Культ огня

Данила Додонов

Культ огня

Основано на реальных событиях

I

Невесомый балкон, как мембрана,

над морем повис;

За спиною маяк распрямился,

как будто с разбегу;

Чёрный бархат прибоя

уводит внимание вниз,

Чёрный веер норд-веста

уносит его же на Вегу.

– Г. Шенгели (1948)

– «Студенты против Однокластера Бобика». Скажи честно, ты придурок?

– А что, собственно, такого? – Антон похлопал глазами. – Я возмущён, что наше руководство закрывает глаза на истинный смысл их выступлений!

Сергей выглядел явно раздражённым.

– «Однокластер Бобик» – нормальная группа! Я её ещё в школе слушал.

– Ну, по тебе и видно, дураком и вырос. – Антон сжал кулаки и даже немного покраснел. – И ты сам знаешь, кто они, и зачем им этот концерт!

Сергей сначала было тоже хотел рассердиться и ка-а-ак ударить в глаз обидчику, но потом чего-то передумал. Посмотрел ещё раз на криво отксерокопированный плакат, потом снова на Антона, потом опять на плакат. Этот идиот даже скотч не додумался купить нормальный – малярный закрыл половину букв по краям. И заместо «Остановим беспредел» получалось «Станови Еспреде». А ещё от плаката несло как будто бы запахом кофе.

– Я тебя вообще не понимаю, – продолжил Сергей. – Что они тебе сделали? Насмотрелся своих вот этих… дурачков из «ТикТока»… И будешь теперь всем доказывать, что самый правый.

Сергей развернулся и ушёл. Антон остался стоять в коридоре один. Разве что, ещё с Антоном осталась моргать лампочка, которую лет триста уже не меняли.

Антон, разумеется, не напрасно думал, что не следует приглашать на выпускной именно «Однокластер Бобик». Как ему рассказали ушлые лидеры мнений из интернета, ещё в конце девяностых барабанщик этой группы Олег Фильдшиц (более известный как «Филя»), согласно журналистским расследованиям, был причастен к какой-то мутной схеме с перепродажей советских гитар «Урал». Якобы после перепродажи эти гитары вывозились в США, Канаду и прочий «зарубеж», и якобы «кто надо» потом на эти деньги спонсировал террористов. А так как вся схема была очень ловко организована, то долгое время никто и не догадывался, что легенды Нижневартовска девяностых как-то могут быть причастны, скажем, к терактам одиннадцатого сентября.

Вот и Антон, когда впервые об этом всём узнал от знакомого из рок-тусовки (ещё с подростковые годы выпивали в «Подорожавшем Скутере» на концерте «Зайцев из дупла», разговорились, обменялись контактами, потом ещё с девушками на шашлыки катались, в общем…), Ромы Базаровича, рассмеялся ему прямо в лицо. Так всё абсурдно звучало. Но тот ему всё понятным языком объяснил, даже ссылки пообещал на расследования скинуть, и, кстати, скинул. «Вот такая шняга, не ожидал от ребят», – Рома в тот день много курил и повторял одно и то же.

Роман Базарович был человеком, который вряд ли остался бы незамеченным даже в самой шумной компании. Его внешность не была особо примечательной, но в его облике чувствовалось что-то такое, что заставляло обращать на себя внимание – будто он всегда знал больше, чем говорил, или как будто в его глазах таился какой-то скрытый смысл происходящего. Он был высоким, с широкими плечами, на которых держался груз множества ночных разговоров, случайных обещаний и хмельных воспоминаний.

Щёки его немного обвисли от регулярного недосыпа и алкогольных похождений, но взгляд – живой, блестящий, полный едва сдерживаемого азарта – выдавал в нем человека, который ещё не сдался перед жизнью. Глаза у него были серые, причём пронизанные внутренним огнём, хаосом и безрассудством. Волосы у Ромы были тёмные, волнистые, ниже плеч, часто пахнущие смесью дорогого табака и старых книг.

Одет он был обычно как бомж, в какое-то тряпьё, которое находил на помойке. Роясь в мусорках, что удивительно, ему часто приходилось находить оригинальные вещи дорогих брендов, он их отстирывал в общественной прачечной или просто-напросто в реке, сушил на солнце и носил. Все только и думали: откуда у него столько денег? А ещё часто, когда напивался, он вообще раздевался догола и так и ходил.

