Случаи из жизни Ивана Ивановича Мацепуро

Вот поэтому Егорка и хотел удивить сестру пряником. Для Вани пряники не были редкостью, и, подумав немного, он отдал свой пряник Егорке.

– Возьми, пусть вам с сестрой будет по целому прянику, а себе я дома у мамки попрошу.

Обрадованный Егорка засунул и этот пряник за пазуху и вся троица побежала по сельской улице за околицу к реке погонять рыбёшек.

Солнце катилось к западу, и скоро край его диска зацепился за верхушки берез растущих вдоль берегов за ивами, которые склонились к самой воде.

На отмели уже никого из ребятни не было, вода успокоилась после дождя, отстоялась на мелководье и стаи рыбёшек сновали тут и там в поисках поживы. Начинался вечерний жор рыбы. Крупная рыба плескалась в ближнем омуте: серебристые тушки выпрыгивали из воды, хватали зазевавшихся мошек, мух и стрекоз и с шумом плюхались назад в воду. Мелкие рыбки взлетали над водой и врассыпную расплывались в стороны – видимо крупная и хищная рыба в омуте начала свою охоту на мальков.

В мелкой заводи, где воды по щиколотку, стайка плотвы и уклеек стояла у отмели: рыбёшки шевелили жабрами и тыкались ртами в песок отмели. Ребята осторожно подошли с протоки и разом шлепнулись в воду, отрезая рыбёшкам путь к протоке. Рыбёшки с испуга метнулись по отмели и оказались в лужице воды, отделенной от заводи лишь тонким слоем песка. Ребята стали плескать воду из лужицы вместе с рыбёшками на песок и скоро вся рыбья стайка оказалась на песке и в руках мальчиков. Федя сломал ивовый прут, очистил его от коры и стал нанизывать рыбёшек за жабры на этот прут. Вскоре прут заполнился висящими рыбёшками, словно девичья коса с вплетёнными лентами.

Федя победно поднял прут с рыбками: «Отнесу домой, мать уху сварит к ужину», – крикнул он друзьям и все вместе они направились к деревне, за избами которой, вдали, солнце уже коснулось краешка земли.

На развилке дорог приятели расстались: деревенские продолжили прямой путь в деревню, а Ваня свернул направо к своей усадьбе.

Осторожно открыв калитку, он вошёл в двор. Пёс Шарик заскулил, подбежал к Ване, звеня цепью, и лизнул его в руку. Отец сидел на веранде у открытого окна и курил табак, пуская дым кольцами. На столе перед ним лежала книга, по которой Ване было задано чтение, которого он опять не выполнил.

– Не кажется ли тебе, Ваня, что ты несколько припозднился с возвращением домой? – строго спросил Пётр Фролович своего малолетнего сына.

– Ты бы хоть заглядывал временами во двор, чтобы мы с матерью знали, что ты жив и здоров и ещё живёшь здесь, а не в деревне у своих друзей. Я понимаю, что одному тебе скучно, но и возиться целыми днями с крестьянами, тебе, дворянину, не подобает. Может они и добрые ребята, но тебе не ровня. Где ты был и что делал, расскажи отцу?

Ваня подробно описал события этого дня, а отец слушал его прикрыв глаза. Было видно, что он вовсе не сердится и с удовольствием слушает о приключениях сына. Рассказав всё, Ваня замолчал, ожидая решения отца.

Пётр Фролович вздохнул, погасил окурок в пепельнице на столе и сказал: «Хорошо, что ты не крутился по деревенским дворам, но на речку впредь будешь спрашивать разрешения. Фрося уже ушла и оставила тебе хлеб и молоко на столе вместо ужина. Поешь и ложись спать.»

Ваня не слушая приглашения, вымыл руки, попил на веранде молока с ситным хлебом, сполоснул босые ноги в ушате, вытер их холстиной и прошёл в свою комнату. Бесконечно длинный летний день детства, полный впечатлений, подходил к завершению.

Ваня снял рубаху, надел ночнушку, лёг в постель и сразу уснул, лишь только голова его коснулась подушки.

II

Утром Ваня проснулся от чириканья воробьёв, устроивших птичью склоку под стрехой крыши. За верхним наличником окна его комнаты было воробьиное гнездо, из которого доносился писк птенцов второго, летнего воробьиного выводка. Птенцы требовали еды, а их родители вели перебранку с соседней парой, свившей гнездо под наличником окна отцовой комнаты-кабинета.

