Народный совет

Глубоко погрузившись в свои неясные мысли, Андрей Семенович неподвижно сидел в информационном центре и отвечал на взволнованные вопросы посетителей давно уже заученными фразами:

– Вы получите равнозначное жилье, либо равноценное, либо денежную компенсацию…

– Да-да, если вашего дома в списке нет и вы хотите, чтобы он был включен в программу реновации, надо проводить общее собрание собственников.

– Нет, пока еще неизвестно, куда и когда будут переселять. Стартовые площадки пока ищутся. Вас сразу оповестят, когда появятся детальные планы.

– Владельцы комнат в коммуналках получат отдельное жилье.

– Не переживайте! На ВДНХ открылась экспозиция. Там можно посмотреть планировку и оценить отделку, – бубнил Андрей Семенович, едва успевая переводить дыхание. Он собрал всю силу воли, чтобы не чесаться и не обращать внимания на то, что зудело у него буквально везде.

К середине дня жители разошлись. Андрей Семенович откинулся на стуле и смотрел, не моргая, в пустоту.

– Андрей Семенович, – наклонилась к нему Лизонька, – с вами все в порядке? Вы сегодня такой грустный…

Ее декольте оказалось прямо перед носом муниципального депутата. Андрей Семенович неожиданно для самом себя ощутил прилив возмущения.

– Посмотри на себя! – ледяным тоном четко проговорил он, – Выглядишь, как шлюха!

От удивления Лизонька широко распахнула свои густо накрашенные ресницы и резко отвернулась.

– Прости-прости! – спохватился Андрей Семенович, – я сегодня сам не свой! Со мной что-то не так, – бормотал он, чувствуя, как тяжелеет все тело, – может, заболел или еще что-то…

Но Лизонька не отозвалась.

Желание почесаться стало невыносимым. Инстинктивно Андрей Семенович схватился за голову, но температуры явно не было.

– С вами все в порядке, – сказал доктор, быстро перебирая бумажки, – анализы в норме.

На третий день Андрей Семенович решил показаться врачу. Чесотка прошла, но все равно ему было не по себе. Когда он шел в поликлинику, ему несколько раз показалось, что в отражении магазинных витрин вместо него мелькала пожилая, сухонькая дама, чертами лица напоминавшая Марианну Константиновну. Андрей Семенович резко остановился, достал телефон и включил селфи-режим. С экрана на него смотрел только он сам, немного осунувшийся. О своем наваждении он доктору рассказывать не стал. "В здоровом теле здоровый дух!" – подписал он свой автопортрет на фоне двери поликлиники и отправил в инстаграм. Он старался пропагандировать среди подписчиков здоровый образ жизни и показывать достойный для подражания личный пример.

Впереди были выходные. Андрей Семенович брел по проспекту в сторону дома. Хотелось провести эти два дня в спокойствии, без стресса, беготни и общения с назойливыми людьми. Дойдя до перекрестка, он увидел на другой стороне микроавтобус МФЦ. Возле него Лизонька в юбке короче, как ему показалось, допустимого о чем-то весело и живо болтала с его пожилым коллегой-депутатом. Андрей Семенович презрительно скривил свои пухлые, ярко накрашенные губы и прошептал "Все-таки шлюха".

– Андрюха, народ волнуется! – сообщил ему по телефону глава совета депутатов Виктор Геннадьевич, – на встрече с главой управы ты как активный участник в работе с населением обязательно должен быть, – глава совета депутатов понизил голос, – я понимаю, ты устал, но партия требует.

– Хорошо, – еле-слышно ответил Андрей Семенович, стараясь ничем не выдать свою накатившую ненависть к этому человеку.

– До свидания, Виктор Геннадьевич, – он положил трубку.

Из зеркала на дверце шкафа на него бесстрастно смотрела Марианна Константиновна.

Зал, где должна была пройти встреча с главой управы, быстро заполнялся. Андрей Семенович стоял, прислонившись к стене и рассматривал людей, приветствуя кивком знакомых. Пришла и Марианна Константиновна. Она обожгла муниципального депутата презрительным взглядом и величественно уселась в предпоследнем ряду посередине. Текли люди и рукопожатия, в зале появилась глава управы района. Встреча началась. Жители поочередно задавали свои однообразные вопросы, глава управы давала свои однообразные ответы. Выступали по очереди его коллеги-депутаты, убаюкивая своими обещаниями разбушевавшийся народ.

