Забытая всеми

– С тандемной4 он фрица разорвёт, – замечаю я, удивляясь тому, как ребята пёрли такую тяжесть, учитывая, что задача встречи с бронетехникой не предполагала.

– Вот и ладненько, – усмехается Змей. – Будет им алаверды за фаустпатрон.

Шутит он, но это и хорошо, потому что немцы сорок первого года с такой радостью не встречались, отчего им будет сюрприз. Это же хорошо, когда сюрприз?

Глава третья

Лис хмыкает, и я его понимаю. Просто как в кино, но колонна странная, никак на танковую роту не тянет. Или потрепали их уже, или здесь не все, то есть «птица-говорун» нужна. В те самые времена это называлось «язык». Два мотоцикла с пулемётами, три лёгких танка, две «тройки», и всё. Больше на маневренную группу смахивает, чем на танковую роту. Сейчас они как раз стоят, жру… принимают пищу, а мы их в оптику разглядываем.

– Ну, самокатчикам я самокаты продырявлю, – задумчиво произносит он. – «Тройки» одним залпом, а там и «двойки» можно, если нам, конечно, не нужен танк.

– А зачем нам танк? – не понимаю я.

– Ну как… покататься, – делает он умильную рожицу, отчего я хихикаю.

Шутки у нас, конечно, специфические, но оно и понятно. Кстати, о танке вопрос интересный, особенно если детей найдём, но это уж Змей решит, командир у нас он. Вообще интересно, это всё или ещё что-то будет? Потому что пять танков – это взвод, но, учитывая смешанный состав, действительно напоминает группу прорыва или рейдовую, например. Мотоциклисты за разведку, лёгкие танки с ними, а те, что потяжелее, замыкают. Всё логично, кажется.

– Лис работает по разведке, – негромко сообщает Змей. – Я тут немножко пошуршу.

– Давай лучше я, – предлагает ему отлично понявший, что нужно сделать, Лис.

– Давай лучше ты, – соглашается командир, кивнув Доку. – Трубы к бою.

– Док понял, – подтверждает тот, вынимая заряды. – Сюда бы «шайтан-трубу», шашлычок бы сварганили.

Тоже шутит, но он прав, реактивным огнемётом мы бы их прямо в консервах… Впрочем, задача пока простая – лишить техники и взять кого-нибудь поговорить. Потом уже будем разбираться с этой фантастикой. Вот только почему мне кажется, что мы будто в поддавки играем?

– Серёжа, – говорю я ему мимо гарнитуры, – нет ощущения, что всё как-то просто получается?

– Знаешь, Вязь… – он вздыхает. – Как во сне, бац-бац…

– Готовность, – слышится голос Змея в гарнитуре.

Я приникаю к оптике своего оружия и вдруг вижу, что офицер в люк залезать не хочет, а наоборот, застывает в таком положении. Я ещё некоторое время наблюдаю, понимая, этот танк надо брать. Во-первых, машина командирская, во-вторых, сам офицер, которому я аккуратно прострелю плечико, чтобы он не участвовал в общем веселье.

– Лис, – зову я, – переднему по щелям попадёшь?

– Как два пальца, – отзывается он.

– Работаем после меня, – предупреждаю я всех, услышав три щелчка.

Правила обмена мы, на самом деле, очень лихо нарушаем, но учитывая, что спутников нет, то и частоты наши вряд ли засекут, хоть песни пой. По крайней мере, я так думаю. Учитывая очень спокойно готовящихся фрицев, имею право. Мотоциклы могут стать проблемой, но Лис, думаю, их уже учёл. Поэтому в тот момент, когда офицер поднимает руку, он получает в неё мою пулю и вереща падает вниз, а с нашей стороны две реактивные гранаты делают танки историей. При этом товарищи десантники перезаряжают духовой оркестр и делают ещё два танка историей. Мотоциклисты явно в панике рвут дальше по дороге, даже не успев осознать тупиковость такого решения, ибо сдвоенный взрыв отправляет их вслед за танками… А нет, шевелится, гадёныш…

Я внимательно выцеливаю того, к кому ненависть у любого русского просто генетическая, и заканчиваю его историю. В это время решивший было убежать танк, последний из оставшихся, уже никуда не бежит, а его товарищи вообще выглядят так, как будто их консервным ножом вскрывали. Что-то мне не сильно верится, что это должно так выглядеть, но глазам я верю, как и тому, что выжить там некому.

