Встречи на грани миров

– Девушка, проезд оплачиваем! Девушка? Выходим, если нечем!

Окрик кондуктора перекрыл музыку. Гриша недовольно поморщился и вытащил наушники. Он обернулся посмотреть, с кем ругается кондуктор – и замер.

Посреди салона стояла девушка в белом сарафане. Чёрные, с прозеленью волосы свободно падали на плечи.

Троллейбус остановился, открылись двери.

– Нечего без билета ездить!

Девушка молча вышла, и Гриша, как во сне, следом за ней.

Троллейбус уехал, и они остались вдвоём. И, пока Гриша думал, что же сказать, с чего начать, девушка повернулась к нему. Прищурила насмешливые чёрные глаза.

– Привет, Листочек.

Лунное серебро

Чёрные ветви деревьев, сплетающие узоры в тёмно-синем, глубоком небе. Яркое, холодное сияние луны, окружённой радужным ореолом. Чёрные тени на сверкающем бриллиантовыми искрами снегу – чистом, не тронутом следами. И тишина – торжественная, всеобъемлющая. Она поглощает любые шорохи, и едва слышный скрип снега под ногами тут же тает в морозном воздухе.

Оказаться лунной ночью в зимнем лесу всё равно, что без приглашения зайти в тронный зал королевского дворца. За спиной чудятся чьи-то взгляды, кажется, вот-вот появится стража – и нарушителя покоя ждёт суровая кара. Но нет… тишина, и только ветер шевелит ветви, заставляя паутину теней колыхаться на снегу.

Никто не захочет оказаться лунной ночью в сердце зимнего леса – если только у него нет на это причины. У Стаси причина была.

Она знала, зачем её отправили на зимние каникулы сюда, в деревню. Помочь бабушке? – нет, не за этим. Бабушка, как всегда, хлопотала по хозяйству, и только когда Стася не видела, вытирала набежавшую слезинку. Или застывала вдруг посреди комнаты, прислушиваясь: не звонит ли телефон? Нет ли новостей? Она и сама ждала новостей, но с бабушкой об этом не говорила.

Маму забрали в больницу чуть больше недели назад. «Критическое состояние» – всё, что Стася поняла из объяснений отца. Критическое – это значит «опасное». И для мамы, и для малыша, которому ещё рано было рождаться.

Когда-то её родители очень хотели сына, даже имя заранее придумали – Станислав. Но родилась она. Малышку назвали Анастасией, но так было записано только в документах. Все – и в школе, и дома – звали её Стася.

И вот, когда ей исполнилось 12, она узнала: у неё будет братик. Первые пять месяцев родители были счастливы, а потом у мамы начались проблемы со здоровьем. Сперва несерьёзные, если её и забирали в больницу, то ненадолго. А теперь вот среди ночи, на скорой…

Отец решил, что дома от Стаси никакого толка, одни нервы: «Ты всё равно ничего не можешь сделать». «Это мы ещё посмотрим» – думала Стася, упорно пробираясь сквозь глубокий нетронутый снег.

Лес её не пугал, она знала его с самого детства. Сбор грибов, дикая малина прямо с куста – переспевшая, почти чёрная, бутерброды, которые мама готовила с собой – необыкновенно вкусные, с подтаявшим сыром. Отец рассказывал про звериные следы, и однажды они выследили зайца! Настоящего русака, большого, с бурой шёрсткой. Как он от них убегал, ух! А ещё в этом лесу Стася находила ежей, обязательно несла домой и там поила молоком.

