Сгорая по минутам

– Подарите мне ещё один танец? – спросил Алексей, который и головы не повернул в сторону зала. Его глаза сияли от предвкушения. Юноше было, в сущности, всё равно на прочих господ и дам, на конюхов, слуг и чужих папенек. Он видел перед собой только её – девушку, которая очаровала его с первого взгляда. Женю. Точнее, Ольгу. Но имена были неважны – сквозь наслоения жизней душа Алексея узнавала ту самую ведьму, которую он когда-то полюбил. Женя прекрасно знала это, потому что сама сделала Алексея таким – вечным странником, ищущим свою единственную любовь, не осознавая своей цели разумом, но прекрасно чувствуя её сердцем.

Женя мягко улыбнулась.

– Прошу меня извинить, но у меня есть очень важное дело.

Конечно, ей не хотелось говорить этих слов. Она бы с удовольствием забыла обо всём и закружилась с Алексеем в очередном вальсе, не обращая внимания ни на тьму, ни на туман, ни на чернеющие чёрточки на руках. Но стук огромных часов, эхом отдающийся в голове, отрезвлял и напоминал о главной задаче путешествия. Поэтому Женя, сглотнув подступивший к горлу комок и сделав немного неуклюжий реверанс, отвернулась, было, чтобы как можно скорее пройти к Соне и Оддманду, но Алексей вдруг схватил её за руку – осторожно, как бы боясь сломать. Секунду они оба молчали.

– Берегите себя, – произнёс он, поджимая губы, и отпустил ладонь, тут же удаляясь к остальным гостям.

– Буду беречь, – одними губами ответила Женя и поспешно зашагала наверх, пряча лицо, чтобы никто не увидел её слёз.

Оддманда уложили в комнате для гостей. Когда Женя вошла, он уже сидел на покрывале, богато расшитом золотыми узорами, и что-то втолковывал Соне, непривычно тихой и подавленной. Услышав скрип двери, пепельноволосая девушка дёрнулась и сначала удивлённо посмотрела на Евгению, а затем кинулась к ней и обвинительно ткнула пальцем в грудь.

– Почему ты мне сразу ничего не сказала?!

– Я хотела, но ты очень старательно тащила меня к гостям, – резонно заметила Женя. – Оддманд всё тебе рассказал?

– Да уж, рассказал! Я сначала подумала, что вы все сошли с ума и шутите, но учитывая, какое плохое у нашего дорогого ворона чувство юмора… – Соня цокнула языком и посерьёзнела. – Так значит, ты умерла?

– Получается, так.

– И я тоже, значит, скоро умру?

Евгения лишь кивнула.

Они обе замолчали, а затем Соня подалась вперёд и крепко обняла Женю в каком-то болезненно-суетливом жесте; платье зашелестело, вуаль, откинутая назад, скомкалась. Соня никогда не выражала поддержку словами, считая это пустой тратой времени, но действия девушки говорили сами за себя. Женя мягко обхватила руками подругу и тяжело выдохнула куда-то ей в шею. Несколько секунд они стояли не шевелясь.

– Кхм, – раздался со стороны кровати голос Оддманда, – не хотелось бы мешать, но у нас катастрофически мало времени. Ингрид, полагаю, вы не знаете о том, есть ли здесь кольцо?

– Понятия не имею, – отозвалась Соня, выпутавшись из объятий. Её прилив нежности длился всего мгновение; глаза снова насмешливо прищурились, а губы тронула хитрая лисья улыбка. Она не переживала ни о стремительно приближающейся тьме, ни о том, что вот-вот исчезнет. Казалось, её вообще ничего в этом мире не беспокоило. Но глаза – два ледяных хрусталика – выдавали спрятанную глубоко внутри тревогу.

Оддманд горько вздохнул и поднялся на ноги. Он выглядел чуть лучше – по крайней мере, лицо было в порядке, да и с координацией в пространстве проблем не возникло.

– Значит, будем искать.

