Цена дара

– Помню, как ты тогда интерпретировал – чтобы ты туда забраться не смог.

– Угу. Когда такие как я добираются до щита, обычно с него уже не слезают. А ты можешь находиться там вполне спокойно, – ухмыльнулся я. – Вместо меня. Хороший мальчик.

– Хм…

– Так вот, когда будут оглашать мое завещание и дойдут до тебя, а ты там будешь, не сомневайся, обещаю завещать своего кролика.

– У тебя нет кролика.

– А ты путаешь депрессию с социопатией.

В центре танцпола поставили круглый загон. По краям его обнимали ограничительные линии, тонкие, словно паутинка и светящиеся, словно поймали в свои сети толпу светлячков. Толпа мерцала и плясала, перескакивая с нити на нить, потом замирала на мгновение и шла строем. Через какое-то время вновь случался хаос, и светлячки разлетались по нитям кто куда.

– Ррр… Харр! Гав! – внутри загона боролись два яростных инстинкта, один живой, и другой тоже, но сотканный из металла и электроники.

Одинаковые лапы, одинаковые головы, одинаковые уши и животы – кибернетический пес имел ту же породу что и соперник, и выглядел как его близнец. Иногда он пятился назад, чтобы взять разгон для прыжка, но светлячки выбивали искры из его лап, и пес отскакивал, истошно воя. Назад – нельзя, это первое что усвоило живое животное. Яркие нити опасны, они палят шерсть и оставляют раны больнее, чем противник. Держаться рядом, но глядеть – глядеть назад и глядеть вперед, на стальную глотку. Вперед, прыжок. Кусать!

В узких душных стенах застрял неистовый лай, наполненный болью и яростью. Он смешался со смехом хищников, делающих ставки. Хищники снаружи и хищники внутри – каждый из них испытывал ненависть и каждый скалился, только вторые, в отличие от первых, не были смертельно пьяны.

Костяные челюсти сомкнулись на толстой шее из стали и проводов. Рывок вверх, и из гущи проводов вывалился сноп искр. Пес-робот взвыл. Черный доберман продолжал терзать зубами, рыча и разбрасывая слюну. Прогнувшись под живой плотью, искусственный интеллект вытянул механическую лапу, выпустил острые когти и полоснул по морде напротив. Реальность завертелась, слилась в большой клубок ярости, торчащие провода смешались с лапами и ушами. В темноте чертились красные линии, идущие из красных глаз робопса.

Зрелище немного встряхнуло скуку золотой молодежи. Она облепила арену плотнее, загородив мне обзор. Разорвав стальные объятья, близнецы отскочили друг от друга. Кто-то из них напоролся на заграждение узкого загона. Сверкнули светлячки, послышался вой.

– Кости, жилы, мышцы, кровь… всегда проигрывали железу, – вяло протянул я, гадая, кому же из близнецов, не рожденных из одной утробы, повезло получить рану. – Читал, что природа всегда оптимальна. В ней нет ничего случайного. Как думаешь, их можно считать результатом эволюции?

– Не знаю, – пожал слишком длинными плечами Вердан, оттого они напоминали мне лодочные весла. – Эти штуки создал человек в обход природы. Наверное, нет.

– Быть может, быть может… вот только эта сталь дерется так, будто уже победила в эволюционной гонке.

– Пропадет человек, пропадет и кибернетика. Так что говорить о том, что она – венец эволюции слишком громкое заявление. По крайней мере, на Земле и на Марсе. Если все пустить на самотек, они начнут размножаться и без нашей помощи. Нечто похожее сейчас творится на Венере.

– Просто ей повезло меньше, чем Земле. Но, надеюсь, больше, чем повезет Марсу, – два пса разминулись, и теперь не спешили нападать друг на друга. Так и стояли, широко расставив лапы, склонив головы, открыв пасти и смотрели друг другу в глаза. Они рычали, устрашая противника, с пасти живого капала слюна, с шеи текла кровь. – Железяка с живым ядром?

