скачать книгу бесплатно
Температуру в комнате удалось снизить до прохладного бриза. Стало легче дышать. Морена открыла глаза, расслабилась и резко охнула, когда с одной стороны к ней забрался верный волк Клык, а с другой – Сет. Она выкатила глаза в растерянности на него, не зная, как вежливо его согнать с себя. Не то чтобы Кощей ругался на неё, понял бы что это случайность. Но и чужой подушкой для слез она не собиралась быть.
Когда в полу-наркотическом бреду он прошептал:
– Нефтида.
Морена сдалась, пожалев Сета. Накрываясь легким шелковым одеялом, она думала лишь о том, как глупо, а с другой стороны правильно выглядела.
– Прости, Неф, – шепчет он в бреду сна, положив руку ей на живот, а голову положив на грудь. – Прости, прости.
Она медленно вздохнула, чувствуя, как гулко бьется сердце в груди. Мара едва не подскочила от неожиданности его объятий, понимая, что из-за травяного бреда он перепутал ее.
– Все в порядке, Сети, – Морена ласково шепчет, кладет ладонь на макушку головы его и гладит огненно-красные волосы. – Спи, мой воин.
На следующее утро едва солнце взошло на горизонт, окропив мир своим сиянием в пустые своды старого храма ворвались двое богов звонко говорившим о чем-то. Амон и Ярило только приехали из Калькутты, загоревшие, румяные и в новых одеждах. Мара не спрашивает про остальных из пантеона, плевать.
Перун давно уже застрял в горах Тибета, постигая неведомо что для его родственников. Никто не верил в праведные намерения Перуна.
Купала и Дажьбог пробравшись во дворец очередного китайского императора, притворились наместниками местных округов. Какими ветрами их туда понесло, никто не знал.
***
Морена кружится в танце, ведомая Кощеем. Она смеется громко и заливисто над его шутками. Морозное дыхание щекочет его лицо, когда она накланяется ближе.
– Хо? мэйии.
Он хмыкает, заправляет прядь белых волос за уши. Косточки в её волосах перестукиваются, венок из гортензий шелестит. Сладковатый запах окутывает его, снег хрустит между пальцами, он терялся в чувствах и ощущениях.
Музыка медленно играла, идея провести бал в Нави оказалась интересной идеей. Куча духов, нечисти, покойников и низших существа, разодетые в причудливые костюмы из шерсти, листьев и рваных ошметков ткани. Тихий гомон голосов перекликался со смехом Ярило, Гильгамеша и Кары.
Стылые ветра Нави дуют из открытых окон комнаты, пахло дождем и тленом.
***
Он приходит к ней позже, овеянный смертями, забрызганный тленом и разложением. Дикий Зверь, одержавший победу над слабыми. Принц мертвого королевства с привкусом гортензий.
Она ложиться на кровать, он нависает над ней, живое воплощение смерти и вечного тлена ждущих всех не упокоенных душ. Древняя славянская притча о его погибели сама вертится в уме, ей хотелось закричать в ответ, что это ложь. Он воплощение самой смерти и вечных мук. В его глазах – вечная пустота и чужие жизни со смертями. В его волосах запутался прах. Он рычит по-звериному, жестко и требовательно.
Морена выгибается навстречу Кощею, подставляясь под мужа. Когда он отрывается на миг, она шепчет морозным дыханием в его приоткрытые губы:
– Миэнэ тапталлаах саллаат.
Морозный вихрь вокруг тихо вторит её словам. Она слышит ритмичный звук варгана вперемешку с барабанами, чувствуя, как в венах забурлила кровь. Глубоко в Сибири шаманы поют жертвенные песни в честь давно забытых предков.
Тени клубились за его спиной, продолжением его тела, то опускаясь, а потом вздымаясь. Она чувствовала запах ссохшихся костей и пепла на руках, прикасаясь к нему. Навь ласково касалось её, оборачивая в кокон из темноты и мертвых духов. Морена слышала быстрый звук варгана и цоканья лошадиных копыт.
Она чувствовала, как истинная форма внутри него бьется о лживую человеческую оболочку, желая слиться с зимними ветрами и вечным тленом смерти. Пытливые глаза Морены улавливают каждую смену эмоций на его лице.
Холод тянется к костям, говорил Ярило. Теперь она понимает насколько буквальным было его утверждение.
