7 секунд

– А как вы понимаете, что тень… злорадствует? – Недоверчиво спросил Морено, который надеялся, что пациент оправдает его надежду.

– Я чувствую это. Так же, как я чувствую то, что стоящая рядом с вами тень, настраивает вас против меня. – Резко изменившимся голосом сказал Коул, спокойно, но твердо чеканя слова.

Коул глянул на тень, чуть правее Винсента. Морено от пристального взгляда Хоки машинально обернулся, недовольно осознал, что от слов Коула, от того как они были произнесены, и взгляда этого пациента, по его коже невольно пробежал холодок и сжалось что-то внутри. Давно никто не мог вызвать у него того же ощущения, которое вызвал Коул. Глаза Хоки полные внутренней силы и уверенности в этот момент, заставили главу лечебницы на мгновение поверить в то, что он сказал. Но обратная реакция не заставила себя ждать.

– То есть вы считаете, что я тоже болен? – Не скрывая возникшее недовольство, Винсент пошел в атаку.

Пациент начал переходить на личность Морено, а это главе лечебницы никогда не нравилось. Какие-то умалишенные, постоянно пытаются сравнить его, авторитета психиатрии, с собой, а то и того хуже.

– Не обязательно. – Коулу сразу не понравился этот человек, а теперь он начинал нервировать его.

– Нет, так и есть. Вы видите тень рядом с больным профессором и рядом со мной. Значит, я тоже болен? – Винсент неожиданно для себя начинал злиться.

Тем временем профессора увели, и Коул не видел ни его, ни Энни, ни Ирэн. Лишь белая доска испещренная цифрами и буквами сверху донизу, с выделяющейся на ней жирной последней полосой, пересекающей половину доски от середины, нижний край линии, словно сбитый самолет, делает крутое пике вниз и упирается в железный обод.

– Я же сказал, не обязательно, тени и к нормальным людям приходят, я же вижу их всегда. А вы не слышите меня, сейчас вы полностью во власти тени… – Коул насмешливо смотрел на Винсента, он не мог скрыть этого, видя, как Морено, манипулирует тень, которую тот отрицает.

Винсент был взбешен. Чтобы скрыть это, он с остатками вежливости попрощался и увел с собой Энни. Быстрыми, насколько позволяло его физическое состояние, шагами он направился в кабинет. Какой-то ненормальный, насмехается над Морено. Так этот больной не просто смеется, как умалишенный, он издевается, ведя свою хитроумную и сумасшедшую игру. Каблуки его новых лакированных черных туфель громко стучали, ударяя по белой плитке коридора, но Коул их не слышал, он сидел в беседке и курил, ожидая, когда вернется маленькая птичка, пытаясь не слышать шепот в своей голове.

Вернувшись в свой кабинет, Винсент с недовольной гримасой сел за стол. Достав из кармана халата очки, он надел их и принялся за бумаги, чтобы хоть как-то скрыть от Энни выражение своего лица. Впервые он почувствовал, что был не прав в отношении больного, но его разум принял решение.

– На терапию его! – Резко выпалил он, сделав жест рукой, как главнокомандующий отдающий приказ.

Почему-то мысль о том, как припекут этого наглеца его подчиненные, обрадовала Винсента и такое развитие событий, предвещало хорошее настроение на весь день.

Энни была удивлена таким поведением шефа, хотя знала, что он иногда перегибает палку.

– Но ведь… – Пыталась остановить его Энни.

– На терапию, я сказал! – Винсент, как и положено главнокомандующему, был непреклонен.

Любые сомнения в своей неправоте были уничтожены в этом человеке ощущением собственного превосходства над другими, власть как ей и положено душила любое неповиновение.

– Дайте мне время, и я докажу, что ему не нужна терапия. – Энни настаивала на своем, у нее были свои доводы заступиться за этого человека.

Во-первых, она не понаслышке знала, что такое терапия, и старалась, оттянуть ее применение на самый крайний срок. Во-вторых, она видела некоторые закономерности в словах молодого человека, Энни относила его виденье теней, на способ интерпретации воспринимаемого им, через призму психологической травмы. В-третьих, она чувствовала персональную ответственность за каждого больного, будто они вручили ей свои жизни.

– Он попадет на терапию, а потом делайте с ним, что хотите. – Строго сказал Винсент и уткнулся в свежую газету.