– Конечно, – усмехнулся Вердан.

– Запрещенка.

– Какой интерес глазеть на бой с тупой машиной? Боль должны чувствовать оба. И страх, и злость. Это такая же псина, только ее можно будет починить.

– Скука, да и только, в этом ты прав, – блондинка с острыми сосками заметила меня, ведь она стали острыми именно после этого. – Нет никакого интереса глазеть на бой с железяками. Можешь сделать кое-что для меня?

– Если это лишит работы твоего мозгоправа – все, что угодно.

– Считай, что два похода я пропустил. Хочу, чтобы эта девка полаялась с песиком в загоне.

– О чем ты сейчас, скажи мне? – вытаращился на меня тот, кто раздражает меня меньше всего.

– Не делай вид, что не понял. Ты изображаешь из себя дурака, только если моя прихоть тебе не по нраву.

– Этот доберман – генмод. У него тверже клыки, прочнее мышцы. Если тебе стало жаль его – это зря. Он был создан, чтобы рвать провода на арене. А у девушки руки и ноги, и нет клыков. У нее нежная кожа, наверняка, похоронившая в себе сотни тысяч монеро. Хочешь, чтобы она превратилась в окровавленный кусок мяса?

– Брось. Выкрутят режим на минимальный и ничего, кроме глотки, она себе не надорвет. Поверь, ей это делать не в новинку. Может, схватит себе парочку синяков на коленках… прическу немного попортит. Зато не так скучно.

– Оставь ее в покое. Будь человеком.

Когда ты по пьяни потрошишь магазин со спортивным питанием, а Вердан вытаскивает тебя из камеры с бомжами, он невольно создает впечатление действительно хорошего человека. Однако, в тотальное благородство Вердана я решительно не верил.

– Говорят, все мы когда-то были людьми, – усмехнулся я, понимая, что этот проныра просто не хочет проблем на свою задницу. – Кто она?

– Дочка директора северной индустриальной ветки. Ты же знаешь, здесь нет случайных людей.

– Негласного владельца госкорпорации «Голем»?

– Нет.

– Его дяди?

– Нет…

– Неужели брата?

– Коршун…

– Ну раз так, сделай мне подарок на день рождения, – весело подмигнул блондинке в ответ. – Она уже влила в себя половину бара, а ее клитор я могу рассмотреть прямо отсюда. От нее не убудет. Устрой.

– Удивляюсь, как с такими желаниями ты вообще умудрился дожить до двадцати пяти.

– До двадцати пяти у меня еще есть пара недель, а эта куча времени. За предыдущее выживание, наверное, мне все-таки нужно благодарить тебя.

– Тогда преврати несуществующего кролика в парочку яхт на лазурном берегу.

– Только если ты устроишь мне мой подарок.

– Отмечать заранее – плохая примета.

– Обожаю плохие приметы, – бросил я, отталкиваясь от бетонной стены, которую подпирал плечом все это время, – Скука… Пошли наверх. У тебя, кажется, был сюрприз для меня?

– Да, да… еще один.

Глава 3

В этом месте отлично умели прятать лестницы. По узким винтовым ступеням я добрался до ВИП-ложи, не питая никаких ложных надежд. Посмотрел по сторонам, стоя в проеме двери: не улыбнулась ли мне удача? На первый взгляд внутри не висело ни одного плаката, призывающего устанавливать станочные сверхнормы. Зато с дальней стены улыбалась грудастая брюнетка, отдающая честь в соблазнительном ультрамариновом кителе, за ее спиной взлетали ракеты: «Одолеем космические вершины вместе с «Лазурным безумием». «Лазурное безумие» – название этого скромного места. Здешние умы неисправимы. Сколько бы бунтари не бунтарствовали, они делают это тихо и скромно, все еще мечтая о светлом будущем пролетариата.