В целом, усадебный дом был устроен довольно просто: квадрат внешних стен из сосновых брёвен был внутри разделён крестом бревен на четыре части. Одну из частей занимала кухня с большой русской печью в дальнем углу, а сразу от входа, направо, дверь вела в коридор, оттуда в залу, где по торжественным дням накрывали стол и проходили праздничные обеды: иногда с гостями-соседями из ближних поместий и деревенек.

Из коридора две двери вели в родительскую спальню и кабинет отца, через который можно было попасть и в спальню. Ещё одна дверь вела в комнату Вани, а из кухни, дверь у печи тоже вела в спальню матери, которая прислушивалась к хлопотам Фроси и давала ей указания через дверь, но иногда выходила и сама, если чувствовала себя лучше. Такое размещение семьи, Пётр Фролович ввёл после окончательного отъезда старших детей в самостоятельную жизнь: до этого за старшими сыновьями числилась нынешняя спальня отца, родители жили в общей спальне, а Ваня был при них в своей комнате. Сестра Лида проживала в кабинете отца, который и не был вовсе никаким кабинетом, а был девичьей светёлкой с наглухо закрытой дверью в спальню родителей.

Ваня полежал немного, послушал бойкое и нахальное чириканье воробьёв, которых деревенские ребята называли почему-то жидами, вскочил, выбежал на крыльцо, одел свои галоши, стоявшие в углу в ожидании осенних дождей, и побежал в туалет, расположенный за дровяным сараем, по дощатой дорожке, проложенной на случай непогоды.

Вернувшись из укромного уголка, Ваня подошёл к Шарику, почесал ему за ухом, погладил по спине, налил воды в плошку и оглядел, как сказал бы отец, хозяйским глазом двор. За ночь погода переменилась, по небу бежали белые облачка, дул прохладный ветерок и воскресный день обещался быть летним, но без духоты и жары вчерашнего дня. Такая погода вполне устраивала Ваню, и он побежал обратно в дом, пугнув по пути петуха, который сопровождал стайку своих куриц, клевавших зерно, брошенное щедрой рукой Фроси уже растопившей летнюю печь и готовившуюся испечь оладьи к завтраку для своих хозяев. Петух гневно кудахтнул, отскочил в сторону и приготовился к защите своих куриц, но мальчишки уже и след простыл.

В своей комнате Ваня переоделся во вчерашнюю рубаху, вышел снова во двор, сполоснул у рукомойника глаза, как бы умываясь, вытер лицо полотенцем и сел на веранде в ожидании завтрака. Вчера он остался без ужина и сейчас растущее детское тело требовало пищи.

Фрося сноровисто разболтала муку в простокваше, добавила туда два яйца и принялась печь оладьи на чугунной сковородке, подливая постного масла. Скоро на блюде поднялась горка пышущих жаром оладий и Фрося поставила блюдо на стол перед Ваней, сюда же поставила плошку со сметаной и кружку с клюквенным морсом, зная, что Ваня не любит чая – даже остывшего и с сахаром.

Ваня принялся за оладьи, макая их в сметану и запивая морсом. За этим занятием его и застал Пётр Фролович, тоже проснувшийся на заре, но потом задремавший снова под чириканье воробьёв.

– Наш пострел везде поспел, – добродушно сказал отец, наблюдая за торопливым завтраком сына, – и куда же, позвольте спросить, вы торопитесь сегодня после вчерашнего целого дня беготни по селу и за околицей?

– Мы с ребятами сговорились сбегать в местечко к жидам, и посмотреть на щенят, что принесла собака в ближнем дворе. Другие ребята бегали туда вчера, а мы не успели. Потом хотим половить рыбу на удочку, по-настоящему. Феде отец купил рыболовные крючки в городе, а удочки мы сделаем сами.

– Никуда ты сегодня с ребятами не пойдёшь, – расстроил Ваню отец. – Сегодня воскресенье и мы с тобой пойдём в церковь к ранней обедне. Мать тоже вчера собиралась, но сейчас сказала мне, что не пойдёт по здоровью, и попросила, чтобы мы помолились за неё и поставили свечку. Потом мы с тобой поедем в город за школьными товарами для тебя. Скоро в школу, а у тебя нет ни ранца, ни новых учебников, ни тетрадей. Негоже дворянину идти в школу без принадлежностей, как простому крестьянину.

Вот вернёмся из города, и, может, успеешь еще встретиться с огольцами своими и похвалиться покупками. Да и одежонку тебе надо бы купить в школу: за лето подрос сильно и твои вещи, наверно, уже малы будут, – закончил отец и, сев за стол, тоже принялся кушать оладьи, запивая их горячем чаем, как он любил.