Характер Ромы был не менее противоречив, чем его внешность. Он был харизматичен, обаятелен и невероятно притягателен для женщин, но при этом в нём просыпалась странная двойственность: он мог быть самым добрым и щедрым другом, готовым подставить плечо в любой момент, но также мог исчезнуть без предупреждения, оставив после себя лишь характерный запах, некоторые характеризовали его как "спёртый воздух", что бы это не значило.

Рома, чуть хрипловатый от вечного курева, обладал особым видом мудрости – не учёной, не начитанной, а скорее интуитивной, полученной не из книг, а из долгих бесед с ночью, с улицей, с барменами, бомжами, проститутками, бизнесменами и случайными попутчиками в такси. Он знал, как заговорить с человеком, как заставить его расслабиться и открыться, и делал это с такой лёгкостью, будто всю жизнь только этим и занимался. В общении он был непредсказуем: мог начать читать стихи поэта Серебряного века, а закончить неприличным анекдотом про клоунов.

Вообще, в день, когда Антон узнал о интересных подробностях карьеры нижневартовских «битлов», он должен был встретиться со своей девушкой Катей. Они договорились пойти на выставку старинных механических игрушек в городской музей, где, как обещали, будет представлен редкий экспонат – автоматический щенок, переплавленный из деталей советского синего трактора и способный «лаять» как живой – примечательно, что это было одно из первых применений транзистора в СССР. Так вот, поход в этот музей было для Антона событием особенно значимым, потому что он всегда любил всё необычное, нестандартное, странное даже, и Катю любил, и хотел с ней вот этим всем поделиться. Но не сказать, что она от этой идеи была в восторге, скорее, ей надоел вечный инфантилизм Антона, и за несколько часов до предполагаемой встречи она позвонила ему. Голос её звучал так, будто доносился из керамического унитаза – со странным эхом, холодно, отстранённо, без тени эмоций.

– Антон, мы больше не будем встречаться, – произнесла она, будто читала заранее подготовленную речь. – Я ухожу. И вообще… все твои подарки мне больше не нужны. Но я их оставлю себе. Из жалости.

Антон не сразу понял, что происходит. Он стоял посреди улицы, держа сотовый телефон в руке, и чувствовал, будто пространство начало сжиматься, превращаясь в замкнутую камеру, и ему стало трудно дышать. Он не поверил. Он хотел что-то сказать, спросить, почему, что случилось, но Катя уже положила трубку, и было слышно только вот это вот "бип – бип – бип – бип" (несмотря на то, что он говорил по сотовому телефону, и они такие звуки не издают при завершении разговора). В голове мелькали тысячи мыслей, но ни одна из них не имела уже никакого смысла. Антону думалось, что это шутка, злая и нелепая. Он вернулся домой, бросил ключи на пол, заварил себе кофе, хотя никогда его не любил и предпочитал кипяток, и сел у окна. Смотрел на прохожих, на машину, которая медленно ехала по луже, разбрызгивая воду, на крышу соседнего дома, где сидел грач и кричал от невыносимой боли, как будто чувствовал переживания Антона.

Потом он, по воспоминаниям Ромы, решил выйти. Просто пройтись, подышать свежим воздухом, может быть, забыть обо всём, хотя бы на время. Пошёл куда глаза глядят, не задумываясь о направлении, пока не очутился в районе, где раньше часто бывал, особенно во времена старшей школы – возле «Подорожавшего Скутера», старого бара с потёртыми стенами, запахом сигарет и ароматом плесени.

Учился он, конечно, хреново. На четвёртом курсе его держали больше по инерции, чем по заслугам. Его тетради были исписаны матерными частушками, конспекты напоминали фонтан Дюшана, а экзамены он сдавал, как правило, в последний еврейский момент. Однако преподаватели не могли не отметить его активности – он помогал профсоюзу собирать макулатуру, участвовал в благотворительных акциях, организовывал выставки книг и старых журналов – его страсть с детства. Он был активным парнем, но, как говорится, не в ту сторону. Его энергия, его страсть, его стремление к справедливости и истине находили выход не в учебе, не в науке, не в искусстве, а в самых странных и порой абсурдных формах. Именно поэтому, когда он услышал эту историю об «Однокластере Бобике», это стало для него своего рода миссией.

