Там, где прорастает тьма

Потом они умирали.

Ну, почти все.

Шайка Полоза была исключением.

Они шныряли по заражённым землям, туда, где грибы уже сплели свой собственный, чуждый мир – мир, в котором человек был лишним. Они возвращались с наживой: полезными вещами из прошлого, вроде настольных часов, инструментами, иногда – странными артефактами, покрытыми тонким слоем мицелия. И, что самое удивительное, члены шайки возвращались без следов заражения.

Про Полоза ходили легенды. Говорили, что у него договор с самой Королевой Грибов. Что он платит ей дань – но никто не знал, какую именно.

…Брысь, впрочем, к бандитам не относилась. Она была из невезунчиков, которые заразились.

Так где же следы заражения на ее теле? Девушка качнула головой и обратилась к притихшему Репею:

– Откуда ты знал, где положили ее тело?

– Дак разве это секрет? Водил сюда уже пару полозовых парней. Уж очень они просили.

– Брысь была заражена?

– А мне откуда знать? С виду она в порядке, тощая только слишком.

– Ты знаешь точное место, где нашли ее тело?

– И вы туда же, госпожа? Всем-то эта девка сдалась. Что в ней особенного?

Репей поймал ее недовольный взгляд и втянул голову в плечи:

– Понял, отведу. Только это… не по темноте. Там много кто шастает, не хочу попадаться полозовым дружкам на глаза, да и вам не стоит пока.

Брысь ворочалась на кровати, мягкость матраса, казалось, засасывала ее вниз, вниз, под землю. Отгоняя липкий сон, так похожий на горячечный бред, Брысь думала. Почему на её теле не осталось следов заражения? Что за ожог на ладони? И главное – что она украла у Полоза?

Когда сон наконец сморил её, в сознании зазвучал голос:

– Я могу показать тебе правду. Ты ведь хочешь знать, кто убил тебя?

– Ну и кто ты?

– Я в тебе. Я это ты. Мы срослись. Мы срослись в одно целое, сплелись нервными окончаниями…

– Мне ничего такого не надо, уходи!

Смех, похожий на звук, с которым крошится шляпка большой сыроежки.

Шелест растущей грибницы. Шепот мицелия.

Брысь уснула.

Она видела сны о бесконечных нитях-дорогах, тянущихся сквозь землю, о тайных договорах с деревьями («Вы – нам сахар, мы – вам минералы, и никому ни слова»), о спорах, уносимых ветром в чужие края, где они прорастали вопреки всем законам ботаники и приличий.

Ей снились грибы-шпионы, внедрённые в ничего не подозревающую почву у порогов домов, грибы-дипломаты, ведущие переговоры с плесенью. Грибы-поэты, сочиняющие оды гниению.

А ещё ей снились люди.

Смешные, нелепые существа, которые топчут её подданных, варят их в супах, сушат, жарят, жгут молодняк химикатами, убивая целые колонии.

Но Королева не сердилась.

Потому что знала: скоро мицелий опутает весь мир.

И тогда миру будут сниться только она.

Глава 3

День второй

Брысь проснулась с ощущением, будто кто-то выкопал её из земли. Утренний зной уже лип к рамам, пробиваясь сквозь щели в ставнях, но внутри неё оставался холод страха – липкий, как сок перезрелого гриба. Она поднесла ладонь ко рту – горький вкус не хотел исчезать. Будто она всю ночь жевала лесную подстилку, а споры, осевшие в желудке, теперь прорастали наружу. Подойдя к зеркалу, она выругалась сквозь зубы: ее глаза стали еще темнее. Она заражена. Она отравлена. Чужое присутствие теперь ощущалось явно. Шуршание прелых листьев складывалось в слова. Это считало себя Королевой. Королевой Грибов, Королевой Мицелия.

– Ты – не королева. Ты – плесень. Ты – инфекция!