Ваня поначалу сильно расстроился, что его планы поменялись, но потом, вспомнив прошлые поездки в город, повеселел: там всегда было много интересного и нового, чего здесь в селе никогда не увидишь. Да и покупки к школе обещали радость и возможность погордится перед приятелями, которые в школу идти не собирались – так решили у них в семье: пора начинать заниматься хозяйством крестьянским, а не протирать штаны в школе: авось и без грамоты проживут, как их отцы и деды.

Ваня пошёл к себе собираться в церковь. В холщовой рубахе на голое тело и босиком в церковь идти нельзя, и он одел чистую рубаху, штаны и сандалии, заправив рубаху под ремень, который ему достался ещё от брата Иосифа.

Ваня вышел снова во двор, думая, что отец уже ждёт его нетерпеливо и будет ругаться за долгие сборы, но во дворе отец, сняв рубаху, сидел на табуретке, а Фрося большими ножницами укорачивала и ровняла ему бороду, нестриженную с ранней весны. Она умело чикала ножницами и клочки седоватой бороды отца падали на землю и катились к воротам, подгоняемые лёгким ветерком с сада-огорода.

Борода отца превратилась в аккуратную бородку, но волосы на голове теперь казались лохмами, и Фрося принялась укорачивать и волосы. Скоро она закончила стрижку, отец встал, отряхнулся и, подойдя к зеркальцу у рукомойника, взглянул на себя. Из зеркальца на него глядел пожилой благовидный мужчина – явно не простолюдин и стриженный, как бы в цирюльне.

– Где же ты наловчилась стрижке? – спросил довольный отец у Фроси, заметавшей веником все клочки волос, чтобы не осталось ни одного и потом их сжечь в печи. По крестьянскому поверью, клочки волос не должны попадать чужим людям, которые могут по единому клочку волос из бороды или головы навести порчу на их хозяина.

– Я всю семью нашу стригу: и мужиков, и жён их, и детей, – отвечала Фрося, собрав все волосы по двору и бросив их в печь, пришёптывая что-то про себя – для отвода сглаза.

– У других баб ничего не получается, а у меня выходит, нужно только не торопиться и чтобы ножницы были острыми. Я перед стрижкой посмотрю сначала на человека, прикину, как он будет казаться после, и начинаю стрижку по своему разумению. Ещё никто не жаловался, что я ему плохо сделала с волосами и бородой.

С девками проще – там только кончики волос подравняю, а уж косы они сами заплетают, а вот с мужиками следует повозиться, чтобы не навредить, особенно с бородой, – бойко отвечала Фрося, надевая фартук, чтобы приступить к готовке обеда. Пётр Фролович сказал ей о своей поездке в город после обедни и ей следовало поторопиться и подкормить барина в дорогу.

Пётр Фролович прошёл в дом, переоделся, по – воскресному, вышел во двор, где его ожидал Ваня, взял сына за руку и они вместе пошли к церкви, находившейся в центре села на пригорке.

Эта каменная церковь была построена несколько лет назад на месте сгоревшей деревянной. Подойдя к церкви, Пётр Фролович снял свою офицерскую фуражку без кокарды, перекрестился и направился к открытой двери, откуда доносилось пение – служба уже началась. Отец с сыном тихо прошли внутрь в прохладный полумрак, освещаемый зажжёнными свечами и солнечным светом, слабо проникающим вглубь храма через небольшие окна наверху, в цветных стёклах.

Ваня не любил эти посещения церкви: люди стоят и крестятся, шепчут молитвы, которым и его учила мама, некоторые становятся на колени и бьют поклон, а наверху за алтарём был нарисован Бог: больше любого человека с диким взглядом чёрных глаз. Ваня не понимал, как этот Бог может распоряжаться всеми людьми на всей земле и в их селе, но сельчане чуть – что говорили: «На всё воля божья».

– Если он так могуч, как богатыри и колдуны в сказках,– думал Ваня,– то почему мама никак не поправится после болезни, а у соседей недавно лошадь ударила копытом девочку и убила её. Ваня бегал тогда с друзьями и смотрел как эту девочку в гробу опустили в землю, здесь на погосте за церковью, и закопали, и никакой Бог не помог этой девочке.

Сейчас Ваня стоял рядом с отцом, крестился, как его учили, и слушал дьячка, который читал молитву. Певчие, из крестьянских детей, пели хоры и затем дьяк читал другую молитву.

