Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию

Именно там Монтень сам себе назначил пребывание и использование этих вод самым неукоснительным образом. Отныне он говорит только о том, как принимает их каждый день, одним словом, о своем режиме, не опуская ни малейшего обстоятельства, касающегося своих физических привычек и ежедневных процедур: питья, приема ванн, душа и т. д. Мы читаем уже не дневник путешественника, а памятные записки больного, внимательного ко всем мелочам всестороннего лечебного процесса, к малейшим результатам его воздействия на собственный организм и к своему самочувствию; наконец это словно весьма обстоятельный отчет, который он дает своему врачу, чтобы проконсультироваться у него о своем состоянии и действии вод. Правда, отдаваясь всем этим скучным подробностям, Монтень предупреждает: «Поскольку в свое время я раскаялся, что не писал подробнее о других водах, что могло бы послужить мне правилом и примером для всех, с кем я могу увидеться впоследствии, то на сей раз я хочу распространиться об этой материи пошире и зайти дальше». Однако наиболее убедительный для нас довод состоит в том, что он писал это лишь для себя. Хотя мы и здесь найдем немало черт, время от времени живописующих и это место, и нравы страны.

Наибольшая часть этого довольно длинного отрывка, то есть всё его проживание на водах и остаток «Дневника» вплоть до первого городка на обратном пути во Францию, где Монтень слышит французскую речь, написана по-итальянски, потому что он хотел поупражняться в этом языке. Так что для тех, кто не понимает этого наречия, его здесь пришлось переводить.

Впрочем, описание довольно долгого пребывания на водах Виллы и сухость записок о ходе лечения несколько оживляются описанием деревенского бала, который он там устроил, и невинным флиртом, которым при этом забавлялся. Можно даже счесть весьма поучительным его внимание к Дивиции, бедной неграмотной крестьянке, которая при этом была не только поэтессой, но к тому же обладала даром импровизатора. На самом же деле он признается, что из-за малого общения с местными жителями совсем не поддерживал репутацию остроумного и ловкого человека, которая за ним закрепилась. Тем не менее он был приглашен, и даже весьма настоятельно, присутствовать на консилиуме врачей, собравшихся ради племянника некоего кардинала, потому что они решили прислушаться к его мнению. И хотя он подсмеивался над этим в душе[50]́, подобные вещи неоднократно случались с ним и на этих водах, и даже в Риме.

Чтобы сделать некоторый перерыв в лечении, Монтень решает отдохнуть от вод и заезжает в Пистойю, потом в третий раз возвращается во Флоренцию и проводит там некоторое время. Наблюдает различные шествия, состязания колесниц, скачки берберских коней, странный смотр всех городов Великого герцогства Тосканского, представленных оруженосцами самого непрезентабельного вида. Находит в книжной лавке Джунти «Завещание Боккаччо» и сообщает о его главных распоряжениях, которые показывают, до какой нищеты дошел этот писатель, еще и ныне столь знаменитый. Из Флоренции Монтень заезжает в Пизу и дает ее описание. Но, не заходя дальше, заметим здесь, что он может показаться излишне доверчивым в отношении чудес, слухи о которых итальянцы весьма охотно распространяли, и что его философия в этом пункте отнюдь не всегда достаточно тверда. Он некоторое время проводит в Пизе и из любопытства посещает местные воды, после чего возвращается в Лукку, задерживается там и заодно описывает этот город. А из Лукки возвращается в Баньи делла Вилла, чтобы продолжить водолечение. Одновременно с этим возобновляет собственную термально-диетическую историю и ведет подробный отчет о своих лечебных процедурах, хворях и т. п.

