Укротить ловеласа

И в кои-то веки Надя решила ему довериться. На крайний случай у него был ее номер, и она почти не сомневалась, что не пройдет и получаса, как Платон начнет атаковать ее звонками и сообщениями с глупыми вопросами из разряда «Где мои концертные ботинки! Срочно!». И все же рискнуть стоило. Так Надя решила отметить грядущее освобождение от проблемного клиента.

Платон, впрочем, не позвонил. Ни через полчаса, ни позже. И Надя поймала себя на мысли, что вместо того, чтобы любоваться архитектурными красотами Вены, то и дело заглядывает в телефон, проверяя, нет ли пропущенных вызовов, положительный ли баланс и не пропал ли сигнал сети. Все было в норме, Платон молчал, а вот Надя вдруг почувствовала себя никому не нужной.

Быть может, она преувеличивала собственную незаменимость? Или сама была виновата в эгоцентризме Платона? Она все делала за него, как мамаша-наседка, просто приняла эстафетную палочку у Риммы Ильиничны. Так не в этом ли крылась главная Надина ошибка? И стоило раньше предоставить Платону свободу, чтобы он мог и себе, и людям продемонстрировать полную автономность?

Чем дольше Надя гуляла по городу, тем сильнее терзали ее сомнения. Она уже начала думать, что зря затеяла поход к руководству, и Платон, возможно, не так плох, как она привыкла о нем думать. Ведь осталось в нем что-то человеческое! Не бросил же он ее тонуть в ванне, не усвистал навстречу приключениям, а остался, как настоящий друг.

Ноги сами вывели Надю на Карлсплатц, к красному зданию Музикферайн. До концерта оставалась еще уйма времени, но отчего-то ни достопримечательности не радовали, ни музеи не манили к своим сокровищницам. Так всегда бывает: как только решишь перестать думать о ком-то, как все мысли только вокруг него и вертятся.

Осознав, что сопротивление бесполезно, Надя вызвала такси, и за полчаса до начала концерта уже стояла в вечернем платье у входа в филармонию. Она ждала настоящего ажиотажа: все концерты с участием Платона в России проходили в битком набитых залах. И потому Наде казалось, что и сегодня вся светская публика ломанется слушать нового русского гения.

Однако очереди к Музикферайн отчего-то не выстроились. Надя сверилась с часами, внимательно перечитала афишу: время и дата концерта были указаны правильно. Понадеявшись на то, что в Австрии принято приходить заранее, и все зрители уже на местах, в предвкушении изучают программки, Надя направилась внутрь. И что же ее ожидало внутри? Полупустые гардеробы и несколько нарядных старушек в фойе.

Надя никогда не любила раздувать из мухи слона, но здесь уже давно не пахло насекомыми, а над залом витал призрак с большими ушами и хоботом. Потому что насчитать Наде удалось от силы человек сто в партере и чуть меньше – на балконах.

Призвав себя не паниковать, Надя отыскала Шульца.

– Надия! – по обыкновению просиял он. – Вы чудесно выглядите!

– Томас, где все? – В светских реверансах уже не было нужды. – Сколько билетов продано?

Обычно рекламой концертов занимается принимающая сторона. И таких эпичных провалов за всю карьеру Нади не было ни разу. С тем же успехом она могла привезти в Вену ансамбль художественной самодеятельности из дома железнодорожника. И то они, будучи для Австрии экзотикой, собрали бы больше публики.

– О, не волнуйтесь! – Шульц замахал на Надю руками. – Люди еще подойдут. Пойдемте, я посажу вас в первом ряду.

Надя сидела, как на иголках, и беспрестанно вертелась. Слушатели и правда стекались в зал, но уж больно медленно. А если Платон увидит, как мало пришло народу? Запаникует, расстроится, впадет в кризис или творческую депрессию? С людьми искусства это случается сплошь и рядом.

Лишь выход музыкантов на сцену отвлек Надю от судорожного пересчета голов. Платон должен был играть третьим и четвертым номером, до него выступали польская скрипачка и струнное трио. Надя вцепилась в сумочку похолодевшими пальцами, вытянулась, подавшись вперед, и ждала. Как в тумане, мелькали перед глазами чужие смычки и локти. Каждый раз перед выступлением Платона Надю охватывало смятение, словно это ей предстояло играть перед сотнями пар глаз. И пусть сама она давно рассталась со скрипкой, страх сцены забыть так и не смогла. До сих пор у нее от голоса конферансье потели ладони, во рту пересыхало, а пульс зашкаливал.

