Варианты

Бампер мусоровоза тоже был вымазан этой серой неизвестной грязью, тонким слоем, и даже на номере было пятно. 236. Я не могла оторвать взгляд от этих цифр, которые надвигались на меня так быстро и вместе с тем ужасающе медленно. Еще секунда – боль в ладонях, содранных об асфальт исчезла в тот же миг, как и появилась, и другая боль – огромная, заставившая весь мир сжаться в одну точку – эпицентр той самой боли где-то внутри меня, навалилась на меня вместе с темнотой.

Глава 2

Я резко распахнула глаза. После чернильной темноты, окружавшей меня, свет резанул по глазам так, что сразу заломило в висках. Белые стены и потолок поначалу показались мне нестерпимо яркими, но потом, когда ослепление прошло, я заметила, что цвет скорее грязно-молочный. Медсестра в марлевой повязке развязала жгут на моем предплечье.

– Все, можете разжать кулак.

Голос был каким-то металлическим, неживым. Она протянула мне жилистую руку и помогла встать. Голова закружилась и ноги слегка подкосились. Что, черт возьми, происходит? Я посмотрела на свои ладони – ни следа от недавнего соседства с грязным асфальтом злополучного перекрестка. Все поплыло перед глазами. Худая медсестра с необыкновенной для такого хрупкого тела силой подхватила меня под мышки и потащила к кушетке в углу кабинета.

– Ириша, тут у нас, похоже, перебор!

В дверях тут же показалась полненькая румяная девушка, которая на ходу разворачивала шоколадку, выуженную из кармана огромного синего халата.

– Ну что ж вы, маменька, так перестарались? – пропела она, вручая мне шоколадку и сама поднося мою руку к моему же рту. – Вас же предупреждали, раз в неделю. Не чаще.

Я сглотнула и постаралась глубоко дышать. Что происходит? Почему у меня ничего не болит? Неужели я так испугалась мусоровоза, что вся эта боль была всего лишь взрывом в моем мозгу? А шофер успел среагировать и вовремя притормозить?

Ириша уже материализовалась рядом со мной, держа в руках алюминиевую кружку с дымящимся чаем. Я благодарно кивнула, принимая кружку из ее рук.

– А кто мой доктор? – спросила я, обжигая губы горячей жидкостью

– А зачем вам врач? – тонко выщипанные брови на круглом розовом лице удивленно поползли вверх.

Я перевела взгляд на обычный деревянный стул в центре кабинета. Там с умопомрачительной скоростью сменялись люди. Худая медсестра брала кровь большими шприцами, наполняя стеклянные пробирки, которые, в свою очередь, отправлялись в специальные квадратные контейнера – холодильники. У противоположной от кушетки стены скопилось уже довольно много этих контейнеров, они стояли друг на друге в несколько рядов. Да, работа кипит. И это хорошо. Чем больше крови мы им дадим, тем безопаснее будет на улице.

О Боже, о чем это я? – я тряхнула головой, отгоняя непонятно откуда взявшиеся мысли.

– Да, мне нужен врач. Я ведь чуть не попала под машину, я хочу узнать, какие лекарства мне вводили, какие исследования делали?

Брови, казалось, совсем исчезли под кружевной синей шапочкой. Иришка изумленно огляделась вокруг, видимо, в поисках той самой машины, под которую я попала.

– Мааааш, – протянула она вдруг погрубевшим голосом. – Еще одна, третья за день.

Маша пожала плечами, не отрываясь от своего занятия. Но парень, у которого в этот момент брали кровь, с интересом посмотрел на меня. У него был большой кадык и темные мешки под глазами. И вообще он всем своим видом напоминал наркомана.

– Я за Вакилем Гильфановичем, – муркнула Иришка, мелькнув своим необъятным синим халатом. Я с облегчением вздохнула – сейчас придет врач, он мне все и расскажет.

Врач пришел минут через 20, я уже успела допить чай и сжевать приторную шоколадку. Он был высоким, носатым и ужасно волосатым – волосы выбивались из воротника его облегающего халата, торчали из ушей и кустились в носу. Крепко взяв меня под локоток, Вакиль Гильфанович потащил меня к дверям в коридор. Узкое помещение было забито людьми, видимо, ожидающими своей очереди на сдачу крови.

– Дорогуша, сейчас мы с вами поставим укольчик и вы немного поспите. А потом мы с вами поговорим. Просто вы сдали слишком много крови. Вы почему себя не бережете?

