Идеальная Катя

– Самую большую радость приносят с пустыми руками, – очень серьезно сказала Верка. – Вот вечером придет соседка и принесет банку молока. А ты пришел с пустыми руками, но принес больше радости, чем принесет соседка.

Я удивился, что Верка вдруг стала говорить более плавно, глаза ее заблестели, щеки покраснели.

– А для кого ты это пишешь? – спросил я.

– Сначала для себя писала, как бы разговаривала сама с собой. А потом вдруг захотела, чтобы кто-нибудь прочитал. Вот ты в Москве живешь, тебе интересно, что я пишу?

– Да… – я кивнул и стал листать тетрадь медленнее, успевая прочитывать по несколько предложений на каждой странице.

«Радость – это когда трудно дышать, когда в глазах слезы, когда громко стучит и просится наружу сердце!».

«Полынь-трава – ее горький запах волнует меня и одновременно успокаивает».

«Как страшно проснуться и не услышать щебетания птиц. Это значит, что пришла осень, что природа будет умирать, и я буду умирать вместе с ней. Но природа оживет, а мне однажды это не удастся».

«Какие звезды холодные! Теплая только первая вечерняя звезда, которая зажигается около заходящего солнца и уходит вместе с ним».

«Я люблю жить одна. Я хочу быть уверенной, что если я поставлю на стол чашку, то она там будет стоять до тех пор, пока я сама не переставлю ее».

«Мне столько раз было плохо и больно, что я заслужила маленькую радость. Меня обязательно кто-нибудь найдет, пожалеет и согреет».

Я закрыл тетрадь и поднял глаза на Верку. Она неотрывно смотрела на меня и ждала, что я скажу.

– Ты ведь не ходила в школу, а пишешь очень хорошо, – наконец, я придумал, что сказать.

– У соседки много книг, я читала, переписывала то, что понравилось, потом сама начала писать. А ты так быстро читаешь! Может, посидишь, почитаешь все внимательно?

Я покачал головой.

– Нет, Верка, я послезавтра уезжаю, у меня еще много дел. Но я обязательно приеду и все прочитаю.

Верка кивнула и отвернулась. Я успел заметить, что в ее глазах блеснули слезы. Подойдя к двери, я постоял, потом вернулся и погладил Верку по голове.

– Я обязательно вернусь и все прочитаю!

Верка, не оборачиваясь, закивала, а потом закрыла лицо руками. Я проглотил комок, вставший у меня в горле, и ушел.

Так получилось, что больше я никогда не возвращался в эти места. Один раз я встретил земляка и спросил про Верку. Он долго вспоминал, о ком идет речь, потом махнул рукой и сказал, что она по-прежнему подолгу сидит у окна и смотрит на проезжающие автомобили.

– Может, ждет кого? – добавил он и перевел разговор на другую тему.

Попутчики

Север Италии. Ветер гоняет по железнодорожной платформе бумажки и сухие листья, вдали видны лесенки альпийских хребтов, над ними вечерние темные тучи.

На этот раз мы без машины. У нас твердое намерение погрузиться в итальянскую жизнь по уши. Уже освоен итальяно-железнодорожный язык, и мы можем запросто переводить на русский и обратно что-то вроде: «Внимание, поезд до хрр-хрр-шшш-тю-тю отходит с пятого путю».

Мы храбро разговариваем по-итальянски с кассирами, не лезем в вагоны первого класса, произносим названия итальянских городов так, что нас понимают со второго раза. Один раз, правда, поняли с первого раза, но неправильно.

Мы с женой стоим на платформе, смотрим на неработающее табло и прикидываем – успеем ли перекусить в ближайшем кафе или будем терпеть до нашей станции. На севере Италии много русских, и мы не удивляемся, когда к нам подходит высокий парень, одетый во все черное, и спрашивает, откуда мы приехали. Не вдаваясь в подробности, говорим, что едем из Бергамо, где провели полдня, что это сказочный город, где можно запросто прожить неделю и не заметить пролетевшее время.

Про Бергамо ему неинтересно, но больше мы ничего не говорим и вопросительно смотрим на него. Парень начинает рассказывать, что давно мотается по Европе, что-то перевозит, что-то продает. Потом вспоминает, как он плыл на пароме из Хорватии в Венецию, как из тумана вставали венецианские дворцы и соборы, как он хотел это запомнить. Затем он предлагает пойти на вокзал и там в буфете попить кофе. Мы кофе не пьем, чая там нет и в буфет мы идти не хотим.

