Анти-сказки или Страшные истории, рассказанные в темноте

III. Видение. – Страстная любовь.

(Повесть)

В старину рассказывали, что любовь производила чудеса. Век рыцарства наполнен такого рода происшествиями, которые свидетельствуют, что точно любовь управляла всеми действиями тогдашнего времени; ныне она также видна, но только в романах, а в сущности почти невероятна, и, следовательно, тем более примечательна.

Некогда во одной французской провинции, известной под именем Лангедока, жили Альфонс и Юлия; они оба были детьми зажиточных поселян одной деревни; оба имели одинаковые наклонности, одинаковые почти недостатки, одинаковые вкусы, и следовательно, неудивительно, что они полюбили друг друга. Время укрепило эту любовь; и никакая порочная мысль с обеих сторон не оскверняла этого чувства.

Альфонсу минуло 24 года, а Юлии 18. Родители, давно замечавшие любовь детей, наконец изъявили согласие на брак, и отлагали день совершения его единственно для того, чтобы изготовиться отпраздновать его пышнее.

Двоюродный дядя Юлии, со стороны матери, был богатый купец города Марселя и, нажив огромный капитал, хотя ничем не помогал отцу невесты, но был очень уважаем. Его ожидали к свадьбе, потому что он сам вызвался оказать им такую честь.

Дни, которые были проведены в ожидании этого дяди, казались обоим любящимся целыми годами, а приезд его был для них несказанной радостью.

Он приехал; обрадованная племянница расцеловала руки своего дяденьки.

Надобно сказать, что этот дядя имел у себя сына, которого называли Эрнестом, и который, пользуясь богатством и слабостью отца своего, предавался спокойно всем порывам страстей. – Его все называли повесою; девицы и даже молодые мужчины, воспитанные в страхе Божием, его избегали, как язвы.

Лишь только Эрнест увидел Юлию, как в его сердце вспыхнула сильная страсть, которая дотоле была ему неизвестна. Он сейчас же увидел, что не имел надежды, но не привыкнув себе ни в чем отказывать, он дал полную волю своей страсти. Невинность Юлии, скромность её, добродетель, образ обращения, совершенно непринуждённого, и весёлый нрав умножали силу этой страсти и заставили его открыться в любви. Юлия удивилась и спокойно сказала ему, что чрез три дни рука её будет принадлежать тому, кому она уже давно обещана. Повеса начал уверять ее, что так как это есть первая любовь его, которой он никогда еще не испытывал, то он и не может ей противиться; он продолжал подкреплять свои уверения, напоминая о своем богатстве. Юлия рассердилась в первый раз в своей жизни, ушла от него, не отвечая, и также в первый раз почувствовала печаль, которую поспешила сообщить милому своему Альфонсу.

Альфонс, выслушав Юлию, постарался ее успокоить тем, что вероятно отец её, давший уже слово и распустивший об этом слухи, не захочет изменить обещания, а к тому же и отец Эрнеста, конечно, не согласится, чтобы сын его взял неравную партию. Альфонс успокоил Юлию, но сам страшился сего случая, ибо знал, что богатство Эрнеста может много сделать.

Юлия рано легла спать, потому что не хотела видеть соперника своего друга; – а Эрнест, пользуясь этим отсутствием Юлии, в вечерней беседе стариков сообщил им о своей страсти. Отец его, имевший другие намерения насчёт его супружества, никак не хотел согласиться; но когда Эрнест решительно объявил, что он умрёт, если не будет мужем Юлии, и тогда отец его согласился на всё.

Отца Юлии уговорить было легко, потому что он не знал ничего на свете лучше богатства, а присоединив к тому ещё и то, что дочь его будет женою не крестьянина, а Марсельского купеческого сына, можно, наверно, предположить, что с его стороны мало было сопротивления. Любовь в его глазах было такое чувство, которое рождалось только после свадьбы, а иначе еще, это была только игра воображения.

В сей же вечер отец Юлии послал к Альфонсу сказать, что условие их о браке с его дочерью разрушилось по непредвиденным обстоятельствам, и что он его просит не ходить более в его дом.

Легко можно представить себе положение Альфонса: в сердце его замерли все чувства; он машинально вышел из дому отца своего в лес и там в слезах провёл всю следующую ночь.