Энни нахмурила брови и с серьезным видом вышла.

Его глаза пробежали по первым строчкам газеты, но слух был полностью сосредоточен на Энни. Ее недовольный выдох и твердые шаги, победным маршем прозвучали в голове Морено.

«Выпендривайся сколько хочешь, следуй своим наивным идеалам, но решения здесь принимаю я» – думал Винсент улыбаясь.

Когда двери захлопнулась, Коул смог бы увидеть, как темный силуэт по левое плечо главы лечебницы растворился в воздухе.

«С каждым годом этот старый козел все больше проявляет свои садистские наклонности. Пусть он издал принятые многими труды по психологии и психиатрии, пусть его лечебница лучшая в округе, пусть он будет хоть бог среди психиатров, это уже перебор» – чеканя шаг каблуками по паркету, Энни думала, как остановить своего начальника.

Часть III

Как бы то ни было, Коул попал на то, что Винсент называл терапией. Месяц жизни был выбит из его памяти. А все из-за того, что он боролся. Видя вокруг тени, направляющие его палачей, Хоки смеялся над ними. Дни тянулись для него длинной цепочкой кадров черно-белого кино.

Среди всего того, что он так и не смог запомнить и осознать, Коул ощущал полную фантастичность происходящего. Казалось, ему приснился кошмар, который, как и положено сну быстро растворился в памяти, оставив только неприятные ощущения.

Однажды проснувшись утром в холодном поту, Коул понял, что кошмар закончился и вслед за ним ушли тени. Но последствия реальности кошмара были на лицо. Его память потеряла цвета, исчезали ощущения. С каждым днем становилось все сложнее вспомнить то немногое, что было в его памяти. Пустота заполняла его изнутри, и он не мог ничего с этим поделать. Даже звучание собственного имени стало чужим. Но легче не становилось – пустота не приносит легкость.

С разбитым, но неизмененным сознанием Коул погрузился в себя, окружающий мир стал для него лишь слабым фоном для того, что происходило у него в голове. Но и там где царил полный бардак, осколки реальности сливались в один большой коллаж с тем, что преподносил ему больной разум.

Он уже не отличал сон от реальности, когда его вернули в привычные для него палаты. Единственное, что отпечаталось в его памяти – посветлевшее лицо профессора, в тот момент, когда с ним беседовала Энни.

Профессор пошел на поправку. Теперь он больше не стоял у доски. Его можно было увидеть за непринужденным разговором с кем-то из персонала или больных. Но каждое утро его можно было увидеть в саду. С небольшой пластиковой лопаткой, стоя на коленях перед очередным цветком, он разрыхлял землю, подсыпал удобрения, вырывал сорняки. Хмурость на его лице, сменилась безмятежностью.

Профессор оказался веселым и жизнерадостным человеком, и медперсонал ломал голову над тем, что довело его до такого состояния. Однажды, когда медсестра задала этот риторический вопрос Энни, та лишь слабо улыбнулась и грустно посмотрела на Коула, который, опустив голову, направлялся к своей кровати.

Коул окончательно замкнулся в себе, его постоянным местом дислокации стали курилка и подоконник, на котором он сидел в непогоду. И причиной тому стала не терапия. Даже в полубреду, он смог осознать, что не видит теней и сумел обрадоваться этому. Но когда Коул пришел в себя, он понял, что это был лишь краткосрочный побочный эффект.

Потертый пластиковый подоконник стал Коулу домом, это был его маленький уголок, и никто не пытался влезть на него, без молчаливого разрешения хозяина. Но немое согласие, которым он одаривал каждого желающего, выражало лишь безразличие, не являясь ни утвердительным, ни отрицательным ответом.

Он больше не смотрел на солнце, а птичка, единственное живое существо, которое привлекало его внимание, больше не появлялась. Маленькая синица приходила к нему во сне. Каждый день Коул ждал эту птичку, последнее в окружающем мире, к чему он был привязан. Хоки не ждал того, что за ним придут те, кого он не помнил, он не ждал исцеления, он не ждал нового дня, Коул ждал лишь маленькую птичку, словно возлюбленную.