И все же, полураздетую девицу я счел за удачу. Марс учил снисходительности.

В остальном все выглядело сносно и предсказуемо: стеклянная стена справа переливалась неоновыми лучами, путая взгляд. К стене жался узкий голубой диванчик, видимо, хозяин назвал клуб «Лазурным безумием» и решил полностью оправдать это название. Лазурного и его оттенков здесь было до безумия много. Ультрамариновые кресла, круглый стол посередине цвета молодой черники и множество бутылок на нем, половина из которых переливались морским бирюзовым. Рядом встали два широких кресла с огромным заделом на толстоту местной буржуазии – тоже синие. Наверняка, здесь были и другие оттенки этого цвета, но их я уже не различал. Хватит с меня и того, что смог угадать эти несколько, мой стилист выел все мозги, подбирая мне «бледно-васильковый» жилет на последний концерт. Сам я любил черный, а у него оттенков не много, и предпочитал я только один.

За креслами торчал шест от стриптиза, за ним два витражных торшера с нуарным светом (зачем он при таком ярком неоне?) и большой проектор с красотами Титана. Ничего, вроде, не упустил. Хорошо. Сегодня больше никаких сюрпризов, кроме тех, что подготовил мне Вердан. Предполагал, где-то здесь находилась еще и дверь от сортира, но самое нужное здесь было спрятано лучше всего – это мы уже выяснили.

Игнорируя гостеприимную пустоту дивана, над подлокотником, словно хищная птица, восседал тощий мужчина. Неоновый свет плясал за его спиной, делая стройный силуэт темным.

– Знакомься, это Чесвик, – Вердан подтолкнул меня внутрь из проема двери.

– Просто Чесвик? – спросил я.

– Просто – Чесвик, – мужчина плавно сполз по подлокотнику, теперь я видел его блестящий взгляд.

С такими громадными выпуклыми глазами Чесвик походил на довольного геккона, вечно тянущего мокрую беззубую улыбку. Гибкое дряблое тело выпячивало небольшой живот под простой серой рубашкой. В ушах пустовали черные резиновые туннели, прическа была еще скромней – отсутствовала. Голова Чесвика блестела глянцевым яйцом, только на макушке угадывалась редкая щетина когда-то каштановых волос.

Рядом с Чесвиком приземлился длинноплечий Вердан в пестрой рубашке без ворота, пятна на шелковой ткани не имели очертаний, отчего рябило в глазах. Я стянул с плеч леопардовое пальто, небрежно бросив в синеву ближайшего кресла, плюхнулся в соседнее.

Интересно, кто из нас троих больше похож на певца? Чесвик лыс, у меня же длинные темные волосы. У Вердана рубашка, смахивающая на праздничный букет, у меня – черная жилетка со стальными пуговицами и тощее тело, которое фанатки находят изящным: депрессивная диета избавляет от нужды считать калории. На Марсе я был многим незнаком. Первый же вошедший официант признает во мне только наркомана и будет, безусловно, прав.

– Знаете, а я в каком-то роде ваш фанат, – под тонкими губами Чесвика ненадолго мелькнули зубы, по ним юркнул блестящий влажный язык.

– Это твой сюрприз? – разочарованно спросил я Вердана, – Ты же знаешь, я предпочитаю женщин.

Вердан залился смехом, укоризненно покачав в воздухе головой, словно болванчик:

– Коршун, как всегда забегаешь вперед и делаешь неправильные выводы.

– Я всегда делаю правильные выводы.

– Что верно, то верно, но наш гость все-таки не по этой части.

– У меня гораздо более специфический, но не менее востребованный профиль, – Чесвик перевалился набок и вздернул бедро вверх, изобразив из себя Прекрасную Елену. – Ценитель всего редкого, контрабандист и немножечко волшебник.

– Если в этом мире и существует волшебство, то только в виде музыки.