Я подняла на него глаза и заговорила, не понимая ни слова из того, что я говорю:

– Доктор, а зачем? У меня больше нет никого, ради кого стоит жить. Может быть, какая-то из тварей захлебнется моей кровью, наконец?

Доктор поморщился и отпустил мой локоть.

– Верочка, – заговорил он с неуловимым акцентом, – вы не одна такая. В городе, в стране, да и в мире вообще, похоже, не осталось ни одного человека, у которого не пострадал бы кто-то из семьи. Я все прекрасно понимаю. У меня погибла мать. А жена… Она… С ними.

Он вызывающе вздернул подбородок, наблюдая за моей реакцией – не исказится ли мое лицо ненавистью, не отпряну ли я. Я понимала его, помнила, как это больно и горько…

Я ничего не понимала!!!

– Вак-к-киль Г-г-гильф… – я вдруг начала заикаться, голос сорвался. – Все в порядке. Я пойду. Я обещаю, что не приду ближайшие две недели.

Он недоверчиво посмотрел мне в глаза, и, видимо, найдя там что-то, что успокоило его, кивнул и взял бейджик, который висел на моей груди на ярко-синем шнурке (а я-то думала, откуда он знает мое имя?), достал из нагрудного кармана халата маленькую печать, шлепнул ее на обратной стороне прямоугольника. Бейджик был сплошь покрыт этими печатями.

Еле передвигая ноги, я отправилась к выходу. Здание было незнакомым, и пришлось немного поблуждать. Затем я сориентировалась, и просто пошла за пареньком в оранжевой куртке, который прижимал предплечье к груди, как младенца. Видимо, он был сразу после сдачи крови, и спешил к выходу. Воздух встретил меня той же моросью, что и сегодня днем. Днем ли? Что происходит вообще? Почему эта огромная куртка с накладными карманами и шапка с помпоном, которую я натянула, спасаясь от дождя, не вызывают во мне удивления, и я чувствую себя в них уютно, как в своей одежде?

Автобус мигнул два раза, отъезжая от остановки. Я оглянулась, и бросилась к нему, семеня по лужам в асфальте – огромным глубоким лужам, ощущая панику в груди. все-таки городская станция сдачи крови находится за городом, очень близко к лесу, в лесу бродят дикие неучтенные твари, а я без оружия. Люди обычно собираются в кучку в большом фойе станции, и уже все вместе спешат к автобусу, подрулившему к остановке.

Отъезжающий автобус подождал меня, и, присев на жесткое сиденье, последнее незанятое место в салоне, я принялась разглядывать людей вокруг. Они были странными. Отрешенными какими-то. Жуткими.

Интересно, а все так же сходят с ума?

Весь мир становится чужим, враждебным, страшным. А вот мои мысли совсем не кажутся мне нелогичными и противоречивыми. Моя квартира – со светлым диваном и уютным светом от современной люстры ждала меня или все же плотно занавешенные теплыми одеялами окна и старая продавленная софа в углу? И то и другое – совершенно реально, и то, и другое, провожало меня сегодня утром, когда я выходила из дому. И Игорь…

И горечь, и злость ворвались в мою душу одновременно. Гад, сволочь, изменник! Да я отрежу тебе я… тьфу ты, Вера, ты же воспитанная женщина! Но… но его нет. Его нет уже пять лет. Пять лет ежедневной боли и страха, пять лет бессонницы, короткое забытье между приступами которой всегда заканчивалось одним и тем же кошмаром: ужасная вампирша, моя дочь, отрывает голову моему мужу одним небрежным движением и отбрасывает ее в сторону, брызнув с кончиков пальцев кровью. Его кровью. И смотрит на меня. Может быть, именно такой взгляд видит запеченная в духовке курица с грибами и картошечкой от голодного до обморока человека.

Нет! – я понимаю, что кричу, тонко и страшно, но люди в автобусе не удивлены, кто-то вздрогнул от неожиданности, вырываясь из беспокойной дремы, а кто-то даже не оторвал взгляда от дороги, мелькающей за окном автобуса.

Я вдруг хихикнула. Интересно, сколько нужно времени, чтобы меня поймали и упекли в комнату с мягкими стенами?

Думаю, пара-тройка часов у меня точно есть. Ну, берегись, Игореша. Я того… самого… Так что я за себя не отвечаю!