Больше разговаривать не о чем. Парень мнется и отходит в сторону. Общение закончено. У нас чувство неловкости, мы не знаем, как нам надо себя вести, чтобы все были счастливы.

– Сколько у нас было таких знакомств, – философски говорю я, с подозрением разглядывая черную тучу над головой. – Пока что-то общее, хочется общаться, а потом разбежались и забыли.

– Общение и общее – однокоренные слова, – говорит жена.

Подходит поезд, мы садимся в теплый вагон и в окне видим нашего знакомого. Он курит у столба с фонарем. Его лицо закрывает поднятый капюшон ветровки, на которой уже блестят капли дождя.

Мы устали и сидим молча, прислушиваясь к тихому стуку колес, разглядывая за окном мелькающие домишки, в окнах которых уже зажегся свет. Потом я закрываю глаза и пытаюсь понять, как появляются друзья, с которыми у меня нет общих дел. Ну, может, раза четыре в год мы собираемся на дни рождения и какой-нибудь праздник. Но ведь собираться можно и с другими? Но с другими не хочется. Хочется, наверное, просто тепла, просто понимания, просто уверенности, что к тебе придут, когда будет плохо. И ты тоже придешь. Просто так. Просто потому, что они не задают лишних вопросов, не ждут от тебя подвигов и развлечений.

А остальные знакомые? Они были попутчиками. С некоторыми было даже интересно, но недолго. Только пока вы ехали вместе. Они не умели давать тепло и не умели дорожить тем, что давал им ты. Они все время чего-то ждали и обижались, когда ты не соответствовал. Им были не интересны твои дела, они любили рассказывать о своих проблемах.

Вот как-то так… Я удовлетворенно вздыхаю и крепче зажмуриваю глаза. У нас есть еще полчаса, чтобы подремать. Я думаю о друзьях, которых не видел много лет. И я знаю, что когда их увижу, то они не будут обиженно спрашивать, а почему ты не звонил. Они просто скажут: «Смотрите, кто пришел! А ведь мы как раз о тебе говорили!».

Сын вот приедет…

Казалось, что изба стала погружаться в землю. Ее левый угол просел так, что я мог дотянуться до крыши. Некоторые стекла полопались, и их заменили фанерками от старых почтовых ящиков. Огород зарос лебедой и огромными лопухами. Там стояла коза, привязанная длинной веревкой к крыльцу, она что-то жевала и задумчиво смотрела, как я стучу в дверь.

– Что надо, милок? – дверь, наконец, открылась, и показалась старуха, одетая в серую кофту, меховую безрукавку и длинную черную юбку. На ногах у нее были валенки, в руках старая суковатая палка. Стояла старуха с трудом, но старалась быть приветливой.

Мне не удалось купить у нее козьего молока, старуха только что продала его дачникам. А так у нее все хорошо. Раз в неделю приезжает автолавка с хлебом, крупой и сахаром. Все остальное привозит сын. Он у нее хороший, старается приезжать раз в два года. Вот у соседки сын пропащий. Уже десять лет ни слуху, ни духу.

Как-то раз мы выпивали

Андерграунд

Как-то раз мы выпивали у художника Беренедеева.

– Друзья, – сказал художник Беренедеев. – Я собрал вас, чтобы официально объявить: с завтрашнего дня я ухожу в андерграунд.

– В подполье, что ли? – уточнил поэт Варфоломеев. – Ты новую мастерскую в подвале отхватил?

– В андерграунд! – настаивал Беренедеев. – В жесткую и решительную оппозицию!

Мы притихли.

– Кукиш в кармане будешь крутить? Как в старые времена? – мечтательно вздохнул Варфоломеев, явно что-то вспомнив.

– Никаких кукишей! – торжественно заявил Беренедеев. – Я и оттуда скажу все, что думаю.

Он подошел к мольберту и сдернул с него тряпку с пятнами высохшей краски.

На холсте мы увидели барабан на фиолетовом фоне.

Телевизор

Как-то раз мы выпивали у поэта Варфоломеева.

– Друзья, – сказал поэт Варфоломеев. – Мы все гордимся, что не смотрим телевизор. А это ошибка – так мы никогда не узнаем, о чем думают те, для кого мы творим.