Из-за этого столь пристального и неослабного внимания Монтеня к своему здоровью, к самому себе можно было бы заподозрить у него тот крайний страх смерти, который, вырождаясь, превращается в малодушие. Мы полагаем скорее, что эта боязнь была вполне соразмерна явлению, которого тогда очень опасались как раз из-за его грандиозности, или же, быть может, он думал как тот греческий поэт, чьи слова приводит Цицерон: «Я не хочу умирать, но когда умру, мне это будет довольно безразлично»[51]. Впрочем, надо просто подождать, чтобы он сам весьма ясно объяснился на сей счет:

«Было бы слишком большой слабостью и малодушием с моей стороны, если бы, будучи уверен, что в любом случае погибну таким образом[52] и что смерть с каждым мгновением приближается, я не сделал бы усилия, перед тем как это случится, чтобы смочь вытерпеть ее без труда, когда придет время. В конце концов разум советует нам с радостью принимать благо, которое Богу угодно ниспослать нам. Однако единственное лекарство, единственное правило и единственное знание, пригодные, для того чтобы избежать всех зол, осаждающих человека со всех сторон и в любое время, какими бы они ни были, это решиться либо претерпеть их по-людски, либо пресечь мужественно и быстро»[53].

Он все еще был на водах Виллы, когда 7 сентября 1581 года, прочитав присланное из Бордо письмо, узнал, что чуть меньше месяца назад, 1 августа, его избрали мэром этого города. Эта новость заставила его ускорить свой отъезд из Лукки, и он отправился в путь по римской дороге.

Вернувшись в Рим, он проводит здесь еще некоторое время, подробности чего мы видим в «Дневнике». И здесь же[54] получает письма от членов городского совета Бордо, которые официально уведомили его об избрании в мэрию этого города и пригласили прибыть туда как можно скорее. Он уехал из Рима в сопровождении молодого д’Эстиссака и некоторых других дворян, которые проводили его довольно далеко, но никто за ним не последовал, даже спутник по странствию.

На его пути, где он оказался зимой и проделал его весь, несмотря на свое слабое здоровье (поскольку у него по-прежнему время от времени выходили вместе с мочой камни или песок), лежали Рончильоне, Сан Квирико, Сиена, Понте а Эльса, Лукка и Масса ди Каррара. Ему очень хотелось проехать через Геную, но он решил отказаться от этого по причинам, которые излагает в «Дневнике». И выбирает дорогу через Понтремоли и Форново, оставляя в стороне Кремону. Приезжает в Пьяченцу, краткое описание которой дает. Осматривает Павию и ее знаменитый монастырь, которые описывает достаточно бегло, проезжает через Милан, не задерживаясь там надолго, и через Новару и Верчелли прибывает в Турин, который изображен настолько убогим, что его совершенно невозможно узнать. Мон-Сени[55], Монмельян, Шамбери упоминаются всего лишь росчерком пера. Он проезжает через Бресс[56], прибывает в Лион, город, который ему очень понравился своим видом; это единственное, что он о нем говорит. После Лиона пересекает Овернь и верхний Лимузен, чтобы въехать в Перигор; и через Перигё добирается до замка Монтень – longæ finis chartæque viæque[57].

P. S. Мы заканчивали печатать это предисловие, когда г-н Каперонье, хранитель Королевской библиотеки, получил из Бордо письмо, касающееся родословия Монтеня, и захотел поделиться его содержанием. Это письмо сообщает нам, что в Бордо до сих пор существует семейство по имени Монтень и оно в точности то самое, к которому принадлежал и автор «Опытов». Вот это родство:

«Мишель де Монтень был сыном Пьера Экема, сеньора де Монтеня, мэра города Бордо.

У этого Пьера было трое братьев, двое из которых умерли, не оставив потомства. Третий, Реймон Экем де Монтень, сеньор де Бюссаге, приходился, следовательно, Мишелю де Монтеню дядей с отцовской стороны. Он женился на Адриене де ла Шассень, от которой имел пятерых детей, в том числе и Жоффруа Экема де Монтеня, сеньора де Бюссаге, советника бордоского парламента, как и его отец. Именно от этого Жоффруа и происходит дом Монтеней, в настоящее время существующий в Гиени, последний отпрыск которого женился на м-ль де Галато».

Автор письма, г-н де ла Бланшери, уверяет, что написал его, лишь имея подтверждающие документы перед глазами.

В Библиотеке дю Вердье, в томе II, на стр. 143 (издание г-на Риголе де Жювиньи, Париж, 1773), мы находим, что одновременно с автором «Опытов» жил некий председатель Монпелье по имени Монтань: «Это был человек ученый, – пишет библиограф, – который написал еще не изданную Историю королевы Шотландии (явно Марии Стюарт)». Однако непохоже, чтобы он был из того же рода, и дю Вердье имеет большую заботу различать их.