Линии на коже снова обожгли, напоминая о своём существовании. Женя нетерпеливо стянула перчатки и посмотрела на руки. Кажется, засечек стало чуть больше. Она вытянула ладони перед фамильяром, яростно ими вертя.

– Сначала объясни, что это за херня?!

– Я бы подобрал другое слово…

– Неважно слово! Что это такое?

– Могу предположить, что отсчёт, – спокойно пояснил Оддманд. – Чем ближе к Дому тьма, чем дальше проходит стрелка часов, тем больше будет линий. Наглядное напоминание о том, что стоит торопиться.

– Получается, я теперь бомба с часовым механизмом?

– В какой-то мере.

– Чудесно. Просто прекрасно.

Всё это время Соня следила за ними, приподняв бровь.

– Благодарю за любезное объяснение, – проговорила она нарочито громко, – но, кажется, вы распинаетесь битый час о том, как вам не хватает времени, и совершенно ничего не делаете.

Резонно. Женя опустила руки, машинально оправляя платье. Теперь у них хотя бы был примерный план поиска.

– Сдаётся мне, вы это уже проделывали однажды, – протянула Соня, наблюдая за тем, как фамильяр переворачивает ящики стола.

– Мы здесь уже были… Только в будущем, – пояснила Женя. Почему-то, извиняющимся тоном. Как будто они с Оддмандом съездили в отпуск и никого с собой не взяли.

– В будущем? – глаза Сони загорелись. Она оказалась потрясена настолько, что начала сама копаться в шкафах, особо не рассматривая вещи, которые там находила. – И каково там – в будущем?

– Пыльно, – заметил Оддманд, шаря рукой под подушками.

– Из-за машин, – добавила Женя.

– Чего?

– Да. Что-то вроде карет, только без лошадей.

– Без лошадей?!

– Увидишь, – махнула рукой Евгения. – И такую машину водит Герда.

– Герда?! Да ты, должно быть, шутишь, сестра.

– Не шучу. И живёт она здесь же. Дом, вероятно, совсем чуть-чуть обленился, – Женя любовно погладила дверцу шкафа, которая живо отозвалась теплом. Дом чувствовал ласку и отвечал, как умел.

Когда поиски в гостевой не увенчались успехом, странная компания переместилась в коридор и чуть ли не на цыпочках пробралась в соседнюю комнату. Библиотека. В ноздри ударил запах старинной бумаги, чернил и высушенных листьев. Оддманд занялся книжными полками, а Женя с Соней остались рядом с дверью, простукивая стены на предмет наличия тайников и пустот.

– А что с Ярополком? – внезапно спросила Соня приглушённо. Евгения на секунду зависла, обдумывая вопрос.

– Он внизу. Наверное, танцует.

– И не с тобой, – Соня поджала губы. – Наверное, тяжело было отговорить себя от вальса.

– Тяжело. Но я делаю это ради него.

– А разве не ради себя?

– Нет, – Женя отвернулась и принялась рыться в ящичках массивного дубового стола. – Мне, в сущности, всегда было плевать на себя, – призналась она, как-то нервно перебирая безделушки. – Если бы не Ярополк… может быть, не было бы никакого ритуала. Наверное, поэтому же я и выбрала быть ключом, – Женя смахнула бумаги в сторону. Ничего. – Мне не было себя жалко. Тогда. А теперь жалко. Потому что вы тоже попали под удар.

– Ну, не время строить из себя кроткую жертву, – в голосе Сони мелькнуло раздражение, но это было уловкой. – Это было давно. Если бы тебе было «плевать на себя», ты бы уже перевернулась кверху лапками и сдалась. Но ты здесь. И Ярополк здесь. Попрощайся с ним, когда будешь уходить, – вдруг сказала она, мягко разворачивая Женю лицом к себе и заглядывая ей в глаза. Взгляд, выворачивающий других наизнанку, только нежно погладил душу.

– Думаешь, нам снова придётся уходить?