– Вот, – снова взяла слово глава управы, – Андрей Семенович дежурил в нашем мобильном информационном центре. Он может рассказать вам детали приема голосов.

Девочка-секретарь поднесла ему микрофон.

– Да, здравствуйте! – начал Андрей Семенович и замолчал, собираясь с мыслями.

– Андрей Семенович, пожалуйста, – повторила глава управы.

Депутат поймал на себе подозрительный взгляд Виктора Геннадьевича.

– Да-да, – пробормотал Андрей Семенович, глубоко вдохнул и произнес высоко и отчетливо, – Я считаю, что вся эта история с реновацией представляет собой нарушение конституционных прав граждан на неприкосновенность частной собственности в угоду заинтересованным капиталистическим и околовластным структурам. По сути, это очередная, но весьма настойчивая попытка пересмотра итогов приватизации с целью экспроприации и перераспределения народного достояния в пользу богатого и влиятельного класса буржуазии в условиях капиталистического империализма. Фактическая геттоизация и деление кварталов на зажиточные и бедные приведет к дальнейшему экономическому и социальному расслоению нашего общества, к усугублению криминогенной обстановки, усилению нагрузки на инфраструктуру района, неизбежной пауперизации. Как избранный жителями нашего района депутат я не могу допустить страданий своего народа, ограбляемого эксплуатацией со стороны недобросовестной власти и капиталистов.

Андрей Семенович выдохнул. Задние ряды взорвались овацией и одобрительными выкриками. Ему аплодировал даже его давний оппонент в совете депутатов коммунист Иван Железный, а Марианна Константиновна довольно улыбалась. Виктор Геннадьевич в отличие от нее был крайне недоволен. Побледневший от ярости глава совета депутатов грузно поднялся со своего места и хищно крался через ряды в сторону Андрея Семеновича.

"Настало время для решительных действий!" – подумал Андрей Семенович, вернул микрофон девочке-секретарю и стремительно покинул зал.

Женщина, снимавшая наше собрание в гимназии, улыбнулась, встретив мой вопросительный взгляд. Мария Соловьева. На следующее утро я получила от нее письмо со ссылкой на видео. Я искала в сети потенциальных союзников, и ее канал оказался весьма полезен. Они все были тут.

– Если мой дом попадет в программу, я соберу партизанский отряд и… – свирепого вида здоровый, бородатый дядька на моем мониторе на секунду задумался.

– Давайте без экстремизма! – перехватил слово префект. Зал недовольно загудел, поддерживая бородача.

– Он не выходит на связь. Может, и правда партизанит, – отозвалась Мария на мои расспросы.

Неподалеку от нас уселся коммунист Иван Железный. Он кивнул стоящему у стены муниципальному депутату Андрею Семеновичу. Тот тоже ответил сдержанным кивком. Проследив за ними, я снова повернулась к Марии.

– Так он против реновации, потому что какая-то бабка плюнула ему в лицо?

– Не какая-то, – поправила меня Мария, подняв указательный палец вверх, – а Марианна Константиновна, доктор философских наук, обществовед, при Союзе работала в институте марксизма и ленинизма. В девяностые она ударилась в эзотерику. – Мария пожала плечами, – я просто предположила. Черт его знает, что творится их партийном болоте.

28 июня. В темно-синем зале кинотеатра организовали очередную встречу префекта с жителями соседнего района. На экране крутилась советская юмористическая короткометражка. Фаина Георгиевна Раневская пришла к чиновнику, который распределял квартиры в новостройках. Фаина Георгиевна жила в старом деревянном домике. Чиновник предлагал ей комнаты в разных домах и даже квартиру, но она капризничала и довела его до обморока.

"Кошечки у меня!" – восклицала Фаина Георгиевна представителю советской власти во времена, когда собственности как права не было вообще. Сейчас же, когда собственность неприкосновенна, меня пытались выселить двумя третями голосов соседей.