Но теперь в лесу было пусто: он замер до весны, укрылся мягким снежным одеялом, и не ждал гостей. Тени стали глубже, небо потеряло синеву, почернело, засверкали колючие звёзды. Стася остановилась, перевела дыхание. Тишина ощутимо свивалась вокруг неё тугим коконом. Холод пробирался за ворот куртки, сковывал ноги, щипал пальцы даже сквозь варежки. А если она не найдёт, не дойдёт – и так и останется среди молчаливого леса? Бабушка спит тревожным старческим сном, и даже не знает, что Стаси нет дома… Ей представился отец, дежурящий у телефона. И среди белых стен больничной палаты – её мама, и братишка, и если она не попытается помочь им – что вообще она может? Глаза обожгли навернувшиеся слёзы – и тишина, ставшая почти невыносимой, распалась.

Вдалеке послышалось журчание воды. Стася, спотыкаясь, побежала на звук.

Упала на колени в снег и замерла, зачарованно глядя на ручеёк, бегущий по узкому каменистому руслу. Она нашла, почти справилась! Осталось самое главное. Встав, и даже не отряхнувшись, Стася пошла вверх по течению.

Ручей брал начало из-под тёмно-серого валуна. Неприметное, на первый взгляд, место это был особенным, о нём в деревне ходили легенды – да только мало кто видел его своими глазами. Говорили, что ручей этот – подземный, и на поверхность только несколько раз в год выходит, а в камне дух живёт. И если этого духа попросить хорошенько, и подношение оставить, он исполняет желания. Не все, конечно, только самые важные.

Стася остановилась у камня. Что делать дальше, она представляла слабо. В кармане куртки был пирожок – вечером вкусный и ароматный, сейчас он уже не казался ей подходящим подарком для духа.

Здесь, у камня было теплее, чем в остальном лесу. Стася могла бы ещё долго стоять, сомневаясь, как вдруг услышала голос:

– Ну, здравствуй.

Она вздрогнула, оглядываясь.

– Да здесь я, куда смотришь?

Прямо перед ней, на камне, сидел паренёк: чуть младше неё, но с белыми, отливающими серебром волосами. И глаза у него были такие же, серебряные. В остальном же мальчишка как мальчишка, даже одет почти как она: куртка с капюшоном, штаны, сапоги… Только Стася поклясться была готова, ещё мгновение назад его здесь не было.

Паренёк сидел, склонив голову и глядя на неё из-под упавших на глаза прядей. Ждал.

Стася переступила с ноги на ногу, и решила уточнить:

– Ты… дух? Который здесь живёт?

Паренёк почесал нос – обычным человеческим движением. Прищурился.

– Да. А ты – девочка, которая пришла попросить о чём-то важном.

Стася кивнула, посмотрела недоверчиво.

– А как ты узнал?

Паренёк усмехнулся.

– Те, у кого просьбы не важные, сюда не доходят.

Он сделал жест ладонью – словно те, кто просто так тревожил духа, растворялись в лесу без следа.

Стася смотрела на его руки: бледные, без кровинки. Наверное, такие руки у того, кто замёрз давно, очень давно – и уже не согреется.

Она отвела взгляд.

– Так чего ты хочешь, девочка?

Неожиданно для самой себя, она сказала:

– Стася. Меня зовут Стася.

Паренёк удивился, даже встал, скрестив руки на груди.

– Зачем мне твоё имя? Мне нужно желание. Проси – или уходи.

Стася вздохнула, сжала и разжала ладони. Она почувствовала, как на глаза снова навернулись слёзы.

– Моя мама, она…

Сбивчиво, торопливо, боясь расплакаться, Стася рассказывала духу, как обрадовались родители тому, что будет мальчик. Как уже выбрали вещи, но ещё не придумали имя. Как маму впервые забрали в больницу, и отец не спал ночами. И что сейчас, наверное, всё совсем плохо, потому что ей даже ничего не говорят. Она сама не поняла в конце рассказа, почему сидит на камне – удивительно тёплом, а дух – перед ней, на снегу.

В его серебристых глазах было недоумение.

– Ты пришла сюда просить о том, чтобы твоя мама и малыш были здоровы?

Стася шмыгнула носом, вытерла его рукавом. Кивнула.

