скачать книгу бесплатно
– Нет, мам, что ты. Мы его приготовили сегодня утром к твоему приезду.
– Это яблоки, – сказала Кристина. – Они дают такой вкус.
– Яблоки? В оливье?
– Да. Обычный оливье мне давно надоел, а яблоки придают ему необычной вкус.
– Понятно.
Это «понятно» от моей мамы звучало как «расстрелять» от Сталина. Вердикт вынесли, и изменить его было уже нельзя.
– Она же абсолютно не прислушивается к чужому мнению, – сказала мне мама, когда мы вышли погулять на улицу без Кристины, она осталась убирать и мыть посуду.
«Подышать свежим воздухом перед сном. Врачи советуют» – так моя мама мотивировала эту прогулку. На мой вопрос, с каких это пор она гуляет перед сном, она ответила, что с тех самых пор, как я уехал. Хотя я догадывался, что все это она выдумала ради разговора со мной наедине.
– Мам, ты ее еще не знаешь, – защищал я Кристину.
– Боже мой, оливье с яблоками. Это же ужасно.
– Мне нравится.
– Я никогда не делала ничего подобного. Есть классический рецепт оливье. В нем все идеально. Зачем что-то менять, если это идеально?
Я хотел ей сказать, что классический рецепт оливье вообще не похож на то, что мы едим сейчас, но решил не усугублять ситуацию. Я только пожал плечами.
– Ты собираешься всю жизнь есть кислое оливье?
– Я его вообще не очень люблю.
Скорее всего, мама истолковала мои слова так, словно я на ее стороне. Я это понял по ее взгляду и опровергать не стал.
Те три дня, что она провела у нас, мне показались худшими в моей жизни. Каждой клеткой своего тела, я ощущал напряжение, висевшее в квартире. Кристине же было плевать. Она делала то, что делала обычно. На второй день мама застала ее за работой ночью на кухне, а потом весь следующий день, я слушал, как это плохо не спать по ночам.
По моим ощущениям я был Фелиппом Пети, а моя мама и Кристина – полицейскими на двух башнях торгового центра. Куда бы я ни пошел, в любом случае меня ждали наручники и речь о моих правах. Поэтому я продолжал балансировать на тросе где-то посередине, рискуя сорваться с огромной высоты.
К счастью все это продолжалось недолго. На третий день моя мама сделала жалкую попытку повлиять на Кристинин борщ. Она всего лишь предложила добавить в него немного уксуса. Кристина всегда использовала лимон. Его-то она демонстративно туда и выдавила. По взгляду мамы я понял, что на ее глазах только что в жертву принесли маленького козленка. Она развернулась и ушла, а за ужином не сказала ни слова.
– Эта женщина тебе не подходит. Она вульгарная, дерзкая, и не уважает старших, – сказала она мне, когда мы сели в такси.
– Мам, тебе показалось.
Я тут же об этом пожалел. Добавив дров в огонь, я всю дорогу слушал, какой я плохой сын, а раз я плохой сын, то не мог найти нормальную девушку. Это продолжалось ровно до того момента, пока мама не отдала свой посадочный талон девушке на стойке перед зоной ожидания.
– Добрый день, – сказала работница аэропорта.
– Вот видишь, эта девушка намного лучше твоей Кристины. Она хотя бы со мной здоровается. К тому же еще и красивая, – шептала она мне, пока проверяли ее посадочный.
Девушка протянула ей паспорт и билет с печатью.
– Приятного полета.
– Спасибо.
Мама меня поцеловала и многозначительно кивнула в сторону девушки.
– Я люблю тебя, мам, – сказал я.
Мы обнялись. На обратном пути я позвонил отцу и рассказал о трехдневном пребывании мамы.
– Я даже удивлен, что она не закатила скандал, – сказал отец, выслушав. – Видимо, в твоей Кристине есть что-то такое, чего она испугалась. Поэтому, сынок, даже не думай прислушиваться к матери.
– Я и не собираюсь, пап.