– Полагаю, что да. Дом молчит. Я вижу его насквозь, вместе с каждым графом, вместе с твоим и моим папеньками, вместе с тобой и Оддмандом. И кроме этого – ничего. Пустота. Представить не могу, что испытывала Герда.

– Лучше не представлять.

– Снова Лес?

– Да. Сгорел подчистую.

– Боже мой, – протянула Соня.

Фамильяр, спрятанный где-то в глубине библиотеки, чихнул один раз, а затем и второй.

– Здоровья тебе! – громко крикнула Соня.

– Не жалуюсь, – сухо пробормотал Оддманд, выныривая откуда-то сбоку. В руках он держал приличных размеров фолиант в кожаном переплёте без каким-либо опознавательных знаков на обложке. – Я прихвачу.

– Всех подгоняешь, а сам книжки читаешь?! – возмутилась Женя.

– Да, – невозмутимо ответил фамильяр. – Этот том я самолично оставлял в вашей библиотеке, госпожа, – короткий кивок в сторону Сони, – и, видимо, не зря. Здесь есть всё на тот случай, если часть воспоминаний потеряется или исказится. И сейчас я предлагаю облегчить и вам, и мне жизнь.

Он разложил книгу на столе, раскрыв где-то посередине, и принялся водить пальцем, про себя проговаривая слова.

– Вот! Заклинание поиска, родовая магия. Необходима кровь того, на ком завязан артефакт. То есть, ваша, Фрейя.

– Хочешь мою дорогую сестру порезать?! – охнула Соня и сделала шаг вперёд, раскидывая руки в стороны. – Не позволю, птица ты подлая!

– Вы утрируете, госпожа, – проворчал Оддманд устало. – Необходимо несколько капель. И ваша помощь. Надеюсь, вы помните наречие.

– Обижаешь, – возмутилась Соня и гордо вздёрнула нос. – Мне в заклинаниях равных нет. Давай, покажи, которое из этих – оно.

Троица зарылась с головой в чтение; страницы хрустели и угрожали рассыпаться в любой момент. Прикасаться к ним лишний раз казалось чрезвычайно опасным занятием.

– Всё,– хлопнула в ладоши Соня, – запомнила.

– Чудесно, – Оддманд вынул из ящика стола нож для писем и пожал плечами: – Другого нет.

Они встали в круг (совсем маленький круг, стоит заметить). Магия Дома затрепетала в воздухе; все трое начали произносить слова на старом, давно забытом языке – тихо, нараспев, уходя в некоторое подобие транса. Ладони Евгении нещадно жгли появляющиеся отметки, но она не чувствовала боли, охваченная потоком чистейшей энергии. Голос Сони становился громче с каждой секундой. Он будто стал глубже и ниже, вытачивая каждую фразу как искусный скульптор. Соня была права – в заклинаниях с ней так никто и не сравнялся.

Страницы фолианта затрепетали, хотя ветра в библиотеке не было, и зашелестели, перелистываемые невидимой рукой. Оддманд поднял нож. Женя протянула ладонь, и лезвие полоснуло её; кровавая роса, выступившая на месте пореза, капнула вниз, оставляя на полу багряные лужицы. Заклинание не переставало течь, закольцовываясь сотню раз вокруг своих творцов. На Женю вдруг пахнуло весной – луговыми травами и дождём, жаром солнца и стремительно тающими снегами. Она не чувствовала корсета, тесно сжимающего грудь – вместо него по телу струилось белоснежное лёгкое платье, подвязанное узорчатым поясом.

Когда последнее слово было произнесено, магия Дома, до этого собравшаяся в единую точку, вдруг вспыхнула, расходясь кругами по дощатому полу, стенам и потолку. Всё осветилось, а затем резко потухло, оставив после себя лёгкое свечение.

– Ольга, Елизавета! – внезапно раздалось из коридора. Громогласный голос отца Сони можно было узнать из тысячи. Он перебивал даже шум гостей и музыку. – Куда вы опять пропали?