Названия этапов путешествия Монтеня

– МО – ШАРЛИ – ДОРМАН – ЭПЕРНЕ – ШАЛОН – ВИТРИ-ЛЕ-ФРАНСУА – БАР-ЛЕ-ДЮК – МОВАЖ – ВОКУЛЁР – ДОМРЕМИ – НЁФШАТО – МИРЕКУР – ЭПИНАЛЬ – ПЛОМБЬЕР – РЕМИРМОН – БЮССАН – ТАН – МЮЛУЗ – БАЗЕЛЬ – ХОРНУССЕН – БАДЕН – ШАФФХАУЗЕН – КОНСТАНЦ – МАРКДОРФ – ЛИНДАУ – ВАНГЕН – ИСНИ – КЕМПТЕН – ПФРОНТЕН – ФЮССЕН – ШОНГАУ – ЛАНДСБЕРГ – АУГСБУРГ – БРУК – МЮНХЕН – КЁНИГСДОРФ –

– КЁНИГСДОРФ – МИТТЕНВАЛЬД – ЗЕЕФЕЛЬД – ИНСБРУК – ХАЛЛЬ – ИНСБРУК –

ШТЕРЦИНГ – БРИКСЕН – КОЛЬМАНН – БОЛЬЦАНО – БРАНЦОЛЛЬ – ТРЕНТО – РОВЕРЕТО – ТОРБОЛЕ – РОВЕРЕТО – БОРГЕТТО – ВОЛАРНЕ – ВЕРОНА – ВИЧЕНЦА – ПАДУЯ – КА’ ФУЗИНА – ВЕНЕЦИЯ – КА’ ФУЗИНА – ПАДУЯ – БАТТАЛЬЯ – РОВИГО –

ФЕРРАРА – БОЛОНЬЯ – ЛОЯНО – СКАРПЕРИЯ – ФЛОРЕНЦИЯ – СИЕНА – БУОНКОНВЕНТО – ЛА ПАЛЬЯ – МОНТЕФЬЯСКОНЕ – РОНЧИЛЬОНЕ – РИМ –

– РИМ – ОСТИЯ – РИМ – ТИВОЛИ – РИМ – КАСТЕЛЬ НУОВО – БОРГЕТТО – НАРНИ – СПОЛЕТО – ФОЛИНЬО – ЛА МУЧЧА – ВАЛЬЧИМАРА – МАЧЕРАТА – ЛОРЕТО – АНКОНА – СЕНИГАЛЛЬЯ – ФАНО – ФОССОМБРОНЕ – УРБИНО – КАСТЕЛЬ ДУРАНТЕ – БОРГО ПАЧЕ – БОРГО САН СЕПОЛЬКРО – ПОНТЕ БУРЬЯНО – ЛЕВАНЕЛЛА – ПЬЯН ДЕЛЛА ФОНТЕ – ФЛОРЕНЦИЯ – ПРАТО – ПИСТОЙЯ – ЛУККА – БАНЬИ ДЕЛЛА ВИЛЛА –

– БАНЬИ ДЕЛЛА ВИЛЛА – ПЕША – ПИСТОЙЯ – ФЛОРЕНЦИЯ – СКАЛА – ПИЗА – БАНЬИ ДЕЛЛА ВИЛЛА – ЛУККА – СКАЛА – ПОДЖИБОНСИ – СИЕНА – САН КВИРИКО – САН ЛОРЕНЦО – ВИТЕРБО – (БАНЬАЙЯ) – МОНТЕРОССИ – РИМ – РОНЧИЛЬОНЕ – ВИТЕРБО – САН ЛОРЕНЦО – САН КВИРИКО – СИЕНА – ПОНТЕ А ЭЛЬСА – АЛЬТОПАШО – ЛУККА – МАССА ДИ КАРРАРА – (САРЦАНА) – ПОНТРЕМОЛИ – ФОРНОВО – БОРГО САН ДОНИНО – ПЬЯЧЕНЦА – МАРИНЬЯНО – ПАВИЯ – МИЛАН – БУФФАЛОРА – НОВАРА – ВЕРЧЕЛЛИ – ЛИВОРНО – КИВАССО – ТУРИН – САНТ’АМБРОДЖО – СУЗА – НОВАЛЕЗА –