– И как выкуривать будем? – интересуется Змей, наблюдая, как Док работает над орудием да пулемётом танка, а у меня буквально всё застывает внутри от страха за Серёжу.

– Шашку под башню, – предлагаю я. – Они вроде негерметичные были. Только погоди, я его предупрежу.

Немецкий у меня поставленный, причём не литературный «высокий», а настоящий швабский, который немец из Берлина и поймёт-то с трудом. Это мне, кстати, на руку, за свою сойду. Именно поэтому при помощи Серёжи я забираюсь на броню и громко сообщаю в вентиляционное отверстие, разумеется, по-немецки:

– Вы нарушили приказ, поэтому будете сожжены во славу Германии! – и пафоса побольше, а заканчиваю «ведьминским» хохотом, кивнув Серёже.

Он прикидывает, откуда дует ветер, дёргает шнурок шашки и осторожно оставляет её на броне так, чтобы дым максимально окуривал машину. Ну эти шашки «от вредителей» очень хорошо действуют на всяких… И противогазы ими проверяют, и насекомых в сельском хозяйстве. Полезная они штука, полезная.

И действительно, спустя некоторое время вылазит весь в соплях и слезах офицеришко немецкое. Его ребята хвать – и на землю-матушку, а Лис в это время проверяет технику. Так, теперь моя очередь расспрашивать, и все это понимают. На лице у меня боевой грим, форму такую немец не видел никогда, так что нас не идентифицирует. Ну и обгадился ещё, конечно, да слёзы взгляд застилают.

Поначалу вопросы простые – имя, звание, хотя я и так вижу, откуда он такой красивый, ну и так далее. Затем перехожу к тому, что нас интересует: почему состав такой, с какой целью напал на поезд, почему прервал выполнение задачи ради развлечений. Вот от этих вопросов лейтенант краснеет, но я киваю Серёже, принимающемуся ломать нашему «языку» пальцы. От этого он сразу разговорчивее делается и выкладывает всё, как есть.

– Здесь Вязь, – сообщаю я уже по-русски. – Это передовая группа, оторвавшаяся от своих. Прошу разрешения поступить с «языком» так же, как он с нашими детьми.

Все отлично понимают, что именно я имею в виду. Теперь нам, кстати, детишек искать, потому что эти убили не всех. Ребята утаскивают немца приводить приговор в исполнение, а я опять внимательно смотрю на буквально разорванные танки, поражённые нашими боеприпасами. И вот кажется мне, что не с чего им было так бумкать, а это возвращает к мысли о кино или иллюзии.

Взрёвывает танк, оказавшийся вполне на ходу, затихает последний крик фрица, и снова тишина падает на лес. Теперь-то задача посложнее – найти и опознаться с испуганными детьми. Это само по себе непросто, ведь это для нас шесть десятков лет прошло, а для них – три дня всего, если фриц не соврал, а это очень вряд ли. Значит, так тому и быть.

***

Удобная машина танк, но громкая слишком, поэтому его ребята отогнали в лес, а дальше мы ножками. Идей, где искать детей, у нас нет, поэтому вариант только прочёсывать лес. Вчетвером – это даже не смешно. Я пытаюсь поставить себя на место детей той поры, но почему-то не могу. Мрачно грызу галету, пытаясь что-то придумать.

– Там, где мы прошли, никого не было, – медленно произношу я. – Или они отмигрировали дальше в лес, или мы просто не дошли.

