легендарной пивной я был наслышан еще в конце 10-го класса от Сленькова и Осипа (мы вместе занимались рисунком у частного препа, позднее Осип ретировался, а Сленьков вполз), и свою первую кружку пива, ведомый своими более опытными соучениками, я выпил именно там; но точный адрес не запомнил и с тех пор никак не мог узнать местонахождение этого бара. Тем более, что окончив учебу, очень полюбил наведываться в Яму (открытую с подачи того же знаменитого пивососа Сленькова), а потом были Якорь, Кружка и Площадь Ногина́. Самое смешное, что пивная под кодовым названием Пл.Ногина находилась всего в каких-нибудь 50-ти метрах от Покровов по ул. Чернышевского, а мы, постоянно навещая Пл.Ногина, ничего об этом не знали. В то время нам изрядно надоела Кружка, где было всегда полно народу, и все чаще мы стали заходить на Ногина, хотя идти до нее нам было несколько дальше. Этот бар впервые мне показал Моррисон, большой любитель пива, потом я привел туда Джеггера, а затем там побывал и Толстяк. Пл.Ногина была единственной пивной, где пиво продавали в разлив, и это создавало, конечно, свои неудобства, но зато там бывала сушеная картошка и стояли столы, а не жалкие карнизики по стенам.

Наведываясь на Ногина, мы постепенно начали увеличивать наши дозы. Обычно Толстяк выпивал 13 кружек, я – 11, а Джеггер – 9, и эта пропорция нарушалась очень редко. Надо сказать, что мы всегда считали каждую кружку, так как каждый раз собирались идти на Рекорды, но в последний момент силы нам отказывали. Но все-таки Рекорды были установлены, но уже не на Пл.Ногина, а на Покровах.

Покрова обнаружил я совершенно случайно. Представьте себе: м. Кировская, за памятником Грибоедову начинается Чистопрудный бульвар, затем стоит индийский ресторан, названия которого я так и не запомнил; потом – грязный Чистый пруд с одной-единственной уткой, и замыкает все это квадратное здание на пересечении с ул. Чернышевского, рядом с которым находится остановка трамвая «Покровские ворота». И прямо в этом здании находилась пивная, которую я так и называл – Остановка, куда я частенько заходил весной 79-го, возвращаясь с занятий по математике, но втроем мы там ни разу не бывали (уж очень она была маленькой). И вот однажды мне взбрело в голову свернуть направо на Чернышевского, и не пройдя и 30 метров, я наткнулся на железные Ворота с надписью «Пиво». Я чуть не упал в лужу от смеха! Так вот какие они, знаменитые Покрова!

Врезав три кружки пива, я поспешил сообщить радостную новость своим Воронам, и Пл.Ногина и Кружка были забыты надолго.

Обычно мы ездили на Покрова по субботам. В то время на Покровах было уютно: просторное помещение, большое количество автоматов, невысокие прямоугольные столики, а главное, всяческая закуска: от сырков до вареных яиц включительно. Изредка мы приносили с собой соленую рыбку и черный хлеб.

В холодном феврале 80-го на Покровах были придуманы наши знаменитые Вакхические Песни. Придумывал, конечно, я, а Джеггер подсказывал отдельные строчки и одобрительно кивал головой, куря сигарету за сигаретой. Толстяка в тот день с нами не было, и вообще мы забрели туда случайно, финансы наши кончались, и нам удалось наскрести лишь на шесть кружек, выудив из карманов последнюю мелочь и отказав себе в элементарной закуске. Но Песни удались на славу, вы сможете прочитать их, если достанете IX том моих произведений.

Через неделю мы снова были на Покровах и напились до такой степени, что вывалившись из Ворот в девятом часу ночи, недолго думая, выскочили на лед Чистого пруда и начали кататься, крича и размахивая руками. Конечно, мы не столько катались, сколько падали, и в результате Джеггер разбил свой горбатый нос, а я вывихнул плечо, да так, что две недели после этого правая рука у меня висела плетью, а спать я мог только на левом боку.

Но это нас не отрезвило. Как только перестала болеть моя рука, мы рысцой побежали на Покрова в надежде продолжить наши УПРАЖНЕНИЯ. Но этот знаменательный день – День Рекордов, и поэтому о нем стоит рассказать подробно.