– ЛАНЛЕБУР – СЕН-МИШЕЛЬ – ЛА ШАМБР – ЭГБЕЛЬ – МОНМЕЛЬЯН – ШАМБЕРИ – ИЕН – СЕН-РАМБЕР – МОНЛЮЕЛЬ – ЛИОН – БУРДЕЛЬЕР – Л’ОПИТАЛЬ – ТЬЕР – ПОН-ДЮ-ШАТО – КЛЕРМОН – ПОНТОМЮР – ПОНШАРО – ШАТЕН – СОВЬЯ – ЛИМОЖ – КАР – ТИВЬЕ – ПЕРИГЁ – МОРИАК – МОНТЕНЬ

Часть 1, написанная рукой секретаря

– Мо – Шарли – Дорман – Эперне – Шалон – Витри-ле-Франсуа – Бар-ле-Дюк – Моваж – Вокулёр – Домреми – Нёфшато – Мирекур – Эпиналь – Пломбьер – Ремирмон – Бюссан – Тан – Мюлуз – Базель – Хорнуссен – Баден – Шаффхаузен – Констанц – Маркдорф – Линдау – Ванген – Исни – Кемптен – Пфронтен – Фюссен – Шонгау – Ландсберг – Аугсбург – Брук – Мюнхен – Кёнигсдорф –

[…] г-н де Монтень спешно послал г-на де Матекулона вместе с прибывшим нарочным навестить вышеназванного графа и решил, что его раны не смертельны[58]. В Бомоне к нашему отряду примкнул г-н д’Эстиссак[59], чтобы проделать то же путешествие; его сопровождал еще один дворянин, а также камердинер, пеший погонщик с мулом и двое лакеев. Присоединившись к нам, он взял на себя половину издержек. В понедельник, 5 сентября 1580 года, мы выехали из сказанного Бомона после обеда и за один перегон прибыли к ужину в Мо.

МО [двенадцать лье][60], маленький красивый городок, расположенный на берегу Марны. Он состоит из трех частей. Сам город и предместье находятся за рекой, со стороны Парижа. А за мостами имеется еще одно обширное место с большим количеством жителей и домов, окруженное рекой и очень красивым рвом, которое называется Рынком. Некогда это место было мощно укреплено высокими и толстыми стенами с башнями; но во время наших вторых гугенотских волнений, поскольку большинство его обитателей принадлежали к этой партии, все укрепления тут снесли[61]. Эта часть города выдержала осаду англичан, а все остальное было потеряно. В награду жители этого места были освобождены от тальи[62] и других податей. Они показывают на реке Марне остров длиной двести – триста шагов, про который говорят, что это был кавальер, насыпанный в воду англичанами, чтобы биться за этот рынок с помощью своих орудий[63], который отвердел со временем. В предместье мы видели аббатство Св. Фарона, очень древнее здание, где они показывают обиталище Ожье Датчанина и его палату[64]. Там имеется старинная трапезная с большими и длинными каменными столами необычной величины, посреди которой до наших гражданских войн бил сильный источник, которым они пользовались во время трапезы. Большая часть монахов все еще дворяне. Среди прочего тут также имеется очень старая и почтенная могила с каменным изваянием двух лежащих рыцарей необычайных размеров. Они утверждают, что это тела Ожье Датчанина и еще кого-то из тех паладинов. Нет ни надписи, ни каких-либо гербов; только вот это надгробное слово по-латыни, которое некий аббат велел тут высечь лет сто назад: «Здесь погребены два неизвестных героя». Среди своих сокровищ они показывают кости этих рыцарей. Кость руки от плеча до локтя длиной примерно с целую руку современного человека среднего роста, она немного длиннее, чем рука г-на де Монтеня. Они показывают также два из их мечей, которые по длине примерно с наши двуручные мечи, и лезвия сильно иззубрены.

В этом месте Мо г-н де Монтень посетил хранителя церковной сокровищницы в соборе Сент-Этьен по имени Жюст Терель[65], весьма известного среди ученых Франции, маленького шестидесятилетнего старичка, который побывал в Египте и Иерусалиме и семь лет провел в Константинополе. Он показал ему собственную библиотеку и диковины своего сада. Мы там не увидели ничего диковиннее самшита, раскинувшего вокруг свои ветви, столь густые и подстриженные с таким искусством, что дерево кажется очень гладким и очень массивным шаром в человеческий рост.