Дверь библиотеки со скрипом начала отворяться. Женя, всё ещё ощущавшая на себе ветер, не сразу поняла, что кто-то вошёл; как пьяная, она поморгала, всматриваясь в дверной проём.

– Что… что, спрашивается, вы здесь делаете?! Как изволите оправдываться, мадмуазели? А ты… – лицо папеньки начало стремительно багроветь, когда он увидел Оддманда, – ты! Червь! Жалкий конюх! Мало тебе было снисходительности моей дочери, ты теперь тут шляться вздумал, как хозяин?! Ты забыл, где твое место?! Да я тебя, негодяя…

Мужчина издал непонятный звук – то ли рёв, то ли всхлип – и бросился вперёд, забыв о манерах, параллельно запуская пустой бокал в фамильяра. Тот вовремя опустил голову, поэтому бокал прилетел в стену и разбился; осколки стекла усеяли пол.

– На кой чёрт вам мой нож для писем?! – гневно продолжал отец Сони, поражённо глядя то на свой стол, то на пол, усеянный кровавыми каплями. Mon Dieu, donne-moi de la force! Je suis complètement découragé! – от волнения он перешёл на французский и зазвучал ещё более угрожающе. – Dans ma propre maison!1

Женя мельком взглянула на Соню. Кажется, та порядком растерялась. Недолго думая, девушка схватила её за руку и побежала прочь из библиотеки; Оддманд не отставал, ловко нырнув под руку мужчины, который продолжал вопить, перемешивая французскую и русскую речь.

Когда беглецы оказались в коридоре, с первого этажа послышался выстрел. Гости закричали, в панике разбегаясь кто куда, а оркестр так и продолжал играть что-то истеричное и быстрое. Скрипка то и дело подпрыгивала вверх, сбивая и путая остальных, а пианист вообще сошёл с ума и перешёл на октаву ниже, дубася по клавишам изо всех сил.

– Это ещё что… – прошипела Соня сквозь зубы и подбежала к лестнице, всматриваясь вниз.

Из зала вышел мужчина в футболке и белых кроссовках. В руках у него был револьвер. Он выглядел так, словно не спал около недели; взгляд покрасневших глаз дико блуждал из стороны в сторону, выискивая кого-то среди верещащих господ и дам. Следом за мужчиной шла цепочка бледно-кровавых следов.

– Заткните свои пасти! – прорычал он и поднял глаза, в упор уставившись на Соню. Та ойкнула и подбежала обратно к Жене и Оддманду.

– Там какой-то andouille2 с револьвером! В очень странном наряде, я скажу… Никогда таких фраков не видела… И, кажется, он меня заметил.

Как бы в доказательство её слов на лестнице раздались громкие шаги. Запах гнилых яблок и сырости пополз по коже, выбивая из лёгких последний воздух.

– Это Святослав… – сдавленно прошептала Женя.

– Что?!

– Я забыл упомянуть, – Оддманд оставался невозмутимым, хотя заметно побледнел. – Убийца – брат Ярополка. А теперь уходим отсюда.

Он подхватил девушек под руки и вместе они побежали дальше по коридору. Соня молча переваривала услышанное, а Женю била крупная дрожь.

Это был ненастоящий, призрачный мир – точнее, огрызок некогда реального мира, тень прошлого, и этот Святослав – хотя, уже, скорее, Кирилл – тоже был призрачным и нереальным, но схлопотать пулю в лоб как-то не хотелось. Женя вдруг осознала в полной мере, чем являются все эти кусочки жизней, по которым они с Оддмандом скачут галопом – лишь записанным на старую плёнку фильмом, который она смотрит в быстрой перемотке. Плёнка покоцанная, местами выцветшая, поэтому события искажены до неузнаваемости. На самом деле, Кирилла никогда не было здесь, на этом балу – но вот он, ступает своими отвратительными кроссовками, размахивает револьвером и угрожает каждому встречному. Ищет её, чтобы в очередной раз убить. Бессмысленно разговаривать с ним – настоящий Кирилл остался где-то в будущем, выполнивший свою главную задачу, и теперь гнался за Женей не он, а его отголосок, который и слушать-то девушку не захочет. А ведь она пыталась его вразумить… Когда-то давно. Когда ещё была жива в полной мере.