Антон был высоким, но не слишком – где-то на уровне тех людей, которые в толпе остаются почти незамеченными, если только случайно не заденут кого-то локтем. Его фигура напоминала силуэт старого забора: у него для его возраста удивительно прямая спина, будто он всегда пытался казаться выше, чем есть, но при этом с лёгкой усталостью в плечах, как будто груз мыслей все же тянул его вниз. Он двигался медленно и немного неуклюже, будто постоянно размышлял о чём-то важном, и шаги его были скорее отвлеченными, чем целенаправленными.

Его лицо было угловатым, с резкими чертами. Лоб высокий, покрытый редкими следами пота даже в прохладные дни (это была какая-то болезнь). Глаза – тёмные, глубоко посаженные, с постоянной тревогой внутри, словно за каждым взглядом скрывалась невидимая для других битва. Взгляд у него был настороженный, почти подозрительный, но иногда вспыхивал искренним интересом, особенно когда он говорил о чём-то, что действительно его волновало.

Волосы у Антона были тёмные, слегка растрёпанные, никогда не уложенные, и часто покрытые перхотью – не из-за нечистоплотности, а скорее из-за хронического стресса и недостатка внимания к себе. Одежда у Антона была самой простой: мешковатая толстовка с капюшоном, потёртые джинсы и кроссовки, которые давно потеряли свой первоначальный цвет, и, вероятно, никогда не стирались, отчего дурно пахли.

С Сергеем он был знаком давно, и на этой почве, что типа группу «Однокластер Бобик» ни при каких обстоятельствах нельзя приглашать на выпускной истфака, с ним и поссорился. Серёга, в свою очередь, был их фанатом ещё совсем с юных лет, слушал их на «компактах» с начальной школы, «Дворецкого» и «Мы сейчас их всех убьём» знал наизусть, за что часто получал от родителей. Да, песни были хотя и вульгарные, но жизненные, отражали суровую реальность тех лет. Никто и не спорил, что странным решением было позвать на выпускной именно их, а не, скажем, дуэт «Двое из Печки» или группу «Запретный мордобой», но в принципе истфак устраивал данный вариант, «Однокластер» был на слуху.

В нижневартовском ДК «Подсолнечник» они неоднократно выступали и на днях города, и на юбилее Я. Т. Травушкина, и пару раз их приглашали на «Рок-Топор», и целых три (!) раза их пригласили выступить в роли приглашённых звёзд на вечере памяти Г. Р. Груздева-Шварца – послужной список серьёзнейший для коллектива регионального уровня, а брали немного, в смысле денег.

До недавних пор в райдере «Однокластера» значились четыре бутылки пива и пачка сигарет. Это уже после второго «Рок-Топора» ребята реально почувствовали вкус славы и начали требовать СВ для гастролей, вип-номера и всякую такую хренотень. Благо, по слухам, руководству НижГИУ удалось договориться на достаточно скромных условиях – бутылка хорошего самогона, пара тетрадей, атлас, какие-то учебники, ручка с логотипом вуза и оранжевый пакет из «ЦУМа» (туалета на этаже рядом с концертной площадкой не было).

Лампочка вдруг перестала моргать. А потом перестала гореть. Антон чё-то так задумался, что застыл и слился с окружением, а уборщица, проходя мимо этажа, решила, что это свет забыли потушить, не приметив Антона.

Он ещё раз прочитал, что напечатал на клавиатуре собственными пальцами: «Студенты против Однокластера Бобика. Станови Еспреде». Он немножко подумал про себя: «Так не годится, никто не поймёт».

Немного постоял.

Кинул пачку кривых чёрно-белых листовок и скотч на пол, что отозвалось на весь коридор негромким хлопком: как будто голуби на свадьбе полетели.

Антон пошёл домой.

Однокластер Бобик (на ранних альбомах название стилизовано как «Однокластер Б.О.Б.И.К.») – советская и российская поп-панк-группа, все участники которой родом с Югры. Состав у всех на слуху, особенно кто помнит начало нулевых, ранние роковые тусовки, девушек, ободранные квартиры, заброшенные заводы, ощущение, когда арматура протыкает тебе ногу насквозь: это бессменный солист Витя Пенкоусов (Ус), харизматичный баянист Саша Форатенко (Перфоратор), басист второго состава Виктор Мироносец (Жиробас) и барабанщик Олег Фильдшиц (Филя). В таком составе они играют чуть ли не с 97-го, а по словам Жиробаса, так он вообще в группе с 94-го, потому что прошлый басист (тоже Олег, а вот фамилию ни один из участников уже не вспомнит, но все называли его просто «Алкаш» или «Эй ты») фактически не участвовал в жизни группы, спился и умер где-то в 95-ом, но значился на афишах, хотя и в чёрной рамочке.