Тихий шепот теней вторит её голосу:
– Сэгэртэйим обото.
Её голос обещает голодную и холодную смерть в таежных степях. Её голос – это хруст обглоданных волчьих костей и первого ранения на охоте.
Кощей знает её разной.
– Миэнэ диэлээх хотун.
Морена задыхается, чувствуя его древнюю силу, что клубится под костями, невидимым дыханием смерти в затылок. Ей кажется, что костяная пыль в воздухе – это сила её мужа, которая пропитала все вокруг.
Только с ним она позволяла себе разговаривать на одном из языков народа севера. И то не часто, только в минуты слабости. Среди маленьких балаганов и выкрашенных в древние узоры урасов, она провела все свое детство.
982 год нашей эры.
Правь серая.
В Прави все звуки глохнут моментом осыпаясь пеплом и сухими ветками. Жизнь в ней затихает, останавливается будто погружаясь в вечный зимний сон. Только Мара не использовала свои силы на обители богов, а Перун ничего сделать не может, лишь ворчит и призывает молнии, опаляющие колосья пшеницы смертных.
Да только никому от этого ни горячо, ни больно. Разрушение Прави никто не почувствует. Правь как загнанная олениха в петле времени, подстреленная охотниками перемен.
Все имеет конечность бытья.
У них не рождаются дети. А если да, то это редкое явление сродни сказкам о высоких хищных существах, что в былые времена населяли землю. Они не были подобны греческим богам в жадном порыве любви топя города в крови и войне. Только потому что кто-то не поделил яблоко, а Елена Троянская оказалась красивее чем Афродита.
И когда Нефтида рассказала про Анубиса, Сета и вскользь упомянув семейные распри, что остались в прошлом, Мара решила наведаться к ней. Ей наскучила война и походы нового князя на восточные страны с целью налаживания конфликтов. Весь пантеон смеялся, когда узнали, как князь обхитрил людей восседающих и живущих на мощных лошадях. Или как унизил он князя из золотой страны всех городов, отказавшись становится верным рабом их государства и работать полководцем.
– Я сын Солнца и Земли, Перуна и Матери Сырой Земли. Я не раб, я равный им.
Мара скучающее катала пальцами яблоко по серебряному блюдцу, наблюдая за гордо вздернутым подбородком князя, горящим взглядом и боевой стойки. Уверенность и сила. Перун бахвалился, что его он наделил силой недюжинной. Весь пантеон смеялся и лишь поддерживал главу. Но Морена видела крепость духа и стержень стойкой личности.
– Я к Нефтиде, – бросает она, сидя за столиком и заплетая косу цветочную из волос.
Бросив яблоко в блюдце, решила отвлечься от созерцания событий, происходящих за многие километры от нее. Может новый князь и хороший человек, но как говорили многие упыри тамошних земель где Владимир правит «крестить нас будут, душенька Мореночка». Есть люди, которые воздействуют на князя, да и тот сам горазд стал думать об этом.
Что ж это было ожидаемо думает она, вплетая гортензии в косу волос.
– Я с тобой, – бросает Кощей.
***
Стрибог спешно собирается, натягивая сапоги тяжелые и облачаясь в теплую тунику из мехов. Он не смотрит туда, игнорирует мерзость момента и мечтает, мечтает по скорей удрать покуда пятки сверкают. Его просят только доложить, больше ничего не требуют.
На воздухе свежем оказавшись, вдыхает полной грудью горный озон дождей и наслаждается. Горы Тибета прекрасны, горы Тибета великолепны и достойны стихов кратких, хлестких. Да только он не умеет писать, лишь воздыхать по чему-то эфемерному и воздушно как поцелуй женщины.
Стрибог стучит пяткой ноги о другую ногу, крылышки белесые на сандалах затрепетали, активируясь. В небо взмыв тотчас, он, не раздумывая без карт и чутья силы, полетел в сторону Афин проведать Гермеса и Елену. В сердце ломило от тоски и скуки по задорной, яркой и боевой женщине Спарты.
А они лежат на кровати роскошной, прижатые двое и придавленные запахом свежести древесных почек и жимолости. Лада сладостно потягивается, одетая в шелка белые и с распущенными рыжими волосами. Перун млеет от удовольствия, ладони в кудрявую рыжину запускает и довольный вздох слышит.
