Мир в руках

Владарг Дельсат

Мир в руках

Глава первая

Я очень плохая девочка. Просто бяка. Это все знают и говорят мне, потому что я настолько плохая, что могу забыть. Мне семь, кажется, лет, и скоро надо будет идти в школу. Я уже знаю, что это такое, мне объяснила одна добрая тётя, которая меня охорашивает, только у неё не очень получается. Так вот школа – это место, где мальчиков и девочек учат быть хорошими. Я очень жду школу, потому что хочется хоть чуть-чуть хорошести.

Когда я была маленькой, то уже тогда была плохой, потому что мешала спать папочке. Папочка сердился и хотел сделать меня хорошей. Я сильно кричала, когда он меня делал хорошей, чтобы ему было приятно. Но оказалось, что это мешает каким-то «соседям», не знаю, что это такое, и папочке сказали сначала а-та-та, потом меня забрали в больницу, а он пропал. Мамочка пришла в больницу, посмотрела на меня и решила, что ей такая плохая девочка не нужна. Ну я так думаю, потому что она тоже пропала. Тогда меня забрали в дом для плохих девочек и мальчиков. Потому что там всех стараются каждый день хорошими сделать, но почему-то не выходит, и они плачут.

– Ты! – тыкает в меня пальцем добрая тётенька, имени которой я не помню. – Завтра первое сентября. Что это значит?

– Не знаю, – честно отвечаю я и куда-то лечу.

Я больно стукаюсь о стенку, но не плачу, потому что это привычно уже. Как-то само собой всё происходит, поэтому я уже и не плачу. Папа меня охорашивал по голове, но у него не получилось, потому что я очень же плохая девочка. Ну вот, я привыкла, что голова болит, поэтому даже не понимаю, почему падаю. Наверное, тётенька захотела меня охорошить?

– Тупая овца, – хвалит она меня. – Завтра ты идёшь в школу. И если посмеешь…

Тётенька почти шипит, потому что устала, наверное, вот у неё воздух и заканчивается, но она очень ответственная, поэтому договаривает. Правда, я ничего не понимаю почти из того, что она говорит, но послушно киваю. Я носом стукнулась, и из него идёт кровь, но она скоро остановится. У меня часто так бывает, поэтому это не страшно совсем.

Тётенька меня часто хвалит, хотя я не заслуживаю, но она такая хорошая и добрая, поэтому, наверное, и хвалит. Я послушно иду в общую спальню, чтобы подготовиться. Не знаю, будут ли меня охорашивать перед сном, но подготовиться всё равно надо. Дом, в котором я живу, называется детским, и это всё, что я знаю. Тут нужно хорошо кушать, и я кушаю, хотя даже после еды кушать хочется, но я не жалуюсь, потому что правильно же. Голод – он тоже для охорашивания, мне так добрая тётенька объяснила.

Вот была бы я хорошей девочкой, тогда бы мне было очень грустно, но я очень-очень плохая, а значит, нечего грустить, а надо быть послушной и стараться охорошиться, хотя я не знаю, как это сделать.

Я сажусь на свою кровать. Вокруг девочки лежат и сидят, некоторые из них плачут, а я просто сижу, потому что не знаю, что делать дальше. Я не знаю, как их всех зовут, потому что не запоминаю. Наверное, все плохие девочки ничего не запоминают, значит, так можно плохих от хороших отделить. Хорошие живут в домах для хороших, а плохие тут. Это, наверное, правильно.

Звенит звонок, это значит, что пора идти на ужин. Я встаю и иду. Мне нужно идти аккуратно, потому что на лестнице я легко падаю и пачкаю одежду. Тогда добрая тётенька расстраивается и кричит от этого. Но я не хочу её расстраивать, потому что она хорошая и совсем не забывает попытаться сделать меня хорошей. Только у неё не получается, ну а то, что больно – это же не страшно, мне почти всегда больно, я и привыкла уже.