В ту субботу мы подготовились основательно. В большой перерыв я смотался в Сороковой и купил шесть копченых ставрид гигантского размера. Затем мы с Джеггером сбежали с английского, договорившись с Толстяком (он учился в другой английской группе и сбежать испугался), что он подойдет через полтора часа. Приехав на Покрова, мы поразились ХАОСУ, царившему там. Народу было – не протолкнуться, к автоматам и в размен денег – очередь, о свободных кружках и тем более столе и мечтать не приходилось. Пол до щиколоток был покрыт грязно-снежной жижей, все пили портвейн, курили и матерились, в углу валялся хмырь пьяный ПОПОЛАМ (скоро его унесли менты), шум стоял невообразимый. Но не отказываться же от своей затеи?

Пристроив Бородатого Друга на краю стола, я набрался наглости и начал толкаться в толпе в поисках кружек. Минут через 20, вымокнув до нитки и едва не сойдя с ума, я нашел одну, и налив пивом, отдал Джеггеру; а через 10 минут еще одна Пивная Емкость была в наших руках. Мы начали вливать в себя пиво, постепенно все большая часть стола отходила в наше распоряжение, соседи уходили, оставляя кружки; и к тому времени, когда появился взмыленный и плюющийся во все стороны Толстяк, мы уже стояли прочно, манипулируя пятью кружками. Наш Патлатый Друг добровольно взвалили на себя роль ОФИЦИАНТА и так стремительно набросился на пиво, что через 10 минут допил седьмую кружку, догнав тем самым нас. И тут он бросил клич:

– Идем на Рекорды!

И мы набросились на пиво с новыми силами. Я достал блокнот, который прихватил с собой специально для продолжения Вакхических Песен, но все имеет свой предел. Песни получились настолько «вакхическими», что я храню этот блокнот лишь ради хохмы, потому что ни один черт не разберет, что в нем накарябано. Остальные подробности уже начинают стираться в моей памяти. Помню, вдруг куда-то исчез вошедший в раж Толстяк (а пошел он в Гогу). Наконец я двинул на его поиски и обнаружил его в противоположном углу в обнимку с каким-то Ветераном. Ветеран мотал сизым носом и что-то рассказывал про войну, а Толстяк кивал лохматой головой, поддакивал и бормотал что-то типа: «Да, батя… я понимаю… ты воевал… выпей пивка, батя…». Я совсем забыл упомянуть, что Толстяк очень любил Ветеранов. Я напомнил Толстяку, что мы еще не умерли, и вернулся к Джеггеру. В общем, подвожу итоги нашего вечера: Толстяк – 17 кружек, я – 13, Джеггер – 11. Это был Рекорд, до сих пор не превзойденный никем! Правда, после семнадцатой кружки Толстяк просто-напросто упал, и нам пришлось волочить его до Кировской и сажать в метро. После этого он поехал к Марине, где влез в пьяную драку, и в понедельник пришел в Школу с перебитым носом, двумя фингалами и злой как черт. Вот так иногда кончались наши пивные эпопеи. В тот день мы торжественно поклялись больше никогда не ходить на Покрова и скрепили нашу клятву рукопожатием. И как бы завершая Покровский Период, я все же не удержался и поставил в конце свою точку.

Через неделю или две мы с Толстяком заглянули на Покрова, и я установил свой личный Рекорд – 15 кружек. До Толстяка я правда не дотянул, но зато домой доехал нормально. Толстяку в тот день пиво что-то не пошло, он с трудом дотянул до десятой, что не помешало ему прихватить полную кружку с собой (У метро выпьем, – сказал он), но не пройдя и двух метров, он поскользнулся, замахал руками, уцепился за меня, и мы дружно покатились по утоптанному снегу, не только разлив пиво, но и потеряв саму кружку.

С тех пор мы лишь два раза нарушили нашу клятву и зашли на Покрова, и оба раза, как вы увидите позже, кончились для нас весьма печально.

