скачать книгу бесплатно
Неглубокие следы
Данила Катков
Книга о выборе, который рано или поздно приходится делать каждому человеку.
Книга о главных вопросах.
Насколько возможно быть свободным в современном обществе?
Насколько мы обманываем ожидания друг друга?
Является ли абсолютная свобода ключом к обретению долгожданного счастья?
Книга о том, какой след вы оставите в этом мире.
1
Удар был страшной силы. Он лежал передо мной весь изломанный.
Опустив голову, я стоял, глядя на него в оцепенении.
Парень лежал недвижимо, уставившись пустыми глазами в небо. На молодом лице теплился румянец.
По сути, мне крупно повезло. Услышав крик, задрав голову и увидев летящее на меня тело, навряд ли у меня осталось бы время, чтобы отшатнуться. Если бы он упал на меня, то, скорее всего, этого столкновения не пережили бы мы оба. А так – не я лежал теперь на холодном каменном тротуаре. Я же стоял всего в полушаге, не зная что и делать.
Лишние контакты с людьми ни к чему хорошему не приводят. Любой из них может закончиться вполне прогнозируемыми неприятностями. Вот так могло случиться и сейчас.
Каждый раз, когда к вам кто-то обращается на улице, звонит по телефону или в дверь – ему что-то нужно от вас. Этот кто-то хочет что-то продать, что-то купить, оказать услугу или ее получить. Ему не интересно, кто вы, чем дышите, хороший ли вы человек, значение имеет ресурс – деньги, возможности, связи. Отвечая по домофону или на звонок с неизвестного номера, вы с вероятностью 90% впускаете в свою жизнь очередного афериста. Новый знакомый запросто может втянуть вас в мутную тему с кредитованием, биткоином, негосударственным пенсионным фондом или, честно и незавуалированно ограбить!
Но вы все равно останавливаетесь, снимаете трубку, сами открываете им двери. Быть благонадежным гражданином стало важнее инстинкта самосохранения. А это значит – сдавать кровь, жертвовать нуждающимся, голосовать на выборах, ходить на митинги.
Так работает психика общественных животных. Из опасения обидеть отказом, пусть и случайного знакомого, они готовы претерпеть личный моральный и материальный убыток, а возможно рискнуть жизнью.
В то же время, мы перестали делиться вниманием с действительно близкими людьми. Перестали друг-другу звонить, чтобы просто поболтать, услышать в трубке знакомый голос и спросить: «Ты как, дружище?». Голос этот заменил скроллинг ленты в социальной сети с беспорядочным судорожным лайканием постановочных селфи вечером на сон грядущий.
Сотни селфи, тысячи селфи, отображающих благонадежного гражданина с претензией на оригинальность его усредненной пустой личности.
Попытки влиться в стадо я бросил лет пять назад. Особо не жалел. Наоборот – почувствовал себя гораздо лучше. Жизнь научила принимать ее такой, какой стала. А стала она, как пюре из брокколи. Нейтральной и безвкусной, зато рациональной, полезной, размеренной. Некое подобие счастья для сына человеческого.
И тут – на-тебе! Такие вещи выбивают из колеи.
Про себя я улыбнулся, но злорадства не было. Такое случается, когда с тобой происходит нечто неожиданное. Да при том не просто неожиданное, а из ряда вон выходящее. Повезло, да и только! Во-первых, не убиться самому. Во-вторых, стать свидетелем столь драматического происшествия.
Когда-то по телевизору я видел интервью с популярным психологом. Если человек выходит на карниз, для него это последняя отчаянная попытка сохранить жизнь. Он ждет, когда соберется толпа зевак, и кто-то, обладающий неатрофировавшимися остатками сострадания и совести, попробует его отговорить.
Но внимание их несколько иного рода, нежели несчастный может подумать. Каждому из толпящейся внизу каши человеческих тел хочется смотреть, как упадет другой – не он сам.
Возможно, этот парень и не хотел такого внимания, но никого по-близости и не было. Не было и шансов. В то морозное утро снег лишь слегка припорошил улицу, и смягчить удара о тротуар, покрытый намерзшей ледяной коркой, он не мог.
Почему-то в той передаче никто не рассказал, как оказывать первую помощь, если самоубийца все же совершил прыжок. Для меня это было бы особенно актуально, ведь первую помощь оказывать я не умел.
– Что с ним? – прогремело из-за спины.
От неожиданности и испуга меня тряхнуло. Я обернулся.
За мной стояла женщина лет шестидесяти с двумя до верху набитыми едой бумажными пакетами из универмага.
Я с неприязнью оглядел ее с ног до головы. Она сразу вызвала во мне отторжение и острую неприязнь. Особенно из-за того, что я испугался. Из-за того, что заставила меня пережить это мерзкое чувство, будто я сделал что-то нехорошее, будто это я убил его, а она – бдительная гражданка, застала меня на месте преступления.
– Понятия не имею, – как можно сдержаннее ответил я.