Завернуть за угол… Стучать в каждую дверь и обнаруживать, что она заперта… Снова бежать, глотая воздух широко раскрытым ртом… Женя уже видела это в одном из своих старых кошмаров. Теперь пришло время пережить его наяву.

– Ольга! Ma chère, j'avais peur pour vous…3 – из ниоткуда появился Алексей. Видимо, в момент всеобщей паники сбежал через один из секретных ходов и оказался на втором этаже раньше Кирилла. Его фрак порвался и теперь висел неряшливыми тряпками, волосы растрепались, а на белой рубашке алело свежее пятно крови. Женя бросилась к нему навстречу, не помня себя от ужаса.

– Ты ранен? Он стрелял в тебя?

– Нет, нет… Это не моя кровь, мадмуазель… – пробормотал Алексей, ошарашенно переводя взгляд с одной девушки на другую. Затем он посмотрел на Оддманда. Раскрыл рот – хотел, видимо, накинуться с расспросами, – но тут же его закрыл. Всё верно. Сейчас нет времени.

Дом буйствовал. Прочитанное заклинание ясно дало понять, что ни перстня, ни ножа здесь нет. Снова мимо. Столько комнат, и все они наполнены не тем, и в каждой есть что угодно, кроме того, что действительно необходимо. Кажется, тот, кто прятал артефакты, оказался существом предусмотрительным. А ещё сильным до чёртиков, иначе как объяснить тот факт, что оно сумело пробраться так далеко, залезло в самую сердцевину переплетения временных линий, миновав целые столетия?

– Я не знаю, что именно происходит, – зашептал Алексей, обхватывая руками плечи Жени, – но я знаю, как мы можем сбежать.

Жене вдруг захотелось расплакаться. Вот так вот просто взять и разреветься ему в плечо. Объяснить, что они-то с Оддмандом, может, и сбегут, а вот он и Соня останутся здесь, превратятся в ничто, лопнут, как воздушные шарики. Потому что туман был уже близко, он облизывал землю рядом с Домом и стучался в окна.

Окна!

– Мы выпрыгнем в окно! – воскликнула девушка. В сознании возникло смутное воспоминание из того же далёкого сна – она стоит в конце коридора, глотая слёзы, и умоляет своего преследователя опустить револьвер. Но он только смеётся, горько и устало, и взводит курок. Выстрел. Она падает вниз, минуя подоконник, и остаётся поломанной куклой лежать в клумбе цветущих маков с пулевым отверстием прямо посередине бледного лба. Изорванное платье разметалось вокруг, саваном укутав её тело. А в Доме вовсю играет музыка, и скрипка снова и снова заводит свои жалобные трели…

– Ты же знаешь, что тебе никуда не убежать! – раздаётся за спинами злой голос. Женя выныривает из наваждения и трясёт Оддманда за рукав.

– Проход!

– Я стараюсь! – огрызается фамильяр. – К окну! Все к окну!

И они снова бегут. Платье – ловушка – лезет под ноги, мешая идти, корсет сдавливает и не даёт вдохнуть, и дыхание сбивается снова и снова, а шаги Кирилла уже так близко. Они грохотом раздаются в ушах, заполняя собой пространство, и услышать хоть что-то кроме не представляется возможным.

Гости продолжают кричать где-то далеко, но тьма съедает их голоса. Беглецы останавливаются в конце коридора – на том же самом месте, у того же окна, – и Оддманд, напряжённый, со вздувшимися венами, нелепый в своём облачении конюха, читает под нос заклинание, собирая магию в кучу. За стеклом вспыхивает слабый свет. Ладони горят – от пореза и от множащихся с невероятной скоростью меток. Время хрустит и рвётся по швам.