На ужин каша, на сопли похожая, и водичка коричневая. Она называется «чай», хотя на вкус просто обычная водичка, и всё. Но я не спорю, сказали так называть, я и называю. Ужин я очень быстро съедаю, потому что если зазеваться, то старшие ребята могут отобрать же. Ну они тоже хотят, чтобы я хорошей была, наверное, только если плохо кушать, то потом не спится совсем, а за это могут заставить прыгать. Мне тяжело почему-то прыгается, поэтому я лучше буду спать.

Я иду обратно в нашу спальню, не забыв зайти в туалет по дороге, потому что могу намочиться ночью, если крепко спать буду, а это совсем плохо, и все вокруг расстроятся. Не настолько я плохая девочка, получается. Хотя лучше об этом не думать, потому что тогда голова болеть сильнее начинает.

Я ложусь в кровать. Меня не позвали на охорашивание, значит, сегодня добрая тётенька устала и у неё нет на меня сил. Жалко, конечно, но я не буду плакать, а просто пожалею тётеньку. Наверное, завтра у неё появятся силы, чтобы опять попытаться сделать меня хорошей, а сейчас надо спать.

Я закрываю глаза и проваливаюсь в сон. В этом сне есть старшие мальчики и девочки, даже большие дяди и тёти. Они меня не замечают, потому что я тихо-тихо в уголочке сижу. Там ещё большой дядька с бородой, он рассказывает другим о том, какие бывают «миры». Наверное, они все хорошие, потому что никто никого не охорашивает. А не охорашивают только хороших. Так интересно смотреть на хороших. Даже кажется, они от меня ничем не отличаются, но это, конечно, не так. Я, наверное, просто разницы не вижу, потому что плохая девочка. Жалко, что я такой уродилась…

Я очень люблю свои сны, потому что в них вижу много хороших девочек и мальчиков, а они меня совсем не видят. Значит, я не беспокою их, раз они меня не видят. Это хорошо, потому что даже самая плохая девочка, такая, как я, всё равно же должна хорошо поступать? Вот я и стараюсь.

Всё вокруг сотрясается, и я вдруг обнаруживаю, что на пол упала. Между кроватями ходит добрая тётя и будит девочек. С кого-то просто одеяло стаскивает, а кого-то за волосы дёргает. Это значит, что мы будильник проспали и надо быстро собираться. Я одеваюсь очень быстро, а другие девочки закрываются руками от доброй тёти. Наверное, они ещё не проснулись, потому что она же только добра всем желает, улыбается же. Глаза у тёти такие, как будто она ищет, кого сделать хорошей. А я готова уже, но нельзя вызываться, потому что тогда тётя начинает кричать. Наверное, это потому, что ей грустно.

Поэтому я не вызываюсь, а иду на завтрак, потому что потом надо надеть специальное платье для школы и идти, куда скажут. А сейчас – только быстро позавтракать кусочком хлеба с маслом и чаем. А ужин будет только вечером, значит, я сегодня целый день охорашиваться буду!

***

– Как тебя зовут? – спрашивает меня какая-то тётя.

– Сегодня? – интересуюсь я в ответ.

– А какая разница? – не понимает она, присаживаясь передо мной на корточки и глядя в глаза.

– Ну сегодня я Тупая Овца! – гордо отвечаю ей, ведь меня с самого утра так похвалили. – А вчера была вы… вы… вы… ой, забыла.

– А имя у тебя есть? – интересуется она.

– Ну я же плохая девочка, – объясняю ей. – У меня нет постоянного имени.

Тётенька смотрит на меня большими глазами, а потом берёт за руку и куда-то ведёт. Наверное, сейчас будут подарки, потому что тётенька удивилась, но никак не назвала. Или не подарки, а охорашивание? Не знаю, но мне это и не важно, потому что всё, что делают дяденьки и тётеньки, правильно. Это нужно, чтобы я хорошей стала, и я сама очень хочу быть хорошей. А ещё от некоторых подарков я засыпаю, и тогда у меня ничего не болит.