Показалась заря.

«Вот, – сказал он сам себе в ужасном горе, – последний из моих дней! Вчера я был еще счастлив; вчера еще я вкушал сладостные надежды и вдруг лишился всего. Чего ждать еще? Неужели того, чтоб горе повергло меня на долговременный и мучительный одр болезни? Чтобы смерть помаленьку и с адскими мучениями исторгла жизнь мою? – Нет! Я должен умереть, не пережив моего несчастья; но прежде я должен увидеть мою Юлию, пожелать ей счастья, получить последний поцелуй– и тогда умру спокойно».

Ночь проведенная им без сна и ужасное горе снова лишили его сил: он пал на землю – и благодетельный сон сомкнул его ресницы.

Между тем отец, на следующее после объяснения утро, вошёл к Юлии и сказал ей, что она должна выкинуть из головы Альфонса и приготовиться послезавтра стать женою богатого Эрнеста, её двоюродного брата[2].

– Боже мой! – вскричала Юлия. – Батюшка! Неужели вы хотите разлучить меня с Алъфонсом? Неужели?.. – она не могла договорить и упала в постель.

– Эрнест должен быть твоим мужем, и никто другой, – прервал отец строгим голосом. – Ты должна любить Эрнеста, я тебе приказываю, а вместе с тем запрещаю отныне видеться и говорить с Альфонсом; –я еще вчера объявил ему это. – Отец вышел, дочь осталась без чувств.

Этот и следующий дни прошли весьма печально для несчастных любовников. Юлия не выходила из своей горницы и не осушала глаз. Альфонс бродил оба дня около жилища своей любезной. Ужасная скорбь снедала его сердце; он хотел видеть Юлию или своего соперника, но не мог видеть ни того, ни другого.

Настала ночь. Альфонс вошел на двор отца Юлии. Спущенная с цепи собака стерегла богатые житницы и конюшню. Она узнала доброго Альфонса, не залаяла, но начала ласкаться.

– Доброе животное! – сказал Альфонс, – О как много ты превосходишь добротою сердца твоего человека; тот, кто единожды приобретёт твою привязанность, тому уже нечего страшишься потерять ее.

Собака поласкалась и побежала на задний двор. Альфонс с трепетом подошел под окошко Юлии. Прислушивается; слышит тяжёлые вздохи и всхлипывания своей любезной; сердце его сжимается.

Юлия еще раз хочет увидеть небо, которое обещало ей радости и которое теперь есть безмолвный свидетель её горя. Она отворяет окно и видит своего друга.

– Боже мой! – вскричала Юлия. – Это ты… Завтра наступит день, который должен был соединить нас с тобой навеки и сделать счастливыми… Но завтра… нас хотят разлучить… Есть лучший свет, там мы соединимся… Милый Альфонс, прости, но… поди домой. Если тебя увидят…

Боюсь… Прости… Скоро увидишь ты, как я люблю тебя!

Альфонс не мог выговоришь ни слова; все чувства его замерли.

Они поцеловались, поклялись снова любить друг друга вечно, услышали какой то шум в соседней горнице и расстались. Юлия закрыла окна, а Альфонс отошёл от убежища, где заключалось всё, что было для него наидрагоценнейшего на свете.

* * *

Едва лишь начало на дворе светать, как родители Юлии вошли в её комнату, чтобы одевать невесту в церковь. Но что же они увидели? – Мертвый и обезображенный труп их дочери лежал на окровавленной постели.

Ужас и скорбь овладели несчастными. На крик и вой их сбежался весь дом; но пособить было уже нечем. Юлия была холодна как лед, и приготовления к свадьбе переменились на приготовления к погребению.

Эрнест и отец его испугались, и в ту же минуту уехали в Марсель, а отец Юлии проклинал и алчность свою к богатству, и знатного дядю и любовь.

Скоро слухи эти достигли ушей Альфонса. В ужасном горе он вскричал:

– Это много! слишком много! Она меня предупредила… но я догоню ее!