Каждый день Хоки ждал и пытался вспомнить кто он такой. Каждый раз все те же мысли приходили ему в голову и одинаковые решения завершали мыслительный процесс. Кто-то из пациентов пропадал навсегда, кто-то новый приходил, кто-то приходил к нему, но общей картины это меняло. Вся жизнь слилась в одно мгновение. Быть внутри мгновения – быть вне времени, там нет прошлого, будущего, настоящего. Мгновение самый короткий промежуток времени, но благодаря этому он бесконечен и выходит за пределы разума. Коул ждал, когда что-то изменится, и он сможет вырваться из черно-белой темницы одинаковых дней.

Тень, которая приходила к профессору, ушла, покрутившись вокруг Энни. Однажды тень привела за собой одна из медсестер. На следующий день та была в плохом настроении, и Коул видел, как ее утешала Энни. Дни шли быстро, и Коулу казалось, что целый день укладывался лишь в одно событие, которое запечатлевала его память.

Одним обычным и серым утром, к каким Хоки привык, он сидел и курил на подоконнике, пуская облачка дыма, вслед за ветром. Порывы холодного воздуха безжалостно разрывали эти облачка, небрежно играя их нежными телами.

В холл вошла Энни держа за руку молодую девушку, с помутненным взглядом ее разноцветных глаз. Слабыми шагами безвольно та следовала за ней. Весь ее вид говорил о трагедии, о том, что она сломлена и неспособна дальше бороться в этом мире, построенном на конкуренции. Что-то произошедшее с ней было выше ее сил.

Коул заметил девушку, когда Энни, что-то ей сказав, отпустила ее руку в центре холла. Девушка приподняла глаза и осмотрелась. В этот момент их взгляды пересеклись и Коул на секунду замер, поддавшись непонятному для него наплыву чувств, а девушка как ему показалось, даже не заметила его. Она, словно ребенок только научившийся ходить, направилась к углу холла, который был дальше всего от остальных, дверей и окон.

Вернемся к тому, что увидел Коул. Молодая девушка, старше двадцати, если сделать поправку на то, что произошедшее с ней возможно состарило ее. Каштановые волосы, спадали ей на лицо и плечи, потускневшие и непослушные. Помутненный взгляд ее разноцветных глаз, один из которых виделся Коулу словно темное небо перед штормом, а второй темно зеленым, подобно цвету бушующего моря. Хоки содрогнулся, когда увидел в этом взгляде печать теней, их темные сущности были там, в глубине ее взгляда, на искаженном лице. В общем, она бы даже в хорошие дни, не смогла бы заставить его обратить на себя слишком много внимания, разбитая незаурядная, даже отталкивающая внешность, какой он ее видел. Но один мимолетный взгляд сделал то, чего не смогла сделать внешность – выжег у него на душе клеймо, которое способно выжечь душу любому, кому посчастливится заполучить подобную печать.

Коул отвлекся от повседневности, что-то новое ворвалось в его жизнь. Он впервые заинтересовался кем-то из окружения – Хоки не мог даже на секунду запомнить ее искаженного его восприятием лица, а глаза, один, словно мрачная туча, другой цвета бушующего моря сквозь которые пробивался луч света, вызвали в нем дрожь и по его коже пробегал холодок.

Девушка, потупив взгляд, сидела в углу, и Коул заметил, что ничто не способно привлечь ее внимания и иногда она пускается в пространные беседы с собой. Но во время таких бесед ее лицо, то ли от освещения и солнца периодически скрывающегося за тучами, то ли из-за эмоций выплескивавшихся вместе с тихими почти беззвучными словами, вместо голоса отражающимися на лице, искажалось еще сильнее, становясь темным пятном на фоне бежевой стены.

Когда, ближе середине дня, Энни в очередной раз проходила мимо него, Хоки подозвал ее к себе, немало этим удивив.

– Коул, вам стало лучше? – Не скрывая радости, несколько громче, чем обычно, спросила она.

Ей было искренне жаль этого молодого человека, и то, что он заговорил впервые после терапии, да и с таким оживлением, говорило ей об изменениях, и, судя по его предыдущему состоянию, изменения могли быть только в лучшую сторону.

Хоки иногда снился ей. Черная комната и единственное окно, без занавеси, за которым виднелось лишь хмурое небо. И его силуэт на фоне неба, смотрящий вдаль. Темные непослушные волосы, даже коротко стриженные, торчали во все стороны. Энни пыталась подойти к нему и утешить, но как бы она не пыталась приблизиться к нему, он все отдалялся от нее.

– Да мне всегда было лучше некуда… – Ухмыльнулся Хоки. – Эта девушка… что с ее лицом?