Город был таким же, как и вчера. Только исчез куда-то супермаркет, построенный на перекрестке центрального проспекта и моей улицы. Ярче стало освещение вдоль дороги. На заборах и домах появилось много граффити. Яркие, красивые рисунки, даже через пелену дождя радуют глаз.

На перекрестке опять пришлось долго ждать. Как же субъективно время! Горел красный, хотя за все время мимо меня проехало от силы машин восемь. Иногда разрешающий знак загорается за пару мгновений, а иногда за пару часов. Хотя объективно проходит одно и то же количество времени. Н-да, Верочка, наслаждайся жизнью. Скоро тебе придется созерцать только мягкие стены твоей палаты.

Я прошла по мокрому тротуару, разбрызгивая лужи, к своему дому. Он был серым и нелюдимым. Впрочем, как и все дома вокруг. Странно, по ощущениям было не больше восьми вечера, а народу на улице уже почти не было.

Я поднялась по лестнице, ярко освещенной, чего сроду не было в нашем подъезде – алкаши с третьего этажа постоянно выкручивали лампочки, на первом этаже еще вчера раскуроченный, будто взрывом, плафон, был предметом возмущения моей соседки снизу Михалны. Лифт не работал. Это следовало из объявления, которое висело в центре пересечения оранжево-полицейских лент, перекрывавших в него вход.

“Ради вашей безопасности рекомендуем не пользоваться лифтами. Лифт не работает” – просто и немного нелогично было написано на когда-то ламинированном листе формата А4. Сейчас листок коробило от старости и перепадов температуры.

В квартире было очень тихо. Я с интересом оглядела комнату – какая она? Яркая и светлая с мягким диваном или зашторенная, со старыми обоями (о Боже, это обои, которые три года назад мы поменяли на новые, самые современные).

Я скинула ботинки – полы, как всегда, чисто вымыты, чистоплотность никуда не делась. Надела тапочки, которые всегда стояли у балконной двери и вышла в ночь.

Город сиял.

Свет отпугивает тварей. Не то, чтобы убивает их, нет, просто ослепляет, дезоориентирует, и по силе и ловкости вампиры становятся практически равны людям. Тогда у нас появляется шанс выжить, если есть возможность отбиться. Сейчас, по прошествии пяти лет после начала эпидемии, дикарей практически не осталось, но не факт, что вирус не проснется завтра в твоем соседе, и он не сумеет уклониться от патруля. Все еще ломаются генетические цепочки, нагруженные мощнейшим вирусом, направленным на уничтожение нации. Гребаные ученые, надеюсь, они давно сдохли, предварительно сожрав своих детей.

Я закурила. Сигареты лежали на подоконнике, как лежали всегда. Но я никогда не курила! Память возвращалась неотвратимо, так накатывает волна прилива на берег.

Я помнила эту неделю – самую страшную неделю своей жизни. Пять лет назад, в один далеко не прекрасный день, последний день первого месяца лета, на западе Европы произошла авария на каком-то суперсекретном военном заводе. Там разрабатывался вирус, который должен был воздействовать на гены людей, превращая их в “живых мертвецов”, кому-то из высших мира сего не давали покоя лавры режиссеров фильмов про зомби.

Как ни старались скрыть власти масштаб трагедии, освещая событие как вспышку эболы, и возводя стены карантина вокруг зараженных территорий, мир сошел с ума за неделю. Именно столько потребовалось вирусу, чтобы проникнуть в самые удаленные уголки планеты.

Ванька хотел пойти учиться на доктора. Он очень любил анатомию в школе, сдавал ЕГЭ по биологии, мы оплачивали дополнительные курсы для подготовки к поступлению в медицинский университет. В седьмом классе он пошел волонтером в ветеринарную клинику и хорошо разбирался в животных, очень любил бедных животинок, будь то взбесившаяся белка или облезлая кошка.

А вот Машка выросла циничной и эгоистичной. Я иногда даже поражалась, настолько эти качества взрослой Маши не вязались с тем ребенком, каким она была лет двенадцать-пятнадцать назад, такой нежной и любящей. Подростковый возраст, казалось, стер все доброе, что заложила в ее характер природа.

Дочь могла спокойно уйти из дома на несколько дней, совершенно не беспокоясь о том, как я чувствую себя, как стираю ноги, отыскивая ее по злачным местам и квартирам многочисленных друзей. Телефон как средство связи вообще игнорировался ей. Это была не девушка, а космический пришелец – безумно красивая, безумно равнодушная ко всему вокруг, в том числе к своему внешнему виду, но всегда свежая и сияющая, как принцесса из сказки. О, как мы с ней ругались! До хрипоты, до истерики, даже дрались несколько раз.