В ту же минуту он хотел также, как и его любезная, лишить себя жизни, но случившиеся при том люди его удержали. Они отнесли его на постель, совершенно лишённого чувств. Он опамятовался и снова начал порываться лишить себя жизни; тогда родители принуждены были его связать. Ни просьбы его родителей, ни увещевания знакомых не могли его успокоить: он призывал смерть, отказывался от пищи и предавался неутешному горю.

Настала ночь. Несчастный, утомленный Альфонс заснул с вечера. Родители его и друзья удостоверясь, что он успокоился, оставили его одного. Краток был сон его. Он открыл глаза. В ту же минуту спальня его осветилась каким-то томным блеском, с помощью которого увидел он близ себя юную деву в белой окровавленной одежде.

Привидение распахнуло покрывало, и Альфонс узнал Юлию. Она подошла к самой его постели.

– Боже милосердный! – вскричал он, – ты ли это, Юлия!?

– Так, – отвечало привидение, – я пришла из области смерти чтобы увидеть тебя и сказать тебе: живи и сохраняй жизнь твою, дарованную тебе небом.

– Как могу я жить без тебя, дражайшая Юлия?

– Ты должен жить непременно, не подражай моей преступной смерти; живи для умоления разгневанного мною милосердного Бога; живи и молись, чтобы Он простил смертный грех мой; я, – Юлия, твоя, любящая тебя Юлия, заклинаю тебя исполнить мои просьбы.

Призрак исчез. Альфонс был неподвижен. Ему мечтается еще слышать голос обожаемой им Юлии; но скоро он опомнился и удостоверился, что Юлии более нет для него.

Горе снова лишило его чувств.

Поутру родители и друзья нашли его уже спокойнее; но он был так слаб, что ежеминутно ожидали конца его жизни. Призванный доктор дал ему нисколько капель лекарства и, казалось, они имели желаемое действие; доктор однако же сомневался в его жизни.

В наступающую ночь Юлия опять явилась у одра болящего, сама влила ему в рот несколько капель эликсира. Альфонс почувствовал обновление сил.

– Любезный Альфонс! Прошу и заклинаю тебя, живи и умоляй обо мне милосердного Бога, которого огорчила я моим смертоубийством.

– Повинуюсь, дражайшая Юлия, но не хочу более видеть людей, хочу посвятить себя Богу. Хочу молиться далеко от людей.

– Я могу это сделать, – сказала Юлия, – следуй за мною. – Она подала руку больному; он получил новые силы, встал и пошёл за Юлией.

Двери отворялись и затворялись сами собою. Настал день: родители не нашли своего сына, погоревали и включили его в число умерших, ибо полагали, что он ушел в горячке и где-нибудь погиб.

Через несколько лет узнали, что Альфонс поселился далеко от Лангедока, жил в пустыне и избегал людей. Там молился он за Юлию, и когда мера молитв его исполнилась, тогда Юлия в светлой одежде предстала страдальцу и объявила ему, что грех её разрешён милосердным Богом.

Альфонс обрадовался и умер на руках своей любезной. Тело Альфонса так и не было найдено в его пустыне.

IV. Весёлый мертвец

Один студент маленького городка Вилетты, что в полумиле от города Арсиса, будучи уже в престарелых летах[3], женился на одной молоденькой крестьянке. Прошел один год и один день после его свадьбы, как Агриппина, так звалась его жена, умерла родами, произведя на свет довольно хорошее дитя.

Студент был уже слаб, и женился, собственно сказать, для того, чтобы только иметь кого-либо для товарищества и для того, чтобы кто-нибудь мог прислужить ему. Соседи это знали, и злоречивые из них поговаривали на стороне, будто бы родившееся дитя не принадлежало Студенту, прибавляя к тому, что часто видели покойную Агриппину с каким-тo высоким мужчиной, одетым в чёрное платье, и что таковые их свидания бывали всегда скрытны. Слухи эти дошли и до Студента, сердце его облилось кровно, но как он был почтителен к памяти всех умерших, то потому и молчал, показывая будто ничего такого не подозревает.

В девятый вечер после похорон, он, прочтя обыкновенную вечернюю молитву, лег спать; ему представилось, что люди говорят правду, и что его покойная Агриппина точно была не целомудренна, он начал сердиться; в это время дитя, которое он старался укачать в колыбели, не засыпало и кричало, чем еще более расстраивало смутный дух старого Студента, он с сердцем закричал, приподнявшись на постели.

