Марсиане

Все друзья куда-то сразу ушли. Да мне с ними и говорить не о чем. Они богаты и думают о том, как тратить деньги, а я думаю о своих анализах и о еде без искусственных белков и углеводов.

Короче, я остался один, никому не нужный. Телефон можно отключить, звонят только попрошайки и идиоты, которые не верят в жизнь на Марсе. А теперь умная мысль номер один. Если ты никому не нужен, то, чтобы не засунуть голову в петлю, надо срочно придумать себе цель. Вот этой цели ты уже нужен, у тебя появляется смысл в жизни.

Ну как, уловил? Это очень важная мысль, она меня спасла. Какая у меня теперь цель? Я хочу узнать, когда и куда прилетели марсиане на Землю. Я в библиотеку стал ходить, там информационная система бесплатная, много всего узнал, но об этом потом. Хочу поехать в Африку и на речку Тигр. Там массу интересной информации можно раскопать. Нужно только найти любопытного и богатого. Но пока только от меня каких-то денег все хотят.

А знаешь, что сейчас самое хреновое в моей жизни? Ты приготовься, я сейчас тебе вторую умную мысль сформулирую. Я тут прочитал, как ребята из Советского Союза и Америки делали атомные бомбы. Ну, каждый у себя, конечно. Так вот, делали они бомбы несколько лет, а потом долгие годы сравнивали свою жизнь с тем временем. Так у многих. Кто воевал, тот будет думать, что бы делали его новые знакомые тогда, в окопах. А мы можем думать только о Марсе. Мы отравлены его красной пылью. Какая умная мысль? У каждого есть свой Марс. У кого-то большой, у кого-то маленький. Это как стержень на долгие годы. А хреново то, что этот стержень слишком большой. Меня кроме Марса ничего не волнует. Вот смотрю в окно, там люди гуляют, на машинах катаются, а я думаю: ну как можно так время терять? Захожу в магазин и думаю: ну зачем столько всякой одежды, тут не надо систему жизнеобеспечения на себе таскать и можно без специальной вентиляции обойтись. А всех женщин я с Кристинкой сравниваю. Кто тут может лебедкой куски скалы растаскивать? Кто тут может труп любимого на себе тащить? Кто тут может со скоростью 100 км в час по лестницам в подземелье носиться?

Я понял, что мы все к таким тайнам прикоснулись, что наши мозги не выдержали. Кристина через неделю после прилета вышла замуж – у нее и правда в Польше жених был. Сейчас она сидит на огороде, укроп выращивает. Она свежим укропом просто бредила на Марсе. Никто не догадался взять семян на станцию. У нее укроп – спасение от мыслей. Анри спасается стаканом, Иштван начал работать инструктором в тире. Он сидит на работе с семи утра до десяти вечера – боится идти домой, боится оставаться один. Майк самый богатый из нас – у него штрафов почти не было. Он купил-таки себе дом и с утра до вечера что-то красит. И при этом жена должна стоять рядом. Он тоже не может быть один.

Мы все стали очень странными после того, как побывали в туннеле. Причем только мы четверо. После нас туда ринулись толпы, однако ни с кем не было ничего подобного. Ты даже представить не можешь, какой начался тогда ажиотаж. Все входы раскопали и поставили над ними металлические будки. Автоматизированная охрана, пропуска. Рисунок на потолке в центральном зале сфотографировали сотни раз, и сейчас все кому не лень его изучают. Это оказалась какая-то металлизированная краска или что-то подобное. Никаких механизмов внутри потолка не было. Это просто рисунок, Кристина тогда ошиблась. Там, кроме Солнечной системы, еще куча прямоугольников, кругов, шестигранников. Я сначала читал статьи по расшифровке смысла этого рисунка, но когда дошел до статьи, что там изображены все события, описанные в Ветхом Завете, то бросил. Я вообще в туннеле больше не был. Да там и делать нечего. Все приходят, смотрят и уходят.

Самая большая загадка – лестница, которая идет вниз из центрального зала. Иштван оказался прав, там был тупик. Идет лестница вниз и упирается в стену. А за стеной обычный грунт, как и за другими стенами. Хотя эта загадка не больше, чем загадка самого туннеля. Зачем вообще он был построен? Как он использовался? Что означают статуи в кратере? Я читал статью антрополога, он пишет, что все пропорции абсолютно человеческие. Только рост большой, хотя ведь статуи всякие бывают.