И вот наконец появился Платон. Из зала он казался совершенно другим, не таким, как в жизни. Величественным, что ли. Он как никто другой органично смотрелся в окружающей роскоши: золотой лепнине и фресках Венской филармонии. Надя не могла оторвать от него глаз: он по-свойски задорно улыбался публике, держался легко и непринужденно. И не знай Надя, как он всегда собирается с духом в гримерке, она бы решила, что он ни капли не волнуется.

Играли третью ре-мажорную сюиту Баха, которую часто ошибочно называют «Воздух». Зал утонул в густом сочном звуке. Улыбка сошла с лица Платона, вздулась на высоком лбу вена, ходуном ходил локоть, сильные пальцы ласково мяли гриф. Наде казалось, что она проваливается в портал между реальностями, что ее уносит куда-то, и хотелось отдаться этим ощущениям с головой.

Когда слушатели зааплодировали, а музыканты поднялись на поклон, Надя вдруг отчетливо поняла одну вещь. Она всегда будет прощать Платона. Что бы он ей ни сделал. И бог с ним даже, с Сашей, рассорь ее Платон с родной матерью, Надя бы и тогда не смогла долго злиться. Потому что едва он брался за инструмент, для нее все переставало иметь значение. Весь мир превращался в горку несущественных пустяков по сравнению с этим звуком, что пробирался через барабанные перепонки в самую душу.

Это открытие было и простым, и страшным одновременно. Надя поняла, что Платон стал ее личным наркотиком. И пусть сегодня с утра вел себя, как ее лучший друг – впервые за много лет, – кто знает, что он вытворит завтра? Чего лишит ее, когда забудет о дружбе, а на горизонте появится еще одна девушка, готовая отдаться за пару сюит?

Надя не знала точно, влюблена ли она в Платона. Но пришло время взглянуть на себя со стороны: если бы он прямо сейчас спрыгнул со сцены и потащил ее в номер, она бы не смогла отказать. Да, порой ей казалось, что она его ненавидит, – не далее, как вчера она прокручивала в голове разные варианты казни с участием его длинного смычка, – но Платон подмигивал ей со сцены, и внутри все тянулось к нему, будто она когда-то умудрилась проглотить невидимый рыболовный крючок с его удочки. Зависимость. Болезнь – вот как это называлось.

Эмоциональные качели расшатали Надю основательно. Ночью она пыталась забыться в объятиях шампанского, а что дальше? Повышение градуса, смена веществ? И так до тех пор, пока она не проснется однажды на улице, на замызганной картонке в незнакомом городе, и лишь какой-нибудь добряк швырнет ей монетку на сухари?

С этим надо было заканчивать. И выходя из зала, чтобы проверить, готовы ли столики для автограф-сессии, Надя утвердилась в своем решении пойти к начальству и отказаться от Платона. Сказать ему об этом в лицо, когда он так радовался удачному выступлению? Нет, только не сейчас. Слишком уж счастливым он выглядел, сиял, как отполированный, даже походка пружинила.

– Ну как? – он уселся за столик и посмотрел на Надю как верный пес, который только что выполнил все команды хозяина.

Странный вопрос. Знал же сам, что гениально, как и всегда. Выложился на полную: волосы были еще влажными, словно Платон попал под дождь, а глаза лихорадочно горели.

– Отлично, – Надя не сдержала улыбку.

– Прекрасно! Ве-ли-ко-леп-но! – Как чертик из табакерки, не пойми откуда, выскочил Шульц, вихрем налетел на Платона и принялся трясти его руку. – Прорыв! Катарсис! Мы так благодарны, что вы согласились выступить у нас!

Надя не стала переводить Платону: от Шульца прямо-таки разило восторгом, и только слепоглухонемой не понял бы смысла его восклицаний.

– Спасибо, – по-английски ответил Платон. Уж это-то слово он сумел запомнить.

Надя оставила его наедине с благодарной публикой, а Шульца отвела в сторонку. Не хотела, чтобы Платон усомнился в своем успехе.

– А что с публикой? – понизив голос и стерев с лица улыбку, осведомилась она.

– А что с публикой? – вернул ей вопрос Шульц с искренним недоумением.

– Не было и половины зала! И как быть? Дирекция Музикферайн больше не захочет, чтобы Платон здесь выступал.