Тук-тук. Тук-тук.

Старые часы считают секунды.

Тук-тук. Тук-тук.

– Фрейя! – кричит где-то рядом Соня, и Женя понимает её без слов. Прощание. Хотя бы сейчас им нужно сделать это по-человечески.

– Mon cœur, mon âme…4 – Женя хватает ладони Алексея, заглядывая ему в лицо. – Прости меня за то, что я ничего не рассказала тебе… Прости, что… Это эгоистично, глупо, но по-другому не могло быть… Я люблю тебя, всей душой, я помню всё, что связано с тобой… Все наши игры… Ты единственный, кто не боялся меня, ты всегда выполнял свои обещания, сказанные не вслух, но сердцем… Прости меня. Я люблю тебя больше жизни…

Алексей, обескураженный, механически поглаживал большими пальцами тыльную сторону её ладоней. Он не понимал почти ничего из сказанного, но почему-то эта маленькая исповедь тронула его до глубины души. Его губы задрожали; он обнял Женю, вдыхая запах её волос, и зашептал, понимая, кажется, что на разговоры им осталось не больше минуты:

– Я не знаю, о чём вы говорите, моя мадмуазель, но я люблю вас. Это прощание? Если вы полагаете так, то пусть. Но я искренне надеюсь, что вы ошибаетесь. Помните? Даже после смерти…

Даже после смерти… Особенно – после смерти.

– Прыгайте, госпожа!

Оддманд распахивает ставни. В коридор врывается холодный ветер. Женя отстраняется, чувствуя, как глаза снова заполняются слезами. Она слишком много плакала за последние несколько дней… да и жизней тоже.

– Прощай, Ярополк.

Оставить на щеке юноши невесомый поцелуй – и перемахнуть через подоконник, путаясь в ткани платья. Женя испытывает странное и неприятное ощущение дежавю и слышит звук выстрела – очень громкий и отчётливый. Но пуля пролетает над головой, и девушка падает вниз, смешно размахивая руками. Мир вокруг стремительно уменьшается, разрушаясь и трескаясь, и вместо клумбы, полной кровавых маков – бездна, уже такая знакомая. Однако ей всё равно на мгновение чудится собственная фигура, безжизненно лежащая посреди алеющих бутонов.

Последнее, что видит Женя в этом осколке прошлого – полные страха и отчаяния глаза Алексея. Последнее, что слышит – крик Сони. А затем всё погружается в чернильную темноту.

Глава 16. Ясновидица

– Могу сказать только то, что я вижу кровь.

Ведьмы одновременно вздохнули, не поднимая глаз. На круглом столе стояла пара корзин с ягодами и грибами, в окна, занавешенные лёгкой тканью, пробивалось жаркое летнее солнце.

Эстер убрала назад тяжёлые чёрные волосы и поджала губы.

Она видела грядущее, сколько себя помнила. Будучи маленькой девочкой, Эстер заранее знала о том, что однажды в её дом придут люди, закованные в железо, и заберут дитя с собой, на большой корабль, а потому никогда по-настоящему не привязывалась к матери, оставаясь замкнутым ребёнком с большими серыми глазами, в которых всегда шумел шторм.

Эстер ненавидела то, что было дано ей природой. Рогнеда видела в девочке большой потенциал, а потому занималась с ней чаще и усерднее, чем с другими; иногда Эстер покидала её в слезах, ужасаясь тому, что узнала, заглянув за границу предначертанного. Когда ежесекундно пропускаешь через собственное сознание судьбы сотен людей, у тебя появляется два пути – сойти с ума или спрятать своё сердце в стальном доспехе. Эстер выбрала второе. Со временем чужое будущее трогало её всё меньше; однажды Эстер обнаружила, что не способна заплакать. Тогда Рогнеда прекратила занятия. С того момента девочка никогда специально не прибегала к дару, и лишь изредка видела вещие сны, всегда пропитанные тревогой и ужасом.