– Да уснёшь ли ты, неугомонное дитя! Замолчи и дай по крайней мере мне заснуть, или чёрт тебя возьми и с твоей проклятой матерью!

Только успел он выговорить это, как услышал будто что-то покатилось на подволоке, потом раздался глухой шум и наконец время от время слышался какой-то странный крик, которого он не мог разобрать.

Студент задрожал от страха; сердце его хотело выскочить из груди. Он ясно видел, что несправедливость его обидела душу покойной его Агриппины, кусал себе губы, втайне проклинал свою нескромность; но его раскаяние не помогало, шум на подволоке, стук и крик не уменьшались. Старый Студент не знал что делать, он не мог ни кричать, ни встать с постели.

Ночь эта показалась ему веком. Он не думал уже и пережить ее, приготовлялся отдать душу свою Богу и от чистого сердца молился об упокоении души жены его Агриппины, обещаясь отслужить по ней 9 панихид сряду.

Настало утро, шум умолк и наш старик поспешил, встав с постели, и весь покрытый холодным потом, отправился к дьячку и пономарю их приходской церкви.

Они со вниманием выслушали странное его приключение и решительно уверяли, что это была душа покойницы, которая требует поминовения для очищения ее как можно скорее от очистительного огня и что, если не удовлетворится её требование, то она не преминет прийти и выдернуть у неблагодарного мужа её ноги своими холодными костяными руками, чему было множество примеров.

У старого студента волосы поднялись дыбом. Он тотчас побежал к священнику, и заказал ему девять панихид.

К вечеру он возвратился домой нисколько спокойнее духом; но вообразите же страх его, когда в сумерках на подволоке поднялся такой же шум и крик, как в прошлую ночь. Студент испугался пуще прежнего и стремглав бросился к дьячку, жившему с ним по соседству.

Благоразумный дьячок, тотчас рассудил, что двум человекам невозможно идти к мертвецам и одолеть их, а потому пригласил с собою двух молодых здоровых парней, которые, узнав причину, хвалились, что готовы попробовать силу свою и с самим сатаною.

Студент обрадовался и все четверо бодро пошли в дом, где шумел мертвец, однако ж жар их простыл, когда услышали они, что там, на подволоке, кто-то кидает что-то тяжелое, что кто-то крепко стучит в потолок; а потом, когда услышали крик, похожий на визг, то побледнели и решительно сказали, что кто хочет быть жив, тот, конечно, не должен оставаться в сём гнездилище мертвецов и чертей.

В это время пришел к Студенту за каким-то делом крестьянин по имени Симон, мужик здоровый, твердый и бесстрашный. Хозяин чрезвычайно обрадовался его приходу и тотчас рассказал ему про своё несчастье. Симон спокойно уселся на скамейке и захотел послушать повнимательнее шум и крик производимые мертвецами.

Посидев около четверти часа, отважный Симон предложил слазить на подволоку и посмотреть что там такое.

Все ужаснулись.

– Как, дядя Симон, – сказал дьячок, – неужели ты осмелишься посмотреть на мертвеца, которой может, если только дотронется до тебя пальцем, сделать тебя уродом – помнишь ли ты тетку Орину, которую так избил мертвец, что она не могла и встать? А Большого Жака, которого мой дедушка знал еще тогда когда он был мальчиком; помнишь ли как он захотел узнать мертвеца; которой ломал у него в доме разные вещи; помнишь ли что с ним случилось? Мертвец дал ему такую плюху, что у него половина зубов выпали. Нет по-моему, так лучше идти к батюшке-священнику, да посоветоваться или уж совсем бросить этот дом.

– Оно-то хорошо! – сказал Симон. – А между тем всё лучше сходить на подволоку да посмотреть, что там и как. Вот эти двое парней пусть пойдут со мною, а ты с хозяином останешься внизу.

Симон дал одному из парней в руки свечу, другого вооружил вилами и сам пошел впереди них, взяв в левую руку полено, а в правую – зачерпнув горсть пыли с намерением, если мертвец или кто другой нападёт на него, то засыпать ему глаза и тогда начать управляться.