А с нашей четверкой начали происходить всякие чудеса. Нас всех тогда оштрафовали и отодвинули от изучения туннеля. Но это не чудо. Чудеса со мной и до туннеля происходили, я тебе намекнул в прошлый раз, но потом началось такое…

Во-первых, мне стало невозможно ночью находиться снаружи станции. Стоило мне посмотреть на звезды, как небо начинало раздваиваться. Как будто кто-то раздвигал створки у небесного купола. Одно небо уходит, появляется второе. Это второе было незнакомым, там я не нашел ни одного нашего созвездия.

А потом на какое-то время я перестал ездить по пустыне. Меня наказали, и в выходные я сидел на станции, но даже по делу мне ездить было трудно. Вдруг ни с того ни с сего перед моим «клопом» начинали вырастать «города». Это я их так называл. Это были светлые полусферы, стоящие в беспорядке прямо по курсу вездехода. Я тормозил, они не исчезали. На радаре пусто, а перед глазами за окном такая чертовщина. Выйдешь наружу – пусто. Зайдешь обратно – стоит «город». Хотя это было недолго – месяц или два, потом прошло.

Анри начал пить сразу после тех событий. Его хотели отправить на Землю, но он был классным специалистом, и все делали вид, что не замечают его пьянства. Хотя следили, конечно. Как-то раз он пришел ко мне утром, еле на ногах держится. Меня это удивило, обычно он после работы напивался. Пришел и говорит, что всю ночь беседовал с марсианкой. Дескать, она пришла к нему в комнату, села в кресло и начала расспрашивать про жизнь на Земле. Он ей рассказал, что мог, потом напился и пришел ко мне. Я сначала решил, что у него белая горячка. Я заходил к нему в комнату, там его полотенце лежало в кресле. Причем так лежало, что если бы кто-то сидел на нем, то оно было бы смято. Нет, там точно никого не было!

Я бы забыл об этом случае, но через несколько дней ко мне пришла Кристина и тоже рассказала про ночную беседу с марсианкой. Она была точная копия женщины-скульптуры и тоже расспрашивала Кристину про жизнь на Земле. Причем с Анри марсианка беседовала по-французски, а с Кристиной по-польски!

Я ждал, что и ко мне кто-нибудь придет, но все ночи были спокойные. Я даже дверь в коридор приоткрывал, но безрезультатно. Кристина говорила, что пыталась что-то спрашивать у марсианки, но она делала знаки, что все это будет потом, и продолжала расспросы о нашей жизни.

Кристина стала совсем другой. Она вообще перестала выезжать за пределы станции. Образцы пород ей привозили лаборанты, и она подолгу сидела с ними в стационарной лаборатории. Она полюбила ходить на верхний ярус станции, где было круговое панорамное обозрение окрестностей. Там она придвигала кресло к самому стеклу и подолгу сидела, смотря на север, где был кратер С55. Однажды я случайно зашел туда и увидел, что она плачет. Плакала она беззвучно. Просто слезы текли по щекам.

Я стал заниматься расчетами профилей возможных русел рек, которые тут текли миллионы лет назад. Нам надо было найти места, где возможны были скопления ила. Там мы надеялись найти какие-нибудь окаменелости. После открытия туннелей эта работа казалось бессмысленной, но она меня занимала и отвлекала от других мыслей.

Иштван часто заходил ко мне в лабораторию. Он просто так заходил, узнать последние научные новости и поболтать. Он продолжал оставаться на своем посту, но его заявление о продолжении контракта было отвергнуто. Иштван вздыхал и говорил, что он тут привык и не хочет так быстро улетать на Землю. Там, как я понял, ему было совершенно нечего делать.

Узнав о ночных гостях Кристины и Анри, Иштван очень обеспокоился. Он все это очень серьезно воспринял. Как-то раз он пришел ко мне с Майком и одним из наших инженеров-электронщиков. Нас с Майком посадили рядом, инженер приделал около наших голов какие-то антенны, потом нас несколько раз попросили поменяться местами. Оказалось, что около моей головы амплитуды электромагнитных полей были в два раза выше, чем у Майка.

– Я не понимаю, он притягивает волны или сам излучает, – сказал инженер и ушел.

На следующий день он принес большую металлическую клетку, куда нас с Майком заставляли залезать с набором антенн. Клетку переносили из комнаты в комнату, мы с Майком менялись антеннами, инженер смотрел на экраны приборов и удовлетворительно хмыкал. Потом меня сменил Иштван и тоже стал надевать на голову антенны и лазить в клетку. После нескольких часов работы инженер сказал, что мы с Иштваном притягиваем волны, и ушел.