– Или в другую сторону идти надо было, – замечает Серёжа. – Мы же на дорогу под прямым углом вылезли.

– Вариант… – произносит Змей, уже тоже поверивший, что основная наша задача – дети. – Тогда надо в обратную сторону пройтись.

– Проехаться, – вношу я предложение.

Ребята это предложение поддерживают, поэтому мы заползаем в танк. Ну меня сажают внутрь, Док за управление, а ребята сверху – местность разглядывают. Дети есть дети, они след обязательно оставят, надо только этот след увидеть. Машина взрёвывает двигателем и споро едет в обратном направлении, оставив за собой всё, во что превратились немцы сорок первого года.

На самом деле, конечно, сплошная фантастика, помноженная на кино, потому что такого не бывает. Так танк, даже лёгкий, может вскрыть только внутренний взрыв, да и то, если его вообще хорошо взрывчаткой начинить, насколько я всё-таки знаю. Да и вообще, как мы их взяли, именно кино напоминает.

Танк останавливается. Значит, ребята что-то увидели, ну или бензин закончился, тоже может быть, но тогда мне бы Серёжа сказал, а он просто среагировал на команду, которую я также услышала, но не среагировала. Поэтому лезу наверх, чтобы узнать, что, собственно, нашли. Интересно мне очень, ну и Серёже интересно, но ему шевелиться команды не было, потому он сидит, где посадили.

– Чего тут? – интересуюсь я.

– А вот, – хмыкает Лис, ткнув пальцем.

Я вглядываюсь – впереди сплошной стеной стоит лес, дороги нет. Обрывается, как ножом обрезали. Слезаю с машины, подхожу к срезу, трогая его ногой, ступаю на траву, осознавая – дальше дороги не было никогда. То есть или надо теперь в другую сторону катиться, или… И вот тут рядом со мной, как телепортировавшись, вдруг оказывается Серёжа, указывая перстом своим… Некультурно тыча пальцем в обломанную ветку. Значит, нам точно сюда.

– Идём осторожно, чтобы не напугать, – советую я ребятам, сразу же мне кивнувшим.

Шагаем молча, в основном жестами переговариваемся, потому что тишина вокруг, что для леса нехарактерно, и любой звук хорошо слышен будет, а нам нужно найти детишек до того, как они услышат нас. Испуганные, наверняка голодные, а нам их выводить, и не факт, что получится просто. Может быть, среди них есть кто-то дорогой нашему начальству? Да нет, вряд ли, тогда бы раньше почесались, а не сейчас. Ладно, всё равно на отсутствии информации версий не построишь.

Явно заметны следы волочения, значит, дети ещё и ранены, что вполне логично. Интересно, как они от точки входа досюда добрались? Сколько их? Нет пока ответов на эти вопросы. Зато есть следы, по которым мы идём, охватывая с двух сторон, чтобы, если даже испугаются, не ловить их по всему лесу.

– Стоп! – показывает Лис.

Дальше следует активная жестикуляция, демонстрирующая, что кого-то мы нашли. И действительно за кустами что-то белеет, при этом, если прислушаться, можно услышать сдавленное поскуливание, на лисье похожее, но я уже понимаю, что животных здесь нет. Достав из кармана набор, стираю с лица камуфляж, чтобы не напугать, и иду вперёд.

– Здравствуйте, дети, – здороваюсь я из-за кустов, в ответ же слышится выстрел, прямо в молоко, то есть неизвестно куда. – Не надо стрелять, мы свои.

– Вы кто? – слышу я мальчишеский голос и едва успеваю поймать себя за язык. Не помню я, была ли уже тогда именно военная разведка как центральный орган.

– Осназ НКВД, – отвечаю я, выходя из кустов в полной готовности броситься на землю.