Не сказать, что остальные участники могли похвастаться здоровым образом жизни, но участь бывшего сотоварища их пока не настигла, держались ребята хорошо, редко бывало, когда выходили на сцену совсем «убитые». К слову, Витёк-басист отказался от выпивки и курева ещё даже до встречи с ребятами (изначально его наняли как сессионного басиста по объявлению в газете «Югорский музпросвет», это уже потом он стал легендой) после примечательного случая, когда после двух лет на «крокодиле» (жёсткая история, опустим подробности) от него ушла жена Мария, из-за чего он решил взяться за ум и бросить употреблять всё, что его помутняет. Хотя то, что он от этого изрядно потолстел, никто не отрицает. Мария даже захотела к нему вернуться, когда увидела, как стремительно набирает известность «Однокластер», но тот ей отказал (как выяснилось позже, он стал гомосексуалистом, и на тот момент у него уже был парень).

Любой, кто помнит то время, подтвердит, что «Дворецкий» звучал чуть ли не из каждого утюга, что на радио, что по региональному телевидению, что в школах, отовсюду звучали ныне бессмертные строки: «С тобой замутим не по-детски, ты – шалава, я – дворецкий». Классикой поп-панка того времени стала и популярная сейчас среди рокеров старой школы «Мы сейчас их всех убьём» про нелегкую жизнь солдата, вернувшегося из Чечни с серьёзными ранениями и обнаружившего двух дудаевских боевиков с его женой в постели. После стольких-то лет, конечно, забавно вспоминать, как в интернете некоторые индивидуумы доказывали скрытый смысл третьего куплета, будто строчка «штыком ему отрезал хрен» значит не буквально то, что значит, а является отсылкой на редкую документальную передачу, в которой это действие привело чуть ли не к остановке сердца у ведущего, или что-то в этом роде. Господи, как давно это все было, страшно вспоминать…

Антон вернулся домой в очень приподнятом настроении, чуть ли не вприпрыжку. Хлопнул дверью, кинул со всей силы рюкзак в угол, начал задорно бегать по всем комнатам, весело похихикивая. Забежал на кухню, высунулся из окна, вдохнул в грудь свежего вечернего воздуха, потом открыл морозильник, достал оттуда замороженную котлету, откусил, кинул обратно в морозильник. Раздавил жука на полу. Побежал, оттолкнулся от стены – почти сделал сальто назад, немного не там приземлился, где надо. Потом упал на ковёр в одной из комнат, громко засмеялся. Пару минут полежал и, наконец, уснул.

Проснулся около трёх часов ночи. Дома никого не было. Антон медленно встал. Немного болели коленки. Включил в комнате свет. Оглянулся. Никого не было, разве что дома был бардак.

Неспешно прошёлся по квартире. Чем-то пахло. Запах сначала напомнил Антону крепкое пиво, а через пару секунд исчез.

Подошёл к газовой плите, повернул конфорку, поджёг, поставил чайник с водой. В чайнике было воды совсем чуть-чуть, на две кружки, зато он был цельнометаллический. С одной стороны – надёжно, пластик не поплавится, с другой – брать неудобно, надо каждый раз полотенец какой-нибудь доставать или чего-то в этом роде.

Антон минут пять сидел на кухне на полу и втыкал в окно. За окном было темно. Почему-то Антону казалось, что с ним кто-то разговаривает из-за окна, но слов было не разобрать, потому что язык был не русский, не английский, а вообще какой-то нечеловеческий. На пятом-то этаже кто разговаривать с тобой станет?

Потом чайник засвистел. Противно так, антимузыкально. Хотя, бывают чайники, которые свистят очень даже музыкально, просто у Антона такого не было. Он встал с пола, выключил плиту, налил себе в кружку кипяток, сел за стол.