В комнате повисла тишина. Вечер был безнадежно испорчен. Денег на телевизор ни у кого не было.

Перспектива

Как-то раз мы выпивали у прозаика Глыбы.

– Друзья, – сказал прозаик Глыба. – Мы с вами ковыряемся в наших соплях и страданиях. А надо смотреть шире и дальше.

– Ой! – на всякий случай сказал поэт Варфоломеев.

– Вот! – сказал Глыба. – Ты сейчас обозначил свое чувство-страдание, а не перспективу, где мы должны быть.

Тут мы все посмотрели на художника Беренедеева. По перспективам он был специалист.

– Чем дальше в лес, тем ну его на фиг! – пояснил Беренедеев перспективу.

Прозаик Глыба бы посрамлен.

Осколки

Память как разбитое волшебное зеркало.

Возьмешь осколок, глянешь в него, а там вечернее море и краски заката в полнеба.

Ты даже слышишь шелест прибоя, ощущаешь уходящую теплоту песка под босыми ногами.

А где соседний кусочек? Должен быть ресторан. Хорошо бы с бокалом красного вина, жареным мясом, печеной картошкой и овощами.

Находится много осколков с ресторанами. Вот тут с «маргаритой», тут с вином, тут просто с холодным пивом. Однако ни один не склеивается с закатом и морем.

Потерялся? Разбился на еще меньшие кусочки?

Перебираю другие осколки. С дождем, с весной, с осенним ветром, срывающим последние листья с клена.

Редко удается склеить осколки волшебного зеркала.

Повезет, если осколок такой большой, что там помещается и серое низкое небо, и моросящий дождь, и запах жареных грибов из открытого окна, и горький вкус рябины, растущей на газоне около большого кирпичного дома. И еще телефон-автомат, где тепло и пахнет табаком. И длинные гудки в черной липкой трубке. И неожиданно свободный вечер, который долго и нудно тянется с сигаретой на подоконнике у открытого окна. С улицы тянет сыростью и выхлопом машин. Ты закрываешь окно, добираешься до кровати и долго лежишь с открытыми глазами.

Гость из космоса

Каменный светящийся шар появился утром около выхода на задний двор.

Диаметром около трех сантиметров. Шар полупрозрачный, полированный. Никаких отверстий, надписей.

– Алё, ты кто? – спросил я.

Шар покачнулся, но промолчал.

– Птицы тебя принесли, что ли?

– Нет, – сказала голубая сойка. – Такое только сороки таскают, а сорок тут не водится.

– Может, белки, кролики?

– Мы таскаем только съедобное, – обиделась белка. – А кролики вообще тупые. Они и слова «шар» не знают.

– Значит, инопланетяне, – заключил я.

– Положи на место! – прошептал мне в ухо кто-то невидимый.

Солнечный луч, неведомо как попавший в самую середину тени от дома, осветил шар.

– А ты будущее можешь предсказывать? – спросил я шар.

– Тебе не надо его знать, – сказал невидимый.

– Почему? Я бы хотел знать, как какие акции вырастут, купить их и стать богатым.

– Легкие деньги не приносят счастья.

– А незнание будущего приносит счастье?

– А кто тебе сказал, что обязательно надо быть счастливым?

– А, ну да… «в поте лица твоего будешь есть хлеб»…

– Ишь ты, образованный попался! – сказал невидимый.

– А он еще зерна в кормушку не докладывает! – съябедничала сойка.

– Я так и думал, – сказал невидимый.

Шар потускнел, солнце спряталось за тучу, поднялся ветер.

Беседа с привидением

Беседовать о привидениях надо с самими привидениями. Разговоры на эту животрепещущую тему с простыми смертными – это потеря времени и душевного здоровья. Скепсис, ужас, нездоровый юмор – что можно еще ожидать от неподготовленных умов?

Для бесед с привидениями надо ехать в Англию. Это знают все. За множество кровавых веков там накопились тысячи бестелесных призраков, заселяющих старые дома. Погоды там туманные, к привидениям относятся хорошо, с острова бежать некуда. Живи и радуйся.

В Америке с привидениями сложнее. Везде камеры наблюдения, собаки, датчики для охраны домов – мышь не проскочит. Хотя…

Однажды я встретился с привидением в образе Микки-Мауса – мыши с круглыми ушами. Шкаф на кухне, плотно пригнанный к стене. Дверца на хитрой защелке. За дверцей пакеты с макаронами и овсянкой. Яркий полдень, я открываю дверцу и вижу Микки-Мауса. Он жрет овсянку и весело блестит глазками.