Но сейчас… Сейчас всё было совсем по-другому. Слишком многое было поставлено на кон, и бросаться в пропасть, не выяснив, что ждёт на дне, было слишком опрометчиво. Поэтому Эстер, сжимая зубы до скрипа, снова закрыла глаза, окунаясь в омут будущего.

Ей стало страшно.

Кругом – выжженная, больная земля, залитая кровью. Речные воды – алые и тягучие, в ушах – крики, пропитанные болью.

Девушка рвано выдохнула и схватилась за край столешницы пальцами, еле сдерживая дрожь.

– Столько ненависти… – прошептала она, глядя перед собой пустыми глазами, – столько злости… столько боли. Это слишком много. Это слишком…

– Это капля в море! – Фрейя резко поднялась на ноги, опуская кулаки на стол. На её лице застыла печать ярости. – Мы знали, чем это обернётся! Уже поздно отступать!

– Это не шутки, – покачала головой Эстер и устало коснулась пальцами лба, пытаясь уловить источник головной боли.

– Не шутки, – соглашается Ингрид, до этого меланхолично сидевшая поодаль, – но Фрейя права – отступать уже поздно. А что до них… – белокурая девушка перевела взгляд на окно, мысленно уносясь куда-то далеко, к подножию холма, и замолчала. Однако каждая из присутствующих поняла, что она хотела сказать.

Нельзя жалеть тех, кто не пожалел тебя.

– Сумасшествие какое-то… – пробормотала Герда, откидывая голову назад. Оддманд каркнул ей в ответ и перепрыгнул со шкафа на стол. В его клюве было зажато кольцо с чёрным камнем; вокруг вещицы, казалось, холодел воздух, и время замедляло свой ход. Совершенно гипнотическое воздействие. Складывалось впечатление, что, если слишком долго смотреть, то тебя утянет в глубину бесконечной темноты.

Эстер молча переводила взгляд с Фрейи на Ингрид а затем фыркнула и, стремительно встав из-за стола, гневно оправила подол и вышла прочь. Герда хотела, было, броситься вслед, но Ингрид остановила её лёгким движением руки.

– Не стоит, – предупредила она. – Ей нужно побыть одной. Я могу её понять.

Герда кивнула и с тяжёлым сердцем вернулась на место.

А Эстер, покинув Дом, бежала вниз по склону холма, глотая горячий воздух раскрытым ртом; её душили невысказанные слова. В этом заключалась главная проблема – невозможно было передать в полной мере постороннему ужас, который приходилось ежедневно проживать ей.

Видения не поддавались описанию – их можно было только почувствовать, потрогать, пропустить через себя. Они походили на сны, которые понимаешь, лишь находясь внутри, а после, сколько ни стараешься, не можешь подобрать правильных формулировок.

Дом остался далеко позади; вокруг зазвучал Лес. Эстер не любила Лес, но Дом ей не нравился сильнее – в нём было больше плохих воспоминаний. Отовсюду звучал голос Рогнеды, недовольный и скрипучий – «старайся больше!», «ты не уйдёшь, пока не увидишь достаточно». Из каждого угла смотрели на Эстер глаза тех, кого она видела в своих снах. В Лесу призраков тоже было полно – отрубленные головы взирали с ветвей пустыми глазницами, мертвецы прятались под еловыми ветками. Все те, кого она могла, но не сумела спасти своим даром. Да и можно ли спасти того, кто обречён?

Эстер остановилась, когда поняла, что оказалась далеко в чаще. Вокруг стало вдруг очень тихо, даже привидения остались где-то позади, заливая горькими слезами тропинки. Девушка опустилась на землю, становясь единым целым с окружающим её со всех сторон Лесом. Он не умел ненавидеть, а потому охотно принял Эстер в объятия, укачивая, как родное дитя.

– Всё равно я не смогу ничего изменить, – проговорила себе под нос ведьма. – Что было увидено, то случится… Наверное, стоит принять. Сколько раз мне это говорила Рогнеда, а я так и не поняла.