– Молодой человек, так сделайте что-нибудь! – состроила она требовательную мину недовольной клиентки. Видимо, в своей голове она еще до конца не вышла из магазина, вернее магазин проследовал вместе с ней, вместе с ее брендированными бумажными пакетами.
– Что сделать-то? Я ж не хирург.
– Ну, молодой человек, ну что вы стоите?! Так же нельзя!
Таких называют «Возмущенная общественность». Чистоплюйки, вроде этой, только воду баламутят. А дойдёт дело до ответственности, так сразу в кусты, в сторону, только бы не самой, не своими руками. Зато советы с глубокомысленным видом раздавать умеют.
Этим утром для полного счастья и мне и покойному недоставало как раз этой до омерзения настырной особы.
– Послушайте, немолодая женщина, – не на шутку завелся я, – ваша участливость здесь совсем неуместна. Она с праздностью граничит. Если ничего сделать не можете, идите, куда шли! А тут человек умер!
Участливость пропала, словно ее и не было. Пропал и навязчивый интерес.
– Ну и скотина! – бросила она то ли мне, то ли покойному и заковыляла со своими пакетами по улице дальше.
Выйдя из ступора, я полез в портфель за телефоном. Боясь излучения, я никогда не позволял себе носить трубку в пиджаке, возле сердца, и уж тем более – в кармане брюк.
– О такой фигне, дружище, ты уже не беспокоишься, – пробормотал я себе под нос, обращаясь к мертвецу.
Руки дрожали, чехол никак не хотел открываться, и, хотя не было смысла торопиться, я заметно нервничал. Но, прикоснувшись к металлу телефона, понял, что напрочь забыл пин-код.
– Приехали, – тяжко выдохнул я.
Тут аппарат заорал в моей руке. Вновь не пойми с чего перепугавшись, грязно выругавшись, я гадливо отбросил его в сторону.
Он поскакал от меня, как лягушка, играя в классики по квадратным плиткам мостовой. Пришлось подойти и нагнуться.
Пальто не пускало, и я расстегнул нижнюю пуговицу. Не помогло. Жар разлился по телу. Сердце намолачивало возле горла. Пот противно стекал по укутанной вязаным шарфом шее.
На треснувшем экране высветился похмельный смайлик. Вовчик присылал мне его после наших обильных «ужинов», подтверждая, что не ушел в очередной запой. Он всегда переживает, мой старый друг, что если я переживаю за него.
Размышляя, о том, сколько будет стоить замена экрана, я вспомнил, что для экстренного вызова пин не нужен.
– Скорая, примите вызов. Улица Маркса 29. Человек упал с крыши.
– Он живой?
– Вроде, мертвый.
– Что значит вроде!? Живой или мертвый?
– Я откуда знаю? Я же не врач.
Секунда молчания.
– Он не дышит? Ему больно?
Вопрос оператора поставил меня в тупик. Откуда-то я помнил, что трогать в таких случаях пострадавшего не рекомендуется.
Я вернулся к телу. Голова кружилась. Не стоило и думать, чтобы наклониться и пощупать пульс, иначе я рисковал улечься с несчастным рядом. Выдохнув, я осторожно ковырнул носком ботинка его живот.
Зрачки мертвеца сузились, и он заорал страшным криком. Я снова чуть не выронил аппарат.
– Живой вроде пока! Дышит, – сбиваясь прокричал я в трубку, – переломан только весь. Херово ему. Приезжайте скорее. Сами посмотрите.
– Ждите. Высылаю бригаду. Кто делает вызов? Вы его родственник? Сколько ему лет?
Не в силах ответить более ни на один из дурацких вопросов я повесил трубку.
Воздух вышел, и крик затих. Из пробитых ребрами легких вырывалось сипение, кровь потекла изо рта на дорогую шелковую пижаму, смотрящуюся на нем так нелепо.
Я посмотрел вверх. Морозный воздух плотно надавил на лицо. Зеркальные окна высотки одно за другим зажигало пурпуром рассветное солнце. Снег перестал, но порывистый ветер то и дело сметал с деревьев, козырьков и крыш колючие и жесткие, как песок снежинки. Я зажмурился, растирая кулаком веки.
Никто же не станет гулять по карнизу в пижаме зимним утром, если только не живет на теплых островах? Возможно, он простоял несколько минут там наверху на этом холодном ветру в своей шелковой дорогой пижаме, но никто так и не пришел посмотреть на его падение.
Видел ли он меня перед прыжком?
Вовчик был изрядно пьян, рассказывая мне про своего однокурсника, развалившегося в беспамятстве на диване по-соседству. Душной компанией отмечали чей-то День Рождения. Праздник входил в завершающую стадию – драбадан.
– Он дважды резал себе вены!
Настало время крутейших баек, достоверность которых проверить невозможно, да и не заморочился бы никто, забыв к утру, о чем была речь.
Вовчик тянул ко мне свой широкий кулачище с зажатыми в нем сервизными ножами.