Обедня закончилась, отец поставил свечку за здоровье мамы Вани и они вышли из церкви к немногочисленной толпе сельчан, которые увидев Петра Фроловича почтительно кланялись и снимали картузы.

Еще их предки были крепостными у деда Петра Фроловича и дальше, в глубине веков, они служили роду Домовых, многие представители которого покоились здесь же на сельском погосте за церковью.

Пётр Фролович не спеша возвращался к усадьбе, отвечая кивком головы на приветствия встречных сельчан, а Ваня юлил вокруг отца в надежде встретить знакомых ребят и похвалиться перед ними, что он сегодня поедет в город. Многие ребята из села, даже старше Вани, никогда ещё не бывали в городе и с недоверием слушали рассказы сверстников и родителей о городской жизни, какой она представлялась из крестьянской телеги по случаю приезда на городской базар или праздничную ярмарку.

Вернувшись домой, Пётр Фролович с сыном отобедали на веранде приготовленными Фросей, ещё вчера, борщом и варёной курицей с картошкой, попили кислого холодного кваса из погреба – настолько кислого, что щипало ноздри и слезились глаза, и стали ожидать лошадь для поездки в город. Мать Вани расхворалась сильно и к обеду не вышла из своей спальни, так что Фрося отнесла ей покушать прямо в комнату.

Немного спустя пришёл сосед с лошадью и начал запрягать её в повозку, которую выкатил из конюшни. Своих лошадей Пётр Фролович не держал ввиду ненадобности по хозяйству, но конюшня от прежних хозяев усадьбы осталась: в этой конюшне хранились коляска, повозка на санях и вся сбруя конская, необходимая для упряжи коней в эти экипажи.

В случае надобности, Пётр Фролович обращался к ближним сельчанам, кто позажиточнее и с лошадьми, и они охотно давали коня, а сами служили за кучера для поездок бывшего барина по делам в город, запрягая своего коня в барскую повозку или коляску. За поездку в город Пётр Фролович платил пять алтын, что представляло хорошие деньги, на которые крестьянин мог купить подарки своим родичам или нужную в хозяйстве вещь, которой не было в лавках у сельских лавочников. Да и проехаться по городу, заглянуть в магазин, зайти в храм или просто поглазеть по сторонам, представлялось большим развлечением в унылой и однообразной крестьянской жизни, заполненной ежедневным и тяжёлым трудом в поле и во дворе.

Нынешнего кучера, небольшого плешивого мужика с жиденькой рыжеватой бороденкой, одетого в цветастую ситцевую рубаху, заправленную в серые портки и обутого в яловые смазные сапоги, звали Фомой и этот Фома умело запряг кобылу каурой масти в барскую коляску, уселся на каблучок и поджидал седоков.

Пёс Шарик остервенело и с упоением лаял на лошадь и незнакомца так, что Фросе пришлось его загнать в будку и закрыть лаз, но он продолжал лаять и в будке, пугая лошадь, переминавшуюся на месте.

Пётр Фролович быстро собрался в поездку, они с Ваней сели в коляску, Фрося отворила ворота, Фома взмахнул вожжами, упряжка выехала со двора и запылила по дороге в сторону города Мстиславля, до которого хода было около 15 верст.

Через пару часов они въехали в городок Мстиславль: небольшой уездный город с несколькими кирпичными домами, магазинами и казенными учреждениями в центре, и деревянной застройкой, как в сёлах, по окраинам, с огородами и усадьбами при каждом доме. Миновав эти окраины, коляска выскочила на центральную площадь, мощённую камнем – единственное место в городе, защищённое от грязи, тогда как по остальным улицам были проложены дощатые тротуары для пешеходов с разбитой проезжей дорогой посредине.

Коляска остановилась возле магазина купца Саврасова: так было написано на вывеске, что прочитал Ваня. Кучер привязал лошадь к коновязи и Пётр Фролович прошёл вместе с Ваней в магазин за покупками, а Фома за ними: поглазеть на диковинные товары и, возможно, купить что-то незначительное на гривенник с пятаком, что задатком дал ему барин перед поездкой.

Магазин был заполнен всякой всячиной: вперемешку здесь лежали хозяйственные товары и мешки с мукой и крупами, на полках разместилась бакалея, а в дальнем углу висели армяки, рубахи, портки и была расставлена обувь для взрослых и детей. Туда и направился Петр Фролович с сыном, чтобы сначала приодеть Ваню, а уже потом заняться школьными принадлежностями для учёбы.

