Скорачи

скачать книгу бесплатно

Поесть приготовить и я могу, кстати, пока любимый разбирается в ящиках, ну и в том, что у нас есть. Я понимаю его в том отношении, что долго нам тут не просидеть, хотя очень хочется, но отходы нас рано или поздно выдадут, чего не хотелось бы. Почему-то сейчас я могу думать связно, а раньше у меня это совершенно не получалось. Что это за триггер такой интересный?

Надо все-таки поспать, а перед этим я сделаю гречку, тушенка у нас есть, думаю, Сереже понравится. Столовые приборы и кастрюли я обнаруживаю быстро, растопить печку проблемы не представляет. Кстати, а почему, ведь я это не умею? Или умею, но не помню? Усталость просто накрывает подушкой, поэтому с едой надо поторопиться. Такое ощущение, что я после суток – почти не могу шевелиться.

– Что с тобой? – сразу же замечает мое состояние Сережа.

– Усталость накатила, – объясняю я. – Как после суток.

– Так, а ну-ка ложись, – он подходит ко мне, почти силой поднимая меня с земляного пола, куда я, оказывается, опустилась, сама этого не заметив.

Он подводит меня к лежанке, укладывая на нее, а я уже почти не чувствую ни рук, ни ног. Усталость нарастает лавинообразно, и я просто отключаюсь. При этом мне кажется, что сон начинается сразу же, без перехода.

Я внезапно оказываюсь перед виселицей. Перепутать ее с чем-либо просто невозможно, ведь она хорошо знакома мне по многим фильмам. Я пытаюсь дергаться, бежать, но сильный удар выбивает из меня дух. Упав на землю, я понимаю, что вокруг фрицы. Один из них хлестко бьет меня чем-то, выкрикивая: «Партизанен!», а затем я ощущаю колючую веревку на своей шее. Земля пропадает, петля резко затягивается и… кашляя и судорожно пытаясь вдохнуть, я оказываюсь в Сережиных руках.

– Что с тобой? Что приснилось? – спрашивает меня прижимающий к себе любимый, а меня просто трясет так, что я даже сказать ничего не могу.

Что это за сон такой? Откуда он? Ведь не было ничего такого со мной! Но я чувствую грубую колючую веревку на своей шее, до сих пор чувствую, а еще болит спина и лицо, как будто меня действительно били. А еще меня трясет так, что я сейчас, кажется, упаду. Но Сережа явно понимает, как мне помочь, поэтому гладит меня, успокаивает, несмотря на то что получается у него не очень, и вот, наконец, заикаясь я могу рассказать этот жуткий, но такой реалистичный сон…

Сергей

Варя вскидывается, захрипев, я даже не помню, как оказываюсь рядом, тормоша ее. Открываются полные запредельного ужаса глаза, моя девочка начинает плакать, дрожа при этом всем телом. Я пытаюсь ее расспросить, но говорить она в таком состоянии не способна. Паника, овладевшая ей, гораздо сильнее, чем когда она с полицаями встретилась, поэтому я направляю свои усилия на то, чтобы ее успокоить хоть как. От таких стрессов сердечко ее может и не выдержать.

Вот оно что. Моей девочке приснился реалистичный сон, который нужно проверить. На лице я следов не вижу, а вот на шее… Вряд ли это можно назвать странгуляционной бороздой, скорей натертостью, но, если вешали и обрезали веревку, – вполне может быть. Что-то я читал о таких забавах карателей, только подробностей не помню. Но тогда могло и присниться, наверное…

– Подумай, не могли ли с этим телом такое делать? – интересуюсь я, немного успокоив мою девочку.

– М-могли, д-даже с-свободно, – отвечает она мне, чуть заикаясь.

Ну, это мы проходили, это у нас пройдет. Но вот если с ней так игрались палачи, то понятно, откуда и сон, и реакции – это реакция тела, а не мозга. А мозг… подсознание могло сохранить, например. Но я не невролог и не психиатр, поэтому точно не скажу. Одно знаю точно – надо Вареньку переодеть, а потом озаботиться и водой. Вопрос, правда, в том, что теперь делать, потому что такие сны к ней будут приходить регулярно… Что делать?

Сейчас мы песенки попоем, вот так, про елочку дрожащим голосочком, а я пока ужин сготовленный наложу. Что все-таки здесь странно – из оружия только ящик гранат. Необычная комплектация, хотя мне и гранаты пригодятся, ибо я с ними много чего интересного сделать могу. А если к нашим выйдем, то я уж развернусь точно. Сейчас вопрос в том, надо ли выходить к своим и не лучше бы пересидеть здесь?

Спрашивали? Отвечаем. Здесь мы не пересидим, потому что кто-нибудь на нашу мину, которая отход жизнедеятельности, наступит – и спокойная жизнь закончится. А если копать и закапывать, то еще хуже получится. Даже несмотря на то, что у нас тут чистое кино и немцы, все-таки идиотом быть плохо. Меня этому вся служба учила – не быть идиотом.