ЭПИЗОД 5

27-го сентября 75-го образовалась бит-группа «Голоса Планеты». В ее состав входили, как принято говорить, три молодых музыканта: я, Маэстро и Нарцисс. Мы вместе учились в девятом классе 43 школы, с Маэстро мы сидели за одной партой, а Нарцисс сидел за нами. Маэстро тогда еще не был маэстро и играл на гитаре так, как я сейчас играю левой ногой; я же знал только три аккорда, да и то на семиструнке, поэтому спешно начал переквалифицироваться на барабанщика. Но я не буду подробно описывать нашу музыкальную эпопею, так как Историю Группы вы можете прочитать… в Истории Группы, если меня хорошенько попросите.

Окончив школу, мы практически перестали репетировать, Маэстро вполз в потогонный МВТУ, я пошел работать в Контору, Сквам (наш пианист и продюсер) поступил в Текстильный, а через год и Нарцисс проник в Керосинку, и связь с ним почти оборвалась.

Последний наш «диск», который мы записали в полном составе, по счету был одиннадцатым, а все последующие вплоть до 18-го были записаны мною и Маэстро примерно за два года. И вдруг – резкая смена декораций. Остальные альбомы напеты тоже дуэтом, но совсем в ином составе: я и Нарцисс. Так в чем же дело, может спросить нетерпеливый читатель? Объясняю.

Я начал пить зимой 76-77-го, пытаясь залить вином рану, которую нанесла мне моя Великая Любовь. Моими постоянными собутыльниками были сначала Гриф, а потом Позднячок. Но все это было отдельно от репетиций Голосов Планеты. Но… менялось время, менялись люди. Нарцисс пропал из поля зрения надолго, но осенью 79-го я внезапно обнаружил, что он пьет как сапожник. Сначала мы собрались на Ноябрьские праздники. Мы умудрились пропьянствовать пять дней подряд, причем пили и у Нарцисса, и у одной нашей бывшей одноклассницы, и у Капы (в то время я как раз крутил с ней любовь), а остатки вина я допивал в подъезде. Вся эта Вакханалия подробно описана мной в поэме «In To Goga!».

С этого эпизода я открыл для себя Нарцисса как удобного собутыльника, и зацепился за него крепко, тем более, что в это время он купил кинокамеру, и всей компанией мы снимали фильм из жизни шпионов; так что виделись мы с ним часто. И вот – три события подряд: День Рождения Нарциссовой подруги Светки, на следующий день – День Рождения Нарцисса, куда мы с Грифом принесли три бутылки водки; и через две недели – День Рождения самого Грифа. За это время было выпито колоссальное количество спиртного, и мы с Нарциссом окончательно объединились. Мы пили у меня, а чаще у него дома, и так стали появляться на свет новые альбомы Голосов Планеты. Так я РАЗНООБРАЖИВАЛ свое существование: в Баннере пил с Воронами, а в районе – с Нарциссом, не забывая регулярно наведываться в Контору на репетиции группы «Лицом к Лицу», где мы больше пили, чем репетировали.

Нарциссовый Тандем длился долго. Как только стаял последний снег и немного потеплело, мы начали делать вылазки в Наш Лесок. Обычно мы брали пузырь портвейна, четыре бутылки пива, баночку консервированных голубцов и батон хлеба. Как это ни странно, нам этого тогда вполне хватало. Я постоянно носил с собой ДЖЕНТЕЛЬМЕНСКИЙ НАБОР: консервный нож, нож обычный, чайную ложку и стакан. Мы изучили Лес вдоль и поперек, знали каждую дорожку и тропинку, наметили для себя любимые лавочки, и Лес всегда принимал нас как родных. Тема для разговоров у нас была неисчерпаема: о любви и женщинах.

Летом мы на время прекратили наши сборища, но в октябре 80-го я вернулся из Колхоза, а там мы настолько разгулялись, что я никак не мог остановиться, и мы набросились на портвейн с новыми силами. В ноябре к нам присоединился Старик, вернувшийся из Армии, и влил в наше болото свежую струю. О степени нашей деградации можно судить по последнему «диску», на котором песен… нет совсем! Сначала слышны дикие крики и автоматные очереди, потом минут 20 я стучал по двум барабанам, затем долгое время бил по тарелке, символизируя колокол, а Нарцисс извлекал скрежещущие звуки из каких-то тисков, и при этом мы на разные лады повторяли: Работа! Работа! Работа!