Пообедав во вторник в Мо, мы отправились на ночлег в

ШАРЛИ, семь лье. В среду после обеда приехали в

ДОРМАН, семь лье, где и переночевали. Утром следующего дня, в четверг, приехали к обеду в

ЭПЕРНЕ, пять лье. Там по приезде г-да д’Эстиссак и де Монтень по своему обычаю пошли к мессе, в церковь Богоматери; и сеньор де Монтень, поскольку видел раньше, что тело г-на маршала Строцци, убитого при осаде Тионвиля, было принесено в эту церковь, осведомился о его могиле и обнаружил, что тот погребен без всяких опознавательных знаков: ни надгробного камня, ни герба, ни эпитафии напротив главного алтаря, и нам было сказано, что это королева велела так похоронить маршала, потому что такова была его собственная воля[66]. Служил службу в сказанной церкви епископ Реннский из рода парижских Эннекенов[67], потому что он в ней настоятель, а еще потому, что это был праздник Богоматери Сентябрьской.

После мессы г-н де Монтень подошел к г-ну Мальдонату, иезуиту, чье имя весьма известно из-за его эрудиции в теологии и философии[68], и они вместе вели многие ученые беседы во время и после обеда в гостинице г-на де Монтеня, где сказанный Мальдонат его посетил. И среди прочего, поскольку он приехал с вод в Спа[69], которые находятся в Льеже, где он был вместе с г-ном де Невером, он рассказал ему, что эти воды необычайно холодны, и там даже утверждали, что самые холодные и есть самые лучшие. Они так холодны, что любого, кто их пьет, пробирает дрожь и появляется гусиная кожа, но вскоре после этого чувствуется большой жар в животе. Он выпивал по сто унций, поскольку там есть люди, которые предоставляют стаканы, где по желанию каждого нанесена его мера. И пьют не только натощак, но также после приема пищи. По своему действию, которое он описал, эти воды похожи на гасконские. Что же касается его самого, то он сказал, что от собственного недуга они ему не слишком помогли; хотя он пил много раз, вовсю разгорячившись и потея. Он наблюдал ради опыта, что лягушки и другие мелкие твари, которых бросают в воду, тотчас же подыхают, и сказал, что, если накрыть носовым платком стакан, наполненный этой водой, он немедленно пожелтеет.

Ее пьют по меньшей мере пятнадцать дней или три недели. Он в этом месте очень удачно поселился и удобно устроился; вода пригодна против любой закупорки и мочекаменной болезни. Тем не менее ни г-н де Невер, ни он сам ничуть не стали здоровее. С ним вместе был дворецкий г-на де Невера, и они вручили г-ну де Монтеню отпечатанный картель по поводу размолвки между г-ном де Монпансье и г-ном де Невером с целью осведомить его о ней и дабы он сам мог просветить других дворян, буде они его об этом спросят[70]. Мы уехали оттуда в пятницу утром и приехали в

ШАЛОН[71], семь лье. И поселились там в «Короне», хорошей гостинице, где еду подают на серебряной посуде, а бо́льшая часть постелей и покрывал шелковые. Обычные постройки в этом краю сложены из мела, нарезанного на небольшие квадраты по полфута или около того, а другие из дерновой земли той же формы. На следующий день мы оттуда уехали после обеда и прибыли на ночлег в

ВИТРИ-ЛЕ-ФРАНСУА, семь лье. Это маленький городок на берегу Марны, построенный тридцать пять или сорок лет назад вместо другого Витри, который был сожжен[72]. Он еще сохранил свой первоначальный, весьма пропорциональный и приятный вид, а его большая квадратная площадь в центре – одна из лучших во Франции.

Мы там узнали три достопамятные истории. Одна – о вдовствующей старой даме, г-же де Гиз де Бурбон, восьмидесяти семи лет, которая до сих пор жива и все еще проделывает четверть лье своими ногами[73].