– Что и требовалось доказать! – сказал Иштван и тоже ушел, оставив меня в полном недоумении.

Я не понимал, как человек может «притягивать» волны. Но все измерения происходили под моим контролем, и я им доверял. Единственное возможное объяснение – это мы с Иштваном подвергались направленному облучению. Но кто это мог делать? Да еще с такой точностью? Единственный плюс от этих экспериментов был в том, что так можно было объяснить мои галлюцинации.

Кристина выслушала мой рассказ про эти измерения и сказала, что это более, чем непонятно. Марс – абсолютно мертвая планета. Да, тут жили люди, похожие на нас, они построили систему туннелей, но сейчас все исчезли, и тут ничего нет и быть не может. Она надеялась увидеть в туннелях запасы воды, кислорода и органической пищи, но там оказалось такое же безжизненное каменное царство, как и на поверхности планеты. Только более организованное и загадочное. В общем, Иштван добавил нам еще одну загадку.

А потом наступила та самая ночь!

Я тогда проснулся от странных звуков. Мне показалось, что где-то рядом поют птицы и шумит ручей. Я открыл глаза, долго всматривался в темноту, пытаясь понять, что происходит в комнате. А там явно что-то происходило! Я увидел, как стена, около которой стоял мой стол, начала светиться, и на ней стали проступать оранжево-красные пятна, которые быстро превратились в аэрофотоснимок поверхности Марса. Я поразился качеству снимка, мог разглядеть мельчайшие детали поверхности, отдельные камни и неровности почвы. Присмотревшись, я понял, что это снимок места, где находился кратер С55. Я узнал параллелепипед, статую, вход в туннель, который сейчас был прикрыт большим металлическим колпаком.

Потом в комнате стало светлеть еще больше, и я различил в кресле обнаженную женщину – копию той, что стояла высеченной из камня в кратере С55. Ты, налей себе, я знаю, что ты мне не веришь, но я верю, и на нас двоих этой веры хватит. Все это дешевой фантастикой отдает, но это было. Считал, что мне привиделось, но ты запиши все, что я тебе расскажу. У меня сердце пошаливает, ты, может, последний, кому я рассказываю. Ну, в общем, была она передо мной. Красивая! Как вспомню, так в груди щемит.

– Стас, – сказала она по-русски. – Ты бы хотел узнать нашу историю?

– Да, – сказал я, а сердце стучит, прямо выпрыгнуть из груди хочет.

– Наша история не стоит того, чтобы ваш народ ее повторил, – спокойным голосом сказала женщина. – Нас больше нет, и вам не надо ничего искать. Тут нет больше жизни.

– А с кем я тогда разговариваю? – спросил я, еле дыша, горло пересохло, каждое слово царапалось.

– С той, кого тоже больше нет! – сказала она.

– Вы умеете заботиться об истории, – добавила и показала на стене колпак, прикрывавший вход в туннель. – Я вам покажу еще кое-что, и это последнее, что вы тут найдете. После этого вы можете улететь обратно на Землю.

Она подошла к стене и показала пальцем на небольшой кратер, находившийся в нескольких километрах от С55. Я знал этот кратер и даже был там один раз, но ничего интересного не нашел.

– Это тут, за скалой, – сказала женщина и исчезла.

Изображение на стене тоже исчезло, и комната погрузилась во мрак. Я встал, зажег свет, оделся и пошел к Иштвану. Ты там напиши, что у меня ноги подкашивались и я за стенку держался. Это правдой будет.

Иштван не спал, как будто ждал меня.

– Сегодня к тебе?

Я кивнул и рассказал про наш разговор. Иштван на секунду задумался, потом резко выпалил:

– Надо будить Кристину и Анри. Выезжаем через полчаса. Больше никому не говори.

– Иштван, опять поднимется буча.

– Плевать, тут что-то такое, что сначала надо самим посмотреть. Иди, надевай скафандр!

У кратера мы были через два часа. Небо заливал розой восход, тени от скал казались фиолетовыми. Мы вышли из вездехода и подошли к каменной стенке. За плечами у всех были рюкзаки с запасными батареями, фонарями, веревками и крючьями. Теперь мы могли провести под землей восемь часов. У меня было такое чувство, что Иштван готовился к этому походу. Все рюкзаки были приготовлены заранее и лежали в грузовом отсеке его «автобуса».