– Ошибаешься, – прошелестело у нее в голове. – Я не просто плесень. Я – память этой земли. Тысячи лет я спала в темноте, а теперь… теперь я просыпаюсь.

Брысь стиснула пальцы, чувствуя, как под ногтями заныло.

– Просыпаешься, чтобы сожрать нас?

– Сожрать? Нет. Я просто… принимаю вас к себе. Вы все когда-нибудь вернетесь в землю. Я лишь ускоряю. Я собираю вас вместе. Я объединяю.

– Мило с твоей стороны, – Брысь провела рукой по лицу. Ладонь была влажной. – А если мы не хотим?

Пауза. Потом – тихий, шелестящий смех.

– Разве споры спрашивают у листа, хочется ли ему гнить?

Брысь резко пнула ножку кровати.

– А я тебе не лист.

– Нет? Тогда скажи, почему ты уже так отчетливо слышишь меня? Почему твои глаза темнеют?

Брысь не ответила.

– Ты уже часть меня. И скоро поймешь… что это прекрасно.

И тогда Брысь засмеялась – резко, грубо, по-своему.

– Ладно, Королевна. Только учти – я тебя не боюсь.

– Боишься, к сожалению, – прошептала Королева в ее голове. – Уж я-то знаю. Злость, страх – все это мешает мне проникать в тебя. Это разъедает. Это болит. Это лишнее. Освободись, стань спокойна, как спокойна прорастающая грибница.

Брысь заорала, словно зверь, и голос в голове замолчал, оставив после себя пустоту. Удивительно, но в комнату никто не ворвался. Наверное Репей отсутствовал на своем посту с той стороны двери. Оно и к лучшему.

Брысь умылась над раковиной. Здесь еще оставались остатки водопровода – роскошь, недоступная теперь всем, кто жил вне в центра города. Вода пахла дезинфекцией и щипала кожу.

После завтрака, который ей принесли прямо в комнату (пирог с черными груздями, лисичками и свининой и чашка теплого отвара из шиповника и душицы. Пирог был такого размера, чтобы съесть его за раз. Его не полагалось резать, поэтому ножа на подносе не было, как и каких-либо других приборов. ), Репей нехотя повёл Брысь в сторону фабричного квартала. Вскоре они уже петляли по узким улочкам, где воздух пах гарью и машинным маслом. Здесь не было следов мицелия, и не росло грибов или чего-либо еще, кроме нескольких крошечных побегов травы. Действительно, пыльные неуверенно-зеленые травинки, рождавшиеся между щелями в разбитом тротуаре, тянулись в сторону центра так, будто хотели сбежать и никогда больше здесь не расти. Воздух в квартале фабрик бил в нос, оседал на легких. Под ногами скрипела черная, острая пыль. Брысь не слишком нравилось жить на отшибе, но в квартале фабрик нравилось еще меньше. Есть что-то похуже плесени и мицелия, думала она. Это когда у тебя во рту вкус каменного угля.

Говорят, раньше фабрик было больше, и всякое здание имело свое отдельное назначение. Теперь же производство не могло быть таким уж большим. В здании текстильной фабрики располагалось несколько деревообрабатывающих цехов и где-то на задворках иногда работала старая лесопилка. Жались друг к дружке несколько гончарных и стекольных мастерских. Фабрика химикатов была вся утыкана разными химическими предприятиями, словно одеяло, состоящее из лоскутов неподходящего размера и формы. В небо устремлялись сотни труб, а цвет камней мостовой имел самые разные оттенки, от красного до фиолетового, и был частично скрыт маслянистой блестящей пленкой.

За фабрикой химикатов, если кто-то отваживался туда дойти, впрочем, даже если нет, уходила вниз и вниз Каверна или попросту Яма, как ее называли. Это место, где живут и проводят свои изыскания заклинатели. Возле Ямы земля бугрится нарывами от их опытов.