– Ах, это… – Шульц поморщился, будто обнаружил волос в тарелке с супом. – Да ничего страшного, поверьте моему опыту. Такое случается. Я же вам говорил: ходит какой-то новый грипп, люди боятся, пресса нагнала паники… Пустяки. Главное – Платон играл замечательно, и все это оценили. Вот видите? – он указал на столик Платона, и Надя обернулась.

К сожалению, ничего утешительного она там не увидела. Только стайку старушек, вспоминающих молодость и безбожно флиртующих с Платоном. Благо, величественные стены Музикферайн не располагали к тому, чтобы просить автограф на нижнем белье, иначе Платону неизбежно пришлось бы расписаться на паре-другой панталонов.

Надя снова устремилась на выручку. Платон, конечно, улыбался своим престарелым поклонницам, но она знала его слишком давно, чтобы сразу считать усталость и напряжение.

– Благодарю вас, автограф-сессия окончена! – возвестила Надя по-английски и по-немецки. – Мы с нетерпением ждем новых встреч.

– Ты спасла меня… – выдохнул Платон, когда Надя препроводила его в гримерку, подальше от кокетливых морщинстых прелестниц. – Одна женщина решила, что я поляк, и стала мне рассказывать, что у ее отца тоже польские корни.

– А, то есть это ты все-таки понял? Успел подтянуть английский?

– Не знаю, как объяснить, – Платон расстегнул рубашку, и Надя отвела взгляд. – Но когда дело касается женщин, я как-то лучше понимаю иностранную речь.

– Даже если эти женщины помнят Вторую мировую?

– А что? Та, с палочкой, была очень даже ничего.

– Фу, гадость. Дай мне это развидеть!

– А вот это уже эйджизм!

– Чего?! – Надя подняла на Платона глаза и тут же пожалела об этом: он уже вовсю выпутывался из концертных штанов.

– Как расизм, только про возраст, – он залихватски ей подмигнул, и Надя поняла, что он в очередной раз издевается. – Может, гульнем, а? Время детское, а я Вену так и не посмотрел.

– Поздно уже. С утра – вылет, – Надя заботливо водрузила костюм на вешалку.

– Да брось, тебе же хочется! Романтика, ночные огни, ресторанчик…

Наде и правда хотелось, но она знала, что не сможет долго молчать. Не пройдет и получаса, как совесть загрызет ее поедом, и она расколется. Признается Платону, что собралась передать его с красным бантиком на макушке другому агенту. И тогда все станет слишком сложно. Он начнет ее отговаривать, показывать умилительные пантомимы с пальцевым человечком. Или, не приведи господь, достанет виолончель и сыграет что-нибудь эдакое из популярного. Джазовое и хулиганское. И тогда все, пиши пропало. Конец всем грандиозным планам на светлое будущее. Надя сдастся, а дальше… Дальше по сценарию: падение в никуда и замызганная картонка на городской площади.

Потому-то она и отказалась от прогулки. И по той же причине соврала, что не хочет ужинать, и поскорее заперлась у себя в комнате в отеле, стараясь не слушать, как Платон напевает в душе. И даже в самолете раздобыла у стюардессы маску на глаза, сослалась на мигрень и сделала вид, что проспала весь полет. А в Москве, едва забросив вещи домой, поехала в агентство, словно боялась, что любое промедление заставит ее передумать.

– Олег Натанович? – постучала она в кабинет шефа.

– Да-да, Наденька, проходите.

Надя, сжав зубы, зашла. Она не любила, когда посторонние называли ее уменьшительным именем. Всегда представлялась полным. Надежда – звучно и солидно. Но почему-то каждый второй считал своим долгом через пару предложений понизить ее до Нади или и вовсе до Наденьки и Надюши. И ладно Платон: ему было позволено так ее называть, как-никак, столько лет дружбы за спиной. Но остальные? Почему они всегда опускались до подобного панибратства? Наденька – это ведь не знаток своего дела, не взрослая женщина, а какая-то девчонка в колготках, сморщенных на коленках.

– Олег Натанович, у меня к вам разговор, – Надя присела на край стула и огляделась.

Кабинет шефа был с пола до потолка увешан афишами, и никто не знал, какого цвета на самом деле там стены. Почему-то Олег Натанович не снимал старые плакаты, а новые лепил прямо поверх, бесконечно перемещал их и перевешивал, будто собирал огромный пазл.

– По поводу Барабаша, я так понимаю? – Воскобойников, о деловой хватке которого ходили легенды еще со времен Советского Союза, поерзал в кожаном кресле и снял изящные прямоугольные очки без оправы.