– Открывай ротик, – ласково говорю я.

Выглядит не очень, но по-другому сейчас никак: ее так трясет, что сама она не может, а поесть необходимо, особенно после такого сна. Но есть у меня все-таки подозрение, что сон ей приснился не как память тела, а чтобы не расслаблялась. Как-то очень целеустремленно вбивают в страх именно девочку, это необычно. Логичнее бы пытаться выбить меня, раз она мне полностью доверяет, а на деле сказка у нас другая.

Вот она доест и ляжем спать в надежде на то, что сон не вернется. Если я прав, то, скорее всего, не вернется, и будет это так себе новостью. Потому что, значит, будет только одно – Вареньке будет хорошо и спокойно, только пока я рядом. Было бы это само по себе, можно было бы говорить о запечатлении, но тут у нас довольно много непонятного. Именно поэтому ситуация совсем незабавная.

Ладно, помогаю девочке моей переодеться, а затем укладываю спать в обнимку с собой. Сон сначала долго не идет, а потом и я как-то быстро засыпаю и сразу же просыпаюсь отдохнувшим. Как компьютерная игра – глаза закрыл, открыл – и ты десять часов проспал, при этом Варенька спала спокойно. То есть я прав: либо она сама, либо все эти странные качели ее просто на мне зафиксировали. Узнаю если, кто это сделал, – вскрою зубочисткой!

Наступление утра проверяю визуально, сдвинув входной люк. Действительно утро, причем раннее. То есть я сам не заметил, как часов восемь вдавил, а вокруг никто ничего. Интересно, а дым от печки куда девается? Голова пухнет от количества вопросов. Впрочем, сейчас мне нужна вода, оправиться осмотреться, а потом и Вареньку вывести за тем же самым. Кстати, с утра она не дрожит и ничего не боится. Интересно? Да еще как!

Возвращаюсь обратно, моя девочка спокойно себя ведет, в этот момент как раз расчесывается, обнаружив здесь еще и гребешок. Это уже совсем ни в какие ворота не лезет, но я уже устал удивляться, потому что выглядит, конечно, очень странно. Как «фильм про войну», сделанный человеком, знающим только то, что она была, и все. То есть непонятно…

– Мне бы умыться, – жалобно смотрит на меня Варенька, закончив заплетаться. – И… хм…

– Пойдем, – улыбаюсь я ей. – И умоешься и «хм» свое сделаешь, а я пока погляжу окрест. В смысле вокруг посмотрю, чтобы сюрпризы не набежали.

– Ага, – радостно кивает она, снова начав вести себя как девчонка, а не дама.

Мы вылезаем наверх, оба в форме, я оглядываюсь, никого вроде не видя, но если судить по законам жанра, то сюрпризы нас ждут. Где они нас ждут – непонятно, но точно будут, потому что в таких фильмах важна динамика. В старых советских фильмах играли служившие актеры, и снимали их повоевавшие люди, а в современных… Одно слово – эх! Ладно, потом порефлексируем, а сейчас нужно думать, что делать дальше.

Услышав движение и металлический лязг, я понимаю, что получил ответ на этот вопрос – по лесной тропинке, негромко переговариваясь, идут люди. То ли услышав, то ли увидев их, Варенька взвизгивает, а я уже пытаюсь ее утащить хотя бы в кусты.

– Эй, – слышу я русскую речь, что не значит ничего. – Кто там, выходи.

– А что, – громко интересуюсь я, – уже кто-то научился гранаты ловить?

– Парень, не балуй, – доносится в ответ строгий голос.

Как-то это все нереалистично… Вот не верю я в это и все! Я показываю Варе отползать в сторону нашего склада, на что она мотает головой, подтягивая к себе зачем-то взятую винтовку, а я продолжаю забалтывать на этот раз, скорей всего, партизан. По закону жанра, это должны быть точно партизаны, ну, сейчас и проверим.

– Подходите по одному, фрицы, – весело предлагаю я. – Сейчас я вам дуршлаг покажу!

– Не стреляй, парень, – слышу я. – Мы партизаны!

– Ага, ври больше, – хмыкаю, стараясь изобразить именно деревенскую речь. – Были тут двое таких «партизан» с белыми повязкам, вона, за березкой лежат!

Ну, за березкой они, разумеется, не лежат, но товарищам это знать просто неоткуда, потому я жду, как они будут выкручиваться из такой непростой ситуации. Вот как объяснить ребенку, что дядя не бяка? То-то и оно. Тем временем я потихоньку смещаюсь к Варе, если повезет – ухнем на склад и будем там сидеть тихо-тихо. Но, скорей всего, не повезет.

Будто подтверждая мое мнение, на тропинке показывается дядька, глядя на которого я понимаю, что аргумент убойный: ни у полицаев, ни у немцев такого колоритного еврея быть не может, так что, пожалуй, да. Партизаны пожаловали. Видимо, та сила, что это кино делает, устала ждать, пока мы сами придем, и решила нас, так сказать, принудительно пересечь. На мой взгляд, стоит подчиниться, хуже не будет, кино начинает просто утомлять.