А дальше только угольные шахты и несколько ям, где добывают глину и песок. Брысь не любила эту часть города, хоть грибы сюда и не совались, она казалась ей похожей на отмершую часть тела.

– Это здесь, – сказал Репей. Место не показалось Брысь чем-то примечательным. Просто переулок, расходящийся двумя узкими улочками между гончарной мастерской и фабрикой химикатов. Ржавая до дыр бочка с мусором, лежащая на боку. Железная дверь, выглядящая неприступно закрытой. У нее не имелось даже ручки или замочной скважины, так что Брысь просто дотронулась до толстого листа железа рукой. Как вообще люди попадали внутрь через нее? Наверное тут есть какой-то запирающий механизм.

Закопченное окно фабрики, забранное решеткой, уходило в землю своей нижней часть. Местный воздух осел на стекле до такой степени, что полностью скрыл прозрачность за чернотой. Ничего нельзя было разглядеть, как ни старайся.

Где-то здесь это и произошло.

Брысь присела на корточки и коснулась грязной решетки чистыми пальцами. Кожа ощутила железо и отслаивающиеся хлопья старой краски. Ощущение было знакомым; именно так она и сделала тогда.

– Как по-твоему, что она здесь делала?

Репей поскреб голову:

– Ни единой мысли, госпожа.

– А что находится за этой стеной?

– Госпожа… Там собирается наш… наш орден. Там мы вас и переместили в это тело.

– Покажи, как туда попасть!

– Я не могу. Только заклинатель может открыть эту дверь. Мы каждый раз ждем Умника, чтобы пройти. Выйти можно, войти нельзя. У нас повсюду есть двери, но они закрыты.

– А если бы Брысь попыталась, скажем, открыть эту дверь? С ней бы что-то случилось?

– Нет, госпожа. Дверь просто не открылась бы. Хотите сказать, она за кем-то из нас шпионила?

– Не знаю, – отмахнулась Брысь.

Она, то есть я, была здесь. Возможно, я хотела попасть внутрь. А потом это произошло. Кто-то убил меня и бросил здесь. А в это время там за стеной…

Ее мысли гудели от предположений, но она вовсе не хотела, чтобы и Репей задумался над этими вопросами.

Репей издал звук, средний между писком и икотой, и отшатнулся назад. Брысь резко вскочила, шаря по ремню в поисках ножа, которого там не было.

Полоз вышел из переулка прямо к ним. Его длинные черные волосы, собранные в хвост с вплетенными змеиными шкурками, шевелились на ветру, будто живые. Темно-карие глаза сверлили Брысь с такой интенсивностью, что у нее возникло странное чувство – будто он видит не ее нынешнее лицо, а что-то под ним.

Возможно, он и убил меня… Возможно, я сейчас смотрю в глаза своему убийце…

Он не узнал ее. Конечно, не узнал – она же в теле Весны. Но что-то в его взгляде…

– И что же вы тут забыли? Ищете что-то? Может я помогу?

Его речь прервал новый голос:

– Весна!

Из-за угла выскочил Заяц, запыхавшийся, с глазами, полными надежды. Это было уже слишком.

– Что ты здесь делаешь?! – вырвалось у Брысь.

Он всматривался в ее лицо, ища то, чего возможно, там уже не было.

– Я… Я следил за тобой от площади. Думал, мы сможем поговорить. Ты не ответила на мое письмо.

– Письмо?

– Оно под нашим камнем, – пояснил Заяц. Да только Брысь ничего не знала об их камне.

– Мне теперь не до того, – пробормотала она. Заяц обеспокоенно глядел на нее:

– У тебя… что-то… с глазами, – он тяжело дышал, будто боролся с собой. – Они потемнели.

– Я знаю, – сказала Брысь. – Ты не должен был меня искать. Теперь все… По-другому.

Увидев Полоза, парень замер, как кролик перед удавом.

