Синица в небе

Александр Ильич погиб через два дня после этого выступления.

Он c Надеждой, одной из двух оставшихся в живых женщин, пошёл набрать воды – ручей весело журчал всего в нескольких метрах от границы, и это считалось одним из самых безопасных мероприятий. Завлаб сам настоял – его старались меньше привлекать к любого рода вылазкам, в первую очередь, в силу его руководящей роли, а он хотел делать максимум полезного. Надежда потом рассказала, что они вместе подошли к ручью, и Александр Ильич поскользнулся и ступил в воду. Буквально через пару секунд он вскрикнул, выдернул ногу, как будто его укусили, не удержал равновесия и упал на спину, очутившись в воде по пояс. Надежда ухватила его за руки и попыталась вытянуть, одновременно зовя на помощь, и у неё почти получилось, но было уже поздно. Когда мы прибежали, Александр Ильич уже не подавал признаков жизни, тело одеревенело, а кожа сильно потемнела – явный признак воздействия сильнодействующего яда. Ну, или какого-нибудь зловредной бактерии.

Похоронили Александра Ильича в тот же день.

А Надежда пережила его совсем ненадолго: просто не проснулась утром. Тело её стало жёстким, кожа почернела… Те же симптомы, что у Александра Ильича.

И для всех остальных это плохой знак. Когда человек погибает от укуса ядовитой твари, всё просто и понятно, а вот когда умирает во сне, то почти наверняка причина смерти в невидимых глазу бактериях. И очень может быть, что они уже проникли и в организмы остальных. Как так могло получиться – непонятно, но на то он и неизвестный мир со своими законами.

На следующий день мы с Колей, эсбэшником, и Игорем Лапенко ушли за периметр в поисках пищи, а остальные остались на хозяйстве. Можно было бы назвать вылазку удачной – еду раздобыли и достаточно много, на несколько дней точно можно растянуть, если бы не её окончание. Уже на перейдя границу, в нескольких десятках метров от входа, упал Коля. Мы с Игорем его подхватили, протащили ещё немного, но тут на землю повалился и он, а за ним и я не удержался на ногах и тоже оказался на земле. Побарахтавшись немного, выбираясь из-под удивительно тяжёлого тела, я вскочил и пару секунд беспомощно смотрел на лежащих без движения товарищей. Потом крикнул, позвал на помощь, ещё раз, но уже тише, наклонился и приложил пальцы к шее Коли. Пульс не обнаружился. Кожа под пальцами начала стремительно темнеть, и я отдёрнул руку.

Минус ещё двое.

Я посмотрел на двери лаборатории, ожидая, когда же из неё выбежит хоть кто-нибудь, но они оставались закрыты.

– Эй, там! – снова прокричал я. – Сюда, помогите мне! Скорее!

В ответ кто-то резко и громко просвистел из зарослей. А вот из лаборатории так никто и не показался.

Очень нехорошее предчувствие зародилось где-то глубоко внутри, сердце сжалось, мелко задрожал подбородок, дыхание сбилось, воздух стал вырываться из глотки плотными тугими комочками. Я медленно пошёл ко входу, заставляя себя переставлять ноги, подтягивая их, волоча по траве, словно каждая весит по полсотни кило. Подойдя, я слегка потянул дверь на себя, и она поддалась, приоткрывшись на пару сантиметров.

Ладонь соскользнула с ручки и повисла вдоль тела.

Открыто… А не должно быть.

Простояв так ещё почти минуту, собираясь с силами и пытаясь унять охватившую всё тело дрожь, я всё-таки взялся рукой за край двери и потянул на себя.

В расширившуюся щель вывалилась кисть руки. Почерневшая.

Открыв дверь до конца, я увидел лежащее вниз лицом тело. Женское. Значит, это Лена, моя коллега, она сегодня должна была работать в лаборатории. Зачем она здесь?

Последняя выжившая?

Или я себя накручиваю? Может, остальные в порядке?

Я заглянул внутрь проёма и увидел сидящего у стены Артёма, он заступил на дежурство, когда мы отправились на вылазку.

А Лена пришла сюда только для того, чтобы открыть дверь нам, последним выжившим… Последнему.