– Откуда вы… – Надя растерялась на мгновение, но вовремя спохватилась: пора уже было перестать удивляться, что Олег Натанович знает все обо всех. – В общем, я хотела бы попросить у вас другого клиента. У Платона шикарное портфолио, перспективы, он будет не против остаться с нашим агентством, но…

Она резко замолчала, потому что Воскобойников замотал головой, отчего седые вихры над мочками его ушей всколыхнулись.

– Ответьте мне на один вопрос, Наденька. Вы с ним, с позволения сказать, перешли границы?

– Что?

– Личные отношения, роман, интрижка? – он наклонился вперед, будто хотел заглянуть Наде в самый мозг.

– Нет! Что вы, нет, конечно. Просто…

– Тогда послушайте меня, – тонкие губы Воскобойникова сжались, и интеллигентное лицо благонравного старика стало жестким. – Ваша работа, с позволения сказать, никуда не годится. Я уже беседовал с господином Шульцем: на концерт в Вене не распродано и половины билетов. Вы поторопились – и сильно. Барабаш не готов был выступать на подобной площадке. Потому что туда надо заходить или с триумфом – или никак.

– Но… Я думала, это шаг вперед… – Надя ожидала чего угодно, только не разноса.

– Надо было готовить почву. Наращивать популярность, нарабатывать имя. А это, – Воскобойников ткнул пальцем в афишу венского концерта, непонятно откуда взявшуюся на стене, – позор. Еще и с ошибкой… Я бы уволил вас, если бы он вами так не дорожил. Словом, я даю вам полгода. И если через полгода имя Платон Барабаш по-прежнему будет пустым звуком для европейского слушателя, я выполню вашу просьбу: передам его другому агенту. А вас, Надежда, уволю.

Надя моргнула. Впервые Олег Натанович назвал ее полным именем, вот только особой радости это почему-то не принесло.

Глава 5

– И что ты теперь будешь делать?

Надя съежилась. На нее смотрели четыре пары глаз: Машкины, Ромины, Димины и Юлины. У Юли на груди еще висел Андрюха, но ему в свои два месяца до теткиных рабочих перипетий не было никакого дела.

Весь цвет семейства Павленко собрался на родительской кухне. Стоило Маше написать в общий чат под названием «Семейники» с кучей аляповатых эмодзи, что Надю вот-вот уволят и вообще у нее, по ходу, депрессия, как Юля подхватила младшего, а Дима отпросился у жены. Маше с Ромой ехать ниоткуда не требовалось: они вместе с Надей все еще обретались в четырехкомнатном семейном гнезде.

Такова уж была традиция Павленко: на чьи-то проблемы реагировали всем кланом. Тут же собиралась опергруппа, и хотел ли того виновник торжества, нет ли, – сообща разрабатывали план действий.

Надя была бы не против сейчас побыть одна, но сама допустила роковую ошибку: проболталась Машке. А та и рада была поднять тревогу и объявить чрезвычайное положение. Куда деваться? Пришлось выкладывать братьям и сестрам, к чему привела карьера музыкального агента.

– Не знаю… Может, написать по собственному? – Надя уныло потянулась за сушкой.

– Еще чего! – Машка звонко шлепнула сестру по руке. – Никакого заедания углеводами.

– Сейчас кризис, – Дима задумчиво потер отросшую щетину. Как только решил поддаться моде и отрастить бороду, так и трогал ее, не переставая, а то вдруг бы кто не заметил главный признак маскулинности. – Самой увольняться – самоубийство.

– А как я его тебе за полгода раскручу до уровня Мацуева? – возмутилась Надя. Легко всем советовать, когда они в этой сфере ничегошеньки не понимают!

– А Мацуев – кто у нас? – нахмурился Рома и тут же полез гуглить.

Что и требовалось доказать! Роме-то повезло: он выбрал такую профессию, что остаться без работы ему не светило вовсе. Будучи гейм-дизайнером, он от компьютера отрывался в двух случаях: когда хотел спать или в туалет. Даже еду ему мама, смирившись, приносила в комнату.

Забавно, но за него родители переживали сильнее, чем за остальных отпрысков, ведь Рома лет с семи почти не выпускал из рук джойстик. Даже ставили ему в пример Надю. Вот, мол, посмотри, сама решила музыкой заниматься, на скрипочке играет… И что в итоге? Рома заколачивает больше ста в месяц, и уже давно мог бы накопить на квартиру или ее снять, если бы ему не было настолько лень. А Надя впахивает, как проклятая, и ее же еще грозят уволить. И пойми после этого, где в этом мире справедливость!