– То есть, для себя ты ничего не хочешь, а просишь для других?

– Ну, как для других, это же мама!

Паренёк обошёл камень и встал у Стаси за плечом.

– Ты говорила, твои родители всегда хотели сына. И, если он родится, о тебе забудут, понимаешь? Они будут любить его больше, чем тебя, ты же знаешь. Подумай ещё раз, ты уверена в своём желании?

Его голос был вкрадчивым, тихим – как журчание ручейка у её ног. И таким же холодным. Стася слушала – и видела счастливую маму с голубым конвертом в руках, отца, катающего перед малышом игрушечную машинку, свою комнату, половина которой теперь – для него. Она улыбнулась, сморгнув слёзы.

– Уверена.

Теперь дух стоял прямо перед ней, и уже не выглядел, как мальчишка. Полупрозрачный силуэт с провалами серебряных глаз, от которого веяло морозом.

– Твоё желание исполнится. Отдай подношение – и иди.

Но было ещё кое-что, о чём Стася хотела спросить. Она протянула руку к силуэту – и он отпрянул, словно испугавшись.

– А ты останешься здесь? Один?

Силуэт задрожал, как марево в жаркий летний день. Стал плотнее и обрёл форму сурового белоголового мужчины.

– Я всегда здесь, и всегда – один.

Стасю перемена облика впечатлила, но не испугала.

– И тебе не скучно?

Беловолосый мужчина зарябил, стал древним старцем.

– Люди приходят, просят, оставляют подношение, уходят. Я остаюсь.

– Хочешь, пойдём со мной?

Глупость, какая же глупость – ну куда он пойдёт? Древний лесной дух не выживет в городе. И где она его поселит – как джина, в старой лампе? Хотя у бабушки на кухне есть подходящая, керосиновая…

– Зачем?

Вздохнув, Стася заглянула в провалы его глаз.

– Потому что это грустно – всё время исполнять чужие желания.

Дух не ответил. Он посмотрел в небо – туда, где сияла луна. Ореол вокруг неё исчез, и теперь она была почти белой.

– На дне ручья лежит монета. Достань её.

Стянув варежку, Стася послушно запустила руку в холодную воду. Пальцы нащупали что-то твёрдое, плоское. Она достала находку, разжала ладонь. В свете луны на ней блестел серебром кружок с истёртым орнаментом.

– Возьми её себе, и никому не показывай. Теперь иди.

Стася убрала монету в карман.

Ручей на её глазах покрывался ледяной коркой. Она испуганно шагнула в сторону, обернулась – и увидела паренька с растрёпанными белыми волосами. В его серебряных глазах плясали искры.

– А пирожок оставь.

Когда она проснулась, в окно ярко светило солнце, вкусно пахло оладушками. Из соседней комнаты слышались обрывки разговора: «Наконец-то! И что говорят? Ой, надо же!». Стася едва встала с кровати, как дверь комнаты распахнулась. Бабушка в уютном цветастом халате лучилась радостью.

– Стаська! Маму выписали!

Стася крепче сжала в кулачке серебряный кружок и улыбнулась.

– А малыш?

– Слава богу, кризис прошёл, теперь всё в срок обещают. Да не стой ты, умывайся, завтрак на столе!

Уже за столом, когда Стася уминала восхитительно тёплые оладьи с клубничным вареньем, бабушка спросила:

– Где ходила-бродила? Одежда вон мокрая вся.

– Духов за маму просила.

Бабушка только фыркнула, отпив чай. Посмотрела пристально, и больше ничего не сказала.

Монета, которую Стася бережно хранила, через два месяца исчезла. В этот же день мама вышла из роддома с голубым конвертом. Папа обнимал её, бабушка вытирала слёзы и улыбалась. Стася осторожно подошла, и мама, отведя в сторону ткань, проворковала малышу:

– Знакомься, это твоя сестрёнка.