– Это там, – сказал я, показав на скалу, как-то странно торчавшую прямо из центра кратера.

Скала была окружена огромными каменными обломками, видно было, что разрушение произошло недавно, ветер и песчаные бури еще не успели отшлифовать острые грани. Иштван выбрал самый большой камень, залез на него, осмотрелся и показал на выступ в скале, под которым что-то темнело.

– Вход тут.

Да, это был вход в туннель, который не был связан с системой туннелей, открытых нами несколько месяцев назад. Очень похожие плиты, такие же огромные ступени.

– Тут бы на моем вездеходе! – услышал я голос Кристины.

Она явно повеселела, бодро шагала впереди нашей группы и крутила головой.

Эта лестница была немного уже, чем в главном туннеле, да и явно короче. Вскоре мы повернули направо и пошли по коридору, который с небольшим наклоном уходил вниз. Примерно через час ходьбы мы уперлись в стенку.

– Странно, – пробормотал Иштван и стал рассматривать какую-то карту. – Мы ведь шли на восток…

– И… – Анри подошел к нему и посмотрел на карту. – Иштван, так мы у той стенки! Ну, той, которая у лестницы главного зала! Или очень близко к ней!

– Похоже!

Иштван взял фонарь в левую руку и правой ладонью стал гладить стенку. Потом он хлопнул себя ладонью по шлему, достал из кармана микрорадар и включил его. Кристина и Анри вплотную подошли к нему.

– Матерь Божья! Этого не может быть!

Голос у Кристины срывался. Она перешла на польский язык, потом на русский. Она перебрала все восклицания удивления, которые были в наших языках. Потом она подошла ко мне, взяла за руку и показала на экран.

Я ахнул! На экране были изображения человеческих лиц. Тысяч лиц, или даже миллионов! Мужских и женских. Красивых и некрасивых. Молодых и старых. Все стены коридора, по которому мы шли, были расписаны этими изображениями. Вероятно, такой же полупрозрачной металлизированной краской, которая была на потолке в большом зале. Ее можно было увидеть только с помощью радара.

– Это колумбарий. Странно, что все так одинаково изображены, будто это было сделано в один день, – сказал Анри.

– Это и было сделано в один день! – уверенное сказала Кристина, идя вдоль стены. – Они жили счастливо и умерли в один день, чтобы жить еще счастливее!

– Это как? – спросил Анри. – Неужели…

– Да, это сделали те, кто потом улетел к нам. А они остались на своей любимой планете. Они не хотели улетать. Их тела, вернее, их материальные остатки, в этом коридоре, а их сознание, их воспоминания объединились и живут отдельно в виртуальном мире. Где хранится этот мир, я не знаю. Может, ветер носит их мысли, может, песок хранит их воспоминания. Нам этого сейчас не понять, они опередили нас на миллионы лет. Но я знаю точно, что они живы, что они мыслят и чувствуют, и они будут жить, пока будет жива их планета. И мы тут лишние. Нам показали это, чтобы мы ушли. Но ведь люди такие подлые существа. Они непременно захотят исследовать этот коридор, а этого допустить нельзя. Иштван, мы можем что-то сделать?

Ты скажешь, что так возвышенно люди не говорят. И будешь прав. Это я приукрасил, конечно. Но смысл донес. Если тебе нужна правда жизни, то надо в ее речь вставить ругательства. Но ты не вставляй. Иштван промолчал тогда. Но когда мы выбрались наружу, он открыл свой рюкзак.

Потом мы стояли на стенке кратера и смотрели, как опускается пыль от взрыва. У запасливого Иштвана все было с собой.

– Я направленными взрывами еще в детстве интересовался, – сказал Иштван. – Теперь все, этот вход никто не найдет без подсказки, а ведь мы будем молчать?

Ответ был очевиден, мы просто промолчали в знак согласия.

Стас замолчал, встал, подошел к окну и добавил:

Ну вот, писатель, это еще один рассказик в твою марсианскую коллекцию. Теперь я могу об этом говорить. Оказалось, что к «автобусу» давно подвесили маяк, и уже наутро начальники на станции знали об этом кратере. Теперь над входом в колумбарий тоже стоит металлическая будка. Одно утешает, что материалы оттуда не публикуют в открытом доступе. У меня сначала было разрешение знакомиться с отчетами, и я с удивлением прочитал, что там находится простое марсианское кладбище. Ну и пусть так считают!