Но всему приходит конец, и настал тот день, когда наши встречи вынуждены были прекратиться. За прошедший год Нарциссовая Матушка стала меня считать дьяволом-искусителем, спаивающем ее сына. Заходить к Нарциссу в гости я уже опасался, а на улице становилось все холоднее. И вот однажды Батюшка ушел на какую-то вечеринку, я тут же позвонил своему компаньону, и мы побежали в магазин. Так как время было позднее, а день воскресный, нам удалось купить только флакон рома Гавана Клаб, который я уже пробовал в Колхозе, и в сочетании с Пепси-колой он мне понравился. Но Пепси-кола нам не попалась, и решив заменить ее пивом, мы засели в моей комнате, ограничившись минимальной закуской. Все шло очень весело, пока мы вдруг не обнаружили, что пьяны в стельку. Не помню, как ушел Нарцисс, не помню, как вернулся Батюшка и застал меня в весьма плачевном состоянии, но в тот же вечер ему позвонила матушка Нарцисса и сказала все, что она обо мне думала. На следующий день я имел долгий и неприятный разговор с Батюшкой, который уже начинал замечать мои АНОМАЛИИ, но молчал до поры до времени. С этого дня начались мои разногласия с Батюшкой. Конечно, он не стал запрещать мне видеться с Нарциссом, но я уже стал бояться пьянствовать открыто, и со временем наши встречи прекратились сами собой. Но это не означало то, что я бросил пить, тем более, что еще оставались Старик, Поручик и Редиска. Но ром я с тех пор не пью.

ЯКОРЬ: ПЕРЕРЫВ НА ОБЕД

Хотя Якорь не имеет непосредственного отношения к моей учебе в Баннере, он заслуживает того, чтобы я упомянул о нем в своей правдивой повести. Якорь располагался на ул. Горького в задней части дома, в котором находится ресторан Якорь, откуда и пошло это название. Старая Контора стояла на ул. Фучика, и я каждый день проходил мимо Якоря, но зайти туда как-то стеснялся. Но летом 78-го, как я уже упоминал, Контора переехала на 2-ю Брестскую, то есть ближе к Якорю, а предварительно произошло одно событие, круто изменившее течение моей жизни.

Но прежде я познакомлю вас со Зверем. С этим фраером я встретился осенью 77-го на курсах по рисунку. Он как и я поступал в Баннер, но тоже пролетел и устроился на подготовительные курсы. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), все эти курсы были бесплатны, но и занудны до озверения. А работал Зверь в самом Баннере на Кафедре советской архитектуры лаборантом. Мы сошлись с ним на удивление быстро, и через некоторое время решили, что физика, математика и черчение никуда не убегут, а вот портвейн может остыть. Правда, портвейн я тогда не любил, пили мы что-то другое, но факт тот, что три раза в неделю я уходил с работы на полчаса раньше, приезжал в Школу, и ЗАГНЕЗДИВШИСЬ у Зверя на кафедре, мы устраивали веселые попойки. Помнится, на 8 марта я набрался так, что Батюшка, взглянув на меня, когда я добрался до дома, сказал только одно слово: Упился!

Еще со Зверем мы очень любили ходить в Сандуны, но не за пивом, без чего конечно не обходилось, а в сами Бани. Правда, там мы не столько мылись, сколько пили пиво, но все равно впечатление оставалось приятное. Иногда мы посещали и Яму. И вот, в июле 78-го после долгой беготни у нас приняли вступительные документы (Зверя никак не хотели увольнять с Кафедры, работать-то было некому), и обрадовавшись, что мы попали в первую сотню (удобное расписание экзаменов), мы решили зайти в Яму и отметить это событие. В Яме мы как водится, напились, и вот тут-то случилось то, о чем я собираюсь рассказать.

В тот день я поставил своеобразный Рекорд: впервые за раз выпил 9 кружек (а тогда для меня это было солидно), побив свое прежнее достижение – семерку, установленное мною в той же Яме год назад. К тому же я обкурился КАК СОБАКА, ибо в те времена курил только тогда, когда напивался, да и то не в затяжку. И со всего этого мне так поплохело, что я резко рванул домой и лег спать. Проснувшись утром, я неожиданно обнаружил, что одно воспоминание о табаке и пиве вызывают у меня отвращение. Забегая вперед, отмечу, что за последующие два года я не выкурил ни одной (!) сигареты и с трудом выносил запах табачного дыма. Но вернемся к пиву.