Я попятился, не отрывая глаз от его чёрного лица, споткнулся, сделав всего насколько шагов и упал назад, хорошо хоть успел выставить руки. Даже не понял, сильно ли я приложился копчиком. Так я и сидел не знаю сколько времени, смотря на него. А он смотрел на меня…

А в голове, сначала пустой, как барабан, начали роиться мысли, одна хуже другой.

Я теперь как Робинзон Крузо, вот только на проплывающий мимо корабль мне рассчитывать точно не стоит, и Пятница у меня не появится. Шансов выйти, наконец, на удачный эксперимент – ноль, шансов выжить – ноль. Даже шансов быть похороненным по-человечески – ноль. Только если заранее не подготовить себе местечко и не дежурить возле него в ожидании неизбежного…

Я смог-таки отвести глаза от лица Артёма и огляделся. Корпус лаборатории и ничтожный кусок родной земли, джунгли и бескрайность чужой…

«Это конец, на этой остановке ты и сойдёшь…», – пробормотал я.

Кладбище, тела моих товарищей и свистящие заросли…

Но, как ни странно, посмотрев снова на их тела, я начал действовать. Не задумываясь.

Для начала подтащил поближе к кладбищу тех, с кем ходил в джунгли. Затем отнёс полные ёмкости с продуктами в лабораторию, закинул всё в холодильник, и начал собирать погибших по всему зданию и вытаскивать их наружу. Через полчаса на земле лежали девять тел, все с одинаково тёмной кожей. Патологоанатом здесь не нужен – причина смерти одна на всех. Только я каким-то образом оказался невосприимчив к убийственному микробу. По крайне мере, пока.

По ходу дела я немного пришёл в себя и обозначил план действий на ближайшее время. Задача номер один – проститься с коллегами и друзьями как положено, чтобы потом не стыдно было смотреть… Кому я собрался смотреть в глаза? В переселение душ я не верю, в то, что мы встретимся на небесах – тоже. Надо, чтобы было не стыдно смотреть в глаза самому себе.

Я сходил за инструментами, благо в добавок к медпункту в нашей сверхсовременной лаборатории нашлось место для чуланчика с лопатами, граблями и тому подобным богатством, и начал копать. От идеи выкопать девять полноценных могил я отказался сразу, а когда заныли спина и руки, то понял, что и на неполноценные меня не хватит. Решил делать братскую.

Закончил я только к вечеру.

Устал так, как не уставал никогда в жизни, всё тело гудит, спина не разгибается, а ладони представляют из себя одну большую мозоль – перчатки не помогли. Но мысль о том, что на сегодня хватит, даже не появилась. Я же не знаю, сколько осталось мне самому: надо делать дела, пока есть такая возможность.

Сходив до медпункта, я обработал ладони обезболивающей мазью и плотно забинтовал, натянул новые перчатки, после чего продолжил. Уложив девять тел вплотную друг к другу, снова взял в руки лопату и забросал их землёй. Программа минимум выполнена. К тому же уже практически стемнело, так что пора укрываться за крепкими стенами лаборатории.

Я зашёл внутрь, кое-как доковылял до холодильника, взял пару тёмно-бордовых плодов, по вкусу очень похожих на бородинский хлеб и съел их, запивая водой. Мыслей – ноль. Челюсти двигаются автоматически, а глаза слипаются. Так что, закончив ужин, я сразу же пошёл к своей койке и повалился на неё без сил. Знаю, надо умыться, принять душ, но я не смог себя заставить. Всё завтра.

Если проснусь.

Всё-таки проснулся. И в первое мгновение пожалел, что это случилось: болит каждая клеточка тела. А когда в голове всплыли события вчерашнего дня, то стало ещё хуже.

«Я остался один, я остался один, я остался один», – бежит в голове бесконечная строчка.

Я как будто только сейчас осознал этот факт до конца.

Я жалею себя и не могу заставить тело приподняться, а ноги опуститься на пол. Я не вижу в этом никакого смысла. Я не просто остался один, я остался один без единой, даже самый призрачной, надежды. Я могу продолжать пить и есть только чтобы продлить своё существование на какое-то время. Но ведь это будет самообман… Мне не нужна жизнь без цели.

С другой стороны, что ещё мне остаётся? Лежать здесь в ожидании смерти от голода? Это уж совсем глупо…

Что я имею на данный момент?