Тётенька приводит меня в какую-то комнату, где всё белое и есть даже другая тётя, с которой первая начинает говорить. Я понимаю, что тут будут сейчас подарки, поэтому задираю платье и ложусь, приготовившись. Сейчас тётеньки договорят и начнут меня охорашивать, а потом школа начнётся!

– Лидия Евгеньевна, что это? – очень удивлённо спрашивает тётенька в белом.

– Как будто сама не видишь, – тяжело вздыхает первая тётенька, которую так сложно зовут, что я не запомню.

Она садится рядом со мной, но не трогает, а проводит рукой по волосам. Просто проводит рукой, но не дёргает их, отчего я замираю, потому что мне такое незнакомо. Сложноназванная тётя всё проводит рукой и ещё спрашивает ту, которая в белом, что они будут делать. Тут я решаюсь подать голос.

– А вы мне подарки дадите или просто хорошей делать будете? – интересуюсь я, потому что холодно уже.

– Подарки? – тётя в белом явно не понимает, ну или просто играет так. – Какие подарки?

– Ну жгучие такие, – объясняю я. – Которые потом долго чувствуются, и я даже становлюсь чуточку хорошей.

– Вызываем, – кивает сложноназванная. – Пусть ругаются, но я человек, а не животное.

Тётеньки о чём-то ещё говорят, а я вдруг неожиданно засыпаю. Я в последнее время часто засыпаю, отчего доброй тёте сложнее меня хорошей делать. Наверное, я засыпаю, потому что я очень плохая девочка и фу такой быть. Но сплю я недолго, даже и не вижу той комнаты, в которой взрослые мальчики и девочки сидят. А проснувшись, вдруг вижу, что к тётенькам и дяденьки присоединились.

Я не очень понимаю, что происходит, но жду, когда наконец подарки будут. И тут я понимаю: меня сначала охорашивать решили! Ну, когда лежишь и ждёшь первого подарка. Другие девочки от этого очень горько плачут, а я нет, потому что мне всё равно, когда начнут. Правда, в доме для плохих девочек когда подарки раздают, надо кричать, а то добрая тётя расстроится. А как здесь?

– Тётенька, – обращаюсь я к той, что ближе ко мне стоит, – а кричать надо громко?

– Зачем кричать? – спрашивает она меня.

– Ну, чтобы вам приятно было, – объясняю я это, как что-то само собой разумеющееся.

– Не надо кричать, – вздыхает она, а затем меня заворачивают в простынку и куда-то уносят.

Наверное, меня понесли туда, где всех охорашивают, чтобы далеко не ходить? Я не знаю ответа, но затем оказываюсь в ещё одной комнате, только маленькой очень. Меня кладут на кровать, но переворачиваться не разрешают. Просто кладут и начинают проводить рукой по волосам. Это приятно, но я же не заслужила, наверное.

– Витя, – зовёт какая-то тётенька, – почему ребёнок не одет?

– Вика, ты не хочешь этого знать, – качает головой дяденька, который меня принёс. – И я бы с удовольствием не знал.

– Вот как… – тётя садится рядом со мной и начинает мне рассказывать, что я хорошая.

– Вы, наверное, перепутали, – останавливаю я её. – Я очень плохая девочка, очень-очень.

– Имени своего не знает, выглядит так, что у школьной медсестры чуть сердце не сдало, – рассказывает дяденька. – Избиение называет подарками и охорашиванием, ещё надо?

– С ума сошла? – тихо спрашивает тётя. – Седина в семь лет как бы намекает…

Меня начинает качать и подбрасывать, а сверху что-то громко воет. Они ещё разговаривают между собой, а я опять засыпаю, но тут же просыпаюсь. Дядя и тётя что-то непонятное со мной делают, но я вдруг чувствую, что дышится мне полегче. Наверное, это от того, что мне дует в нос? Меня всё качает, качает, тётенька уговаривает меня не закрывать глазки, а спать с открытыми я не умею. Поэтому приходится не спать.