– О-о, привет. Ну денек сегодня, да? – Полоз повернулся к нему с неестественной плавностью. – Какое интересное здесь место, всех сюда так и тянет.

В его словах сквозила свернутая кольцами ярость, которую он только и жаждал развернуть и обрушить на тех, кто попадется под руку. Драться с ним было бесполезно, да и нечем. Поэтому первой, второй и третьей мыслью Брысь было: бежать!.. Но этот парень, Заяц, смотрел на нее широко раскрытыми глазами и больше не двигался с места. Да что с ним такое?

Она видела, как Полоз достаёт любимый нож: тонкое длинное лезвие, гладкая костяная ручка. Заяц стоял между ними. Полозу ничего не стоило пырнуть его в бок.

Ты послушница храма, а еще ты избранна самой богиней в жертву. Ты испугана и в то же время надменна. Говори что-нибудь подходящее. Заболтай его.

– Я провожу здесь ритуал очищения. Прошу вас уйти. Прерывать священные действия нельзя, это грозит…

Полоз улыбнулся и смахнул с кожаной куртки несуществующую пылинку.

– Мне можно. А знаете что, я приглашаю вас в гости. Побеседуем, выпьем чего-нибудь.

– Послушницу Весну будут искать, – пробормотал Репей пустым голосом. Брысь даже спиной ощущала, как он пытается стать незаметным, втягивая голову в плечи.

– О, не волнуйся, не найдут… Ха! Шучу-шучу. Мы просто побеседуем, и я верну ее к вечерней трапезе, не переживай.

Из-за угла вылетели трое. В следующее мгновение холодное лезвие прижалось к горлу Брысь, а жилистые руки скрутили ей запястья за спиной.

– Ну-ну, зелёная пташка, – прошипел за ухом ласковый голос, который Брысь прекрасно знала, – Полоз хочет с тобой побеседовать, значит тебе придется принять это приглашение.

Его называли Шут. Не настоящее имя, конечно, но вполне ему подходящее. Шут был человеком, с которым вовсе не хотелось шутить, хотя он почти всегда улыбался.

Заяц отчаянно дёрнулся, но Клык, второй сподручный Полоза, ловко накинул ему на шею петлю из верёвки.

– Шевельнёшься – задушу не моргнув, – пообещал он. И Заяц больше не шевелился.

Репей, бледный как мел, стоял с поднятыми руками, пока кудрявая девушка по прозвищу Щепка обыскивала его потрёпанные одежды.

– Э-э-э… я ж просто сопровождающий! Да вы ж меня знаете, – запищал он, когда у него из рукава вылетела горбушка чёрного хлеба. – Меня вообще можно не брать!

– Так если ты без девки вернешься, с тебя шкуру спустят, – хмыкнула Щепка. – Так что прогуляешься с нами.

Полоз улыбнулся всем сразу:

– Всех берём. Мне нравится, когда гости приходят компаниями.

Глава 4

Граница между Городом и Отшибом – это не стена. Не баррикады. Не патрули с факелами (хотя иногда и они есть). Это тихая война. Это игра в земельки.

С одной стороны – выскобленные плитки центральных улиц, дома, побеленные известковой штукатуркой. Воздух пахнет раствором дезинфекции, а по ночам дежурные послушники с медными швабрами скребут тротуары, счищая малейший намёк на сероватый пушок.

С другой – Отшиб.

Там плитки уже даже не серые, а сизые, будто покрытые инеем из спор. Все утопает в зелени. Деревянные ставни пухнут, обрастая бархатистой плесенью. В переулках стоит сладковатый запах гниющих фруктов – только никаких фруктов там нет, это грибы цветут в подвалах, выпуская в воздух свои душистые яды.

Между этим и тем миром – ничья земля.

Полоса в два мертвых квартала, где Зеленое Пламя ежедневно ведет свою методичную работу: выжигает споры огнем с добавлением соляной кислоты, заливает купоросом, засыпает солью. А по ночам грибница отвечает им – тонкие, почти невидимые нити выползают из водосточных труб, пятнами проступают на стенах, будто тени без источника света.