– А как вам по нраву «дающий то, чего жаждешь сильнее всего»?

– Не по этой части, говоришь? – усмехнулся я, потянувшись к бутылке, но только не бирюзовой. – По такой характеристике одно от другого не отличишь.

– Чтобы трахаться, нужно любить трахаться, а это подразумевает хоть какое-то расположение к коллективу, в котором ты работаешь. Я же мизантроп.

– Мизантроп? Думаю, мы найдем общий язык.

– Скажи ему про ненависть к людям, и он откроет для тебя все двери, – рассмеялся Вердан, вслед за мной начав опустошать бутылки. Всеми силами снижал свой гонорар.

– Каждый слышит, что ему близко, а подобное тянется к подобному. На твоем месте я бы порадовался, – ухмыльнулся я.

– А я всегда считал, что певцы любят своих фанатов, – беспечно протянул Чесвик, подперев большую гекконью голову маленьким кулачком. – Ты любишь их, а они тебя. Разве не в этом смысл?

– Нет.

– А в чем же?

Впившись взглядом в «просто Чесвика», я пытался понять, действительно ли он тот, за кого себя выдает. Он назвался мутным типом и на другое я был не согласен. У него не было ни татуировок, ни имплантов, ни браслетов с платиновым кодом, но что-то мне подсказывало, что Чесвик – мутный тип не только по первому впечатлению. Интуиция меня обычно не подводила, и, если бы он соврал, меня бы здесь уже не было.

Медленно наползала скука, отрывая куски у ненависти. Плохо. На прошлой неделе мне не удались беседы со смертью, может, сегодня получится поговорить с простой опасностью? Вердан был прав, я желал открыть двери. Что может быть привлекательней отсутствия замков перед первым же попавшимся вором?

– Весь смысл в поэзии, музыке и голосе, – откинулся я на спинку кресла, – Видишь эту голову? – я постучал кулаком по свей черепушке, – На ней растут грязные волосы, но и мысли внутри не менее грязные. Грязь внутри и грязь снаружи – люблю, когда внешность соответствует содержанию. Мои мысли давно сгнили и смердят. Хочешь понюхать? – по взгляду Чесвика я догадался, что не очень. – Вычистить эту грязь не могут ни наркота, ни мозгоправы, ни сверло в этой гребаной башке. У всех есть уши, у меня есть глотка, я кричу, но никто не слышит. Да и черт с ними со всеми! Ты понимаешь, как это – когда все черное?

– Не особо.

– А оно черное. Мой любимый цвет. Я люблю его ровно столько же, сколько и ненавижу. Надежда – черная, любовь – черная, радость – черная, и все вокруг черные, только свет ядовитый. Было бы странно, если бы ему тоже удалось стать черным.

– Печально.

– Этого не понять, если не почувствовать собственными кишками. А знаешь, что помогает?

– Представления не имею.

– Поэзия. Чертовы слова, которые выстраиваются в мой собственный ряд и звучат так, как я хочу. Музыка. Только она вытаскивает меня туда, где есть воздух и я могу дышать. Голос. Он спускается в мою башку прямо через темя… – я ткнул в середину головы указательный палец, прямо туда, куда входит мой голос, – …и вываливается у меня изо рта. Ерунда, на первый взгляд. Но по пути он раскалывает черное и становится чуточку легче. Это как струя ледяной воды, накрывающая вулкан моих мыслей. П-ш-ш-шшш… – ладони вокруг моей головы оттопырили пальцы, чтобы Чесвик лучше представил, как что-то набухает и лопается. – За эти годы я превратился в охотника. Научился предчувствовать едва уловимую тень поэзии и гнаться за ней, пока не загоню в угол и не засуну в свою глотку. Когда поэзия уходит, я дохну. Уходит мелодия, я дохну. Хрипнет голос, я дохну. Убери все сразу… нет, уж лучше пулю в лоб. Наркоман сделает все ради своей дозы, да? Ха! Мои дозы – мелодия, строки и глотка. Когда они приходят, я летаю. И все вокруг не такое уж и дерьмо. Главное, успеть их поймать, иначе крышка. Потому что выбор небольшой – либо я, либо они.