– Ну, обидно, да, – ответил мне с ухмылкой зампрефекта по вопросам жилищно-коммунального хозяйства Алексей Иванович. Сам префект отсутствовал, предпочтя в это смутное время оказаться в отпуске. Передо мной через два ряда сидели глава управы и ее заместитель по вопросам строительства Александр Лаврентьевич. Они озорно хихикали и шушукались о чем-то – было видно, что все у них хорошо. Я смотрела на всех них с внимательным интересом, ведь именно от этих людей зависела моя дальнейшая жизнь. Они вторглись в мое личное пространство, добавили седых волос и страха перед будущим. Мой голос дрожал от волнения, когда я разговаривала с ними, а они в ответ меня с улыбкой сливали.

– Предлагаю двумя третями присутствующих проголосовать за выселение Алексея Ивановича из его наверняка шикарной резиденции в приятном месте Москвы! – Мария добралась до микрофона. Из соседнего кресла на нее завопила бабка-старожил, желавшая попасть в реновацию.

– Дайте уже другим людям пожить нормально! – возмущалась она.

Я открыла блокнот на последней странице и вписала туда фамилии префекта и его заместителя Алексея Ивановича, расставив порядковые номера. Кроме них в моем черном списке есть глава управы и ее заместитель Александр Лаврентьевич. Я не собиралась сидеть на берегу и ждать, когда трупы врагов проплывут сами мимо. Я пойду вверх по течению, и это будет мой посильный вклад.

– Вот, – Мария, увидев мои записи, дописала адрес внизу страницы, – приходи в понедельник в семь вечера.

После духоты зала свободно дышалось ночной прохладой. Прошел дождь и прибил дневную пыль, звуки стали звонче в наступившей влажной темноте. Переливались листья деревьев огнями светофоров, в лужах отражались фонари и зеленые кресты круглосуточных аптек. Вспыхивала молния между туч вдали, печальный шелест мокрых шин заглушал звуки грома от удаляющейся грозы. Плотными, черными тенями скользили прохожие по шершавым тротуарам, и я, полная горьких размышлений, тащилась вслед за ними домой. В квартире было пусто и темно, муж ушел в ночную смену. Открыв ноутбук, я еще некоторое время неподвижно сидела, погрузив лицо в ладони и собираясь с мыслями.

– А ты упорная, – сказал муж, листая мою жалобу на пяти листах мелким шрифтом с приложениями еще на тридцати.

Два дня назад на двери нашего подъезда вывесили протокол общего собрания собственников с результатами голосования. 21 июля. Закон о программе реновации был принят двадцать дней назад и с тех пор дома больше не включали в список на снос, но были нюансы.

"Протокол датирован двадцать четвертым июня", – написала соседу в телеграм. Он спустился ко мне и мы вдвоем сели на кухне изучать документ.

– Леонидовна же говорила, что кворума не набрали. – удивлялся сосед.

Через две недели после завершения голосования я подослала его к Веронике Леонидовне. По правилам именно такой срок дается для подсчета голосов и составления протокола. Сама Вероника Леонидовна от меня скрывалась, после того, как узнала, что о всех реновационных перипетиях нашего дома я дисциплинированно отчитывалась в прокуратуру и жилищную инспекцию.

– Скорее всего им помогли подсчитать так, как надо, – я изучала цифры в протоколе, – вот! – указала я пальцем в подозрительно малую площадь дома, – они исключили нежилые площади департамента городского имущества и те, что в частной собственности.

Протокол гласил, что данные организации воздержались от голосования, но в Жилищном Кодексе не была предусмотрена возможность исключить долю кого-то в общем количестве голосов собственников. Без такого исключения поданных голосов набралось бы на сорок девять процентов, то есть кворума, при котором собрание могло вынести решение по вопросу, не было. Счетная комиссия же добилась семидесяти двух процентов голосов. А дальше, на семнадцатой странице были уже проклятые две трети голосов за включение дома в программу реновации от числа проголосовавших. "Решение принято" – торжественно объявил протокол.

– Погоди, – сосед пролистал свои записи в телефоне и показал мне выдержку из постановления правительства Москвы, – должно быть не менее двух третей от общего числа голосов собственников помещений в многоквартирном доме, – процитировал он.

С полминуты мы молча смотрели друг на друга.

– Скоты! – сделал он вывод.

– Нас пытаются обмануть, – подтвердила я.