Утром их снова соскребут.

Но каждый день – на волосок меньше.

А там, где кончаются даже кривые улочки Отшиба с последними уцелевшими домами, начинается другой мир. Можно сказать, что это Царство Леса. Ветви сплетаются в плотный полог, сквозь который не пробивается солнце – только тусклый, болотный свет, будто сквозь толщу мутной воды. Воздух там не просто воздух, а бульон – густой, спертый, пропитанный сладковатым запахом гниющих плодовых тел. Он оседает на языке, липнет к нёбу, заставляет прокашливаться даже самых стойких. Дышишь – и кажется, будто споры уже прорастают у тебя в груди. Троп там не найти, по крайней мере, постоянных троп, – их плетет сама грибница и она же ими управляет. Белые нити мицелия стелются по земле, как змеи, обвивают корни, взбираются на стволы, свисают с ветвей мохнатыми гирляндами. Шагнешь не туда – и почва продавится под ногой, как гнилая кожа. А под ней – пульсирующая жижа, кишащая спорами. Только Полоз с его людьми отваживается ходить туда; потому что они, в отличие от остальных, возвращаются обратно, да еще и не с пустыми руками. Брысь никогда там не бывала. Говорят, за этим лесом – только другие леса. Говорят, весь мир теперь таков. Говорят, их город последний, что остался на земле.

Здесь было зелено и дышалось по-другому. Здесь пахло грибницей. Брошенные, но все еще для кого-то жилые дома стояли, распахнув выбитые окна и укрывшись буйной молодой порослью. Иногда цвели и сами дома. Иногда в деревьях, спеленатых сетью мицелия, угадывалось очертание глаза или уха.

Брысь увидела Влюбленных. Парочку с Отшиба, сросшуюся спинами, будто они всегда были готовы защищать друг друга. Они стояли так, сколько Брысь себя помнила. Она не знала точно, кто они были, но эти ребята всегда казались ей образцами вечной любви. Возможно поэтому Брысь никогда не стремилась любить. Но все же, они выглядели не настолько жутко, насколько романтично: две фигуры, проросшие в друг друга и ставшие статуями, символами Отшиба. Брысь всегда боялась, что их сожгут, но никто не решался.

Шайка Полоза обосновалась в старых ткацких цехах – там, где когда-то станки плели нити, а теперь грибница сплела целый мир.

Стены поросли мицелием, будто морозными узорами, только эти узоры были живыми, тянулись к теплу и шевелились, если приглядеться. Потолки терялись во тьме. Воздух стоял густой – дым от костров, разведенных в бочках, аромат жаренного на углях мяса, и над всем этим – терпкий, зловещий запах злых грибов, которые здесь выращивали прямо на стенах и вовсе не для супа.

Мебель была собрана со всего покинутого города: кушетки с облупленными бархатными сиденьями, резные дубовые стулья с выщербленными ножками, десяток канделябров, в которых вместо свечей торчали промасленные тряпки. Всё это стояло вперемешку с бочками, ящиками и кучами трофеев – от медных чайников до странных стеклянных шаров, покрытых изнутри серебристым налётом.

Это было не просто убежище.

Это был курган.

Курган для живых – где Полоз правил не как король, а как хитрый паук в центре паутины. Его люди сновали между грудами хлама, таская добычу с заражённых улиц: консервы с вздутыми крышками, инструменты, проросшие спорами, бутылки с мутной жидкостью, которая могла быть и вином, и чем-то похуже.

Брысь уже бывала тут. Бывала не раз. И, может быть, она знала, почему приближенные к Полозу бандиты не заражены, хотя все здесь пропитано спорами мицелия.

Но если даже она знала это раньше, то теперь забыла.