Он еще не понял, что девушка подняла в нем бурю давно позабытых чувств. Но Энни видела, как загорелись его глаза, взгляд стал осмысленным, а уголки губ приподнялись, придав выражению его лица, слабое подобие оживленности.

– Вы про глаза? Гетерохромия, ничего страшного. – Энни улыбнулась. – Вас заинтересовала девушка? Вы никогда не были столь оживленным…

– Нет. Я спрашиваю про ее лицо, мне кажется оно изуродовано… – Коул посмотрел на девушку, ее лицо казалось было составлено из нескольких лиц, сумасшедшим пластическим хирургом, и тени блуждающие по нему, не давали ему запомнить и даже отчетливо увидеть ее лицо. Лишь темный взгляд был неизменен.

– Нет же. – Энни удивленно посмотрела на девушку, потом на Коула. – Все в порядке. Лицо симпатичной молодой девушки. Я подумала, вас заинтересовала…

– Точно? Вы мне не врете? Ничего не хотите скрыть? – Его голос зазвучал громче обычного.

Коул сам удивился тому, как оживленно и серьезно он задал этот вопрос. И он потупил взгляд, сложив руки на груди.

– Точно. Вы можете мне доверять. – Столь же серьезно ответила Энни.

– Да, я знаю. – Коул вновь задумчиво посмотрел на девушку. – Мне кажется… я чувствую, я смогу ей помочь.

Новоприбывшая пациентка сидела в углу, и осматривала холл исподлобья так, что ее лица практически не было видно за спадающими на него, спутанными каштановыми волосами. Видимо исходящая от нее мрачность пугала пациентов, и рядом с ней постоянно было пусто. Лишь иногда кто-то из больных обращал на нее внимание, но встретившись с ней взглядом, нервно отводил глаза.

– Надеюсь. Как вы помогли с профессором. Тень ушла? – Сбивающимся голосом произнесла она смотря на девушку, с профессионально привычной болью на сердце, но от того не менее неприятной.

Энни чувствовала, что сама верит в это, и отчего-то ей самой становилось легче, ее не волновало то, как Коул помог профессору, было важно то, что он реально ему помог.

– Да. Повертелась около вас, и ушла. – Эти слова Коула взволновали Энни. – Но она может вернуться. Не она, так другая. Знал бы я о них больше… Какой у нее диагноз?

– Болезнь Блейера. – Машинально сказала Энни и, осекшись, добавила. – Шизофрения.

– Хорошо, я подумаю… – Коул погрузился в свои мысли.

Энни пошла дальше и Хоки сказал ей в след:

– Принесите мне что-нибудь научное по этой теме… Библию принесите, если возможно. – Сказал он, и подозвал медсестру, чтобы она дала ему прикурить.

Обычно Коул прикуривал сигарету от еще тлеющей сигареты, но увлеченный общением с Энни, он не заметил, как потух огарок у него в руках.

Он не знал что делать, первое, что пришло ему в голову, это то, что он слышал, будучи уже в лечебнице про Библию и ее отрывки, которые иногда произносил кто-то из больных или персонала. Хоки считал, что желание помочь этой девушке возникло спонтанно, он хочет ей помочь, чтобы помочь себе. Наполовину Коул был несомненно прав.

– Хорошо. – Ответила Энни и, бросив взгляд на девушку, пошла дальше.

Часть IV

Решив, что он сможет найти какую-либо информацию в религии, ведь наука, молча, констатировала тот факт, что все, что он видит лишь плод его больного воображения, невзирая на взаимосвязь его суждений с реальностью, Коул принялся жадно читать Библию. Несколько дней пролетели за кропотливой и уже непривычной его мозгу работой. Иногда, задумавшись, Хоки негромко произносил одну единственную фразу, засевшую у него в голове.

– Легион. Имя мне Легион…

Коул оценивал, сравнивал, спрашивал, пытаясь выстроить, целую картину из тех лоскутов, что были у него в руках.

В итоге он решил действовать с расчетом на то, что все, что он видит реально. Ведь он как-то помог профессору, шанс на то, что это было лишь совпадение, по мнению Коула, был крайне низок. Значит, огромный мир недоступен человеку и лишь не многие получают в дар или проклятье способность заглянуть в него. С учетом неприспособленности человека к реалиям и законам того мира, тот является опасным для людей. Хоки решил, что все религиозные наставления это не только выбор стороны, по которой придется идти, но еще и подготовка. Но дальше рассуждений дело не дошло, да и уверенности ему это не прибавило. Тогда Коул решил довериться интуиции.