– Вот и молодец. Она у тебя хорошая. И сильная, если смогла противостоять Маше. Любому мужчине нужна сильная женщина. Это я тебе говорю, как женатый человек. Никому не хочется иметь жену, которая только и делает, что ноет и не может самостоятельно решить ни одной своей проблемы. Так что Кристину не обижай.
– Если я это сделаю, то она меня выкинет в окно, а у нас квартира на пятом этаже.
– Будет больно, – подытожил отец.
– Не то слово.
Когда я вернулся домой, о моей матери мы даже не вспомнили. Кристина не интересовалась, что о ней подумали, я же не хотел эту тему затрагивать вообще. Меня все в ней устраивало, а мнение моей мамы – это ее личная проблема.
После того случая с Александром Ремизовым, я очень долго не прикасался к покойникам. Визит матери напомнил мне о людях с психическими расстройствами, и если я хочу им помочь, то должен заглядывать им в головы. Тем более, что на втором курсе у нас как раз начались лекции на тему психических заболеваний и их лечения. К нам в морг иногда привозили мертвецов из сумасшедших домов, но я всегда боялся заглядывать к ним в головы. Люди с травмированной психикой видят все не так, как обычные люди. Поэтому я понятия не имел к чему мне готовиться. Возможно я увидел бы монстров, несуществующих людей, вторжения инопланетян, а возможно их обычную жизнь без искажений. Я рассказал о своих мыслях Кристине.
– Если ты действительно хочешь помогать людям, то должен это сделать, как бы тебе не было страшно, – сказала она, выслушав.
– Ты так думаешь?
Кристина кивнула.
– Эри, у тебя уникальный дар и с его помощью ты сможешь помогать людям в самых запущенных случаях. Кстати, не все психически больные люди нищие, – она подмигнула.
– То есть я буду заниматься этим ради своего Говарда Хьюза?
– Не исключено, – она улыбнулась и легкой походкой отправилась на кухню рисовать.
– То есть, ты меня поддерживаешь?
– Конечно, глупенький, – крикнула Кристина с кухни. – Было бы глупо всю жизнь проработать в морге с такими талантами.
С этого самого разговора я стал ждать. Случай подвернулся довольно скоро. 28 ноября 2018 года в мое дежурство, к нам привезли шестидесяти пятилетнего мужчину, лечившегося в психиатрической больнице последние тридцать лет. Судя по записям в карточке, он страдал острой формой шизофрении. По поводу сути болезни в ней не было ничего, поэтому чего ждать от погружения я не представлял.
– Валентин Геннадьевич Марков, – прочитал я его имя.
Голые стены морга, выложенные плиткой, отразили звук моего голоса. Родился в Алма-Ате в 1954 году. Не женат, детей нет. Эта была вся информация из его посмертной карточки. Я сделал глубокий вдох и положил руку на его плечо. В тот же момент я стал им.
Глава 8
Когда я вернулся, впечатление было такое, словно прожил целую жизнь. Раньше было не так. Воспоминания людей с нормальной психикой я видел четко, запоминая мельчайшие детали. Здесь же все выглядело абсолютно по-другому. Жизнь Валентина Геннадьевича предстала в виде пестрого одеяла, сшитого из разных кусков ткани. И лишь некоторые части этого одеяла выглядели как цельная картинка. Если раньше я видел все значимые жизненные события, не важно, хотел помнить о них человек или нет, то теперь я видел только воспоминания, оставленные Марковым. С таким я раньше никогда не сталкивался. Успев побывать в нескольких сотнях жизней, я никогда не видел, чтобы человек мог управлять своими посмертными воспоминаниями. Печальные, радостные, ужасные – я видел все. Здесь же все было иначе. Марков помнил только то, что хотел. Все остальное он отбрасывал. А помнил он то, что его больной мозг считал правдой.
Поначалу все было нормально. Пленка памяти состояла из цельных картин его детства, отделенных друг от друга четкой границей. Но начиная примерно с тридцати пяти лет четкие картинки стали чередоваться с пестрыми коврами. Я предположил, что этими коврами были правдивые воспоминания. От них мозг Маркова пытался избавиться, превращая их в «памятный» винегрет.