На фабричных железных столах стояли друг на друге ящики с разными лечебными настойками и растирками – это были темные, заклеенные воском бутылки, обвязанные красной ниткой и снабженные этикеткой с витиеватым, непонятным почерком.

Каждая бутыль – заговоренная заклинателями в Каверне и стоит пять больших монет, что равняется зарплате лавочника за день.

Каждая – безнадежно несовершенная.

Заклинатели клялись, что их зелья "ставят барьер между душой и спорами". Что если пить по глотку в день – грибница не приживется. Что если мазать кожу – мицелий не прорастет. Но вот незадача – никто не знал, какие из них работают на самом деле.

Одни настойки были горькими, как полынь, и пахли медью и дымом. Другие – сладковато-приторными, с нотками гниющих ягод. Третьи и вовсе шевелились в бутылках, будто в них заперли что-то живое.

Результаты тоже разнились:

Одни жители Отшиба говорили, что настойки "хоть и гадость, но держат хворь в узде".

Другие плевались – "выброшенные деньги, все равно прорастаешь".

Третьи вдруг затихали, трогали лицо и шептали: "А ведь… вроде перестало чесаться".

Но были и такие, кто уже не пил.

Они обычно сидели в темном углу, завернувшись в тряпье, и смотрели на бутылки пустыми глазами. Потому что слишком поздно. Потому что под кожей уже что-то изменялось.

Брысь вспомнила, как Полоз скалил зубы, перебирая бутылки в ящике: "Бери, кому надо. Только помни – ни одна настойка не спасет, если грибница захочет тебя вырастить".

Где-то в темноте ее сознания раздался тихий смех:

Ты ведь и сама прекрасно знаешь правду. Эти настойки – не защита. Лишь отсрочка.

– Садитесь. Будем говорить.

Брысь огляделась. В углу сидела старуха с лицом, наполовину покрытым грибными наростами, и что-то шептала, перебирая маленькие косточки, нанизанные на веревку. Вокруг кипела жизнь: бегали занятые какими-то поручениями мальчишки, несколько женщин разделывали тушу неизвестной Брысь рептилии, мужчины точили инструменты, или выпивали, или играли в карты. Все были заняты, но многие поглядывали на нее с недобрым любопытством. Она увидела дядьку, он устроился в кресле возле горящей бочки и, кажется, дремал.

Клык, Шут и Щепка оставили их, но паслись неподалеку. Полоз хорошо выдрессировал своих людей, стоит ему шевельнуть бровью, и они окажутся за спиной с ножами в руках.

Брысь взяла первый попавшийся стул и села, облокотив локоть на колено, и глядя на Полоза.

«Сейчас он меня не убьет», думала она. «Я послушница Зеленого Пламени, избранная богиней. Меня трогать нельзя, можно только припугнуть».

– Кто это такой?

Полоз кивнул на Зайца. Заяц предложил молчать, как делал это с момента, когда их схватили, и сжал зубы так сильно, так что Брысь даже начала переживать, что парень прокусит себе язык. Репей и не думал помогать.

– Он торговец хлебом, – тогда ответила она.

– Я уверен, он и сам умеет говорить, – сказал Полоз. – Давай ещё раз, парень. Я видел тебя на улицах, конечно. Твою рожу сложно забыть. И ты мне не нравишься, понял? Зачем торговцу шататься в квартале Фабрик в разгар дня?

Брысь перехватила инициативу:

– Он мой друг, вот и все. Не трогайте его – он ничего не знает.

Полоз приподнял бровь, его тёмные глаза изучали её с новым интересом:

– А ты, зелёная девчонка, слишком уверенно говоришь за кого-то, кого должны принести в жертву через неделю, – он наклонился вперёд. – Мне это нравится. Напоминаешь мне одну… знакомую.

В груди у Брысь ёкнуло. Он конечно не узнавал её, но… чувствовал?