Глава седьмая

Варя

Сережа говорит, что так не бывает, и я ему верю. Хотя он как-то сразу поверил этим «партизанам», но и они нам тоже, несмотря на оружие и форму. Это вообще нормально? Спокойно привели к себе, очень обрадовавшись складу, спокойно сейчас провожают к командиру отряда.

– Сереж, а чего ты им поверил? – тихо спрашиваю я его.

– Видишь дядечку, – показывает он мне на мужчину в шляпе со специфической, для евреев, по-моему, характерной прической. – Немцы их в первую очередь уничтожали. Поэтому представить раввина среди провокаторов мне сложно.

– А! – припоминаю я. – Точно, евреев же…

– Во-о-от, – отвечает мне Сережа. – А вот с чего нам поверили – это вопрос.

– Дети вы, – произносит сопровождающий нас дядька. – Хоть при оружии, но дети. Да и найдя склад, в форму переоделись, хоть и…

– Кто-то просто оделся… – мрачно комментирую я.

– Во рву милая в себя пришла, – объясняет любимый, стоит сопровождающему только сформулировать вопрос. – А мне по голове дали, так что с памятью у нас не очень.

– Вот оно как… – дядька ошарашен.

Тут я слышу крик. «Не умирай!» – кричит детский голос, и, не отдавая себе отчета в происходящем, я бегу на крик. Рядом со мной и Сережа, придерживающий автомат рукой. Я будто телепортируюсь туда, где кричит ребенок. И что я вижу? Девчушка в платке тормошит мальчишку лет семи, а тот лежит без движения.

– Остановка? – удивляется Сережа, мягко оттирая девчушку.

Я вижу – дыхания нет, ребенок пытается вдохнуть и не может. Понятно все, на самом деле – аспирация.

– Аспирация, – сообщаю я. – Помоги.

Девчонка, увидев, что мы делаем, пытается кинуться, но мы уже переворачиваем ребенка и оказываем первую помощь. Испугавшуюся малышку удерживает кто-то из взрослых, я не вижу кто. Что-то выпадает изо рта мальчика, после чего он начинает судорожно дышать. Ну оно и понятно, тоже испугался, конечно. Интересно, что он такое интересное вдохнуть умудрился?

– Зубом молочным подавился, – сообщает мне Сережа, подобрав выпавшее. – Поздновато по возрасту…

– Бывает, – пожимаю я плечами, успокаивая ребенка.

– Значит так, – Сережа встает на ноги, придерживая автомат. – Ему – больше лежать, особенно сегодня, кушать аккуратно, на выдохе, так же поить, все понятно?

– Ты что же, малец, доктор? – удивляется сопровождающий нас бородатый дядька.

– Доктора мы, да, – кивает любимый. – Только маленькие еще.

– Охренеть… – высказывается сопровождающий. – Меня дядько Михайло кличут, так и зовите, а вы?

– Варва… м-да… Варя, – вздыхаю я. – А это – Сережа, любимый мой.

– Сколько вам, двенадцать? – улыбается дядько Михайло. – Рано начинаете.

– Варенька без меня спать не может, – объясняет ему Сережа. – Снится, как ее вешают.

– Война, – кивает сопровождающий. – Ну, пошли.

Теперь я понимаю, о чем говорил Сережа – такого действительно не бывает, просто не может быть, чтобы двое встреченных в лесу детей были легко восприняты партизанами, да еще и мало кого удивляет, что мы докторами называемся. Ну а про то, что Сережа мой любимый… На войне что только не случалось, я читала. Так что тут возможно многое, это в странности можно не записывать. Ладно, а что тогда записывать?

В землянке я обнаруживаю двоих бородачей. Они меня не пугают на первый взгляд, хотя выглядят странно, по-моему. Именно как в старых фильмах, только зачем им папахи летом в помещении? Вот это странно, как картинка из старого фильма, чтобы наверняка не перепутали с врагом. То есть, по-моему, очень странно.

С трудом вспомнив то время, когда Союз еще существовал, я понимаю, что здесь мы пионеры, что не очень хорошо – галстуков у нас обоих нет. Впрочем, учитывая, что на мне вообще ничего не было, то объяснимо, а Сережа точно найдет, что сказать. Я выжидательно смотрю на бородачей.

– Меня зовут Корней, можно – товарищ Корней, – представляется один из них. – Я комиссар отряда «Ленинский партизан». Это вот товарищ Андрей, командир наш, а вы?

– Варя и Сергей, – представляет нас Сережа. – Фамилий не помним, уж не обессудьте. Хорошо хоть имена помним.

Нас начинают расспрашивать, любимый говорит спокойно, обстоятельно, но вот когда доходит очередь до меня – меня накрывает страхом. Просто иррациональным ужасом, отчего я теряюсь, задрожав. Сережа прижимает меня к себе, успокаивая, поглаживая по голове, отчего становится спокойнее, при этом я недоумеваю – что происходит? Только что же все было в порядке, что на меня накатило?