– Ты не поедешь домой? – вопрошает она, прижимаясь к его холодной груди и вдыхая запах дождя и наэлектризованного воздуха после молнии. – Это же был простой доклад для верховного бога?
– Не поеду.
Перун обнимает ее, притягивает к себе и целует ласково, по нежному чудно в макушку головы, а сам думает, что красивее неё нет никакого. Никакая Афродита прекрасная, выйдя не из пены, а хоть из пучины морского гада, не сравнится все равно.
Он прятал, зарывая слухи и сплетни внутри себя. Прятал, зарывая вспышки гнева и жалости в земле сырого болота. Прятал, прятал все недостатки и грязные порезов шрам правды так глубоко, что сам запутался во лжи собственной.
Право верховного бога отобрал насильно, пронзив молнией названную сестру Ярило. Отобрал, сжег все и остался один, упиваясь властью и господством над ними и смертными. Но руки дрожать стали все чаще, хмельная брага попадать в рот все чаще, а сила неистовствовала, беснуясь и не подчиняясь ему. Ему! Ему, хозяину, богу этой силы! Какой позор и скорбь до его седины.
(Если она вообще у него будет с такой-то жизнью)
Цепкий, дерганный и злой так его охарактеризовал Сварог, придя в одну из ночей и постучавшись в их «пещеру-дом» на одной из гор Тибета. О как он был зол, каким он резким и мечущимся зверем стал. Метал молнии, сжигал мебель деревянную, а изо рта капала пена как у зверя хищного.
Да вы только посмотрите на него, восклицает и издевается над ним!
Мол Лада с ним поскольку он глава пантеона, сильный и мощный бог их земель, а когда придет время, то расстанется не успеет Перун и глазом моргнуть. Какой вздор!
– Скажи.
– М? – она приоткрывает один глаз и нежным взглядом на него взирается, что кажется сердце щемить начнет скоро.
Да только не впал он в такие дебри болота любви, воспевая и восхваляя ее красоту на уровни поэтом и писателей. О как велико его восхищения тонкого изящества форм, изысканно сложенным черт лица и бледноватой кожи мрамора. Хоть порывайся вперед и покрывай поцелуями все участки кожи, шепча слова сладкой радости жизни.
– Кто я для тебя?
– Мой. И только мой.
Она приподнимается, руки в грудь его упирает и смотрит исступленно в глаза чужие. Рыжие волосы морским каскадом по плечам спустились, а пахнет то как чудно! Персиками и сливами.
***
Громогласный, сухой и резкий матерный крик Яги разносится на всю мастерскую, когда она врывается в каменные помещения гончарной мастерской где сидит Сварог. Он быстро, резко подошла и кинула на заляпанный глиной для лепки стол, мешок с драгоценными камнями.
– Какого лешего я должна бегать за тобой, сукин ты сын!
Сварог поднял голову, руками методично придавая форму, вытянутую для глины, а ногой продолжая нажимать на деревянный рычаг, позволяющий гончарному кругу, крутится. На лице спокойствие и невинность, борода обросла еще гуще, а зеленые глаза едва видны из-под кучерявой копны волос. Как долго он не вылезал из мастерской Гефеста, работая? Судя по всему, порядочно.
– Извини, заработался.
Яга сокрушённо вздыхает, изображая отвращение и злость на точеном белом, хорошо сложенном лице. Не живая и не мертвая, а восклицает по поводу времени хуже Гермеса.
– Коровьи сын паршивый. Мертвец поганый.
Он закатывает глаза, молча выслушивая ее.
Не то чтобы Яга испытывала голодание по обществу, скорее воротила носом аристократически тонким от всякого пустословия и чепухи. Больше предпочитая общение с мертвыми скелетами и иной нечистью, что населяет Навь и испытывая отвращение ко всему живому. И что собственно и является общим качеством у них с внучкой Деда Мороза. Снегурочка с годами становилась все более апатичной, больше предпочитая компанию тишины и вою мертвецов в бурю.
Покинув мастерскую, она поднялась по каменным ступенькам и оказалась на теплом солнце, наконец-то. Духота печей и звон металла о металл ей напомнили вселенскую кузницу душ.
– Ну как?