Я подпрыгиваю с кроватью в последний раз, затем меня куда-то везут очень быстро, но тётя уже не говорит не засыпать, значит, можно. Становится как-то холодно, и я оказываюсь в том самом классе, где девочки и мальчики сидят. Они что-то интересное рассматривают в большом шаре, а я на них смотрю. Ну ещё не больно совсем, поэтому мне здесь нравится.

Хорошо, что они не знают обо мне, тогда бы выгнали, наверное, потому что я же плохая очень девочка, но тут меня что-то колет и тянет, заставляя просыпаться. Я открываю глаза и оглядываюсь вокруг. Я лежу в кровати. Комната всякими штуками мигающими заставлена, не знаю, как они называются, и больше никого нет. Что делать, я не знаю, поэтому смирно лежу.

– Проснулась, маленькая, – ко мне подходит какая-то тётя, только говорит с незнакомыми такими интонациями. – Пить хочешь?

– А можно? – удивляюсь я.

– Можно, но немного, – отвечает она мне. – Сейчас попьёшь и ещё поспишь, тебе надо.

– А подарки? – спрашиваю я её.

Тётенька обещает спросить о подарках, потом даёт мне немного попить через трубочку, проводит несколько раз рукой по волосам, делая приятно, и уходит. А я лежу и пытаюсь уснуть, как тётя сказала, потому что нужно быть послушной, чтобы получше охорошиться. Я закрываю глаза и начинаю мечтать о том дне, когда стану хорошей. Наверное, тогда у меня появятся мамочка и папочка и не будет больше подарков, а только тёплое молоко. И ещё кушать хотеться не будет!

Я медленно засыпаю, понимая, что хорошей меня сейчас делать не хотят. Наверное, я сейчас совсем-совсем плохая, и делать меня хорошей пока нельзя. Надо подождать, когда я чуточку похорошею, а потом можно будет. Ну, как-то так мне представляется всё. Думаю, что, когда я проснусь, мне расскажут… А если… А вдруг…

Глава вторая

Здесь меня тоже охорашивают, но иначе. Подарков не дают, потому что я, наверное, не заслужила, зато охорашивают целых два раза в день. После еды приходит очень добрая тётенька, она меня поворачивает так, как будто подарки будут, а потом начинает охорашивать. Сначала она под меня горшок подкладывает, потому что от такого охорашивания описаться можно.

Я нахожусь в больнице, потому что у меня сердечко заболело, но это не значит, что я хорошая, что мне и показывают каждый день. Зато после каждого охорашивания мне говорят, что я стала чуть-чуть хорошей, а ради такого можно вытерпеть что угодно. Сегодня у меня «обход» – наверное, будут смотреть, как меня ещё можно охорошить. Ну, чтобы я побыстрее стала хорошей! Так хочется быть хорошей девочкой, чтобы было молочко, а не только подарки… Но, думаю, я пока не заслужила. А ещё мне сказали, что кричать и плакать не надо, поэтому приходится молчать.

Сразу после охорашивания, да такого, что я даже тихо хныкаю, приходят дяди и тёти в белом. Они меня щупают и рассматривают. Как им только не противно такую плохую девочку щупать? Они меня рассматривают, о чём-то говорят, но не охорашивают почему-то. А почему, я не знаю.

– На инъекции реагирует хорошо, – говорит какой-то дяденька. – Не плачет, несмотря на болезненность.

– А как-то объясняет? – другой дядя с белыми волосами и очками с интересом смотрит на меня.