Жизнь Маркова была довольно безоблачна и перспективна. Он родился в обеспеченной семье одного из деятелей компартии в Казахстане. Уже с малых лет показывал неординарные способности к математике и физике. В четырнадцать его освободили от занятий в школе по этим предметам, поскольку он вступил в дискуссию с учителем математики по поводу решения одного из примеров, в результате чего привел доказательство своей правоты, занявшее всю школьную доску.
В возрасте семнадцати лет поступил в МГУ на физмат. Экзамены для него были полной формальностью, необходимые лишь для бумажной отчетности. На третьем курсе произошел смешной случай. Рассорившись с преподавателем, читавшим курс по истории коммунистической партии, Марков не посещал его лекции и пары до конца семестра. В результате он оказался в числе студентов, не допущенных к экзаменам. Для него было сделано исключение лично ректором МГУ Хохловым Ремом Викторовичем. Ректор сам являлся блестящим физиком, поэтому всячески Маркова поддерживал. Все что от него требовалось, это прийти на экзамен по истории партии и протянуть зачетку.
Марков сдал все экзамены с отличием, но на экзамен по истории партии не пришел. Он отправился на пляж, где ректор его и нашел. На вопрос, почему он не хочет появиться на экзамене, Марков заявил, что он физик, а не коммунист, поэтому изучать лженауку не собирается. После долгих уговоров, Валентин Геннадьевич все же согласился, но по личному приказу ректора от посещения всех остальных занятий по предметам, не имеющим отношения к выбранной специальности, его освободили.
После окончания университета ему позволили выбрать место работы. Желание заниматься разработкой реактивных истребителей сделало этот выбор простым. Он стал старшим научным сотрудником опытного конструкторского бюро имени А.И. Микояна. Женился в тридцать лет, и именно этот брак привел его к такому плачевному состоянию в конце жизни. Жена ушла от него к какому-то преподавателю. О причинах я узнать так и не смог: здесь впервые появилось пестрое одеяло. Мозг старательно избавился от этих воспоминаний, превратив их в череду несвязных рваных картинок.
Погружаясь в его память все глубже, я начинал понимать, почему Маркова поместили в психиатрическую клинику. Уход жены сильно ударил по нему. Ему мерещились какие-то невероятные вещи. При этом мозг не имел ни малейшего понятия, что это все ложь. Марков воспринимал все как реальность. Я бы тоже воспринимал все как реальность, если бы не знал, что он шизофреник.
В 85-м с ним встретились агенты ЦРУ и потребовали передать им разработки последнего реактивного истребителя. Марков отправился к главному конструктору и все ему рассказал. Затем к нему в квартиру заявились агенты КГБ. Я так и не мог понять, что в этом правда, а что нет, пока ЦРУ не заявилось к нему прямо в рабочий кабинет, откуда он с криком выбежал.
Чем дальше я погружался в глубины его больного воображения, тем больше понимал, что люди с такой болезнью понятия не имеют, что больны. Конечно, это было известно и до этого. Об этом писали в книгах, журналах, защищали на эту тему диссертации. Но сейчас я мог видеть это лично. Река памяти старательно зачищалась больным мозгом, уничтожавшим все, что могло бы поставить под сомнение новое видение.
В 1987 году Маркова поместили в психиатрическую клинику. Его начальству и КГБ, вначале проверявших информацию о контакте Маркова с ЦРУ, стало понятно, что он страдает психическим расстройством. Для самого же Валентина Геннадьевича это выглядело как спецзадание. КГБ спрятало его, признав психом, а на самом деле дало ему поручение продолжать работы над новым истребителем.
Частично это помогло. Агентов ЦРУ Марков больше не видел. Дали эффект прописанные таблетки. Но агенты КГБ появлялись в его жизни еще несколько раз. На протяжении тех тридцати лет, что Марков провел в клинике, он продолжал работать, как ему казалось, по заданию КГБ. В его памяти, даже были сцены, где он передавал свои тетради с расчетами для истребителя сотрудникам этого государственного органа. Все это, конечно, было полная чушь. Никаких агентов не было. Тетради он действительно исписывал, но я полагал, что это были ничего не значащие цифры. Единственным человеком, не бросившим его в этот трудный период, была старшая сестра. Она приходила к нему каждую неделю на протяжении всех тридцати лет, приносила его любимый кефир и булочки.