Цель максимум – вернуться домой. Недостижима.

Цель минимум – выжить. Если не зацикливаться на сроках, то вполне реалистична.

Вывод: я могу сделать целью своей жизни её сохранение в течение максимально возможного времени и таким образом придать ей смысл. И пусть за этим дальше ничего не последует, я просто не буду заглядывать в это «дальше» и всё. Буду ставить перед собой простые и понятные задачи и методично их выполнять. Вот например, что мне надо сделать сегодня? Еды хватит на неделю минимум, воды… Вот! Надо принять душ. А это значит: натаскать достаточно воды, процедить её, пропустить через фильтры, залить в бак. Это уже на пару часов работы.

А потом мне нужно закончить с похоронами. Нужен памятник. Пусть никто и никогда не принесёт цветы на могилы моих коллег и друзей, не посидит молча на скамейке, не помянет карамелькой, но памятник над ними стоять будет.

Вот тебе и ещё одна цель, причём очень даже достойная. И я знаю, что им всё равно. Мне – нет.

Я потянулся вперёд. Но не смог приподняться даже на миллиметр. Попробовал помочь себе руками, но не сдвинул их с места. Только тут я понял, что тело уже не болит, я его просто не чувствую. Как будто его и нет вовсе.

Где-то внутри зародилась паника и начала с бешеной скоростью расползаться по телу, она почти добралась до мозговых клеток, но в последний момент я ухватил её за шкуру и не позволил пролезть дальше.

Я ведь вижу потолок, стены, значит, глаза у меня есть. А глаза без головы и того, к чему она крепится, существовать не могут. Вариант с запертой в бренном теле душой я рассматривать не буду – не те взгляды на жизнь. Надо успокоиться и проанализировать происходящее.

Я ещё раз попробовал пошевелить всеми возможными мышцами и пришёл к выводу, что они меня не слушаются, будто замороженные или… одеревеневшие. Тут в памяти всплыли затвердевшие тела погибших от неизвестной болезни товарищей, и я подумал, что, наверное, именно так они должны были себя чувствовать.

Значит, я тоже заболел. Почему-то не сразу, и почему-то без летального исхода. А раз так, то я ещё могу выкарабкаться. Плохо, конечно, что от меня ничего не зависит, но выбирать не приходится…

Интересно, а кожа у меня уже чёрная или ещё нет?

Пролежал, не двигаясь, весь день, то проваливаясь в забытьё, то выныривая из него и стараясь надышаться, пытаясь пошевелить хотя бы пальцем, да хотя бы прикрыть веки… Всё тщетно.

Я видел сны о прошлой жизни: лежал на горячей черноморской гальке и наблюдал за носящимися туда-сюда чайками, сдавал экзамены в универе, ловил рыбу с отцом с укрытого бетоном берега водохранилища, сидел на скамейке у могилы матери. Я жил в фантазиях о будущем: запускал с дочкой воздушного змея, получал Нобелевку за неизмеримый вклад в развитие науки, в рваной и грязной одежде шнырял по мусоркам в поисках еды, с высоко поднятой головой встречал пули, вылетающие из стволов расстрельной команды. Бездумно смотрел перед собой, отгоняя от себя и плохие, и хорошие мысли…

Не знаю, сколько прошло времени, когда я в очередной раз пришёл в себя и не увидел перед собой матового белого потолка. Какое-то время я не испытывал по этому поводу никаких эмоций, потом подумал, что, наверное, это очередной и последний отрезок дороги на тот свет, и я потерял зрение. И даже не испытал страха по этому поводу: бояться неизбежного – что может быть глупее. Да и устал я уже…

Но вдруг чернота пропала, и я снова увидел потолок. Лежу, смотрю, ничего не понимаю. Опять стало темно буквально на секунду, снова потолок… Да я же моргаю! Просто очень медленно. Но дело тут не в скорости, а в самом факте. Начали работать мышцы, пусть пока только век, но начало положено!

Я оказался прав: через какое-то время кончики пальцев напомнили о себе болезненным покалыванием, потом я смог ими пошевелить…

И тут пошло-поехало! Благословенная боль растекается по всему телу, иголки впиваются в кожу, заставляют кровь бежать по капиллярам и венам, то один, то другой мускул сокращается, сначала непроизвольно, а потом подчиняясь приказам.