– Правильно объясняет, Вадим Савич, – отвечает ему первый. – Для того, чтобы ей было хорошо. Это-то и странно, потому что ребёнок травмированный. Ей бы кардиостимулятор…

– Девочка сирота, стимуляторы дороги, – объясняет тот, у которого белые волосы. – Поставим в очередь, и как повезёт.

– А что это, о чём вы говорите? – интересуюсь я.

Но они мне не отвечают, а просто уходят, зато приходит добрая тётенька. Она мне говорит, что я слишком любопытная, поэтому должна молчать. Я не понимаю, почему должна молчать, но тётенька грозится, что за моё ненужное любопытство у меня будет ещё что-то, а потом уходит и приходит через недолгое время, чтобы опять постараться меня хорошей сделать, но я почему-то засыпаю.

Потом я не помню, но, когда просыпаюсь, той хорошей тётеньки уже нет, а ко мне приходит другая. Она ещё добрее, потому что хвалит меня разными словами, и ещё называет. Я ей очень благодарна даже за то, что она меня ладонью по голове немножко охорашивает. А потом я уже нормально засыпаю, чтобы в том месте оказаться, где много старших мальчиков и девочек. Они меня не видят, потому что я прячусь под стол.

Я слушаю, о чём они говорят, но сижу тихо-тихо, чтобы не заметили. Высокий дяденька рассказывает мальчикам и девочкам о каких-то «мирах», но я не понимаю, что это такое. Мне просто нравится слушать его голос, потому что он мягкий и от него хочется плакать. Хорошо всё-таки тем, которые не такие плохие, как я. Если бы со мной так разговаривали, я бы, наверное, плакала весь день, потому что тепло становится.

Я знаю: если они меня найдут, то сразу же отвернутся, потому что противно же от такой плохой девочки должно быть. Но, может, если я смогу стать хорошей, меня примут? Я не знаю, потому что как бывает у хороших мальчиков и девочек, вижу только во сне. К счастью, они не знают, что тут такая бяка сидит и подслушивает.

Я просто представляю на минутку всего, что я не плохая девочка, а наоборот. И со мной тоже так разговаривают, дают тёплое молочко и больше не охорашивают. Зато у меня мама есть. И папа, наверное, тоже. Ну, помечтать же можно? Вот я и мечтаю, потому что проснусь-то я опять плохой, и очень добрые дяди и тёти будут стараться меня сделать хорошей. Они такие милые, стараются изо всех сил, а я всё не хорошею, а ещё и засыпаю, когда нужно хорошей становиться! Бяка я…

Проснувшись, узнаю, что меня скоро вы-пи-шут. Тётенька, которая новая, но очень добрая тоже, называет меня «всякой» и говорит, что пока я лежу, то хорошей не стану, потому что кровать занимаю зря. После этого я и сама хочу поскорее, чтобы случилось то самое слово. Хочется мне очень быть хорошей, поэтому я говорю тётеньке «спасибо», а она даёт мне имя. Сегодня меня коротко зовут, но это же лучше, чем совсем без имени?

Меня пытаются поставить на ноги, но это почему-то не получается. Я понимаю, что, пока лежала, стала ещё более плохой, потому что начинаю падать, когда меня поставить хотят. Это очень обидно, ведь я падаю даже тогда, когда тётенька меня за волосы охорашивает и симулянткой называет. Но потом приходит другая тётя и говорит, что эта добрая тётя перепутала и надо не меня вы-пи-сы-вать. Ну вот… Я чуть не плачу от обиды – ну как так не меня?

Мне говорят, что я должна ещё полежать, а то не смогу ходить и не получу подарки. А подарков хочется, потому что от них я быстрее хорошей становлюсь. Но после подарков тоже иногда ходить не можется, значит, надо полежать, потому что ползаю я плохо, уже проверяла, когда пить захотелось.

Поэтому та тётенька, которая перепутала, приносит целых три шприца – это такие штуки, которыми в больнице охорашивают, и начитает пытаться сделать меня хорошей. Я очень стараюсь похорошеть, даже хныкаю и выгибаюсь. Ой, нет, выгибаюсь я просто так, потому что это не моё желание, но молчу изо всех сил, чтобы не обижать хорошую тётеньку.