Виртуальная любовь

Я сидел в редакции и думал о Стасе. Передо мной лежали два рассказа, где описывались его главные приключения на Марсе. Истории казались законченными, но я чувствовал, что продолжение обязательно последует. И на Марсе, и на Земле. Когда мы с ним расставались месяц назад, он долго мялся, хотел что-то рассказать, потом махнул рукой и сказал, что пока хватит. Я ему звонил раз в неделю, но с каждым звонком он все больше замыкался в себе, вяло говорил, что устал, плохо себя чувствует, и у него нет пока желания продолжать наши беседы. Я позвонил Майку, его приятелю по станции, чтобы узнать о здоровье моего «марсианина». Майк был не в курсе, обещал узнать. Свое обещание он выполнил через два дня. Позвонил мне сегодня утром и сказал, что был у Стаса и ему очень плохо. К врачам он ходить не хочет, а с его сердцем он может умереть в любую минуту.

– Ему надо в госпитале полежать недельку, – сказал Майк. – Там его проверят, сосуды прочистят, стимулятор поставят… А он ничего не хочет. Он умереть хочет. Бред какой-то! Все, кто первым был в туннеле, хотят умереть. Я Кристине написал и Нэнси.

– Кто такая Нэнси? – спросил я.

– Его виртуальная любовь из Канады. Они переписывались, когда он на Марсе был.

– А почему они сейчас не вместе?

Майк замолчал. Я видел на экране, как он, потупив глаза, пытается найти подходящие слова, чтобы сказать что-нибудь вежливое, но при этом ничего не сказать. Его большое черное лицо даже покрылось испариной. Я не стал его мучить, поблагодарил, попрощался и нажал кнопку отбоя.

– Тебе надо с ним встретиться, – сказала Вера. – Я полечу с тобой. У меня второе образование – психология, и вообще я знаю, как с ними надо разговаривать.

Вера – это наша самая любимая сотрудница. Она универсал, умеет делать все, что нужно нашей редакции. Появилась она у нас год назад, сказала, что работала в какой-то космической фирме, знает технический жаргон, и ее интересуют психология отношений между людьми в космосе. Она готова писать статьи на любые космические темы, редактировать наши колонки и вообще быть всем полезной, не лезть в чужие дела и не пытаться делать карьеру. Для нашего журнала она оказалась просто находкой. Она и вправду разбиралась в плазменных двигателях, в космических ботанических садах, знала марки марсианских вездеходов и устройство скафандров. У нее было хобби – она собирала картотеку всех, кто побывал в дальнем космосе. Она искренне переживала, если видела неустроенность парней, отдавших космосу свои лучшие годы, пыталась организовать что-то вроде общества или клуба бывших космонавтов, но почему-то постоянно встречалась с сопротивлением то официальных лиц, то самих ребят, вернувшихся из космического ада. Несмотря на это, она не теряла оптимизма, ее картотека постоянно пополнялась, и она, как могла, помогала всем, кто к ней обращался. Сейчас Вера сидела рядом со мной, худенькая, в потертых джинсах и мужской клетчатой рубашке. Она обожала моду конца прошлого века, ее гардероб почти не менялся. Менялись только цвет клеток на рубашках и цвет ее волос. Сегодня она была блондинкой.

– Ты думаешь, это серьезно? – спросил я.

– Ты видел лицо этого чернокожего? У него было такое выражение, как будто он уже попрощался со Стасом. И потом он вызвал двух женщин. Двух вызывают, чтобы они сказали последнее «прощай», а не для того, чтобы жить дальше. Давай, собирайся, я с тобой. Мне собираться, как ты знаешь, не надо.

Да, Вера могла улететь в любой город с одним телефоном в кармане. Все, что нужно, она покупала в ближайшем магазине, а потом выбрасывала в конце поездки, чтобы оставаться мобильной. Я решил последовать ее стилю, включил компьютер и заказал два билета из Москвы до Нью-Йорка. Через три часа мы с ней сидели в самолете и смотрели на темнеющее небо, где яркой красной точкой выползал из-за горизонта Марс.