Но мы любили друг друга, что бы ни случилось, как бы ни вели себя в обыденной жизни. Когда я попала в больницу, сломав ногу на обледенелой дороге, она приходила пешком с другого конца города и сидела под моими окнами часами. В отделении был карантин, и посетителей не пускали. Она дарила мне подарки на все праздники с покерфейсом, но всегда угадывала с презентом – я всегда получала все, что нужно, всегда вовремя. Я же готова была простить ей все – любой ее поступок тускнел, когда на меня глядели ее безумно любимые васильковые глаза…

Глава 3

Мы успели собраться всей семьей в квартире, забаррикадировали окна и двери, запаслись едой и водой. Ванька все рвался в бой, размахивая кухонным ножом.Игорь был угрюм и неразговорчив. Машка спала сутками – она вообще выглядела нездоровой, выпила весь парацетамол, пытаясь сбить температуру. Телевизор перестал показывать на второй день, рябь, которую транслировал экран, глушила и сводила с ума.

Через три дня заточения-засады я проснулась ночью от взгляда. Она смотрела на меня красными глазами. Она хотела меня убить. Я поняла это сразу. Тонкая, почти прозрачная в темноте комнаты, моя дочь источала опасность. Ребенок, которого я рожала, носила на руках, душила в объятьях от всепоглощающей любви, хотел меня убить.

Это понимание, которое появилось за долю секунды, спасло мне жизнь. Я не стала укорять ее, или спрашивать, что случилось. Резко скатившись с кровати, я бросила в Машу стаканом, который стоял на тумбочке в изголовье. Она плотоядно взвизгнула и бросилась ко мне, с нечеловеческой скоростью, но, каким-то чудом сообразив открыть дверцу шкафа, я ударила ее в устремленное вперед лицо. Она хрюкнула, ее слегка развернуло. Взгляд новоявленной вампирши снова упал на кровать. Игорь уже открыл глаза, но еще не до конца проснулся. Или просто не смог принять того, что происходит.

Дочь схватила его, приподняв над кроватью, за волосы. Я нащупала выключатель рукой, заведенной за спину, отступая к выходу из комнаты. И в тот момент, когда вспыхнул свет, Маша оторвала отцу голову. Кровь из горла брызнула к потолку, облив мою любимую девочку с ног до головы.

Она смотрела на меня, гипнотизируя взглядом. Потом припала к горлу жертвы, глотая кровь, словно страдая от жажды. Я не могла сдвинуться с места, наблюдая за самой ужасной картиной в мире.

Рядом что-то хрюкнуло. Ванька стоял с открытым ртом, хлопая заспанными глазами.

Он вдруг мелко затрясся, и бросился в свою комнату. Я смогла, наконец, очнуться, и метнулась за ним. Широкий острый нож лежал на книжной полке, рядом с детскими книжками и модельками машинок, с которыми семнадцатилетний мальчишка никак не мог расстаться. Он схватил его тонкой загорелой рукой и развернулся ко мне – красивый, хрупкий, решительный. Отодвинув меня в сторону, быстро пошел обратно.

– Ванька, нееет! – я попыталась поймать его, защитить, прижать к себе и спрятать от всего страшного, но он уже замахивался на сестру острым кухонным ножом.

Все происходило настолько быстро, что сейчас, на балконе, сползая спиной на пол, я удивлялась, насколько подробным было воспоминание – почему-то оно занимало больше времени, чем произошедшая реальность.

Маша отшвырнула брата к стене, ослепленная ярким светом, она уже не имела прежней нечеловеческой силы, но все же была сытым вампиром, о которых впоследствии я узнала все. Поэтому у Ваньки перехватило дух от удара, но буквально через секунду он бросился в новую атаку.

Дочь взвизгнула, отбрасывая опустошенное тело недавно близкого человека, и бросилась к балконной двери. Нож успел задеть ее спину, разрывая тонкую ткань ночной рубашки и оставляя ровный глубокий след. В следующую секунду в сторону полетели мешки с одеждой, которыми была завалена дверь, она работала быстро и сосредоточенно, и я, не желая привлекать внимание монстра, которого выкормила своим молоком, схватила сына и оттащила его назад. Он попытался скинуть мои руки, глаза мальчишки горели яростью и азартом. Секунд через тридцать вампирша была уже на балконе. Перед тем, как спрыгнуть на землю с высоты четвертого этажа, Маша повернулась. Она выглядела растерянной и одинокой. Хотя, возможно, мне показалось в темноте. Заболевшие не чувствуют ничего, кроме голода, пока не достигают перенасыщения. А для этого им нужно “выпить” не один десяток человек. Или не один десяток литров донорской крови.