Другая: всего за несколько дней до этого в местечке Монтье-ан-Дер, неподалеку отсюда, состоялось повешение, и вот по какому случаю: семь-восемь девиц из окрестностей Шомон-ан-Бассиньи несколько лет назад затеяли одеться мужчинами и так продолжить свою жизнь в мире. Одна из них под фамилией Мари пришла в Витри, зарабатывая себе на жизнь как ткач, – молодой человек хорошего нрава, который каждому становился другом. Тут, в Витри, он даже обручился с одной женщиной, которая до сих пор жива, но из-за какой-то размолвки, случившейся между ними, дальше этого их сделка не зашла. Потом, отправившись в Монтье-ан-Дер и по-прежнему зарабатывая себе на жизнь сказанным ремеслом, он стал возлюбленным некоей женщины, на которой женился и прожил с нею четыре-пять месяцев, к ее удовольствию, как говорят. Но когда его узнал кто-то из Шомона, дело было передано в суд, и девица была приговорена к повешению. А вот что она говорила: лучше уж разом отмучиться, чем вернуться к девичьему состоянию; и была повешена за противозаконную выдумку: восполнить изъян в ущерб своему полу.

Третья история – о человеке по имени Жермен, который до сих пор жив, он низкого происхождения, без всякого ремесла и занятия, и до двадцати двух лет был девицею, известной всем жителям города, тем более что на подбородке у нее было чуть более волос, чем у прочих девиц, за что ее и прозвали Бородатой Мари. И вот однажды, когда она, сделав усилие, прыгнула, у нее от этого вдруг открылись мужские орудия, так что кардинал де Ленонкур, епископ Шалона, перекрестил его, дав ему имя Жермен. Однако он так и не женился; и у него большая борода, весьма густая. Увидеть его мы не смогли, потому что он был в деревне. В этом городе даже песенка есть, ее обычно девушки поют, предостерегая друг дружку не делать слишком широкие шаги из опасения стать мужчиной, как Мари Жермен. Местные говорят, что Амбруаз Паре вставил эту историю в свою очень достоверную книгу по хирургии[74], а также ее засвидетельствовали г-ну де Монтеню самые значительные должностные лица города. Мы уехали оттуда в воскресенье утром после завтрака и за один перегон приехали в

БАР-ЛЕ-ДЮК, девять лье. Г-н де Монтень бывал в этом городе и раньше[75] и не нашел тут из нового ничего примечательного, кроме необычайных расходов, которые одно частное лицо, тамошний священник и настоятель, уже понес и продолжает каждодневно нести на строительство. Его зовут Жиль де Трев; он возвел самую роскошную мраморную часовню во Франции, расписанную и украшенную, а заодно построил и даже закончил обставлять самый красивый городской дом во Франции, прекрасного устройства, соразмерный, наилучшим образом обеспеченный всем необходимым и всякими изделиями и украшениями, самый удобный для проживания: он хочет превратить его в учебное заведение, а после этого снабжать деньгами и содержать за свой счет[76]. Из Бара, позавтракав там в понедельник утром, мы приехали на ночлег в

МОВАЖ, четыре лье. Маленький городок, где г-н де Монтень остановился из-за колики, которая также стала причиной его отказа от намерения повидать Туль, Мец, Нанси, Жуанвиль и Сен-Дизье, города, рассеянные вдоль этой дороги, чтобы поскорее достичь вод Пломбьера. Из Моважа мы уехали во вторник утром и прибыли к обеду в

ВОКУЛЁР, одно лье. И вдоль реки Мёзы приехали в деревню

ДОМРЕМИ, на Мёзе, в трех лье от упомянутого Вокулёра. Отсюда была родом знаменитая Орлеанская дева, которая звалась Жанной д’Арк или дю Лис. Ее потомки были возведены во дворянство милостью короля, и нам показывали герб, который король им пожаловал: на лазурном поле стоящий впрямь меч с золотой рукоятью, увенчанный короною, и по бокам от него – два золотых цветка лилии. Один сборщик податей из Вокулёра подарил изображение этого герба г-ну де Казалису[77]. Фасад домика, где она родилась, весь расписан ее деяниями, но время сильно повредило росписи. Есть также дерево на краю виноградника, которое называют Древом Девственницы, в котором нет ничего примечательного[78]. Мы приехали тем вечером на ночлег в