Петр Фролович хотел было купить гимназическую форму для Вани, но передумал: сын будет учиться в земской школе и негоже ему выделяться среди школяров своей формой, тогда как другие ученики будут в обычной крестьянской одежде – холщовые рубахи и портки, а на ногах, смотря по погоде: лапти, валенки или самодельные чуни в грязь.

Осмотрев выбор одежды и обуви, Пётр Фролович остановился на суконной серой косоворотке с тремя пуговицами у ворота, такие же штаны по щиколотку, новый ремень с медной пряжкой и яловые полусапожки. Ещё он купил детскую фуражку наподобие гимназической с блестящим лакированным козырьком, но без кокарды. Сапоги они примерили так, чтобы были несколько велики: на вырост и под портянки, фуражку по голове, которая не должна была сильно вырасти за первый год учения, а остальные вещи просто прикинули по фигуре. Пётр Фролович расплатился, приказчик упаковал вещи в свёрток, обернул его бумагой, перевязал бечёвкой и с лакейской улыбкой вручил этот свёрток Петру Фроловичу.

Кучер Фома ходил по магазину, цокал языком, осматривал товар, но ничего не купил, кроме головки сахару, чтобы подсластить чай себе и детям, а сам чай заваривался смородиновым листом и зверобоем.

Затем все трое прошли к книжному магазину, на другую сторону площади. В том магазине продавались и школьные принадлежности. Пётр Фролович купил сыну ранец за спину, азбуку, арифметику, тетради, ручки, карандаши, чернильницу-непроливашку и пузырёк чернил, грифельную дощечку, чтобы писать мелом и несколько кусков мела, похожих на бруски пастилы, что отец покупал недавно в сельской лавке.

Все эти покупки уложили в ранец, Ваня подтянул лямки, закинул ранец за спину, надел новенькую фуражку на голову и счастливый вышел с отцом на площадь, где их поджидал Фома, который читать не умел, книг не покупал и поэтому в магазин книжный заходить не стал, оставив это занятие барину с сыном.

Обратный путь занял столько же времени, что и в город, и, вскоре, коляска въехала во двор через ворота, заботливо отворенные Фросей, едва она заслышала стук копыт и звон бубенца, что Фома подвесил своей лошади перед выездом.

Солнце клонилось к западу, но впереди еще была добрая треть июльского дня, которую следовало посвятить неотложным ребячьим делам.

Ваня хотел было бежать к деревенским своим приятелям, чтобы похвастать обновами и школярскими вещицами, особенно кожаным ранцем, который так удобно висел на плечах, а внутри ранца было три отделения: для книг, тетрадей, карандашей и прочего, но отец забрал все покупки к себе в кабинет и сказал, что обновить их можно будет только по приходу дней школьных занятий.

Делать было нечего, и Ваня, переодевшись с дороги в привычную рубаху на голое тело и снова босиком, кинулся на поиски друзей, помня, что они собирались удить рыбу новыми крючками, что купил отец Феди.

Выбежав на излучину речки он увидел вдали у омута своих приятелей с белыми палками удочек, сидевших на берегу. Оббежав поворот речки он приблизился к юным рыбакам, внимательно всматривающихся в неподвижные поплавки на воде.

Удилища были сделаны из длинных ивовых побегов, очищенных от коры и от этого ставших белыми и более жёсткими под лучами жаркого солнца. Сама удочка мастерилась из суровой нитки, грузило из мелкого гвоздя, выпрошенного у родителя, поплавком служило гусиное белое перо, крепко перевязанное ниткой, а крючок, с надетым на него мелким кузнечиком, был глубоко под водой. Ваня хотел было заняться постройкой своей удочки, но Федя, показав на удилище, лежавшее у куста, сказал, что они уже сделали ему удочку и он может присоединиться к ним. У самого берега в небольшой ямке, затопленной водой, уже плескалось несколько довольно крупных окуньков и пара плотвичек, пойманных на размокшие зерна полбы.

Ваня проворно поймал двух кузнечиков, взял удочку и насадил кузнеца на новый крючок, не сделанный из гвоздика, а купленный в городе. Жало крючка было с бородкой, мешавшей рыбке соскользнуть с крючка, если она его заглотила, и забросил удочку в отдалении от друзей не желая пугать их рыбалку.