Все это я узнаю позже. Уже после того, как Ванька пропадет на улицах ночного города, после года полубессознательного состояния от боли, которая разрывает изнутри и не дает дышать. В то время, когда я научусь защищаться и защищать других.

***

А потом они вдруг поумнели. И запросили мира. На то, чтобы понять, что худой мир лучше доброй ссоры, у выживших ушло еще пара лет. Спустя 4 года, после того, как в ту памятную ночь я вышла из квартиры, я вернулась обратно. Бесчувственно и методично я убралась. Запаха уже не было – разбитое кем-то окно послужило прекрасным подспорьем в этом, а морозные, как никогда, зимы, выморозили брошенный дом.

Вскоре запустили центральное отопление, дали воду. Жизнь вернулась в прошлое русло. Почти.

Люди не заражались снова, но вирус, который проник в генные цепочки пять лет назад, еще делал свое черное дело. Он мог “стрельнуть”, превращая человека в монстра за секунду. Вампиры забирали новообращенных и “воспитывали” их, отпаивая донорской кровью и не позволяя убивать людей. Жизнь продолжалась. Но не у всех.

Я встала с пола, непроизвольно покряхтывая – все-таки сорок семь лет, не детский возраст, да и кочевая жизнь не прошла даром. Отправилась внутрь квартиры, и вдруг замерла, дыхание пережало, и чувство одиночества попыталось задушить меня. Ощущение было настолько сильным, что я инстинктивно потянулась руками к горлу, пытаясь ослабить хватку.

Черт побери, что происходит? Какие, нафиг, вампиры, какие, к чертовой бабушке, доноры! Я сошла с ума, мне нужна помощь!

Или наоборот? Я до такой степени ошалела от одиночества, что придумала себе спокойную счастливую жизнь, проигнорировав смерть близких? И опять же – я в любом случае того. Ку-ку…

Или это розыгрыш? Огляделась вокруг, пораженная этой мыслью, готовая увидеть отблеск скрытой камеры или притаившегося на балконе соседнего дома оператора. Да ну, бред! Такие изменения всего, что меня окружает, недоступно никому, даже сверхчеловеку. Только моему сознанию…

Я заскочила в комнату, хлопнув балконной дверью. Она недовольно зазвенела стеклом. Бросилась к шкафу, в котором хранились фотографии. Вот же все альбомы – разбухшие и покореженные от пережитых перепадов температуры, но те же. Вот мы – Ванька в восьмом классе, так старается казаться взрослым, но такой трогательно-маленький. Машка на выпускном – дерзкая, красивая, в шикарном платье. Мы за ним ездили в соседний город, за 300 километров, ничего, что можно было найти в нашем городке, дочку не устроило. А вот и последняя фотография – примерно за две недели до начала этого ада я забирала проявленные снимки из ателье. Мы вчетвером стоим на фоне огромного куста сирени. Все, больше ничего. Нет альбома с фотографиями с Машкиной свадьбы, с выпускного сына. Засунув руку поглубже в шкаф, достала три коробочки непроявленной пленки. На одной из них как раз фотографии прекрасного июньского дня – я не успела унести в ателье снимки с выпускного Ивана. Фотоаппараты лежат здесь же. Пленочный, мой любимый, с севшими батарейками, и современный, цифровой, стоивший пять лет назад бешеных денег. Он тоже не включился, а шнур для подзарядки я не нашла. Поняв бессмысленность своих действий, я с бешенством захлопнула дверцу шкафа, так, что он пару раз опасно качнулся.

Примерно через полтора часа, устав от тяжелых, перекатывающихся в мозгу, словно большие гладкие камушки, мыслей, я уснула. Не гася света.

***

Ванька хотел похоронить отца, но у меня почему-то не хватило силы воли просто зайти в нашу семейную спальню.

Мы пытались куда-то звонить, игнорируя крестики на палочках, показывающих связь, на наших телефонах. Экстренная линия была постоянно занята. в тот момент я сильно пожалела об отрезанной радиоточке, уж по ней-то наверняка можно было получить какую-то информацию.