НЁФШАТО, пять лье. Там, в церкви кордельеров, имеется множество старинных трехсот-четырехсотлетних могил местного дворянства, и на всех начертано в таковых выражениях: «Здесь покоится такой-то, опочивший за тысяча двухсотым мильным камнем»[79]. Г-н де Монтень видел их библиотеку, где имеется множество книг, но ничего редкого, и колодезь, из которого тут черпают весьма большими ведрами, крутя ногами вал с деревянными педалями, к которому присоединена круглая деревянная деталь с привязанной колодезной веревкой. Подобные устройства встречаются и в других местах. Выше края колодца на пять-шесть футов имеется большущая каменная лохань, куда поднимается ведро и опрокидывается в нее без всякой посторонней помощи, а опустев, само спускается вниз. Эта лохань установлена на такой высоте, что вода оттуда по свинцовыми желобам самотеком направляется в их трапезную, и на кухню, и в хлебопекарню и брызжет из продолговатых, вытянутых кверху камней наподобие естественных родников[80]. Из Нёфшато, позавтракав утром, мы приехали к обеду в

МИРЕКУР, шесть лье. Красивый маленький городок, где г-н де Монтень услышал новости о г-не и г-же де Бурбонн, которые оказались тут по соседству[81].

А на следующее утро после завтрака он отправился посмотреть на воспитанниц обители Пуссэ, отклонившись от своего пути на четверть лье. Таких религиозных заведений в тех краях много, они устроены для воспитания девиц из хороших домов[82]. Каждая из них располагает собственным бенефицием, то есть средствами, чтобы содержать себя, в сто, двести, а то и триста экю, кто похуже, кто получше, и отдельным жилищем, где они живут каждая сама по себе. Сюда принимаются и девицы, выросшие в семье кормилицы. Никакой обязательной девственности не требуется, если только речь не идет о должностных лицах, об аббатисе, приорессе и прочих. Девицы одеты по всей свободе, как другие барышни, кроме белого покрывала на голове да большого плаща в церкви во время службы, который они оставляют на своем месте в хоре[83]. Посещения отдельных воспитанниц, либо чтобы посвататься, либо по другому поводу, тут допускаются совершенно свободно. Те, что покидают заведение, могут уступить свое место и продать бенефиций кому хотят, лишь бы избранница была подобающего происхождения и положения. Потому что на местных сеньоров возложена неукоснительная обязанность: они должны клятвой засвидетельствовать знатность тех девиц, которых сюда представляют. Никто не возражает, чтобы одна воспитанница имела три-четыре бенефиция. Впрочем, в остальном они служат такую же божественную службу, как в других монастырях. Большинство из них там же и заканчивает свои дни, не желая менять свое положение. Оттуда мы приехали к ужину в

ЭПИНАЛЬ, пять лье. Это красивый маленький городок на берегу реки Мозель, куда во въезде нам было отказано ввиду того, что мы проехали через Нёфшато, где недавно была чума. На следующее утро мы приехали к обеду в

ПЛОМБЬЕР, четыре лье. После Бар-ле-Дюка лье становятся такой же длины, как в Гаскони, и удлиняются по мере приближения к Германии, вплоть до того, что удваиваются, а то и утраиваются.

Мы приехали сюда в пятницу, 16 сентября 1580 года, в два часа пополудни. Это место расположено в предгорьях у границы Лотарингии и Германии, в низине среди множества высоких холмов с покатыми вершинами, которые теснят ее со всех сторон. В глубине этой лощины рождаются многие источники, как холодные от природы, так и горячие. У горячей воды нет никакого запаха и вкуса, и она горяча настолько, что едва можно вытерпеть при питье, так что г-н де Монтень был вынужден перемешивать ее стакан за стаканом. Тут имеется только два [источника], из которых пьют. Вода из того, который повернут задом на восток и где устроена купальня, которую прозвали Купелью Королевы, оставляет во рту немного сладковатый вкус, как от лакрицы, без всякого неприятного послевкусия, однако если пить ее весьма осторожно, то г-ну де Монтеню показалось, что в ней заметен какой-то непонятный железистый привкус. Другой источник бьет у подножия горы, на противоположной стороне, эту воду г-н де Монтень пил всего один день, она немного резковата и в ней можно обнаружить присутствие квасцов.