Пока Антон пил кипяток, он думал. Размышлял о всяком: например, что грибы растут и вверх, и вниз, и во все стороны, и во времени. Во всех измерениях – в одну и ту же сторону. Или, например, почему один из участников «Однокластера» спонсировал террористов. Или, например, кто с ним разговаривал из-за окна, на каком языке. Немного думал про Катю, но в основном про Рому.

Антон медленно подошёл к окну, держа в руках кружку с недопитым кипятком. Он поставил её на подоконник, не отрывая взгляда от улицы. Ночь стояла тихая, спокойная, будто выдохнула из себя все свои страхи и тревоги. Воздух за окном был необыкновенно чистым, прозрачным – в нём смешались запахи свежей листвы, слегка влажной земли и далёкого дождя, который прошёл где-то в другом районе города. Это был запах ночи – тот самый, который нельзя описать словами, но можно прочувствовать каждой клеточкой кожи, каждым вдохом, и ещё звук такой: "ш-ш-ш…". Он был глубоким, совершенно материальным, ночь будто сама прижимала Антона к своей холодной груди, обещая защитить от всех невзгод.

За окном расстилался непримечательный вечерний пейзаж: двор, освещённый желтоватыми фонарями, машины, аккуратно (но не все) припаркованные вдоль тротуара, аллея, ведущая к школе, детский сад с окрашенными в яркие цвета заборчиками и горками, которые в темноте напоминали Антону летающую лодку-биплан времён Первой мировой войны «Григорович М-16». Дальше виднелись дома – одни тёмные, другие с одинокими светящимися окнами, где кто-то ещё не спал, сидел в "ТикТоке" или смотрел сериал, или, может быть, просто сидел и думал, как Антон. Где-то там, за этими стенами, студенты действительно зубрили конспекты перед завтрашним зачётом, шепча определения вслух, чтобы лучше запомнить, или пересказывали их своим соседям по комнате, надеясь, что это поможет.

Стоит закрыть форточку – и не останется ни звука, кроме едва слышного жужжания старого холодильника на кухне да мерного капанья воды из крана, который Антон так и не брался починить. Он прижал ладонь к прохладному стеклу и долго смотрел наружу, вглядываясь в темноту, ожидая, что вот-вот из тени выйдет кто-то, кто будет говорить с ним на том странном языке. Но никого не было. Только ночное безмолвие. Город затаил дыхание.

Антон поморщившись сделал последний глоток остывшего кипятка, поставил кружку на подоконник. Потом он прошёл в комнату, упал на кровать и закрыл глаза. Усталость навалилась внезапно, как будто весь день, вся эта бесконечная череда мыслей, эмоций, воспоминаний и страхов, наконец, решили отпустить его.

Но сон не принёс покоя.

Ему снился длинный, бесконечный коридор, абсолютно тёмный. Он бежал по нему, не понимая, почему бежит, но знал: если остановится, случится что-то нехорошее. Даже ужасное. Шаги эхом отдавались в его ушах, каждый следующий шаг звучал всё громче, и казалось, что что-то огромное и невидимое двигалось за ним, нагоняя. И вдруг – тишина. Полная, абсолютная. И тогда он услышал это – шёпот. Тихий, почти неслышный, но знакомый. Его собственная рука, оторванная от тела, выскользнула из тени и начала ползти за ним, извиваясь, как змея, и шепча на языке, которого он никогда не учил, но который почему-то понимал интуитивно.

Сергей тоже слышал когда-то о теориях заговора, посвящённых отдельным участникам группы (в основном Филе). Но он всегда считал и даже сейчас считает, что все они родились в основном из-за того факта, что он сам по себе человек очень скрытный, мало давал интервью, всегда оставался «на заднем плане». Он не всегда и на барабанах-то играл, первые годы ему приходилось скромно управлять драм-машиной за сценой: особенно популярными в конце 90-х в России были такие модели, как Roland TR-505, Alesis HR-16B, Yamaha RX5 и, конечно же, легендарная Akai MPC60 и её младшая сестра – MPC3000. Для группы их характерное звучание играло на руку, но, как обычно, всё упёрлось в денежный вопрос, и Олегу пришлось всё это железное барахло продать и купить нормальную барабанную установку.

С тех пор так и играют.

Сергей стоял в переходе и курил. Думал о том, есть ли у кукол свой театр людей. Тут заметил спускающегося в переход Антона. В руках у него были всё те же замученные листовки. Тот тоже его заметил и посмотрел на Сергея с презрением. Тут Сергей затушил сигарету и пошёл в сторону Антона.