Через чёртову прорву времени – я даже успел несколько раз вздремнуть – у меня получилось сдвинуться с места. Не очень, правда, удачно: слетел с койки и упал на пол.

Но не расстроился вообще. Это победа! Это, …, значит, что я оказался крепче инопланетной заразы! Я круче этой адской планеты!

И теперь-то я уж точно не сдамся просто так, не опущу руки, не буду покорно ждать конца!

Я решил, что возвращение домой недостижимая цель? Но что может быть достойней для учёного, чем стремиться достичь недостижимого?!

На восстановление ушло несколько дней. Я ел и пил, исходил всё здание вдоль и поперёк, сначала держась за стенки, а потом и без опоры, тренировал мозги проверяя и перепроверяя расчёты, строя модели будущих экспериментов.

Утром пятого дня я решил, что пришла пора приступить к тому, чем я собирался заняться в первую очередь: установить памятник.

Но прежде я с десяток раз сходил до ручья, наполнил водой большой бак и наконец-то принял душ. Затем переоделся в чистое и облазил всё здание в поисках чего-нибудь, из чего можно сделать памятник. В итоге выбор пал на пластиковую столешницу одного из обеденных столов – толстая, долговечная и очень красивая, под мрамор. Подходящих электрических инструментов не нашлось, так что я вооружился обычным молотком, ножом и отвёртками и начал выбивать на оказавшейся очень прочной поверхности стола имена и фамилии всех тридцати двух человек.

Работа непривычная, и неожиданно тяжёлая, но я не отступаю и вгрызаюсь в пластик, увековечивая на гладкой поверхности всех тех, кто ушёл раньше меня. Конечно, «увековечиваю» громко сказано, но, думаю, лет сто-двести этот памятник простоит. Может, его даже увидят наши потомки… Если повторят наше случайное достижение.

Я закончил работу на второй день и довольно долго просидел, не решаясь выбить последнее имя – «Синицкий Виктор», но всё-таки добавил и его. Не смог отказать себе в малюсеньком проявлении тщеславия и буквами помельче напротив своего имени выцарапал: «Последний выживший». Думаю, потомки догадаются, что именно «последний выживший» сотворил этот надгробный камень. Моего тела под ним не будет, ну да это не главное.

Поразмышляв ещё немного, в самом низу я нацарапал: «Земля, Россия, Заслон, 2038 г.».

На этом закончил.

День клонится к вечеру, но ещё светло, так что я вынес плиту наружу и вкопал в землю. Положил с обеих сторон несколько камней, решил, что надо будет натаскать ещё.

Но это завтра. А сегодня я наконец-то попрощаюсь.

Молитв я не знаю, да и не знаю, во что верили мои коллеги и верили ли вообще… Но кто-то верил наверняка. Потому я своими словами обратился к высшему разуму и попросил принять у себя все тридцать две души и самому разобраться, кого направить на частный суд, кого в барзах, а кто получит очередную реинкарнацию или просто небытие.

Я ушёл от могил, когда стало почти совсем темно, и всё вокруг наполнилось звуками ночи.

Утро началось с повседневных дел: я приготовил завтрак, наносил воды, прибрался в лаборатории. Потом натаскал ещё камней и обложил могильную плиту с обеих сторон – так-то понадёжней будет.

Что теперь? Работа по основной специальности.

Я посмотрел на плиту, на выбитую первой фамилию «Григоренко» и проговорил, громко, чтобы услышали все вокруг:

– Всё будет, Александр Ильич. Мы же лучшие в своём деле.

Я проверил батареи – заполнены под завязку. Прошёл в лабораторию, подготовил всё необходимое и занял привычное место у пульта управления.

– Итак, что у нас с показателями? – спросил я, обращаясь к самому себе, и сам же ответил: – Однёрка – норма, двойка – норма, тройка – норма, четвёрка – норма, пятёрка – норма. Готовы, господин Синица.

Ключ, код, «Пуск», тумблер… На экране начали сменяться цифры обратного отсчёта.

Одновременно с нулём от верхней части колонны к многострадальному стеатитовому кубику протянулся лазерный луч.