Стася заглянула в конверт и встретила взгляд серебристо-серых глаз.

– Ну, здравствуй!

Ожившее зелье

– Да что не так?!

Алевтина в сердцах замахнулась, в кулачке сверкнула склянка… но не разлетелась об стену, как можно было ожидать. Алевтина вовремя вспомнила, что убирать с дощатого пола осколки придётся ей же, и вообще – сама напросилась в ученицы к алхимику, чего уж теперь. Знала, что не с первого раза получится, если вообще получится. До неё у мастера Густава были только ученики. Один из них – Митрош – сейчас корчил ей рожи из-за окна, мешая сосредоточиться. Алевтина сердито надула губы, взболтала жидкость в так и не разбитой склянке. Жидкость была плесневело-зелёного цвета, а должна была быть перламутровой с бирюзовым оттенком. Только ингредиенты зря перевела, эх…

– Что же не так…

– Просто ты девчонка. Алхимия – дело мужское, так-то. Смирись.

Спокойный, насмешливый голос раздался прямо за плечом. Алевтина резко обернулась, сдерживая желание выплеснуть содержимое склянки на Митроша. Устал, значит, за окном торчать, сюда её донимать пришёл. Они были почти ровесниками – полгода разницы не считается, но Митрош вёл себя так, словно уже познал все премудрости капризной науки, и жизни вообще – хотя она сама слышала, как мастер Густав отчитывал его за перепутанные составы. Для своих пятнадцати лет Митрош был хиловат, наверное, поэтому и пошёл в алхимики, не без ехидства думала девочка. Митрош её раздражал, и не только наглым спокойствием. Его серые, всегда прищуренные глаза, растянутые в усмешке тонкие губы, черные, как сажа, волосы, собранные в хвостик на затылке, всё это навевало мысли о мелком хищном зверьке, который всегда чует, где и чем поживиться.

Уперев руки в бока, Алевтина вперила в парня тяжёлый взгляд карих глаз.

– Мужское? Тогда и не твоё.

Митрош прищурился ещё больше, склонил голову.

– Ещё посмотрим. Удачи.

Алевтина с победным видом отвернулась. Митрош выждал момент, дернул её за рыжую косу и молниеносно выскочил за порог. Склянка всё-таки врезалась в стену, жидкость растеклась по доскам и тут же в них впиталась. Через минуту они покрылись пятнами лишайника. Алевтина обречённо вздохнула и принялась убирать беспорядок. Мастер Густав должен был прийти с минуты на минуту.

– Ты хорошая девушка, Аль. Но, возможно, твой талант кроется в чём-то другом?

Алевтина стояла, глядя в пол. Мастер Густав ходил по комнате, заложив руки за спину, на его лысине плясали отблески светильников. Он не смотрел на девочку, просто ходил туда-сюда. Это означало высшую степень разочарования.

– Уже три месяца, Аль. Три месяца, и не намёка на успех! Я не понимаю, что ты делаешь не так…

– Я тоже, – вздохнула еле слышно Алевтина.

– Ты же внимательно слушаешь, записываешь… Но когда доходит до практики! У тебя ртуть превратилась в… тину? Лишайник? Что это? – Мастер Густав взмахнул рукавом в сторону не до конца оттёртых пятен у порога.

– Лишайник… – так же понуро отозвалась Алевтина.

– Ты не можешь освоить даже алхимию первой ступени. Что уж говорить о превращении свинца в золото?

На это Алевтине ответить было нечего. Превращение свинца в золото она представляла с трудом, хоть и знала – мастер Густав это умеет. Иначе откуда у него средства на содержание и обучение учеников, особенно таких бездарных, как она? Хотя теперь на неё тратиться не придётся, мастер Густав наверняка её выгонит.

Мастер Густав наконец-то удостоил девочку пристальным взглядом, от которого ей немедленно захотелось провалиться сквозь пол.