– Привет, – говорю я, закрываю шкаф и начинаю думать, что с ним делать.

– Покажи! – просит жена.

Я открываю дверцу, а внутри никого. В пакетах тоже никого нет. Стенки шкафа в идеальном состоянии.

Телепортация? Конечно, тут нет вопросов. Для привидений это элементарный трюк. Даже для начинающих, юных привидений.

Полнолуние, полночь, голова полна дум. Я лежу в кровати, смотрю в темный потолок и подыскиваю аргументы в споре с другом-биологом, утверждающим, что гены и душа – это тождественные понятия с точки зрения исторического материализма.

Март, окна закрыты. Лунный свет пробивает плотную занавеску и отвлекает от логических построений. В комнате что-то щелкает – это остывают железные трубы, по которым вентилятор печки недавно гонял горячий воздух. Странное уханье и шаги по крыше – это местная сова решила немного отдохнуть. По стене ползет светлое пятно от фар далекой машины на дороге.

Но что это! Шевельнулась занавеска, потянуло холодом. Включился вентилятор? Нет, в доме тихо. В коридоре скрипнул пол. Он не может скрипеть – паркет лежит на бетонной плите. Но тут в черном дверном проеме появляется нечто светлое, полупрозрачное. Аааа… понятно. Это же просто привидение! Наконец-то! Теперь можно спокойно поболтать – ночь длинна. У меня много вопросов.

– Ты кто?

– Жил я тут тридцать лет назад.

– Это ты в прачечной марихуану выращивал? Я видел лотки, лампы, систему полива. Только не говори, что это для помидорной рассады.

– Был такой грех.

– Так тебя за грехи привидением на земле оставили?

– Да, классики правильно пишут.

– А если я перестрою прачечную и уберу твой огород, ты угомонишься?

– Кто знает. Тебе помочь с ремонтом?

– Быстрее дождаться, когда марихуану в Миннесоте легализуют.

– Ага, люди на Марс быстрее попадут, чем ты ремонт начнешь.

– Слушай, ты такой прозрачный, но соображаешь. Ты чем мыслишь-то? У тебя ни нейронов, ни черепа.

– Мысли мои далеко отсюда, я только сгусток. Приемник и немного передатчик этих мыслей.

– Это как?

– Ты сам знаешь. Даже повесть о марсианах написал. Там все правильно, скоро сам во всем убедишься, недолго тебе осталось пребывать в неведении.

– А если меня тут оставят? Грехов хватает.

– Тоже неплохо, только тут скучно. Да и грехов у тебя немного. Думаешь меня только за марихуану на земле оставили?

– Расскажешь?

– Не надейся. А то начнут распутывать клубок, а там такое, что мне еще пару веков не отмыться. Моя комиссия глубоко не копала.

– А что тебе надо сделать, чтобы отмыться?

– Точно не знаю, мне пинка дали и сказали, чтобы сам думал. Может мне надо добрые дела делать? Ты как думаешь?

– Это точно не помешает. Ты вот для начала сделай доброе дело – подскажи мне сюжет для рассказа.

– Ха! А ты думаешь, что я к тебе просто так зашел? Музы тебя бросили, вот решил помочь.

– А что за сюжет?

– Ты совсем поглупел? А мой визит – чем не рассказ? Иди к компьютеру и печатай, пока помнишь.

Я встал с постели, надел халат и стал барабанить по клавишам. Привидение удовлетворенно хмыкнуло и исчезло.

Дописав рассказ о беседе с привидением, я открыл файл с книгой о генетике и решил распечатать главу о связи генов с душой – захотелось подержать в руках бумагу и поиграть с новой авторучкой. Компьютер сказал, что принтер не работает.

– Ну и черт с тобой, – сказал я принтеру и пошел спать.

Через час я услышал, что принтер сам вдруг ожил и начал выплевывать страницы с текстом.

– Разрешили! – догадался я и посмотрел на сияющую луну.

На окне колыхнулась занавеска.

Любовь

Она любила вино, веселых мужчин, стихи Есенина и селедку под шубой.

А он любил только ее.

Она флиртовала со всеми, кто обращал на нее внимание, вечера проводила неизвестно где, но он не ревновал, а просто ждал ее возвращения.