Тяжело выдохнул после тирады, которую буквально выплюнул в лицо Чесвику с такой ненавистью, что он даже приподнял уголок левой брови. Дал знак Вердану, чтобы он налил мне стаканчик виски, потому что сам уже не мог.

– Кто это – они? – невозмутимо спросил меня Честер.

– Пустота, яд и бездна.

– О как… – скептично вздохнул он, – У меня есть кое-что, что может скрасить эту унылую картину.

Чесвик порылся у себя в кармане, выудив скип-шприц с автоматической подсветкой:

– Зависимый – это зависимый, за какими бы строками он не гонялся и какие бы слова не произносил, – улыбнулся он своей мокрой улыбкой. – Что может заменить настоящий стимулятор? – я глубоко вдохнул, а Чесвик остановил меня своей приподнятой бровью: – Не надо, не говори ничего. Это был риторический вопрос. Но меня впечатлил твой энтузиазм. Возьми. Это более… осязаемо, чем твоя поэзия.

– Какой?

– Такой, что улетишь на неделю.

– Я не балуюсь цифровыми, у меня нет имплантов, – плохой из Чесвика контрабандист, раз не удосужился узнать о клиенте базовую информацию.

На целую неделю уносят только комбинированные стимуляторы, но для этого нужно заранее просверлить свою башку и вживить чип. И желательно поселиться сразу на кладбище, потому что это будет последняя неделя твоей жизни. А что? Очень удобно. Отошел от дряни, пробеливался кровью с кусками собственного желудка и сразу в нужное отверстие в земле.

От цифровых меня оберегал контракт. Никаких преобразований, пока существует мораторий на Земле. Ослушайся его – потеряешь своих фанатов, а поэзию я терять не хотел. Только не ее.

Восстание искусственного интеллекта сделало из землян трусливых скотов и загоняло планету в каменный век. Правда, это порой сохраняло жизни таким ублюдкам, как я.

– Кажется, я сказал, что ценитель всего редкого, а не идиот, – рассмеялся Чесвик. – Все, что я предлагаю – редкость. Все, с кем я встречаюсь – редкость. И штучка у тебя в руках – тоже небывалая редкость. Или ты считаешь себя рядовым писакой, который знает только три ноты на разный лад?

И все же я взял эрзац из ладони Чесвика, с любопытством осмотрел его, будто искал доказательство его честности. Красно-зеленая пластинка с подсветкой и пусковым механизмом – ничего особенного. Полагаю, доказательство должно было находиться внутри. Вряд ли Чесвик хотел, чтобы я увидел вечность прямо сейчас. Все-таки он мой фанат, он сам так сказал – я ему верил. Фанаты редко желают смерти своим кумирам – он не желал. Я всегда делаю правильные выводы, даже если они основаны только на интуиции. Вот только воры честными быть не могут, а Чесвик, безусловно, был тем еще вором. Значит, ограбление мне еще предстояло.

– Эта штука научит меня летать? – тотальное безразличие научило меня доверять мутным типам. Хотя в прекрасно знал, что он меня обманывает.

– Эта штука научит тебя любить, – тянул мокрую улыбку Чесвик. – Меня любить. И его любить, – он кивнул на Вердана, – Не поверишь – даже себя. Будешь смотреть на разноцветных попугаев и даже обретешь собственные крылья.

– Пахнет банальщиной. Обычно красиво поют, а на деле потом считаешь остатки зубов у себя во рту.

– И сколько же выпало в прошлый раз? – Червик честно пытался заглянуть мне в рот, чтобы пересчитать все мои тридцать два. Правда, не своих. Я отдал кучу бабла стоматологу, чтобы он создал иллюзию благополучия.