Всему этому друзей научил отец Феди – страстный рыбак и поставщик пойманной рыбы к своему семейному столу крестьянина. Сейчас шёл сенокос и ему было не до рыбалки, потому он и отдал купленные крючки сыну, строго наказав ему не терять эти крючки, и не ловить рыбу в зарослях камыша и около затонувших коряг. Потому-то ребята и сидели на берегу у глубокого омута с чистой водой.

Вдруг гусиное перо Фединой удочки дёрнулось и встало вертикально: – Смотри, клюёт, взволнованным шёпотом сказал Ваня, не отводя взгляда и от своей удочки, поплавок которой спокойно лежал на воде, уносимый лёгкой рябью волны к середине омута на всю длину суровой нитки.

Поплавок у Феди дёрнулся раз-другой и ушёл под воду. Федя дернул удилище, оно прогнулось, нить потянулась, из воды выскочил полосатый окунь и шлёпнулся в траву рядом с рыбаками. Федя проворно схватил окуня за жабры и стал осторожно снимать его с крючка, чтобы не повредить нить. Окунь, величиной с ладонь взрослого человека, не трепыхался и был брошен в закуток, где плескались прежде пойманные рыбки.

Ветер стих совсем, солнце скрылось за облачка, густо усеявшие всё небо, над водой замелькали разные летучие жучки, мошки и стрекозы, за ними стали гоняться рыбки, выпрыгивая из воды, и начался рыбий жор.

Федя и Егорка поймали еще по паре больших окуней – только у Вани поплавок лежал неподвижно и не было ни одной поклёвки. Он сменил на крючке уснувшего кузнечика на живого и верткого и снова забросил удочку на прежнее место.

Поплавок сразу несколько раз слабо дернулся из стороны в сторону, но Ваня подумал, что это кузнечик дергается на крючке. Неожиданно поплавок встал и ушёл под воду. Нить резко потянулась, едва не выбив удилище из рук мальчика. Ваня крепко схватился за палку и попробовал вытянуть нить из воды, но сил его не хватало: какая-то крупная рыба попалась на его крючок.

Друзья бросили свои удочки и стали вместе с Ваней тянуть за нить, которая от натяжения даже звенела. Попавшаяся рыба попыталась порвать нить и уйти в глубину омута, но суровая нитка, которой отец Феди подшивал валенки, выдержала силу рыбы и мальчики, осторожно выбирая нить, подтянули рыбу на мелководье и потом разом выдернули рыбу на входе в омут, где берег был отлогий, а речка неглубока. Сразу за ними берег круто поднимался: вода, делая поворот, размыла глубокую яму-омут и далее снова начиналось мелководье. В самом омуте ребята рыбачить опасались: в прошлом году здесь утонул их сельчанин, тело которого так и не нашли и ребята думали, что утопленник может и их утащить на дно.

Вытащенная на берег рыбина оказалась большой серой щукой, которая трепыхалась на траве, открывая большую зубастую пасть. Федя схватил её под жабры, рыбина затихла и он вытащил крючок, зацепившийся щуке за губу. К их удивлению на крючке сидел еще и окунёк, проглоченный щукой.

– Наверно окунь схватил кузнечика, а щука с налёта схватила окунька – вот и попались на один крючок две рыбы, – сказал Федя. – А щука здоровая попалась: наверное, фунта два или больше.

– Можно сходить в местечко и там продать эту щуку жидам за две копейки или алтын – они всегда щук покупают у рыбаков, – предложил Егорка. – И потом купить пряников, – продолжил он свои мечты, видимо, не забыв еще вчерашних пряников, поданных им сестрой Вани.

– Нет, – возразил Ваня, – эту щуку я отнесу домой и похвалюсь отцу и маме, а пряники и так купим – у меня есть две копейки, дома спрятанные. На том и порешили. Мальчишки смотали удочки, которые Федя забрал себе, поскольку крючки были его отца, потом Федя и Егорка нанизали на ивовые прутья пойманных им окуней, чтобы вся деревня видела их улов, когда пойдут по улице и ребята двинулись к своим домам. Ваня нёс свою щуку, держа двумя руками за жабры так, что хвост рыбины волочился по земле. На развилке, как и вчера, мальчики расстались.

Открыв локтем затвор калитки, Ваня вошёл во двор усадьбы и бросил щуку на стол у печи, где хлопотала Фрося.

– Можешь пожарить эту рыбу сегодня к ужину, – гордо сказал мальчик работнице.

– Да где ты её взял? – спросила удивлённо Фрося, – крестьяне что ли подарили для барина?

– Нет, я сам поймал эту щуку на удочку в реке, а вовсе не взял и не подарили.