Но у тётеньки что-то не выходит, потому что приходит дяденька. Он в очках, но очень сердитый. Наверное, сразу сможет сделать меня хорошей, поэтому я ему улыбаюсь, а он удивляется. Но тётенька, которая меня охорашивает, чего-то сильно пугается и убегает.

– Ты не кричишь, почему? – интересуется этот дяденька. – Ведь тебе больно.

– Мне всегда больно, – отвечаю я ему. – Тётенька делает меня хорошей, потому что я плохая девочка.

Он проводит рукой по моим волосам, тяжело вздыхает и уходит. А вместо него приходит другой дядя. На нём нет халата, и он очень злой. И даже, наверное, страшный, потому что он говорит мне, что я и так хорошая. Но я-то знаю, что я плохая девочка, иначе зачем бы меня охорашивали? Значит, этот дяденька не хочет, чтобы я была хорошей, а желает меня мечты лишить. Поэтому я очень горько плачу. Он ещё пытается что-то сказать, но я не слушаю его, закрываясь подушкой, ведь я хочу быть хорошей, а он… а он… он…

***

Вот после этого меня почти не охорашивают целых две недели, а потом разрешают ходить, и при этом со мной обходятся так, как будто я хорошая девочка. Сначала мне очень стыдно от этого, а потом я понимаю – они просто играют, ну, как будто я хорошая. Понарошку хорошая, а хочется быть на самом деле, и от этого становится грустно.

Я ещё не очень хорошо хожу и быстро устаю, но меня отдают какой-то доброй тётеньке. Она сначала понарошку улыбается, а в машине сразу же хвалит меня. Теперь меня зовут «калека», и, услышав своё новое имя, я улыбаюсь. Добрая тётенька, имени которой я не запоминаю, говорит мне, что теперь будут подарки, отчего я очень сильно радуюсь. Она подарки, правда, как-то иначе называет, но я всё равно предвкушаю.

Меня, оказывается, в другой дом для плохих детей отдали, и школа будет другая, поэтому, наверное, тётя подарки иначе называет. Но самое главное – она хочет сделать меня хорошей, не собираясь играть в ту игру, в которую в больнице играли. Я так рада! И ещё она разрешила плакать!

Тётенька привозит меня в дом, который от предыдущего только высокими воротами отличается, и отводит в спальню. Тут кроме меня ещё десять девочек, и они почему-то все дрожат, когда тётеньку видят. А почему? Она же добрая! Вон сколько сразу наобещала! Я здесь, наверное, быстро стану хорошей – и тогда будет мама.

– А почему ты боишься? – спрашиваю я ту девочку, которая рядом на кровати дрожит.

– Тина Георгиевна страшная, она так на-наказывает! – девочка почти плачет.

Я задумываюсь. Наверное, эти девочки настолько плохие, что не хотят делаться хорошими. Но я же хочу? Поэтому я предлагаю этой девочке, если что, говорить, что я во всем виновата. Во-первых, это правда, а во-вторых, я тогда стану хорошей быстрее. Они глупые, эти девочки, не понимают, что подарки нужны для того, чтобы быть хорошими! Но я не буду им этого говорить, потому что тогда они сами захотят быть хорошими, а мне больше надо. Ну я же плохая девочка, значит могу чуть-чуть о себе позаботиться.

Я расспрашиваю о том, что здесь принято, что не принято, – отличий от предыдущего дома нет совсем, значит, мне перепривыкать не придётся. Это очень хорошо, потому что я не запоминаю что-то новое. Я сажусь на кровать, а потом меня сразу же ведут в столовую другие девочки, потому что опаздывать нельзя. Ну это понятно, что нельзя, везде же так.