***

В первые дни местная живность крайне редко забредала на землю чужого для неё мира. Наверное, это было что-то на уровне инстинктов – хочешь жить, не лезь в чужой дом. А тут и земля другая, и трава, и даже формы жизни неизвестные. Правда, наши родные муравьишки и паучки, которым не повезло перенестись вместе с нами, были против аборигенов, что мышки против филина…

Но через некоторое время мы стали замечать, что нет-нет да и промелькнёт среди кустов сирени хитиновая спина радужного жука пару ладоней в длину или прошелестит в пошедшей в рост газонной травке мелкая чёрно-оранжевая змейка. А по периметру начали прорастать побеги очень похожего на смесь бамбука и папоротника растения. В общем, захват территории местной фауной и флорой был делом времени.

В тот день на крышу здания лаборатории приземлилось ранее никогда не залетавшее в эти места насекомое. Вообще, этот вид жил в горах, этого же представителя прихватил с собой небольшой смерч и закинул в самый центр джунглей. Эта особь оказалась ещё и беременной, если так можно выразиться, а выпускать потомство из полостей в брюшке она должна непременно на твёрдой, максимально устойчивой к внешним воздействиям поверхности. Именно такой будущей родительнице показалась крыша лаборатории, куда она и опустилась. Правда, приземление произошло не на плите перекрытия, а на гладкой поверхности солнечных батарей.

И началось таинство рождения новой жизни.

Крепкие пластины на брюшке разошлись, и наружу посыпались мягкие матовые чёрные шарики, каждый из которых должен будет стать копией своей мамы или папы, если, конечно, его не слопает кто-нибудь из сотен соседей по пищевой цепочке. Потом мама-жук лапками собрала их в одну кучку и опустилась сверху, накрыв весь выводок, словно колпаком. После этого начался следующий этап – мама освободила накопленное в био-аккумуляторах электричество. Это должно было превратить поверхность вокруг неё и саму её в стерильно чистый и почти несокрушимый инкубатор, из которого через некоторое время будут выбираться наружу уже подросшие молодые жуки.

Но под ней оказался не привычный камень, а солнечные батареи, которые не спеклись, а поглотили весь заряд, что стало для них равносильно удару молнии. В сети лаборатории произошёл мощный скачок напряжения.

И случился он как раз в тот момент, когда возник лазерный луч…

***

Показатели всех приборов и датчиков знакомо прыгнули, а свет погас. Но только на этот раз он не загорелся снова через секунду, и я остался в полной темноте – аккумуляторы-то пустые, генератору работать не на чем. А через секунду темнота стала не самой актуальной проблемой.

Корпус лаборатории вздрогнул, заворчал, захрипел и грузно осел, выдохнув из всех щелей и технологических отверстий облачка пыли. Я их не увидел, но почувствовал, как запершило в горле и стало сухо в носу. Я закрыл рот рукавом и закашлялся, потом медленно пошёл в ту сторону, где должна быть дверь. К счастью, угадал с направлением и, сделав несколько шагов, нащупал ручку. Дверь открылась туговато, видимо её всё-таки слегка повело, я выбрался в другую комнату. Там так же темно, но дорога одна – только прямо. Через считанные секунды я открыл очередную дверь и оказался в коридоре, где уже светлее из-за узких матовых окон в его конце. Я, как смог, осмотрелся, но ничего сверхординарного не разглядел: знакомые стены, пол и потолок, трещин нет, разрушений тоже.

Я пошёл на выход, подумав, что оценить произошедшее смогу только снаружи.

Входная дверь открываться отказалась. Пусть у неё косяк покрепче, чем лабораторной, но, видимо, внешние стены приняли на себя основной удар и подверглись большей деформации. Я ещё немного попинал дверь, потолкал её плечом и даже попробовал приподнять, вцепившись в ручку, но тщетно. Вспомнил, что в дальнем конце правого крыла у нас имеется запасный выход, которым мы пользовались всего пару раз во время учебной тревоги.

Минуту спустя я открыл дверь, за которой должен был находиться ведущий наружу коридор…

Стены обрываются через пару метров, а никакого запасного выхода нет и в помине. Гладкая, похожая на глину, поверхность тянется метров на пятьдесят, плавно загибаясь, и затем переходит в такую же глиняную стену, всё круче уходящую вверх. Словно великан зачерпнул порцию почвы огромной ложкой для мороженого. Отвесная стена тоже гладкая, но ближе к вершине в ней виднеются разнокалиберные отверстия, похожие на выходы труб.