– Дарья Александровна, – театрально положив руку на грудь, уверяла меня ведущий специалист инженерной службы района, – мы все делали в строгом соответствии с инструкциями!

Я сидела у нее в кабинете спустя полчаса после обнаружения замысловатого подсчета в протоколе и вежливо улыбалась. Светлая и законопослушная часть моей души требовала честного, справедливого суда над всей этой управской шайкой. Другая, темная сторона предлагала простой и эффективный ход – вцепиться ей в лицо и выдавить большими пальцами глазные яблоки.

– Окей, – сказала я, отбрасывая свои соблазнительные, но антигуманные идеи, – откуда тогда столько нарушений?

– Каких нарушений? – удивилась ведущий специалист так, что мне захотелось стукнуть ее по голове.

– Протокол должен был появиться месяц назад.

– Он и был вывешен месяц назад на дверях вашего подъезда, – она кивала в такт каждому своему слову.

– Неужели? – я пристально посмотрела в ее широко раскрытые, искрящиеся недоумением глаза, – мой муж ведет инстаграм. Фотографирует дверь нашего подъезда утром перед работой и вечером, возвращаясь домой. До сегодняшнего дня никакого протокола на двери не было и я могу это доказать.

Шах и мат. Ведущего специалиста парализовало, она явно набиралась сил, чтобы спросить:

– Простите, а зачем он это делает?

– Хочет и делает.

Драгоценный мой супруг увлекся современным искусством и, вдохновившись примером какого-то ультрамодного фотографа, год назад решил рассказать миру о тщете своего бытия. Подписчиками, а равно и ценителями его искусства, были я и его мама. В конечном итоге его проект оказался весьма полезен.

– Правильно, – говорил муж, обнаружив несколько скриншотов из своего инстаграма в моей жалобе прокурору, – пусть все узнают, что мы поехавшие.

– Скорее всего они уже все прекрасно знают, – спокойно ответила я.

Весь месяц я провела в попытках найти протокол. Его должны были отправить в префектуру и жилищную инспекцию.

"На момент 1 июля протокол общего собрания собственников дома 8 корпус 3 на рассмотрение не поступал. Ваши замечания будут учтены" и так далее, пока в августе, наконец, префектура не ответила, что «протокол от 24 июня 2017 года поступил и находится в работе». Мне показалось даже, что составитель письма мерзко хихикал, когда писал эту строчку. В каждом слове чувствовался бюрократический триумф.

Я лежала на полу в гостиной и смотрела в белый потолок. Муж уже час разговаривал по телефону со знакомым юристом. Его голос то приближался, то отдалялся – он беспокойно ходил по коридору из кухни в спальню и обратно. На мониторе ноута, стоявшего на журнальном столике рядом со мной, играл ролик, выложенный Марией в группу "Реальная жизнь нашего района". Там возмущенные качеством стартовых домов жители соседнего района отказывались переезжать. Им за это отключили воду, электричество и газ. По пустым квартирам, куда не заселились бомжи, шарили мародеры.

"Нас всех ждут более лучшие дома! Более лучшая жизнь!" – писала Мария в аннотации.

Я представила, как буду отколупывать испанскую плитку и бить окна, если меня все-таки выкурят из гнезда.

– Дашик, – внушала мне матушка на нашей недавней встрече, – живите сегодняшним днем. Надо наслаждаться жизнью! Заведите ребенка!

Мы сидели в ресторане рядом с ее офисом, утопая в подушках на мягком диване.

– Не могу, мам, – я с тоской разглядывала перекрученный разноцветный стакан с остатками апельсинового сока, – я специалист по финансовому планированию и прогнозированию, у меня профдеформация.

Мама опустила расстроенный взгляд в тарелку и принялась кромсать шоколадное пирожное.

– Ну тогда вместе прикуемся к батарее, – предложила она, дочь полковника, сама отслужившая в армии.

Перед моим внутренним взором мелькали возможные варианты будущих событий – достойное продолжение славных боевых традиций нашей старой московской семьи.

На казенно-желтой стене висел потрет Владимира Ильича Ленина. Благославляя всех присутствующих гордо вздернутой бородкой, вождь мировой революции смотрел в светлое будущее человечества. Точно под ним на простом офисном стуле, сверкая серебром и самоцветами на мягкой шее и пухлых руках, сидела дама и нараспев твердила:

– Книга Богородицы, стихи-песнопения-пророчества. Моя миссия – передать людям знание о будущем, дарованное мне через откровение свыше.