Она приходила под утро, прислонялась к стене, закрывала глаза и говорила, что смертельно устала.

А он подбегал к ней, вставал на задние лапы и пытался лизнуть ее лицо.

50 слов

– В пятьдесят слов можно впихнуть только маленькую сценку, – сказал приятель. – Это как посмотреть один кадр кинофильма.

– Если кадр хороший – фильм можно додумать. А если плохой, – все будут рады, что не потеряно много времени.

– Каждый додумает фильм по-своему.

– Да, я так и хочу.

Надо успеть

День начался хорошо. Боль отпустила и Сан Саныч сумел сам пожарить яичницу, запив ее большой кружкой кофе. После завтрака он закурил тонкую женскую сигарету и стал смотреть на новенькую серебристую машину, стоявшую под окном.

– Красавица моя, – прошептал он. – Я еще все успею.

До зимы оставалось три месяца.

Наташка

Прошло шесть лет, как он впервые взял Наташку за руку. Шел дождь, а ладошка у нее была теплой.

Вчера Наташка вышла замуж.

– Она до сих пор любит тебя, – зачем-то сказала ее подруга.

Он ей поверил. Ведь Наташка на вопрос, любит ли она его, всегда кивала головой и смеялась.

На вершине

– Теперь фотографируйтесь, чтобы вас девушки крепче любили, – сказал инструктор.

Отсюда горы были не такими красивыми: бесконечный ряд мрачных пиков, дымка, внизу темно-серое пятно, которое еще недавно было веселой зеленой долиной.

Сергей отошел в сторону и присел на выступ скалы. Фотографию героя показывать было некому. Зачем он сюда залез?

Олигархи

Андрей стоял около речки, где он в детстве научился плавать. Мутный поток с пластиковыми бутылками огибал затонувшую автомобильную шину.

– Довели страну олигархи хреновы! – плюнув в воду, сказал подошедший старик. – Раньше тут песок был, вода прозрачная.

– Причем тут олигархи? – хотел спросить Андрей, но старик уже исчез.

Замок на перилах

Ремонтируют мостик через ручей. На ржавых перилах замок, на котором еще можно разобрать: «Валя+Леха». Рядом грузовик, рабочие сгружают доски.

– Там свадебный замок, – говорю я невысокому хлипкому парню, от которого пахнет пивом. – Не жалко?

– Этот не жалко, – он неожиданно протягивает мне руку. – Лехой меня зовут.

Закат

Красное солнце опускается в бирюзовую воду. На пляже толпа с фотоаппаратами и телефонами.

– Смотри, как красиво! – слышу я женский голос.

– Щас… – отвечает мужчина. – Вот зараза… Ага, сюда надо… Всё, сфоткал!

– Покажи, – просит его женщина.

– Потом. Нам еще надо успеть отдохнуть и расслабиться.

В шестой колонке

Программист сидит перед экраном компьютера и лупит по клавишам. Звонит телефон – это заказчик проекта.

– Слушай, ты все закончил?

– Ага! Есть вопросы?

– Что у тебя в шестой колонке тринадцатой таблицы?

– Подожди секунду… А в остальных таблицах ты разобрался?

– Нет, конечно. Это я так, наугад спросил.

До Христа

Сицилия, Агридженто, развалины греческого храма. Шероховатые желтые камни нагреты солнцем. Между остатков колонн медленно бродят туристы. В стороне от толпы стоит молодая пара.

– Ты представляешь, Христос еще не родился, а эти колонны уже стояли.

– И что?

– Да ничего, это так… Едем дальше? У нас последние развалины остались.

О войне

– Пап, расскажи о войне.

– Да я не помню ничего.

– Тут на фото собака.

– Это Барбос. Манную кашу любил, а гречневую – нет.

– Здесь танк немецкий, подбитый.

– Это после боя. Там все фотографировались.

– Вот Вена, женщины.

– Моя – справа. Они нас искренне любили.

Прошлое непостоянно

Случается, что вчерашний день – это невыносимая боль.

Через год – это день, который хочется забыть.

Через 10 лет – это день, разбивший жизнь на «до» и «после».

Через 20 лет – это яркий день, один из немногих, который еще помнишь.

Через 30 лет – да, было тогда что-то такое…

Красивые листья

– У меня сын наркоман – ворует обезболивающее у бабушки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.