– Ты задаешь вопросы, которые мне не нравятся, – оскалился, показывая свои зубы. Пусть считает, мне не жалко. – Что, и облака будут?

– Услышишь райских птиц.

– Чтобы любить, нужно иметь один простой навык – радоваться, – Чесвик развлекал наглым спокойствием, хитрой улыбкой и каким-то тайным намерением. – Но, когда ко мне приходит радость, тут же просачивается яд и смешивается с ней, превращая в очередное дерьмо. Пух! Радости как не бывало. И я ныряю в свое привычное паршивое состояние. Да, мне это тоже не нравится. Мне ничего не нравится. Никогда. Никакая наркота это не исправит.

– Признателен за открытость. Не боишься говорить такое незнакомцу?

– Какая разница? – закатил глаза к потолку. – Ты все равно меня не слышишь.

– А вдруг – слышу? Может, за этим я сюда и пришел?

– Если вор начинает раскрывать карты – готовится украсть действительно по-крупному, – усмехнулся я, а Чесвик тянул улыбку и молчал. Молчание – знак согласия. Плевать. Пусть берет, что хочет.

– Притормози немного, – нарочито беспечно произнес Чесвик, покинул позу Прекрасной Елены, сел на диван, упер локти в колени и сцепил костлявые пальцы. – Вердан, настало время небольшого сюрприза. Давай сделаем это, пока наш друг в настроении. Оставь нас. Ты же знаешь, счастье любит тишину.

Вердан взглянул на меня вопросительно, я одобрительно кивнул.

– Ну, раз так, пойду ловить кроликов, – встал Вердан, чуточку повышая свой гонорар за сегодняшний вечер. – Говорят, если идти за белыми, можно увидеть много интересного.

Дверь захлопнулась.

– Я думал, твоя дрянь и есть сюрприз.

– О, нет, это всего лишь маленькая признательность… – отрицательно покачал головой Чесвик, удовлетворенно прикрыв глаза.

Он предвкушал удовольствие – я видел.

– За что?

– За творчество. Я же сказал, что в каком-то роде ваш фанат.

– Ты мутный тип, Чесвик, – откинулся я на спинку кресла, сделав обжигающий глоток виски, – Пару минут назад меня это забавляло, но сейчас что-то отпало желание рыться в твоем болоте. Выкладывай, что нужно, или я отправлюсь вниз, за белыми кроликами вслед за Верданом.

Никто так и не удосужился принести лед. Приходилось пить виски теплым и крепким. Впрочем, не помнил, когда в последний раз что-то разбавлял.

– Хочешь знать, что на самом деле с тобой происходит? – Чесвик придвинулся ближе, вытянув дряблую гибкую шею. Его лицо оказалось вплотную к моему и глядел он так, будто действительно понимал, о чем говорит.

– Удиви меня, – усмехнулся я в стакан виски.

А он забавный, этот Чесвик. Силится объяснить мне то, что и сам я объяснить не могу. Так уж получилось, что в своей шкуре я живу всю жизнь, а он всего лишь дышит в мое лицо влажным гекконьем дыханием.

– Люди… он ведь привыкли, что внутри них тепло и уютно, – рассмешил меня Чесвик, но ему, видимо, было на это плевать. – Человек статичен, неуклюж, неповоротлив… никто даже не задумывается, что благополучие, которое они ощущают внутри себя – это подарок, а не само собой разумеющееся данность.

Я расхохотался, выплюнув глоток виски, который только что проглотил.

– Сам себя слышишь?

– А я не о тебе говорю, мой дорогой друг. О всех тех, кто не ты, – Чесвик отодвинулся, давая больше места моему стакану. Отер ладонью лицо от выплюнутого мной виски, распластал руки по спинке дивана и закинул ногу на ногу. Начал болтать носком начищенных до глянцевого блеска ботинок. – Сам посуди… люди сразу скажут: о чем ты говоришь, дружок? У меня в жизни столько потрясений, ты и понятия не имеешь, о чем говоришь, – на этот раз расхохотался Чесвик, глядя на мою кислую морду. – Да, я понятия не имею, о чем говорю. Но и они тоже.