Рассвет занимался, обещая прекрасный солнечный летний день. Мы собрали пару рюкзаков, взяв самое необходимое. Сын положил в карман любимую модельку, черный хромированный БМВ, настоящую копию автомобиля, с открывающимися дверками и искусно выполненным логотипом компании. Я собрала всю еду, которую нашла в квартире, понимая, что сейчас вряд ли с легкостью можно забежать в круглосуточный супермаркет за парой сосисок. Не забыла и про теплые вещи. Перебороть себя и войти в спальню я так и не смогла, поэтому взяла толстовки сына, все, которые вошли в рюкзак.

Вооруженные ножами, сначала попытались достучаться до соседей по этажу. В двух квартирах за дверями стояла гробовая тишина. В третьей, там, где жила молодая пара с ребенком и красавцем-сенбернаром, на наш стук кто-то откликнулся рычанием. Не собачьим рычанием. В дверь с обратной стороны ударило тело, полотно опасно завибрировало, но выстояло. Ума у новоявленного кровопийцы явно недоставало – открыть засов или вставить и провернуть ключ он не догадался. Хотя что-то мне подсказывало, что в соседской квартире бушевала все-таки она, а не он, слишком уж высоким было рычание, женским каким-то, что ли.

Опасаясь, что другие двери не окажутся такими крепкими, я потянула сына на улицу, отговорив его от эксперимента по поиску живых соседей.

Город как будто вымер, тишина стояла страшная, как перед большой бедой. Или после. Кровавые разводы тут и там пятнами проявлялись на асфальте. Со стороны центрального проспекта один раз донесся звук мотора. Мы решили идти в сторону здания администрации, почему-то Иван надеялся найти там живых нормальных людей. Мне хватило юмора пошутить насчет того, что там и раньше-то, до вируса, нормальных людей отыскать было сложно, и мы даже немного посмеялись.

А птицы старались вовсю. Не заглушенные, как обычно, шумом города, они чирикали и курлыкали на все лады. Листва, яркая, сочная, отмечая разгар лета, даже резала глаз своим зеленым кипением. Что и говорить, наш маленький городок всегда утопал в зелени, но раньше это было как-то не столь заметно, сглаживалось, пряталось за бытовыми проблемами.

Мы шли прямо посередине дороги, опасаясь обочины, ведь высокая трава могла таить в себе множество опасностей, и еще больше озверевших людей. По пути нам попалось несколько машин, в большинстве своем застывших изваяниями на своих полосах. Пара автомобилей лежали на крышах на обочинах. Надо всеми кружились тучи жирных блестящих мух. Кровь владельцев или пассажиров окружала транспорт липкими потеками, и я порадовалась, что мы в спешке забыли позавтракать. Пару раз на нас кидались ошалевшие собаки, оставшиеся без хозяев. Но мы легко отбивались от них, даже не применяя силу. Одна бело-рыжая упитанная псина тащила человеческую руку с татуировкой на предплечье. Увидев нас, она положила добычу на асфальт и оскалилась. Затем взяла поклажу поудобнее в большую клыкастую пасть и обогнула нас по широкой дуге. Я ужаснулась от мысли, что вскоре по городу будут шастать стаи собак-людоедов.

Людей мы нашли в супермаркете, куда предложил заглянуть Ванька, справедливо рассуждая, что многие люди просто пойдут в места скопления еды. Так и сказал, вызвав у меня приступ нервного смеха, который перерос в икоту. И, так как набрать в бутылки воды дома мы благополучно забыли, то, срезав путь через дворы двух пятиэтажек, пошли в магазин.

Их было пятеро. Двое мужчин за сорок, один парнишка лет восемнадцати, и две женщины, одна помоложе, вторая примерно моего возраста. Они отоваривались, набивая рюкзаки и пакеты товарами бакалейного отдела. Мы влились в их компанию без вопросов, просто пошли с ними, и все.

Старший из мужчин, Василий, был отставным военным, поэтому неформально взял на себя командование нашим горе-отрядом. Нашей основной целью на сегодняшний день было выжить, это понимали все, и мы, пройдя целый день под палящим солнцем, вышли далеко за пределы города по междугородней трассе, собрались на “военный совет”. Трасса была забита машинами, перевернутыми и застрявшими, трупный запах стоял невыносимый, но мы не углублялись далеко в лес, опасаясь вампиров.

И сам совет провели прямо посредине трассы, на свободном от машин участке дороги, под ленивыми лучами заходящего солнца.