– Я вынужден до новолуния уехать по делам. Вы с Митрошем остаётесь на хозяйстве. Я дам тебе задание: выполнишь – оставайся и учись дальше. Возможно, тебе просто нужно больше времени, чем остальным. Если же нет – значит, алхимия и правда, не твоё.

Алевтина судорожно соображала. До новолуния пять дней. За это время она наверняка справится! Конечно, есть сложные опыты, которые продолжаются не один месяц. Но это третья и четвёртая ступени. Ей никто такого не доверит.

– В моей лаборатории идёт сложный процесс, прерывать который нельзя ни в коем случае. Но там есть два сосуда, содержимое которых через день нужно смешать, и я не смогу этим заняться. Доверяю это тебе.

Алевтина с недоверием воззрилась на мастера. Серьёзно?!

– А… какие сосуды? Что смешать?

Губы мастера Густава тронула едва заметная улыбка.

– Разберёшься, если знаешь достаточно. А теперь позволь, мне нужно дать напутствие Митрошу и собираться в дорогу.

Мастер Густав вышел из комнаты, оставив Алевтину в полнейшем смятении. Выгонит, точно выгонит – откуда же ей знать, что у него в лаборатории? По спине прошмыгнули мурашки сладкого предвкушения. Лаборатория мастера, святая святых, куда она раньше даже мельком заглянуть не надеялась – и такой шанс! Тут же предвкушение омрачилось – Митрош. Пять дней вместе с этим хорьком… уж он не упустит шанса безнаказанно над ней поглумиться, особенно если узнает, что поручил ей мастер. Интересно, что за напутствие он собирается ему дать? Вот бы это было задание, вроде очистки подвала от слизней или ещё что-нибудь, столь же увлекательное.

Мастер Густав уехал, и они с Митрошем остались вдвоём. Вопреки ожиданиям, он был подозрительно тих, и даже не дёргал Алевтину за косу. В первый день девочка всласть отоспалась, решив оставить исследование лаборатории на вечер. Когда же набралась смелости и подошла к дубовой двери, обитой железными полосами, обнаружила, что та приоткрыта. Алевтина осторожно потянула дверь на себя. Ну, Митрош, неужели и сюда добрался? Но в лаборатории его не было. Девочка огляделась. В центре, на приземистом столе помещалась сложная конструкция из множества склянок и колб, некоторые из которых сообщались трубками. В них, исходя паром, булькали разноцветные жидкости. Она никогда не видела такого великолепия, даже представить не могла! Запах в лаборатории стоял едкий, многосложный. Алевтина чихнула с непривычки, протёрла глаза. Медленно подошла к столу, и только теперь заметила на нём свитки, исчерченные записями. Ещё раз взглянула на склянки и ощутила внезапно накатившую слабость. И как понять, что в этих колбах, и содержимое каких из них нужно смешать? Уже завтра нужно это сделать. Уже завтра… Страшно подумать, что будет, если она ошибётся. Мастер сказал, процесс длится уже много времени, и прерывать его нельзя.

Алевтина без сил опустилась на табурет. Перебрала свитки, вглядываясь в незнакомые знаки. Огляделась в отчаянии: ряды стеллажей с книгами, возможно, содержали подсказку, но где и как её искать? Девочка воззрилась на разноцветные жидкости в колбах, но и от них толку было мало. Что же делать… Как она могла прийти сюда так поздно, на что надеялась? Вот если бы с утра, тогда, возможно… Алевтина тряхнула головой, закусив губу. На глаза навернулись слёзы. Мастер Густав прав, она бестолковая. Ей здесь не место. И даже если она проведёт в этой лаборатории всю оставшуюся жизнь, толку от этого не будет. Она не знает, что это за опыт, не знает, что за эликсиры в колбах. Бесполезно.

Алевтина уже собиралась зареветь – горько, безутешно – как её дёрнули за косу.

– Митрош, уйди, – проговорила она сквозь стиснутые зубы.