Но держащий в руках разряженную винтовку мальчишка уже видит красную звезду, садится на землю и плачет. Я же быстро оглядываю небольшую поляну, на которой в основном лежат окровавленные дети. Перевязанные чем бог на душу положит, они смотрят на меня с такой надеждой, что сердце на мгновение замирает.

– Серёжа, ты здесь нужен! – нарушая все правила, зову я Дока. – Очень!

На поляну выскакивают ребята, при этом Лис просто не может сдержаться от такого зрелища. Одно дело читать, совсем другое – вот так. Мы выдёргиваем индивидуальные аптечки, Серёжа разворачивает своё, и начинается работа. При этом дети чуть постанывают, но не кричат, только одна из них, малышка совсем, тихо плачет. Больно ей очень.

– Серёжа, глянь, – зову я его, на что Док отвлекается моментально, взглянув на ребёнка. В следующий момент он колет ей прямо сквозь одежду что-то из шприц-тюбика.

– Надо покормить и эвакуировать, – сообщает он мне. – Больше половины неходячие, а остальным тоже не сильно весело.

– Вот и танк пригодится, – хмыкаю я, понимая, что решение так себе, но получше, чем растрясти раненых пешком.

– Мы у гитлеровцев танк отняли, – с улыбкой объясняет Лис, а я вижу эти глаза.

Мы заканчиваем с перевязками, теперь надо покормить. Не все дети контактные, они начинают рассказывать нам, что случилось, и я понимаю – просто жизненно необходимо им дохлых фрицев показать, чтобы они увидели. Мне сейчас неважно, кино это или нет, я вижу перед собой травмированных детей, которых очень хотели убить нелюди. Правда, тех нелюдей уже нет, но вот каково будет именно им уже в нашем времени, когда вокруг нет ничего знакомого?

– Змей, – негромко произношу я, – надо деток расспросить, имена-фамилии, чтобы знать… Потому что вдруг не за спасением послали?

Он сразу же понимает, о чём я говорю, – что если задача не спасти, а совсем наоборот? Чтобы, например, не выплыл какой наследник неучтённый или ещё что-то в таком духе? Может ли такое быть или я уже паранойю раскатала?

– Как тебя зовут, маленькая? – интересуюсь я у уже успокоившейся девочки с очень нехорошим ранением.

И вот когда звучит фамилия, я понимаю, что моя догадка может иметь право на жизнь. Но тогда понятно, отчего никакой вводной не было. Кто-нибудь «ошибётся», и нас всех накроет в момент доклада или эвакуации, например. Как там наиболее вероятные противники говорят? «Хьюстон, у нас проблема».

Глава четвёртая

Интересно, зачем ребята брали с собой шатёр и куда его девали? У них рюкзаки безразмерные, что ли? Но тем не менее откуда ни возьмись появляется шатёр, куда мы укладываем детей в возрасте от пяти до одиннадцати лет. Дети рассказывают, что они едут от самой границы, – эвакуированные члены семей командиров РККА. При этом банальная логика никак не соответствует их рассказу.

Во-первых, по их мнению, на дворе осень, ну и учитывая локализацию, пожалуй, тоже. Во-вторых, для «разбомбить» как-то далековато. В-третьих… да бесконечно перечислять можно. То есть сказка какая-то или же фильм «про войну». При этом что я замечаю: Змей и Лис рассказы детей органично принимают, а Серёжа мой морщится. Улучив минутку, отвожу в сторону командира группы, рассказывая ему диспозицию с моей точки зрения.

– То есть считаешь, нас могут всех? – удивляется Змей. – Тебе точно голову не напекло?

– Ну а какое ещё объяснение возможно? – отвечаю я ему вопросом на вопрос, заставляя задуматься.

– Можно дальше по дороге проехаться, – предлагает он. – Если и там обрыв, то вариантов просто нет, ты же слышала Дока.

– Командир, фигня какая-то, – подходит к нам Серёжа. Он настолько озадачен, что не пользуется рацией, что уже говорит о многом.