– Антон, слушай… Я тут подумал… – Сергей почесал затылок. – К чему нам эта бессмысленная вражда? Я – как старый больной Эмпедокл, и ты, Антон, как мой Грао, давай забудем вот это всё?

Антон на него странно посмотрел, как Лев Страчателла на бенгальский подиум. Сергей протянул ему руку, чтобы тот её ему пожал. Постояли так секунд пять, вытаращившись друг на друга.

Антон сделал вот что: не отводя взгляд от Сергея, быстро поставил свою правую ногу за его левой, просунув её под ним же, а затем резко толкнул его в грудь. Тот, не успев ничего сообразить, с грохотом упал на спину, сильно ударившись затылком. Пока тот включался в реальность, Антон уже убежал, причём непонятно куда именно.

Рома Базарович каждый четверг уже на протяжении девяти лет после работы на заводе выпивал в кабаке «Палиндром» свой джентльменский набор: коктейль «Шалаш», две настойки «Поп» и ещё раз «Шалаш», из-за чего к концу вечера от него очень плохо пахло и с ним практически невозможно было разговаривать. Зато он был популярен у девушек: за все девять лет ни одна не повторилась. Говорят, он знал какой-то секрет мужской привлекательности и источал какие-то мощные афродизиаки вместе с потом, но, скорее всего, он просто брал харизмой и вниманием. Допив последний глоточек, Рома швырнул стакан на пол, а железные деньги – в лицо бармену. Еле-еле слез со стула, пока шёл к выходу по винтовой лестнице – упал раза два, а то и все три. Потом его стошнило на официантку, которая, к счастью, была профессионалкой и даже не моргнула – она уже привыкла к тому, что клиенты иногда принимают её за мусорное ведро или импровизированный писсуар. На карачках, негромко матерясь, он дополз до дверного проема, где его уже ждал Антон. Какой-то он был совсем невесёлый.

– Антон? Рад видеть! – Рома еле-еле поднялся и отряхнулся. – А я домой возвращаюсь. Познакомился сегодня с просто замечательной девушкой! Что с тобой? Почему такой недовольный вид? – Рому очень шатало из стороны в сторону, а его язык заплетался, будто финское колесо.

– Рома… Мне нужна твоя помощь, – ответил Антон, голос его был низким, но в нём явственно слышалась тревога, будто он только что пережил землетрясение и теперь ожидал цунами. – Похоже, руководству наплевать на мои предупреждения… Я сегодня снова ходил к ректору, и они, собаки, всё-таки собираются приглашать «Однокластер»! Нам нужно объединиться и остановить их. Я не хочу второго «Колумбайна»… тем более в Нижневартовске! Ещё и Сергей меня предал… Сука!

– Сергей? А кто это? – Рому ещё раз стошнило на косяк двери. Его рвота напоминала Ниагарский водопад в желто-зелёных тонах.

– Мой бывший одногруппник. Раньше нормально общались, а теперь… Он оказался из «этих». Сволочь, жалко я его не убил на хрен в том переходе!

Закурили. Антон немножко нервничал, и у него коленка дергалась ещё. Сергей шатался из стороны в сторону, как депрессивный маятник Фуко. За две минуты он успел выронить три папиросы изо рта, не успев поджечь, потом все-таки оперся лбом о стену и прикурил фильтр. Так и стоял. А Антон куда-то в сторону смотрел, недовольный, и курил по-нормальному. Пить сегодня не хотелось, хотелось правды и свежего огурца с грядки.

Катя никогда не любила Антона и всегда считала его придурком и уродом. Ей было невыносимо проводить с ним время, её всё время от него тошнило. Больше часа с ним провести в одном закрытом помещении было невозможно физически, на это повлияло много факторов: во-первых, конечно, Антон был не красавец – чем-то напоминал еврея, и голову практически никогда не мыл, отчего был с головы до пят в пятнышках перхоти, во-вторых – от него дурно пахло одеколоном «Шипр», хотя она его неоднократно просила поменять аромат на что-то более едкое, в-третьих – он был до ужаса тупой, он верил любой чуши, которую скажет «лидер мнений» из интернета, и, что характерно, сразу приступал к каким-то дурацким действиям, что Катю очень раздражало.