Она достала из клетчатой сумки на колесиках толстую архивную папку и, крепко держа ее двумя руками, протянула коммунисту Ивану Железному.

– А это… – начал он медленно и осторожно подбирать слова.

– Стихи-песнопения-пророчества, – повторила дама в самоцветах.

– Да, это все вам приходит оттуда? – сморщив лоб, он на секунду глянул на потолок и перевел взгляд обратно на даму в самоцветах.

– Богородица живет в моем сердце и транслирует через меня свои послания. Полная версия книги весит девять килограмм. Это дайждест. Стихи-песнопения-пророчества. Я хожу по библиотекам и устраиваю презентации. Несу ее слово людям. В Лондоне был фурор.

Неуловымим движением Мария Соловьева включила в телефоне запись аудио. Коммунист Иван Железный заглянул в папку. Внутри были собраны вырезки из газет и журналов, раскрашенные фломастерами ксерокопии святых образов, календарики с сюжетами Нового завета, обклеенные стразами и бусинками, стихотворные строфы, записи, портрет президента и загадочные рисунки – все было аккуратно упаковано в файлы.

– Я здесь, потому что вам нужно мое духовное наставление, – продолжала дама в самоцветах, – я хочу курировать у вас духовно-культурную сферу.

На красивом, интеллигентном лице временно безработного и вечно страдающего председателя Народного совета, пожилого инженера Алексеева усугубилась мука. Он деловито сделал пометку у себя в записях и произнес:

– Духовную и культурную сферы у нас уже курирует Марианна Константиновна.

– Марианну Константиновну можем перераспределить в артиллерию, – немедленно предложила Мария Соловьева.

Сидящая насупившись, философ, обществовед и эзотерик сдержано кашлянула, показывая тем самым свое неистовое негодование. Ее пухлые, ярко накрашенные губы были плотно сжаты, а выдающийся хищный нос, казалось, угрожал жестокой расправой даме в самоцветах. От решительных мер Марианну Константиновну оберегала лишь забота о чистоте и спасении своей души. Об этом она с гордостью объявила мне в самом начале нашего знакомства. Ее духовный наставник постоянно твердил о терпимости к чужим заблуждениям, но по мнению Марианны Константиновны, заблуждающихся вокруг нее было чересчур много. Хотя Мария Соловьева ей явно нравилась и свое расположение к ней она автоматически распространила и на меня. Во время рассказа лицо Марии Соловьевой сияло ясным, детским восторгом, и она что-то энергично печатала в телефончике. Сидевший рядом коммунист Иван Железный подглядывал к ней в записи.

"Богородица предрекла узурпацию районной власти рептилоидами-двойниками главы управы," – прочитал он и тихо усмехнулся:

– Очень в твоем стиле.

Его источники в управе вчера донесли, что буквально на днях случилось внеплановое двухчасовое совещание, главной темой которого стала Мария Соловьева и ее очередной фельетон. История о том, как глава управы намазала клеем "Момент" стул главы совета депутатов в отместку за срыв сроков согласования адресного перечня дворов в плане благоустройства на следующий год, спровоцировала оживленнейшее обсуждение в местных группах. Дословно передать отзыв самих главных героев источник коммуниста Ивана Железного отказался, сославшись на исключительную неприличность произнесенных должностными лицами выражений.

– Они должны быть мне благодарны. Я делаю их чуточку интереснее, чем они есть на самом деле, – в шутку обиделась Мария.

Сам коммунист Иван Железный не очень понимал, как к этому относиться. В конце концов, речь шла о серьезных людях, с которыми они пытались сотрудничать.

– Я считаю, это все-таки было слишком, – поддержал коллегу председатель Алексеев, – Маша, надо полегче. Что о нас люди подумают?

Не встретив должного интереса к своей персоне, дама в самоцветах погрузила свой увесистый труд обратно в тележку и ушла, обиженно хлопнув дверью. Разговор быстро переключился на местные слухи.

– То есть Лебедеву можно, а мне нельзя? – возмутилась Мария Соловьева.