– Что такое? – интересуется наш командир.

– У нас две девочки тяжёлые, – напоминает нам врач группы. – Так вот, их состояние стабилизировалось. Так не бывает.

– То есть сказки получаются… – задумчиво произносит Змей. – Делаем так: Лис берёт терминал и быстро бежит к точке входа…

– Лучше бы вам обоим, – замечаю я. – От меня толку мало, Док нужен здесь, а вы хотя бы до своих дозвонитесь, ну, на случай…

Я не продолжаю, потому что командир всё понимает. Если нас слили, то кроме прямых путей есть и обходные. И вот у Змея как раз друзей должно быть много, так что ему сам бог велел. Ну и инструкции не зря написаны кровью, так что пойдут они вдвоём, а мы с Серёжей тут останемся да подождём сведений со стороны. Есть у меня странное ощущение, что «назад» нам совсем не надо. Так что подождём, посмотрим, а деток подальше пока подержим, потому что кто знает.

Ну и ещё наблюдение показывает, что Лису и Змею происходящее кажется нормой, а Серёженьке как раз нет, а это может означать… Ну, например, всё вокруг иллюзия, тогда старшие наши товарищи, получается, часть этой иллюзии, а мы с Доком нет. И почему так – совершенно неясно, но, думаю, раньше или позже узнаем. Вообще говоря, происходящее напоминает компьютерную игру, а жизнь… она не игра, потому и не верится.

Лис и Змей быстренько собираются и споро убегают, а я присаживаюсь на кстати обнаружившийся пень с ровным срезом. То есть к нему была приложена рука человека, а в округе у нас никого. Серёжа подходит, усаживаясь рядом на траву. По идее, наши рации должны ловить друг друга вплоть до точки входа, так что мерное пощёлкивание пока успокаивает. Док молчит, молчу и я, потому что сказать мне почти что и нечего.

– Насколько я понимаю, – вздыхает он наконец, – тебе тоже окружающее кажется… странным.

– Ещё как… – копирую я его вздох. – И если я права, то Змей с Лисом не вернутся, а ещё, что и нам обратно хода не будет. Игру напоминает.

– Напоминает, Света, – кивает мне Серёжа. – Причём всё ненастоящее, включая детей. Не бывает такой быстрой стабилизации от перевязки и медикаментов с учётом того, что дозирую я их на глазок.

– Значит, Змей и Лис не вернутся, – понимаю я. – Была как-то лекция о фокусных фигурах, воздействуя на которые, можно добиться интересных результатов.

На это он мне ничего не отвечает, только задумывается. А я пытаюсь сообразить, почему вспомнила именно эту, касавшуюся совсем других вещей лекцию. Ведь тогда говорили об агентурке, где подобные методы оправданы, а вот в нашем отношении я просто не вижу мотива. И смотрит на меня Серёжа необычно. Неожиданно становится грустно, но, проанализировав свои ощущения, я понимаю отчего: слишком динамично всё меняется, чёткой задачи нет, да ещё и кино сплошное вокруг. И колонна эта немецкая, как будто специально подогнанная под наши возможности, и дети, моментально успокоившиеся от одного вида «своих», хотя мы для сороковых вообще ни на что не похожи…

В этот самый момент эфир умирает. Вот только что были шорохи, прорывался звук дыхания, щелчки раций уходящих товарищей, а потому вдруг раз – и мёртвый эфир. Я даже Серёжу не слышу, при этом чуть погодя земля вздрагивает, как от мощного взрыва. По-моему, это вполне так намёк. Я поднимаюсь, заходя в шатёр, где спят дети. Серёжа в это время осматривает повязки, и лицо у него такое, как будто нам зарплату вдвое подняли.

– Ты радио слышишь? – интересуюсь я, вынимая приёмо-передатчик рации. Всё в порядке, насколько я могу судить. Но поворачиваю ручку, выключая, затем включая, кручу шумоподавитель – ничего.