– Спрячь подальше.
Оглядевшись и удостоверившись, что парень спит, я сунул их под сиденье кресла.
– Знаешь, Владик, он такой человек! Такой человек! – повторял Вовчик. – Челове-чи-ще! Нужно обладать большой силой воли, чтобы лишить себя жизни.
– Большего малодушия представить сложно, – возражал ему я. – Суицид – всегда бегство, трусость.
А Вовчик еще долго тряс перед носом назидательно поднятым пальцем, сквозь пьяный угар силясь что-то мне доказать.
А что бы сказал на это мой Прыгун? Забавно, но не будучи при жизни с ним знакомым, не будучи представленным, я наградил его этим странным именем. Да и какая была разница, как звали его при жизни, если с жизнью этой он решил порвать?
В том, что это самоубийство, не возникало сомнений. Он не кричал, когда летел вниз, не цеплялся за жизнь. Он хотел уйти. А я своим небрежным пинком потревожил его покой, продлив мучения.
Возможно, стоило пройти мимо, не вторгаясь в его последнюю приватность.
Тем более он не захотел бы мне рассказать о причинах своего отчаянного поступка. Так поступают, находясь на грани истинного отчаяния.
Это не имело ровным счетом никакого смысла. Легко рассуждать, когда для тебя все кончилось. Когда ты выпал из порочного потока. Но что если выход из одной реки – это вхождение в другую? Нет берега. Берега нет. На многие версты расстилается ледовитый океан серой тротуарной плитки, жесткой, холодной, несущей смерть.
Снег вокруг разбитой головы окрасился багряным нимбом. Стало тошно.
Почему он не упал на лицо? Он избавил бы меня от этого зрелища – созерцания покрытой кровавым румянцем сахарной кожи. Скоро она перестанет быть такой. Лицо оплывет и посинеет.
Карета подъехала минут через сорок.
– Сюда, – замахал я рукой, переминаясь на озябших ногах.
– Иваныч, со мной, – не поздоровавшись, хлопая дверью, крикнула хрупкая фельдшер водителю, – мы его не поднимем!
Ее напарница была немногим крепче. Разве что фигурой чуточку полней.
Зафиксировав шею воротником, троица ловко подсунула под тело брезент.
«Слаженно работают», – отметил я про себя. – «Видать, часты стали такие случаи в городе нашем».
Грузили уже мертвеца. Парень умер. Я почему-то был в этом уверен.
Как мало остается от человеческого тела, когда его покидает дух. Одна скорлупа, пустая оболочка, ткни ее пальцем, и она провалится, а на месте том зачернеет бездна.
Что оставил он после себя? Вот был человек, и нет его теперь. Кто вспомнит его? Ну явно не та тетка с пакетами, что жрать в три горла домой поспешила. Но не бойся, Прыгун, я тебя запомню. И вскоре помяну.
Снега выпало мало. Слишком мало снега. Нет бы, как раньше, как в моем детстве, сделать нормальную снежную зиму с сугробами в человеческий рост! Высокий пушистый сугроб спас бы его.
Но с тех пор на небесах что-то испортилось. Срок годности детства истек, стремительно портилась и жизнь.
Скорая уехала, а в подтаявшем снегу остались волглые лужицы крови и мочи. Кратковременное свидетельство того, что еще минут двадцать в этом теле теплилась жизнь.
Идти на работу не хотелось. Я вдруг понял, что не желаю провести еще один день среди одних и тех же надоевших лиц.
Они обступят, и придется объяснять, почему я опоздал.
Это так унизительно. Будто я школьник, которого следует поставить в угол, и все смотрят на него, качая с серьёзнейшим видом головами. А я стараюсь притвориться, что хороший, что соответствую их ожиданиям.
Все это повторяется с небольшими вариациями день ото дня. Так такая уж ли большая разница, как мы это время проведем? Все это длительное натужное существование приводит к единственно возможному и одинаковому для всех итогу.
Прыгун же был свободен от всех земных тягот и тревог. От них он и сбежал. Не от здоровья же, любви и богатства?
Правда, сделал он это как-то неаккуратно. Без фантазии и куража. Я придумал бы что-нибудь пооригинальнее. Например подорвал себя гранатой у дверей головного отделения ФСБ. Или застрелился на глазах хорошенькой девушки. Тогда хоть кто-то бы задумался, почему я сделал это. Я представил себя лежащего возле учреждения. Теплая кровь из разорванного нутра струилась, сбегая вниз по ступеням. Боль, страшная боль жгла мое тело. А внутри язвительно шептали: «Какие девушки? Кому ты нужен, старый сатир!?»
Офис находился в здании напротив. Я подошел к обледеневшим ступеням. Неуверенно взялся за приколоченные по одной стороне перилла. Рука моя предательски дрожала, а ноги подкашивались. Поднимаясь по крутой лестнице, насквозь вымокший и измотанный, уставший уже в начале рабочего дня, я поймал себя на том, что завидую Прыгуну.
2