Твердо спупил Симон на подволоку; товарищи следовали за ним не очень близко и беспрестанно озираясь. Едва лишь Симон ступил наверх, как шум умолк. Смельчак и его товарищи долго ходили по чердаку, но не могли увидеть мертвеца и сошли долой.

Между тем хозяин и дьячок, оставшись внизу одни, были, так сказать, без души.

– Нет наверху ни мертвеца, ни чёрта, – сказал, входя в горницу, Симон.

– Уррр! уррр! – раздалось на потолке в ту же минуту, и дьячок упал на пол и начал креститься; крестьяне, невольные товарищи Симона, побелели как мука; стук сделался ещё громче.

– Ах ты, Господи, – сказал дьячок приподнимаясь, – мертвец не хочешь чтобы его видели и сердится за то, что мы осмелились его отыскивать. Нет! нет! Я ни за что на свете не хотел бы жить в этом доме; вот уж можно сказать истинное несчастье!

– Ты всё не то говоришь, – сказал отважный Симон; – надобно опять лезть на верх, но только уж без свечи!

– С нами крёстная сила! – вскричали почти в один голос оба крестьянина и дьячок, что же касается до хозяина, то он молчал и стоял, как приговорённый к смерти.

Сколько благоразумный Симон не уговаривал, чтобы кто-нибудь решился идти с ним, но никто не согласился. Итак он пошел один.

Едва лишь ступил он на чердак, как шум умолк. Симон облокотился на перекладину и в глубоком молчании начал прислушиваться.

С минуту спустя, шум начался снова и Симон явственно услышал, как что-то катается близ ног его. Он тихонько наклонился и начал ощупывать, чтобы это было и тотчас поймал нечто круглое, которое катилось по помосту чердака.

– Ага! так вот, что так здесь шумело, так вот и мертвец! – закричал Симон.

Четыре его товарища, стоявшие внизу, услышали, что Симон поймал мертвеца, побледнели и думали уже, что наступил последний час их.

Симон сошёл вниз и показал им, что он поймал наверху.

Долго никто не осмеливался взглянуть ни на Симона, ни на то, что принёс он; наконец они взглянули и увидели, что это была толстая, глиняная фляга, круглой формы и крепко закупоренная.

– Ах Боже мой! – вскричал Студент, да это же любимая фляга моей покойной жены; назад тому с полгода или более как, она наполнила её ячменём, желая сделать для меня на зиму питьё, но не успела моя голубушка: она захворала, а фляга всё стояла наверху. Когда ей покойной было уже очень тяжело, тогда, не помню, за чем-то пошел я наверх и, увидев флягу не заткнутую, закупорил и положил на пол. Добрая моя жёнушка, это, верно, она в отмщение моей дерзкой несправедливости, поместилась во флягу и катала ее, доказывая свою невинность и напоминая, как она меня любила и заботилась обо мне. Но что ж мы будем делать? Как принудить ее выйти?

– Постой сосед, – сказал Симон, – я знаю как ее отсюда выгнать.

Он положил Флягу на пол и чрсз несколько секунд Фляга быстро сама собою покатилась по полу. Все задрожали, но Симон улыбнулся.

Он взял толстое полено и сильно ударил по катающейся еще фляге. Она развалилась и из ячменной шелухи, рассыпавшейся по полу, выскочила большая крыса, которая тот же час и убежала сквозь щель в подпол.

Хозяин, дьячок и крестьяне стояли, разинув рот и не видали света Божия от страха.

– Ну, г-н Студент, – сказал улыбаясь Симон, – теперь дом твой очищен от мертвецов и шуму более не будет.

– Но мертвец еще в доме, – сказал Дьячок, – мы своими глазами видела как он, приняв вид какого-то дымчатого чертёнка с предлинным хвостом и вострыми ушами, скрылся в подпол.

Сколько ни заверял Симон, что это была крыса, которая вероятно забралась к ячменю во флягу, когда она стояла не заткнута и свила там себе гнездо; и что можно ясно видеть, что студент во время болезни его жены, огорчённый и в поспешности закупорил флягу, не выгнав оттуда крысы, которая теперь как белка в колесе хотела освободиться, бегала по фляге и катала её по помосту, но не мог уверить никого.