Обед ничем от предыдущего дома не отличается, значит, всё остальное тоже. То есть будет ужин, потом подарки, а там и спать можно будет. Получается, ничего нового. Надо только узнать, иду ли завтра в школу, и если да, то где она находится. Потому что не настолько я плохая. Значит, подожду вечера и тогда перед подарками спрошу.

После обеда мне дают школьную форму и ранец. Мне нужно всё правильно там сложить и карандашики заточить. И ещё что-то сделать, только я не помню, что именно. Надо спросить девочек, потому что иначе меня могут отказаться охорашивать и будет обидно.

К школе я готовлюсь весь день, а девочки в спальне мне помогают. Они хорошие, только глупые, но всё равно помогают, я даже не знаю почему. Наверное, девочки считают, что все плохие должны держаться вместе, чтобы нас было проще делать хорошими. Это правильно, хотя всё равно подарки каждой отдельно выдают, – вряд ли же всем вместе будут?

И вот вечером меня даже до ужина зовут к доброй тётеньке. Значит, получается, ужина не будет, и это грустно. Кушать-то хочется всегда, даже такой плохой девочке, как я. Я, конечно, не возражаю, тётеньке же виднее, как меня хорошей делать, вот. Прихожу к ней, здороваюсь ещё раз, и она начинает мне рассказывать, что я очень-очень плохая девочка, поэтому меня надо делать хорошей каждый день, и тогда, может быть, что-то получится. С этим я согласна и сразу готовлюсь к подаркам, как в прошлом доме меня научили.

Тётенька хвалит меня, говоря, что даже такая «тупая калека» может запомнить, как нужно правильно делать. Я улыбаюсь, потому что похвалили же, а потом… Потом я не помню, потому что вдруг оказываюсь в своей кровати. Ну раз я там лежу, значит, она моя. А вокруг девочки плачут почти хором, правда, я не понимаю почему. При этом мне трудно дышится, но так бывает от подарков, я помню.

– А почему вы плачете? – хрипло спрашиваю я, пытаясь вспомнить, какие были подарки.

– Тебя до крови… – всхлипывает девочка, имени которой я не помню. – И сюда просто бросили.

– А, это подарки такие, – пытаюсь я улыбнуться, но почему-то не получается. – От них я когда-нибудь стану хорошей!

– Хорошей? – удивляются другие. – Но…

– Кто тут не спит?! – слышу я голос доброй тётеньки, и девочки сразу разбегаются по кроватям.

Я всё пытаюсь вспомнить про подарки, но не могу. И шевелиться почему-то не получается ещё, хотя боль не такая сильная, по-моему. Но мне тяжело дышится, руки очень слабые, и… кажется, засыпаю. Наверное, я сегодня стала чуточку лучше, и скоро у меня появится мамочка. Надо только верить в то, что она появится, и всё.

Наверное, от радости, что мне такие подарки достались, я невнимательная в моём сне, и меня находят. Это очень обидно, потому что меня теперь, наверное, выгонят и я больше не смогу мечтать о том времени, когда хорошей буду.

– Учитель! Кто это? – вскрикивает старшая девочка, беря меня на руки, но не за волосы или за шиворот, а прямо на руки, как будто я хорошая.

– Маленький ребёнок, человеческий, насколько я вижу, – произносит тот, которого учителем назвали. – Очень интересно. Как тебя зовут? – спрашивает он меня.

– Сегодня, кажется, ещё «калека», – отвечаю я ему. – Я же плохая девочка.

– Ты не… – начинает какой-то мальчик говорить, но учитель останавливает его.

– Давай поиграем, – предлагает он мне. – Ты, которая плохая, это будет другая девочка, а ты пока побудешь хорошей, ведь во сне можно.

– Точно можно? – спрашиваю я его. – Тогда я согласна.

– Точно можно, – вздыхает почему-то учитель. – Расскажи нам о той девочке, которая плохая. Почему она плохая?