Ученик алхимика без всякого почтения сел на край стола, небрежно подвинув свитки.

– Как успехи?

Девочка воззрилась на Митроша со всей возможной злостью. Она бы испепелила его взглядом, но из-за слёз не получалось.

– Ладно, сам вижу, что не очень.

Странно, но насмешки в его голосе Алевтина не услышала. Протёрла глаза и недоверчиво посмотрела на Митроша. Он был, как всегда, невозмутим.

– Не знаю, что делать.

Её губы задрожали, и она замолчала, глядя в пол. Каменный, отполированный временем, с пятнами от разлитых эликсиров.

– Не удивительно.

Митрош смотрел на неё внимательно, изучающе. Алевтина вскинула голову.

– А сам-то знаешь?

Митрош ухмыльнулся.

– Даже если бы знал… это не моё задание.

– Ну и чего ты пришёл? Издеваться, да?

Девочка вытерла предательскую слезинку.

Митрош окинул взглядом стеллажи с книгами.

– Что в колбах, не знаешь, что в свитках написано, не понимаешь. Да, алхимик из тебя… Можно было бы поискать, посмотреть что-нибудь, но не успеешь до завтра.

– Уйди, без тебя тошно.

– Да ладно, я и сам не всё понимаю, – неожиданно развеселился Митрош. – Но чтобы тебя выгнали, не хочу. Мне будет скучно.

Алевтина в недоумении уставилась на парня. Он спрыгнул со стола и начал мерить шагами лабораторию.

– Вот что, я вычитал один рецепт… Мастер не знает, что я им пользуюсь, ты ему не говори. Хорошая штука, облегчает любую работу. Можем сделать, ему как раз ночь настаиваться. Тогда с заданием справишься. Только запоминай, что и как, а то мастер не поверит, что это ты сама.

Алевтина забыла дышать, во все глаза глядя на Митроша. Подвох, не иначе. С чего бы ему помогать ей? Но он был серьёзен, да и выбирать не из чего…

– Хорошо. А взамен? Что ты хочешь взамен?

Митрош вздохнул, возвёл очи к потолку со следами копоти.

– Ну, толку от тебя мало, конечно… Хотя, погоди. Мастер Густав просил меня очистить от слизней подвал. Это и будет ответная услуга за мою помощь. Идёт?

Алевтина невесело усмехнулась.

– Идёт.

– Подай порошок серы.

– Вот.

– Хорошо, теперь размешивай, а я пока сцежу отвар.

– Пахнет отвратительно!

– А ты не нюхай.

– Вот спасибо…

Алевтина ворчала, но продолжала перемешивать тёмную густую жидкость. Пахла она, и правда, отвратно – девочка не представляла, каким образом эта штука ей поможет. Но Митрош действовал уверенно, явно варил эту гадость не впервые. Значит, смысл во всём происходящем есть – даже если ей он непонятен.

Уже два часа они с Митрошем корпели над составлением чудо-эликсира в одной из комнат для занятий. Половину ингредиентов Алевтина видела впервые, о второй половине даже подумать не могла, что это можно смешивать. Эликсир трижды менял цвет, периодически булькал и выпускал из недр облачко зловонного пара. Каждый раз, когда она начинала беспокоиться, Митрош говорил, что всё идёт, как надо. Оставалось верить.

– Досыпь болиголова, а я пока принесу руду.

Болиголов слежался и рассыпался с трудом. Алевтина перетёрла его в ступке и всыпала в склянку. Когда она закончила размешивать жидкость, появился Митрош и засыпал руду. Зелье вспенилось, покраснело и загустело до желеобразного состояния.

– Отлично. Теперь ставим на медленный огонь, и на сегодня всё.

– Оно не выкипит? – обеспокоилась девочка.

Митрош небрежно пожал плечами.

– У меня не выкипало. Было бы неплохо сообразить поесть, что скажешь?