– Дирижер, что ли, – пробормотала Юля, поморщившись от боли: третий из ее детей оказался самым прожорливым.

– А можно это как-то свернуть? – Рома брезгливо хмыкнул. – Мы тут, вообще-то, чай пьем…

– Это – твой родной племянник, – отрезала Юля. На правах старшей она из всех споров выходила победителем. – А будешь продолжать в том же духе, кроме него тебе некому будет подать стакан воды в старости.

– А, пианист, значит, – Рома отложил телефон на стол. – Ну да, у него в инсте несколько лямов подписоты. Поди, целая команда пиарщиков.

– Ну, вообще-то я тоже веду «Инстаграм» Платона, – Надя гордо приосанилась.

– О, дай глянуть! – оживился Рома и снова вцепился в телефон, как будто за пару секунд без гаджета у него начинали нестерпимо зудеть пальцы.

Надя, конечно, всеми силами стремилась осваивать просторы соцсетей. Понимала, что в двадцать первом веке без этого никуда. Но к особым успехам ее потуги не привели, хотя она исправно выкладывала фото и видео с концертов. Вообще-то Олег Натанович даже ставил ее в пример другим агентам: вот, мол, все по-современному, и оформление красивое.

– Тысяча подписчиков?! – Рома звонко хлопнул себя по лбу, а Дима, Юля и Маша синхронно покачали головами.

– Эпикфейл, систер, – осуждающе протянула Маша. – Даже у меня больше.

– У моей тоже около того, – поддакнул Дима. – Но она и не продвигается особо, так, селфится и беременное пузо выкладывает.

– Так это же классическая музыка! Ее сейчас почти никто не слушает!

Наде стало обидно: она-то рассчитывала, что братья и сестры ее поддержат и дружно ополчатся на Воскобойникова или хотя бы скажут, что ты, мол, сделала все, что могла, а твой труд никто не оценил, а они – вон что! Предательски ножом в спину…

– И откуда тогда у Мацуева несколько миллионов? – Дима аж подался вперед: ага, попалась!

– Так его по телику вечно крутят… – Надина уверенность в себе таяла с каждой секундой.

– Да кто его смотрит! – отмахнулся Рома. – Просто ты не можешь генерить нормальный контент.

– А знаешь, малой дело говорит, – Юля забила последний гвоздь в гроб Надиной самооценки. – Тебе просто нужен план.

– И где я его возьму?

– А мы на что? – Дима ловко выхватил сушку и закинул в рот: с детства был чемпионом по пищевому баскетболу. Как-то даже с пары метров попал спящему отцу в открытый рот кукурузной палочкой. Правда, в углу потом стоял до вечера, зато очень собой гордился.

– Да, тебе просто нужен портрет целевой аудитории. – Странно было слышать подобные слова от кормящей женщины, но Юля всегда хваталась за любую возможность отвлечься от детей и хоть ненадолго почувствовать себя деловой. – Опиши мне Платона. Кому он больше всего зайдет?

– Тут и думать не надо, – усмехнулась Надя. – Женщинам.

– Нет, ты опиши, – не унималась Юля. – Может, сейчас найдем его фишку.

– Ну… – Надя прикрыла глаза, вызывая в памяти образ Платона на последнем концерте. – Он классический такой красавчик. Высокий, мускулистый… На виолончели так играет… Как будто это прелюдия. Не в смысле музыкальная, а в смысле…

– Мы поняли, – подала голос Машка. – В смысле секса.

Теперь всеобщее внимание переключилось на младшенькую.

– Так-так-так… – по-отцовски начал Дима. – А тебе откуда знать?!

– Мне вообще-то восемнадцать! – Машка с вызовом выпятила подбородок. – У меня тоже может быть личная жизнь!

– Да нет у нее никого, – успокоила старших Надя. – Просто мелодрамы с утра до ночи по телику гоняет.

– Ах, так!.. – Маша задохнулась от обиды. – А она… она… Ее парень бросил!

– Еще одного спугнула?! – все снова повернулись к Наде.

– Саше-то ты чем не угодила? – Юля сочувственно вздохнула. – Такой хороший был…

– Это вас не… – начала было Надя, но Маша влезла вперед нее.

– Потому что она у Платона вечно торчит! Влюбилась, точно вам говорю!

– Я?! – пискнула Надя, потеряв свой нормальный тембр от возмущения.