Погрузившись в чтение, в своей палате, в которой спало еще семь пациентов мужчин, которых он просто не замечал и даже не знал, Хоки не слышал, в потоке разговоров о том, что девушка набросилась на медсестру. Хотя Коул не интересовался новостями в этом каземате сумасшествия, ни происходящими снаружи, ни внутри его стен, новости об этой девушке, несомненно, привлекли бы его внимание. Вернувшись в холл, Коул заметил ее в том же месте, только руки у нее были в синяках.

Больших усилий ему стоило решиться на этот поступок. Энни была здесь и она заметила его переживания. В этот вечер в холле было мало персонала, что было только на руку Хоки.

Хмурый, с Библией в руках, он для начала узнал у одной из медсестер, имена которых он не запоминал, как зовут девушку, а потом подошел к ней и сел на пол напротив нее. У него был вид изгоняющего дьявола, но, в общих чертах, именно это Коул и собирался сделать. Тяжелым шагами он приблизился к сидящей в углу. Девушка не обратила на него никакого внимания.

– Джилл? – Спросил он негромко.

Но она словно не слышала его слов, перебирала волосы в руках, о которых в силу возможности заботился медперсонал. Джилл сидела, уставившись в пол. А Коул чувствовал нарастающее возбуждение, он почувствовал себя в игре, ощущал чем-то внутри, что может помочь ей. Теперь Хоки был не просто наблюдателем. Его волновало только отсутствие знаний и опыта, но и терять Коулу, как ему казалось было не нечего.

– Легион? Тебя зовут Легион? – Внимательно смотря на нее, спросил Коул, но осознание наивности того что он сейчас делает, заставило его на мгновение остановиться.

Но на этот раз Джилл подняла взгляд и исподлобья посмотрела на него, словно даже для нее он казался сумасшедшим.

– Так, значит близко? – Вновь набравшись уверенности, спросил Хоки.

Одна из медсестер, на которую вчера напала Джилл, собралась попросить его уйти. Но ее остановила Энни, наблюдавшая за ним все это время. Она стояла в противоположном конце комнаты, опершись о стену, рядом с тем местом, где любил сидеть Коул в непогоду.

Взгляд Джилл помрачнел еще сильнее, теперь в темных тучах проскакивали искры молний, предвещая бурю.

– Сколько вас? – Коул говорил спокойно, но полностью скрыть волнение ему не удалось.

Никакой реакции, но это уже не смущало его.

– Какие ваши имена?

Она все так же смотрела на него, сверля взглядом так, что Коул почувствовал, как ее рука сжимается у него на горле и ему стало не по себе.

– Не притворяйтесь. Я вас вижу. Я знаю, чего вы хотите. Я знаю, что вас трое. И сделаю все, чтоб вы оставили ее в покое. – Коул начинал сердиться и с силой захлопнул книгу, которую машинально открыл перед тем, как заговорить с девушкой.

– А ты не боишься? – Низким голосом спросила она.

– Устал уже. – Небрежно ответил Хоки, обрадовавшись тому, что его попытки увенчались успехом.

– Да ты знаешь, что такое страх? – Она говорила, не меняя выражения лица, все так же смотря на Коула немигающим взглядом.

– Догадываюсь. Но тому, кто верит в Бога нечего бояться, не так ли мой друг? – Он дружески улыбнулся.

Джилл подняла голову, но не проронила ни слова.

Я… – Начал было Коул, но был оборван ей.

– С чего ты взял, что Библия, угодна Богу? С чего ты взял, что он вообще существует? – Теперь голос был выше, видимо в беседу включилась другая тень.

– Богу угода вера. А раз есть такие как вы, то есть и то, что стоит против вас. – Коул чувствовал себя уверенно как никогда. – На каждое действие есть противодействие.

– Да?

Джилл рассмеялась хриплым почти мужским смехом, от которого по телам медперсонала находящегося рядом пробежал холодок, а больные приковали свои взгляды к Коулу и Джилл, сидящим друг напротив друга в углу, и могло показаться, что они играют в игру – «правда или действие».

– Да. – Твердо сказал Коул, он понимал, что сомневаться нельзя.