Алевтина обречённо вздохнула и отправилась на кухню за припасами.

Ей не спалось. Да и как уснуть, предвкушая завтрашний провал? Устав ворочаться, она накинула кофту поверх ночной рубашки и тихонько направилась проверить, как там эликсир.

Зелье всё ещё было красноватым, то теперь в его глубине явно различалось пульсирующее свечение, похожее на отражение огня. Алевтина осторожно дотронулась до склянки.

– Очень надеюсь, что ты мне поможешь, – обратилась она к жидкости за стеклом.

Свечение продолжало пульсировать – ровно, успокаивающе. Алевтина устроилась за столом на табурете и незаметно задремала.

Она не видела, как огонёк внутри колбы разгорелся ярче, как поверхность жидкости зарябила, заколыхалась – и, презрев закон притяжения, потянулась тонкой струйкой вверх.

– Вот ты где! Ну, как там зелье?

Алевтина зевнула, с трудом открыв глаза. Пустую колбу она и Митрош увидели одновременно.

– Что?! А где…

Внезапно взгляд Митроша стал совершенно стеклянным. Он отступил к двери.

– Т-твоя р-рука…

Алевтина непонимающе посмотрела на свои ладони… и вскрикнула, вскочив с табурета так резко, что он опрокинулся. Левую кисть словно макнули в алую краску! Алевтина дрожащей правой ладонью коснулась её – и тут же отдёрнула. Алый цвет пульсировал, словно живой. Девочка несмело пошевелила пальцами – они слушались, как обычно. По ощущениям, с рукой всё было нормально, не считая того, что она была теплее правой. Кожу словно покалывали маленькие иголочки – едва заметно, почти приятно. Алевтина попыталась оттереть алый цвет краем кофты, но безуспешно.

Митрош по-прежнему смотрел на неё с ужасом.

– Я… я не знаю, как такое… как оно… что теперь…

Девочка была испугана не меньше, чем Митрош. Очевидно, от зелья ожидался другой эффект. Покалывание в левой кисти усилилось, стало настойчивым. Руку, как магнитом, потянуло к выходу из комнаты! Ничего не оставалось, как последовать за ней. Протиснувшись мимо замершего Митроша, Алевтина выскочила в коридор и огляделась. Лаборатория!

Едва оказавшись перед знакомым столом со склянками, Алевтина ощутила вчерашний приступ отчаяния. Время на исходе, а она каким-то чудом испортила то единственное зелье, которое могло ей помочь! Но её левая рука считала иначе. Не мешкая ни секунды, она уверенно потянулась к колбам. Взяла одну, вторую, ловко смешала их содержимое: оно вспенилось сиреневым цветом и наполнило помещение запахом озона. Рука переставила трубки. Алевтина в процессе не участвовала, только изумлённо смотрела на самостоятельную кисть и не мешала ей тянуться туда, куда нужно. По колбам словно прокатилась радужная волна, а потом снова всё забулькало, запузырилось и задымилось.

– Ничего себе…

Оказывается, Митрош наблюдал за всем, стоя на пороге. Теперь же он осмелился подойти и осторожно взял её левую ладонь. Она подрагивала, словно стремясь к новым свершениям.

– Аль, это… я не знаю, как это назвать. Я не знаю, что ты сделала с зельем, но…

Страх в его глазах сменился восхищением.

Девочка зарделась, и было, от чего. Первый раз Митрош назвал её по имени!

– Кажется, всё правильно, – сказала она как можно спокойнее, кивнув на вереницу колб.

Митрош туда даже не посмотрел, рука его интересовала больше.

– Да, думаю, да. Так, но как же…

Ей не хотелось забирать руку из его ладоней, но всё-таки пришлось.

– Я проголодалась. Пойдём на кухню.

В Алевтине разливалась незнакомая до этого времени уверенность в собственных силах. И радость, причину которой она ещё до конца не понимала.