– Ну точно, – констатировала Рома. – Втрескалась. Она всегда переходит на ультразвук, когда ее палят.

– Да не влюбилась я! – Надя аж вскочила. – Он… Он бабник, каких свет не видывал! Мне оно надо?

– Я когда свою встретил, тоже думал, что не по мне такая цаца, – Дима в очередной раз поскреб щетину и мечтательно уставился куда-то вдаль. – Думал, она меньше, чем за «лексус» не того… А она приличная девушка оказалась.

– Ну да, ну да, – саркастично скривилась Надя: Димина жена ей никогда особо не нравилась, лихо развела его на ипотеку и адскую работу с бешеными командировками. Но блажен, кто верует.

– Если хочешь знать мое мнение… – авторитетно затянул Дима.

– Не хочу, – быстро пробормотала Надя, но было уже поздно.

– Мужики гуляют от скуки. Или от недостатка уверенности в себе. А если ему мозги вправить… Я, кстати, и поговорить с ним могу…

– Глупости! – Юля спрятала грудь и подняла Андрюху вертикально, подложив на плечо сложенную пеленку. – Горбатого могила исправит. Тут дело в другом: если он тебе правда нравится, то это кончится плохо. Лучше тогда уволься сразу и не встречайся с ним больше. Потом сама спасибо скажешь.

– Да не влюблена я ни в кого! – крикнула Надя, и Андрей обиженно заканючил на плече у матери.

– Ч-ч-ч-ч… – зашипела Юля, стрельнув в среднюю сестру неодобрительным взглядом. – Могла бы просто сказать.

– А просто вы не понимаете, – уже тише добавила Надя.

– Сядь уже, все мы поняли, – Рома кивнул на свободную табуретку. – Если тебе надо его раскрутить – раскрутим. Я тебе кину ссыль на бесплатный курс по SMM. Там прям по делу, и много крутых лайфхаков. Зазырь – и будет ясно. А я тебе потом одного чувачка дам. По таргету. Я его по блату в фокус-группу игрухи моей включил, он за бесплатно во все новинки рубится. Вот пущай и отрабатывает.

Надю не часто радовало обилие родственников, которые готовы были сунуть не только нос, но и все остальные части тела в ее жизнь, однако сегодня был не тот случай. Вооружившись наушниками, блокнотом и здоровенной кружкой кофе, она плотно засела за изучение секретов продвижения.

К утру голова гудела от переизбытка информации, а в глаза будто засыпали песку, но Надя чувствовала прилив вдохновения. Теперь она знала, что самый последний тренд – это короткие ролики, которые пользователи захотят расшарить по Сети. Идея созрела сама собой: Платон должен играть не на сцене, а специально для своих подписчиков. Подписчиц, точнее. И делать это так, чтобы они неизбежно к нему прикипали. Всего-то и надо было, что объединить два главных таланта Платона: игру на виолончели и гипнотическое влияние на женщин. И во все это добавить щепотку эротизма для хайпа.

Надя чувствовала себя Менделеевым, который только-только очнулся после своего знаменитого сна про таблицу. Разница заключалась только в том, что Надя еще не ложилась, а потому ей срочно требовалась пара часов отдыха – и в бой.

Распластавшись на кровати и завернувшись в одеяло, она готова была уже забыться сном победителя, но не успела она отдаться в сладкие объятия Морфея, как противная телефонная трель выдернула ее из дремы.

– Да! Павленко! – пробормотала она в трубку, старательно разлепляя отяжелевшие веки.

– Да! Барабаш! – передразнили ее на том конце.

Надя застонала и откинулась на подушку.

– Я сплю!.. – жалобно протянула она.

– Ты что, опять?… – Платон явно напрягся. – Слушай, если у тебя проблемы с алкоголем, у моей мамы на лестничной клетке живет один нарколог…

– Да не пила я! Просто всю ночь не спала…

– Это что-то новенькое! Не иначе с Шуриком помирилась? Какой он у тебя, однако, выносливый… – Платон хихикнул, как подросток, прочитавший в лифте неприличное слово. – Я хочу знать подробности!

– Я отключаюсь.

– Ну погоди, погоди! – взмолился он. – Я ж любя… У меня тут билеты есть на «Золотую маску», может…

– Никаких билетов, никаких масок, – отрезала Надя. – Я – спать, а после обеда буду у тебя. И разгреби бардак, – и она сбросила звонок, поставила телефон на беззвучный и до кучи запихнула под подушку. Чтобы уж наверняка.