В Нью-Йорке мы взяли машину-автомат. Я продиктовал адрес Стаса навигатору, он показал, что к нему ехать два часа и что он готов нас довести. Я включил автопилот, машина мягко тронулась, покружилась по дорогам около аэропорта, потом вышла на скоростную трассу и понеслась в темноту, слегка покачиваясь на стыках покрытия дороги. – Мы приедем, а он спит! – сказала Вера, сворачиваясь калачиком в большом пассажирском кресле. – Позвони ему!

Я набрал номер Стаса, телефон соединился, и я увидел его худое лицо. Как и в мой прошлый визит, он был в сером свитере, его шею обвивал большой шелковый шарф, на голове шерстяная шапочка.

– Стас, извини, я тут с Верой, моим коллегой, едем к тебе. Мы можем переночевать в отеле и прийти утром, но мне бы хотелось увидеть тебя сегодня.

Стас смотрел на экран, где было изображение моего лица. Вера придвинулась ко мне, чтобы попасть в камеру, и сказала: «Привет, Стас, не прогоняй нас, мы будем через два часа, завари нам кофе покрепче!»

Я увидел, что Стас неожиданно улыбнулся.

– Хорошо, – сказал Стас. – А я как раз вчера собирался звонить твоему настырному попутчику, чтобы он приехал. Я хочу закончить свою историю, а он неплохо пишет.

– А я неплохо редактирую, – сказала Вера. – Ты же знаешь, что твой первый рассказ все- таки попал в «Марсианские Хроники», но это только благодаря моей редактуре и пониманию, что можно и что нельзя писать в «хрониках». Кстати, результат ошеломляющий! У тебя теперь тысячи поклонниц. Но ты, наверное, уже все видел в Сети.

Да, она сказала правду. Шеф все-таки пробил публикацию рассказа. И это случилось после редактирования Веры. Это к тому, что редактор я неважный.

Стас смотрел в объектив камеры и молчал. Я видел, что он подошел с телефоном к окну и стал к чему-то прислушиваться. Камера на телефоне была по-прежнему направлена на его лицо, я видел, как он трет лоб, словно пытаясь что-то вспомнить.

– Хорошо, – сказал он, вспомнив про нас. – Я сварю кофе. Но если вы хотите есть, то заезжайте в магазин около моего дома и купите все, что вы любите.

На этом он отключился. Вера долго смотрела на погасший экран, о чем-то думала, потом встряхнула волосами, пожала плечами и достала из сумочки зеркальце и губную помаду.

– Вроде все не так страшно, – сказала она. – Во всяком случае, я надеюсь застать его живым.

Я стоял перед дверью Стаса, держа в руках пакеты с продуктами. Вера нажала кнопку звонка, дверь открылась почти мгновенно, Стас как будто стоял в прихожей и ждал нас.

– Я вас увидел в окно, – сказал он. – Проходите.

Вера сделала шаг вперед и вдруг неожиданно обняла Стаса и прижала голову к его груди.

– Стас, ты извини меня, – сказала она через некоторое время. – Я тебя знаю только заочно, по твоим рассказам, просто мне хотелось как-то выразить свое чувство. Ты совершил там почти невозможное.

Стас растерялся, было видно, что такое с ним впервые. Он погладил Веру по спине, сказал, что ему неловко, что он уже почти заварил кофе, есть неплохой сыр, и он готов с нами перекусить. Вера стала суетиться в небольшой кухне, отгороженной от гостиной-столовой высокой стойкой. Стас стоял рядом с ней и колдовал над эспрессо-машиной.

– Вот, готово! – сказал он и поставил на стойку две небольшие чашечки, от которых шел аромат хорошего кофе.

Вера отвлеклась от салата, взяла чашки и принесла их на столик около огромного Г-образного дивана. Стас нацедил кофе еще в одну чашку, пришел к дивану и сел рядом с Верой. Вера слегка повернулась, чтобы видеть его лицо. Стас и в самом деле выглядел неважно: темные круги под глазами, замедленные движения. Он не спеша пил кофе и поглядывал то не меня, то на Веру.

– Расскажи, почему ты хотел меня позвать! – спросил я его.

– Просто мне надо рассказать про последний год на базе. За мной начали плотно следить, и я бросил свой дневник. Были только письма на Землю и фотографии в «Марсианских Хрониках». Но кроме этого было еще нечто, о чем должны знать люди. Я хочу вам все рассказать, вы напишите рассказ от моего имени, но не публикуйте его, пока я вам не разрешу. Или пока я не умру. Там будет много личного, мне не хотелось бы видеть, как незнакомые мне люди будут обсуждать мои чувства.