– Ты умрешь! – Не своим голосом крикнула Джилл и истерически рассмеялась.

Чьи-то сильные руки быстро оттащили Коула в сторону, а Джилл санитары схватили за руки, приготовив успокоительное. Хоки не пытался сопротивляться, понимая, что на сегодня он уже сделал все, что нужно. А Джилл никак не реагировала на происходящее, продолжая немигающим взглядом смотреть на Коула.

– Все мы когда-нибудь умираем. – Ответил он, обращаясь к той из теней, которая с ним говорила и ко всем теням сразу, вырвавшись из рук медсестер.

Энни быстрыми шагами подошла к Коулу и произнеся короткое:

– Пошли, Хоки.

Повела его прочь, в свой кабинет.

Коул сидел в кабинете Энни, в котором царил минимализм, и видно было, что его владелец, редко в нем бывает. Лишь потертая рамка, обращенная тыльной стороной к Коулу, привлекла его внимание. И ни одной пылинки.

Энни, закрыв дверь, села напротив него за деревянный маленький столик, с потрескавшейся выцветающей эмалью.

– С вами все в порядке? – Энни села на свое рабочее место.

– Да. – Коул нахмурился, обхватив подбородок левой рукой, а правой проведя по глазам, будто не выспался.

Он обвел взглядом кабинет, словно ища что-то. Хоки искал предмет, на котором можно было бы заострить внимание. Не найдя такового, он перевел взгляд на руки Энни, постаревшие заботливые руки, которые давно должны уже по мнению Коула нянчить внуков.

– Вы первый кто смог вызвать в ней, персональную ненависть… – Сиплым голосом произнесла Энни и откашлялась.

– И? – Вышел из состояния задумчивости Коул, убрав руки от лица.

– Вы что-нибудь поняли? – Энни говорила с надеждой в голосе.

– Почему вы мне доверяете, не относитесь, как психу? – Коул посмотрел ей в глаза.

Не найдя куда деть руки, он привычно положил их в карманы.

– Хоки, за время своей работы, я поняла, что… некоторые… психи, понимают не меньше чем остальные, а возможно и больше. – Энни печально улыбнулась. – А вы еще можете более или менее здраво рассуждать.

– Надеюсь на это. Не буду спрашивать вас о той грустной истории, которую вы сейчас вспомнили. Давайте тогда без формальностей, прямо, дружески? – Коул расслабился от общения единственным человеком, которому он доверял и откинулся на спинку стула.

– Давай. – Приветливо сказала Энни, не сумев скрыть волнения, которое промелькнуло у нее при словах Коула.

– Сколько личностей у нее обнаружено? – Коул все еще пытался построить план действий, пытался понять, что его ждет и с чем он имеет дело.

– Три, включая ее. – Задумавшись на мгновение, ответила Энни.

– Так… я увидел три… тени… но со мной разговаривали только две. – Коул постучал пальцами по столу. – А с ней, с самой Джилл вообще возможно поговорить?

– Не знаю. У нее были попытки суицида, но они были вовремя пресечены, да и лекарства вроде помогают. Так… – Энни оборвалась на полуслове. – Ты говоришь их три?

– По крайней мере, я столько увидел. Знаешь, мне нужно поговорить с ней в тот момент, когда она попытается убить себя. – Коул встал и направился к выходу, погрузившись в свои мысли.

– Но… – Энни привстала, желая продолжить разговор, чтобы понять, что у него на уме.

– Я буду с ней все время, которое смогу. Сделай по возможности так, чтоб мне не мешали. – Коул задумчиво осмотрел кабинет еще раз, перед тем, как покинуть его. – Или зови меня.

– Ладно, я приложу все усилия, Коул. – Энни была в замешательстве, но внутренний голос подсказывал ей, что он единственный, кто может помочь Джилл.

Давно она не встречала таких людей, как Коул. Энни верила ему, это чувство было ей хорошо знакомо, но теперь доверяя пациенту, она ощущала себя так, словно не Энни делает снисхождение к нему, а наоборот, пациент, доверяя ей, делает для нее снисхождение.

Это чувство не покидало ее и поздно вечером, когда она, просматривая свои любимые черно-белые фильмы, пила горячий чай. И когда дуновение ветра раздвинуло шторы, ей показалось, что на подоконнике сидит и курит Коул, загадочно улыбаясь.