– Ну что ж, тогда ты мне расскажи, – начал Полоз, и игнорируя мебель, уселся прямо на пол, – что вы искали в том переулке?

Репей заёрзал:

– Мы проводили ритуал… э-э… очищения.

– ЗАТКНИСЬ! – грохнул Полоз. – Я спрашиваю ее.

Все взгляды устремились на Брысь.

– Я осматривала место, где убили одну девушку.

В лагере воцарилась мёртвая тишина. Даже старуха в углу перестала бормотать. Полоз медленно поднялся, его лицо стало каменным.

– Зачем? – спросил он тихо, слишком тихо.

Брысь почувствовала, как по спине бегут мурашки. Но отступать было поздно:

– Потому что я думаю… что она не просто так умерла. Её убили. И я хочу знать – кто.

Полоз замер. Потом вдруг рассмеялся – жёстко, без веселья:

– О, это очень мило. Послушница Зеленого Пламени расследует убийство уличной воришки, – Полоз резко вскочил. – А знаешь, что я думаю? Я думаю, ты что-то знаешь о том, что она украла. И мне это очень, очень интересно.

– Об этом я ничего не знаю, – глядя ему в глаза сказала Брысь.

Полоз щёлкнул пальцами. Из толпы вышли Шут и Клык с верёвками в руках, готовые ко всему.

– Развлеките наших гостей, – ухмыльнулся Полоз. – Особенно… зелёную девчонку. Думаю, у нас с ней будет долгий разговор.

Брысь сглотнула. Ситуация стремительно катилась в пропасть.

Полоз медленно обходил Брысь, как хищник вокруг добычи. Его пальцы ласково опустились на рукоять ножа.

Брысь почувствовала, как Заяц напрягся рядом. Репей тихо скулил от страха.

– Это ты убил ее?

– Я?

В глазах Полоза почудилась боль. И безумие.

– Или твои люди? Что не слишком-то различается.

– Я убил бы ее, возможно. Если бы поймал. Я до сих пор хочу ее убить! Я не могу поверить, что она мертва!.. Ни я, ни мои люди этого не делали… Так, послушница, – прошипел он. – Давай по порядку. Почему тебя, будущую жертву вашей прекрасной богини, вообще волнует какая-то уличная воришка?

Нужна версия. Убедительная. И такая, чтобы не заставила его прирезать меня на месте.

– Потому что она не просто "какая-то воришка", – сказала Брысь, поднимая голову. – Она была заражена.

– Зараженные умирают сами, – медленно проговорил Полоз. – Их не нужно убивать.

– Обычные – да, – кивнула Брысь. – Но если споры мутируют? Если зараженный начинает… меняться слишком уж сильно? – Она сделала паузу, давая словам осесть. – Зеленое Пламя отслеживает такие случаи. Мы думали, Брысь могла стать носителем чего-то нового. А потом её нашли мёртвой. Слишком вовремя.

Полоз нахмурился. Его глаза сузились.

– Ты хочешь сказать, её убили из-за новых спор?

– Возможно.

– Врёшь. Я видел её тело – никаких следов заражения. Ни наростов, ни пятен.

– А если споры были внутри? – не сдавалась Брысь. – Если кто-то вырезал их перед тем, как подбросить труп?

Полоз замолчал. Впервые за весь разговор в его взгляде мелькнуло нечто, кроме злости. Сомнение.

– И зачем это вам? – наконец спросил он.

– Потому что если кто-то экспериментирует с мутациями спор, то твоя вещичка – не единственное, что пропало.

Она блефовала. Отчаянно. Но блеф сработал – Полоз задумался над ее словами.

В этот момент снаружи раздался грохот, крики и короткие звуки борьбы. Затем повалил дым.

– За тобой пришли, – сказал Полоз и исчез в тумане. Брысь успела только проводить его глазами, а над ней уже стоял Тис с тремя стражами Зеленого Пламени и заклинателем.