– Сдохло радио, – внимательно наблюдая за мной, произносит Док. – При ядерном такое может быть, если далеко, потому как электромагнитному импульсу всё равно.

– Интересное кино, – соглашаюсь я, доставая дозиметр, который у меня есть всегда.

Напугали меня рассказы в кадетке ещё, с тех пор и таскаю. Причём дозиметр у меня химический, на импульсы всякие ему наплевать. Смотрю на пластину, а она густо-зелёная. Никогда такого не видела, потому что в нашем мире такого быть не может. Серёжа глядит на меня с улыбкой, будто что-то сказать хочет, а я лезу в свой рюкзак, потому что там у меня ещё маленький дозиметр есть, он только альфа-бета показывает, а совсем не гамма, но тоже вариант. Достаю, включаю – зелёный огонек горит, на приборе нули.

– Не поняла… – я чувствую удивление, навскидку третьей степени, потому что так быть просто не может. – Я сплю?

– Почти гарантированно нет, – качает он головой, делая такое движение, как будто обнять хочет, но останавливая себя. – Так что сказку ты подтвердила, значит, надо грузить детей на танк и ехать.

– Логику не уловила, – признаюсь я ему. – Но будь по-твоему.

В такой ситуации я не была ещё ни разу, и, на мой взгляд, её быть не может. Просто невозможная она, эта ситуация, с нулевым радиационным фоном – даже природного нет. Да мы сами излучать должны!

Кстати, танку надо кресты замазать, а то будет сюрприз…

***

Решив, что стоит отдохнуть, я укладываюсь поспать под охраной Серёжи. Странно это на самом деле, раньше же я держала себя в руках, что теперь на меня нашло? Я будто перестаю быть Гюрзой, а тянусь вся к нему, как девчонка в пубертате. Да и окружающая действительность странная, как будто кем-то не сильно в теме разбирающимся описанная.

Закрыв глаза, я окунаюсь в кошмар. Просто в дичайший кошмар, в котором какая-то дама видит себя в том, чтобы посильнее избить девчонку, в которой я обретаюсь. Причём не из моего детства картины, но страшно так, что чуть сердце не останавливается. Просто квинтэссенция детского страдания и страха. Меня будит Серёжа, и я, ещё не соображая ничего от этого ужаса, просто вцепляюсь в него изо всех сил, пытаясь в себя прийти.

– Тише, тише, – успокаивает меня он. – Что бы тебе ни приснилось, этого нет, ты в безопасности.

Я пока ничего сказать не могу, очень явственно ощущая, как болит тело в избитых местах. А сама я веду себя как маленькая, дрожу и пытаюсь нормально раздышаться, что у меня не получается. Серёжа что-то колет мне, не выпуская из рук, и меня начинает потихоньку отпускать. И вот когда я могу уже более-менее соображать, вдруг понимаю, на что это похоже.

– Отдохни немного, – укладывает он меня обратно. – Кошмаров больше быть не должно.

И действительно, я будто по тёмной тёплой реке плыву, но слышу при этом какие-то странные голоса. Они говорят, поделом мне, раз без спросу что-то непонятное взяла. Но нечто странное не даёт мне осознать, о чём речь. Я даже всхлипываю, пытаясь спросить, узнать, но ничего не выходит, а затем как-то совсем неожиданно наступает утро. Странное утро странного дня, потому что дети у нас лежат, причём даже те, кто вчера двигался. Лежат и молчат.

– Живые… – задумчиво произносит Серёжа. – Но молчат, просто никаких звуков не издают… Как такое возможно?

– Ты меня спрашиваешь? – удивляюсь я. – Давай их покормим, на танк погрузим и поедем в дальние дали. Может, там доктор какой водится.

– Хорошая мысль… – он на мгновение задумывается, чему-то кивнув, а я чувствую необходимость к нему прикасаться.