Я задрал голову вверх и, приложив ладонь к глазам, взглянул на солнце. Не оранжевое, к которому я уже успел привыкнуть, а почти белое. Небо голубое с редкими облаками, а не светло-сиреневое. Я потянул воздух носом… Запах… Запах знакомый…

Знакомый, но невозможный.

Вдруг сверху вниз, затапливая котлован, полился звук сирены. Из-за кромки обрыва показались пяток дронов, которые нырнули вниз и начали виться вокруг лаборатории.

Я сделал несколько шагов вперёд, так чтобы меня можно было увидеть, и тут же ко мне свернул один из них. Он немного повисел метрах в трёх надо мной, потом спустился ниже и завис на уровне лица.

– Назовите себя, – раздался из динамика женский голос.

Слова никак не могут вырваться наружу, руки трясутся, слёзы вот-вот покатятся из глаз…

Но я не могу себе этого позволить. Это потом. Потом у меня будет много времени для переживаний, а сейчас… Я крепко-крепко зажмурился, напрягся, как только мог, потом расслабился и выдал громко и чётко:

– Сначала главное: нужно оборудование карантинной зоны по классу «Альфа» в кратчайшие сроки. Это понятно?

– Принято, – после секундной заминки, ответила девушка. – Назовите себя.

– Сини… – начал было я, но остановился.

Я же не знаю, кто со мной разговаривает, и можно ли им знать, кто я и откуда.

– Идентифицируйте себя, – снова потребовала девушка.

Ну уж нет, не так просто.

– Извините, но я не знаю, обладаете ли вы необходимым допуском для получения данной информации. Я вообще не знаю, кто вы.

Возникла небольшая пауза, после которой женский голос сменился на мужской:

– Меня зовут Грымов Анатолий Робертович, руководитель лабораторного комплекса «Птичий базар». У меня есть допуск. Говорите.

– Голос знакомый, но хотелось бы увидеть лицо, – не сдался я. – И документ тоже.

– Резонно, – ответил Грымов. – Пять минут.

Прошло и правда совсем немного времени, когда сверху спустился ещё один дрон, только на этот раз с большим планшетом, закреплённым над камерой. С экрана на меня взглянул мужчина лет шестидесяти с лихо загнутыми усами и седой шевелюрой. Он поднёс поближе развёрнутое удостоверение так, чтобы я разглядел, что в нём написано.

– Спасибо, – произнёс я. – Синицкий Виктор Андреевич, младший научный сотрудник исследовательской лаборатории «Олуша-1215» компании «Заслон».

Грымов кивнул и сказал:

– Кратко.

Краткость – моё второе имя, так что я уложился в пару предложений:

– Эксперимент по проекту «Нырок» прошёл нештатно, в результате корпус лаборатории и прилегающая территория были перемещены в пространстве. Направление и дистанция неизвестны, но по всем признакам это была экзопланета, обитаемая, но без разумной жизни. В результате повторного эксперимента произошло обратное перемещение, но меньшего объёма материи.

Я замолчал.

– Справа от центрального входа – кладбище? – спросил Грымов.

– Да. Я – единственный выживший. Причины смерти различные, но есть среди них и биологическое заражение. Поэтому я сказал насчёт карантина. Плюс на территории вполне могут быть представители внеземных форм жизни.

– Понятно, мы уже работаем.

Ну, раз «Заслон» работает, значит всё и правда будет сделано так быстро, как это возможно.

Я посмотрел наверх и увидел, что над обрывом уже вытянулись стрелы кранов, которые начали опускать части каркаса и роботов-строителей. Потом всё это дело накроют непроницаемым пластиком, оборудуют вход и жилой модуль для меня, в котором мне придётся провести ещё неизвестно сколько времени.

Затем, я так думаю, вокруг лаборатории соорудят полноценный саркофаг, который на какое-то время станет центром исследования внеземной жизни. А когда-нибудь он превратится в мемориальный комплекс, мавзолей для тридцати двух погибших человек.

Уж я-то постараюсь, чтобы именно так это и произошло.

Сверху на крышу лаборатории опустилась мелкая птаха и запела. Я пригляделся: желтая грудка.

Тёзка пожаловала…