Студент, скоро после сего, хотя уже шум и прекратился совершенно, продал свой дом и переселился на квартиру.

V. Рауль-волшебник

(Сказка из рыцарских времен).

Каббалисты, маги и знаменитые волшебники древности утверждают, что весь свет наполнен такими невидимыми существами, которые повинуясь власти высшей, служат людям, но иногда и вредят им. Они разделяют существа эти на разные роды; именно: саламандры, говорят они, живут в огне; сильфы – в воздухе, гномы – во внутренности земли, а русалки и нимфы в воде. – Множество чудес рассказывают об этих существах, которые у совершенных каббалистов находятся в совершенном послушании. Они-тo в нашей сказке и сыграют главную роль.

В старые времена жил один рыцарь, прекрасный собою, храбрый, честный и чувствительный. Имя его было граф Роберт Пуатье. Ему было не более 28 лет; но, известный прямодушием и всеми прекрасными качествами, он заслужил от всех любовь и почтение. Граф несколько лет питал пламенную любовь к прелестной Леонтине Невер.

Ныне с любовью не то происходит, что в древности: ныне молодые люди полюбили друг друга; родители или родственники составили рядную, сообразили итоги доходов любящихся, да и в церковь. Конец делу. В старину было не то: влюбленные по нескольку лет питали взаимную страсть, старались многими опытами доказать непоколебимость своего священного чувства; старались делами приобрести себе почтение любезной, и в награду постоянства своего и дел отличивших его от прочих, получали руку своей любезной…

Такое терпение ныне не в моде.

Граф Пуатье также, как славный рыцарь, искал приключений, побивал великанов, задушал мощною рукою чудовищ, ниспровергал тиранов, защищал невинность и все ещё не почитал себя достойным обладать прекрасною Леонтиною; однако же осмелился попросить у графа Невера руку его дочери. Неверу приятно было это предложение: он согласился, но просил его прежде свадьбы быть участником в начинающейся войне с соседом его, графом Раулем, учиняющим многие насилия над его подданными.

– Ваша рука, – прибавил он, – благородный рыцарь, должна наказать сего злодея, отступника и колдуна.

Рыцарь, воодушевлённый надеждою получить руку своей возлюбленной, поклялся своему тестю честью, что отмстит изуверу Раулю, который к тому же был известен как волшебник и чернокнижник. Поход был назначен через три дня. Рыцарь посвятил время это на прощанье с Леонтиною, на уверения, что этой победою сделается он ещё достойнее руки её, и на приготовления к походу.

Настал назначенный день 1-е мая. 200 всадников и 500 воинов пехоты, под начальством графа Пуатье, выступили против его соседа-волшебника.

Вечером того же дня войско сие остановилось на ночлег близ леса; рыцарь Роберт Пуатье послал передовых узнать в каком состоянии находится неприятель, а сам, вступив в лес, лёг под деревом и крепко заснул.

Около полуночи, когда все войска погружены были в глубокой сон, рыцарь почувствовал, что его будят, и что рука, дотрагивающаяся до него, чрезвычайно нежна. Он открыл глаза, но не видя около себя при свете полной луны никого, почёл это приятным сном и опять заснул. Скоро почувствовал он, что та же рука снова будила его и уже сильнее прежнего.

– Вот что удивительно, – вскричал рыцарь, вскочив с земли и озираясь кругом, – кто б это был, кто меня будил.

– Роберт! – сказал нежный голос, – следуй за мною!

В ту же минуту граф приметил впереди себя идущую стройную женскую тень. Он не колеблется, берет в руки меч свой и идет за тенью, пробираясь сквозь чащу леса, по скалам и наконец достигает прекрасного грота.

Тень остановилась, но рыцарь не видит самого предмета и удивляется.

– Благородный рыцарь, – сказала она, – я знаю благородство твоего сердца; поклянись мне исполнить то, о чем я буду просить тебя.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Мистико-фантастическая повесть Антония Погороельского, написанная в 1825 г.

2

У католиков позволяется законом двоюродным вступать в брак (прим. автора).

3

В средние века учились порой до старости лет, пока была охота (прим. ред.).