– Продолжай.

– Мы все дети этого мира и нас не так-то просто раскачать. Мы находимся внутри системы, она защищает нас и всех это вполне устраивает. Потому что так и задумано. А мы не знаем, как это – иначе… – Чесвик сощурился, – А ты знаешь.

Глоток.

– Допустим, я даже немного понимаю, о чем ты. Но что с того?

– …но иногда в системе случаются ошибки и появляются такие, как ты.

– И в чем же ошибка?

– Если говорить языком социализма, вы, как бы это сказать… граждане совсем иной реальности. Находитесь вне системы. Потому что пропускаете через себя совсем другой мир.

– Какой?

– Поломанный.

– Что ж, теперь я знаю о тебе чуточку больше, – я осушил стакан, со скрежетом о стол притянул к себе бутылку виски и налил новую порцию. – Ты больной ублюдок, Чесвик.

– Каждый слышит, что ему близко, а подобное тянется к подобному. На твоем месте я бы порадовался, – отзеркалил Чесвик мои же слова, улыбаясь гекконьей головой.

Он либо держит меня за идиота, либо уверен, что я ввяжусь в его игру.

– Все пытаюсь отгадать, о каком поломанном мире ты говоришь. И что-то ничего не приходит в голову.

– Врешь. Ты сразу знал ответ, – вылупился на меня Чесвик, зубы в его рту исчезли под тонкими губами, как бы я не пытался их разглядеть. – Я говорю об аде. Через тебя проходит ад, Артем, и это, увы, никак не исправить. Ну, и ощущаешь ты все то, что присуще этому прекрасному во всем отношении месту. Из года в год, изо дня в день.

– Ад? – рассмеялся я, – Задвигай эту около-религиозную хрень кому-нибудь другому. Я этой дрянью не балуюсь.

Шея Чесвика двинулась, выставляя вперед голову. Он сощурил влажные глаза и подобрался ко мне своей головой, хитро, будто что-то знает:

– Тогда почему за тобой гонятся демоны?

В воздухе повисла секундная пауза. И все же, какой он все-таки сукин сын.

– Знаешь, Чесвик, все это звучит как правда, а пахнет как дерьмо.

– К сожалению, правда очень часто пахнет именно так. Но не все так ужасно, как кажется. У тебя есть прекрасный инструмент, открывающий совсем иную дверь. Сам отгадаешь какой это инструмент, или мне подсказать?

– Поэзия.

– Маленькая радость, которая помогает прикоснуться к полной противоположности ада. Продолжим отгадки. Противоположность ада – вариантов не так много.

– Рай.

– Да! От созидания совсем другие ощущения, не так ли? – Чесвик картинно, участливо вздохнул. – Все талдычат, что противоположности притягиваются, но это полная ерунда. Такие как ты вмещают в себя и то, и другое как сосуд с двумя несмешивающимися жидкостями. Одна течет вверх, а другая вниз. И тебя разрывает изнутри, я прав? Конечно же, я прав… Когда встречаются две противоположности, случается шторм. Напряжение до предела, а потом. Вжух! – Чесвик снова отзеркалил меня, когда растопырил пальцы вокруг своей головы, – Вспышка. Взрыв. Вулкан. Ты сам мне это сказал, мне даже не пришлось ничего придумывать. Штормит так, что искры из глаз. И гадко, и сладко. Приходится жить во всем этом дерьме, но такова цена.

– Какая цена? – сузив глаза, гипнотизировал я Чесвика.

– Цена твоего дара.

Здесь становится слишком жарко.

– Какого хрена тебе от меня надо?