– Лебедев – экстремист! – отрезал председатель Алексеев.

"Красный блогер и поэт" – так товарищ Лебедев представлялся, когда посещал встречи главы управы с населением. Появлялся он всегда в сопровождении двух или трех своих товарищей, едва обретших совершеннолетие, но уже свирепых на вид граждан Российской Федерации. Когда очередь задавать вопрос доходила до него, товарищ Лебедев зычно декламировал стихи собственного сочинения на политическую тематику.

Не важно, правый ты иль красный,

Ты должен, сука, вопреки,

Иначе будет всё напрасно,

Иначе сдохнешь от тоски.

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а потом

Наверно, станет всем нам лучше,

Когда все строем, да гуськом.

Коррупцию мы можем тоже

И победить, и превозмочь,

Чего ж такого мы не можем,

Когда мы можем сильно мочь?

И в наше время нужно исто

Порваться ото всех оков,

И быть примерным коммунистом

"Всегда готов?" – "Всегда готов!"

А вот сегодня тоже ,братья,

И не "ха-ха" и не "хи-хи".

Как здорово, что депутатьям

Есть время сочинять стихи.

Во время его выступлений уши председателя Алексеева приобретали цвет советского флага, он сидел, вжавшись в кресло, и отчаянно мучился.

– Почему я, человек с двумя высшими образованиями, не могу найти себе достойную работу с достойной зарплатой? – громогласно вопрошал товарищ Лебедев, покончив со стихом.

– Наверное, проблема все-таки не в образовании, – невозмутимо ответила глава управы.

О буйном, легко возбудимом нраве товарища Лебедева знали все. Сотрудник полиции, дремавший на стульчике у входа в зал, приоткрыл один глаз.

– Да, проблема в том, – товарищ Лебедев возвысил голос, – что вся работа отдается дешевой рабочей силе мигрантов!

Полицейский совсем проснулся и выпрямился, с профессиональным интересом наблюдая за гражданином.

– Русские стали теперь самой бесправной нацией в нашей стране.

– Да!!! – грянули хором товарищи Лебедева.

– Обсуждение подобных вопросов находится вне моей компетенции, – со сдержанной улыбкой ответила глава управы.

Председателя Алексеева раздражала ее обходительность с этим человеком. Товарища Лебедева, считал он, необходимо было изолировать от общества. Часто во всеуслышание он сожалел, что поддался на уговоры коммуниста Ивана Железного собрать в Народном совете как можно больше районных активистов. От товарища Лебедева у них могли быть только неприятности.

Тревожные мысли председателя Алексеева развеялись от скрежета отворяемой железной двери.

– Прошу прощения за опоздание! – со снисходительной улыбкой приветствовал товарищ Лебедев собрание.

– Помянешь к ночи… – с неудовольствием пробормотал председатель Алексеев. В след за товарищем Лебедевым вошел его квадратный друг Геннадий с наголо бритой головой.

– Народный совет бесполезен! – объявил товарищ Лебедев, выйдя в середину комнаты. Его рот скривила брезгливая ухмылка, – методы, которыми вы оперируете, не способны поднять даже шестидесятилетних старушек.

– А перед нами стоит такая задача? – насмешливо уточнила Мария Соловьева.

Товарищ Лебедев нахмурился.

– Мы сможем чего-то добиться, только создав местным чинушам невыносимые условия.

– Это какие? – спросил юрист Виктор, заваливавший районный суд исками жителей о незаконных завышениях в платежках за коммунальные услуги.

– Ну, во-первых, вы должны сделать меня председателем Народного совета, – товарищ Лебедев приосанился, – с диктаторскими полномочиями…

– Еще один, – буркнул председатель Алексеев, но товарищ Лебедев его проигнорировал.

– Во-вторых, под моим руководством мы будем действовать принципиально ново, молодо и бодро!

– Это как? – юрист Виктор не скрывал скепсиса в голосе.

Гордо вздернув подбородок, товарищ Лебедев на манер Владимира Ильича посмотрел в светлое будущее человечества и ответил:

– Мы все вместе придем на встречу префекта и будем скандировать, – он глубоко вдохнул и, выпятив грудь, оглушительно заорал, – Четко знает каждый из нас! Сталин – герой! Президент – пидарас!