Снегурочка в мраморное платье одетая, сияет спокойствием и холодностью. Ни дать, ни взять дочь Морены, но нет. Слишком разные, слишком яркие и броские в своей мёрзлости и перестука костей в ночи.
– Гори оно все в пламени, какого зверя я должна бегать за сосунками мелкими?!
В голосе сквозит раздражение и вековое спокойствие, на лице усталость и бледность мертвячая. А Снегурочка не знает смеяться ей или плакать, ведь с ней она еще может почувствовать хоть что-то.
И тошно, и больно, но почему-то не так сильно, как когда-то. Жизнь катиться своим чередом, а сердце морозное в груди то стучит громко, громко, то глохнет ледышкой. И не понять ей, что происходит с ней.
– Прости его, он наверняка не со зла.
Яга вздыхает устало, волосы темнее ночи поправляет и улыбается почти беззаботно. Она редко выбирается из Навь, предпочитая коротать время за чаепитием, разговорами с нечистью и беседами с Марой, которая иногда навещала.
– За кремами в первую очередь.
Кожа трупного оттенка вызывающее и как назло выступала из-под слоя сурьмы и белого порошка мраморного. Экзотические средства по уходу, как подметила Мара заглянув в её шкатулку на столике с зеркалом однажды.
А что еще делать оставалось если она не жива, ни мертва, кожа цвета грязной земли и пахнет от неё разложением и костями? Закрывать, замазывать как изъян чтобы никто не понял и не догадался. Смертные такие слабые и мнительные для своего же блага.
Вдалеке маячили шпили города Афин, встречные ветра приносили запахи специй и зелени. Пора идти в город и заодно наведаться к «ужасно счастливой» семейной паре Гермеса и Елены Троянской.
***
Ох, как кипела его кровь, как лилась желчь и мерзость из его рта в те минуты. О, как громко он кричал до хрипоты и сорванного голоса в конец, как был зол и оскорблён. А она, мерзавка, глазками своими голубыми хлопая, улыбалась натужно и сухо. Елена, милая, милая и ненаглядная, та которой он готов был принести весь мир на ладонях.
Распластаться песчаными дюнами и вечными ледниками под ее ногами, целовать, целовать до бесконечности сухие губы и выдыхать ее имя на ледниках атлантических.
Окунутся в самую глубь тьмы, царапая подошвами сандалий по гравию острому и искромсав собственные ноги, достать цветы из самых глубин Таратара.
Но оказалось ей не нужна вся жертвенность, вся страсть любовная, нежная, трепетная.
Вновь и вновь возвращаясь как цепной пес, млеет и расплывается как бесхребетное существо. Nihil хочется написать ему повсюду, на исцелованных ее губах, хитонах белых, стенах и кровати.
Ревность гулкая кипит в крови, когда видит Елену, улыбающуюся не ему, а Гермесу, что теплой туникой сверху тонкие плечи накрывает. Бьются в ритме канонады внутренние демоны, злые и возжелавшие крови обидчика что увел ее. Ее что должна быть его.
Он спасал, помогал этой мерзавке вовремя Троянской войны. Он дрался за нее и для нее с греками, окропляя землю чистую кровью врагов названных. И воспевал песни о победе, стукаясь чарками с вином о другие и обнимая ее улыбающуюся и смеющуюся.
Это везде был он, он, он и только он!
А не поганец, прятавшийся на Олимпе, распивающий божественный нектар с Афродитой и менадами Диониса и нимфами.
С Гермесом друзьями они, но временами мечтает он придушить поганца. А ревность бурлящим костром ведьмовским внутри него, не гаснет, а только с новой силой разгорается.
Опять и опять он натыкается на стену хладности, припадая к ее ногам и целуя ступни. Гермес стоит в стороне, поймав взгляд Елены и легкий кивок, разворачивается и удаляется.
– Душенька моя, скажи мне что я не так сделал. Милочка моя, скажи почему так холодна ко мне? – шепчет он беспрестанно на коленях стоя и руки, руки обнимают ее ноги.
А сама Елена сидит на кровати, смотрит на него сверху вниз как Цезарь на проигравших гладиаторов и видит он скорую гибель свою, сожжённый в огне безответной любви. Дурак то, думал, что привык к ней и ее халатному характеру. Привык к тому что она меняет мужчин как Афродита шелка свои.