Я давлю это желание, но оно постепенно овладевает мной, доводя чуть ли не до истерики. И вот когда я уже готова сорваться, Серёжа очень мягко меня обнимает. Я замираю, осознавая произошедшее, и понимаю: мы оба ведём себя совсем не так, как обычно. Как будто только мы в живых и остались, а вокруг никого нет. Вот это мне кажется самым странным, потому что так не бывает. Ну не может этого быть, и всё!

Достав пайковое, мы принимаемся кормить спокойно лежащих и молчащих детей. Они едят, но все, как один, смотрят будто сквозь нас с Серёжей. Но почему? Что происходит?

– Как выключили их, – замечает доктор. – Быть не может, чтобы у всех одновременно.

– Здесь, по-моему, очень много того, чего не бывает, – замечаю я, ощущая себя… странно. – Да и мне как-то необычно, словно будто помолодела.

– А ты и помолодела, – хмыкает Сергей. – У тебя даже седина исчезла полностью.

– Значит, это сон, – решаю я. – Вот сейчас будильник зазвенит, и надо будет на службу. А пока не надо… Обними меня, – прошу я его, что Док проделывает просто моментально, как будто специально ждёт. – Хоть во сне счастливой побуду… – – добавляю я, уже не в силах сдержать слёзы.

– Растопырило тебя, – замечает он, прижимая меня к себе, а я чувствую себя совсем девчонкой. Зажмуриваюсь, чтобы получше запомнить эти моменты и такую редкую ласку.

Всё у меня в жизни было: и забота, и внимание – только хотелось, чтобы обняли, просто так обняли, как в обычных семьях. Мужчин-то я не сильно к себе подпускала… Маму и папу я не помню, а в детдоме было просто холодно. Во втором-то обо мне уже заботились, но… без души. И вот тут мне вдруг становится тепло. Будто не тридцать с гаком лет мне, а семнадцать максимум. Хочется, чтобы это никогда не заканчивалось, и всё.

– Пойдём, грузить будем, – предлагает Серёжа.

– Пойдём, – вздыхаю я, желая подольше ощущать эти объятия, но долго хорошо не бывает, вся моя жизнь только об этом и говорит.

Сначала возникает желание похожих на живые куклы детей переносить по одному, но затем Серёжа делает волокушу, поэтому к танку мы их доставляем довольно быстро. При этом на лицах никаких эмоций нет. Они просто смотрят куда-то в небо, и всё. А мы молча грузим их, причём они как-то помещаются, хотя визуально не должны бы. Но от загадок я уже устала. Серёжа лезет к управлению, и спустя минут пять, нужных на прогрев, бронетехника трогается с места. Я же почти рефлекторно поглаживаю ближайших ко мне ребятишек. Ну тех, кто рядом лежат, конечно.

Наверное, именно поэтому замечаю неладное. Спустя где-то часа два, в течение которых танк весело пылит по дороге, те, кого я глажу, будто размягчаются, ну как резиновые игрушки, из которых воздух спускают. Сначала я не понимаю, в чём дело, но затем ошарашенно замираю, заорав в выданный мне Сергеем шлемофон:

– Док! Стой! – и машина моментально замирает на месте.

– Что случилось? – интересуется вылезший Док, а я показываю ему на ставших полупрозрачными детей.

Ни костей, ни мышц, просто сквозь тела видно крышку моторного отсека. Зрелище просто жуткое, поэтому я и не знаю, как реагировать. Серёжа вздыхает, чешет свою лейтенантскую голову, затем почему-то смотрит в небо.

– Ну раз у нас тут сказка, то всё логично, – объясняет он мне. – Мы выходим из зоны обнаружения, иллюзия ослабевает… Понимаешь?

– Значит, дети пропадут, – понимаю я. – А что с нами будет – бог весть.

– Именно так, – кивает Серёжа, погладив меня по голове как маленькую, а потом зачем-то говорит. – Если очутишься одна, заползи под кусток и жди меня.