Когда я вынырнул из его воспоминаний, ощущения были такие, словно по мне проехались паровым катком. Ноги держали плохо, голова пульсировала и казалось вот-вот взорвется. Я сел на стул. Пока воспоминания были еще свежи, я взял тетрадь и начал записывать. Через пару часов часть этих воспоминаний сотрется из моей памяти, как стираются сны, становясь лишь нечеткой картинкой из образов и общей сути. Поэтому я торопился.
Большего всего я старался сосредоточиться на чувствах. Их записывал особенно старательно. На протяжении всей жизни Марков испытывал самую разную гамму ощущений: от ужаса до неконтролируемой радости. Особенно страшно мне было записывать его ощущения, когда я понимал их ложность. Вызывавшие их события придумывал сам мозг, соответственно мозг пугался сам себя. Такой вот каламбур. Но несмотря на все свою бурную жизнь, самый большой ужас Марков испытывал перед смертью. В нем постоянно присутствовал страх. Он писал в своей маленькой тетради с каждым днем все больше, посвящая расчетам все свободное время, не занятое едой, приемом лекарств и походами в туалет.
В последнюю неделю своей жизни, он утратил способность писать. Поразивший его инсульт оставил правую руку недееспособной. Левая слушалась плохо. Когда приходила сестра, он просил ее записывать, но она отказывалась. Марков испытывал страх, но не перед смертью, а перед тем, что не успеет закончить начатую работу. Он боялся, я тоже.
Когда я закончил писать, моя футболка и больничный халат на спине были мокрыми, словно меня поливали из шланга. Это было невероятно тяжело. Его жизнь, смерть, ощущения – я все это пропустил через себя, а потом записал на бумагу. В тот день после дежурства я пришел домой и рухнул на кровать. Кристина разбудила меня только на следующий день.
На несколько месяцев вся моя жизнь превратилась в нескончаемый кинофильм. Между учебой и дежурствами я старался систематизировать полученную информацию, выискивая закономерности у разных типов больных. Как по какой-то волшебной команде к нам стали привозить пациентов психиатрических клиник, хотя раньше их почти не было. Теперь же они прибывали почти в каждое мое дежурство. Видимо, я правильно пытался использовать свой дар.
Про трагедию в «Олимпе» не вспоминал. Марк в моей жизни превратился в далекий призрак прошлого. Все-таки правильно говорят, время лечит. Забыл я и тот ужас из воспоминаний Александра Ремизова. На встречи «Олимпа» я не ходил, семья моего отца тоже. Я даже пропустил открытие памятника, хотя Екатерина Михайловна несколько раз мне звонила и лично приглашала. Я мотивировал это тем, что 31 декабря улетаю в Турцию. Мы действительно туда улетели с Кристиной, но только 4 января. Просто я не хотел возвращаться к прошлому, а памятник обязательно меня к нему бы вернул.
Работа захватила все мои мысли и чувства. Теперь я относился к моим ощущениям и смертям как к чему-то обыденному. Я по-прежнему каждый раз умирал. Это по-прежнему было каждый раз неприятно, но я пропускал это через себя, как факир, смирившийся с тем, что, работая с огнем, в любом случае, ты иногда будешь получать ожоги. Это нужно было ради результата, и я это делал.
Так продолжалось до летней сессии. Ее я сдал без особых трудов. Когда тебе нравится то, чем ты занимаешься, знания даются легко. Последний экзамен пришелся на начало июня. Сдав его, я почувствовал облегчение. Теперь не нужно было ходить на пары после дежурства, а можно было просто идти домой спать.
8 июня моя смена закончилась как обычно в девять утра. Пять минут пешком до станции метро, двадцать минут в самом метро, еще десять минут пешком, и я был бы дома. Кристина сегодня встречалась с издателем по поводу ее нового комикса, поэтому моим планам лечь спать никто помешать не мог.
Я подошел к пропускному пункту, охранник меня выпустил, но не успел я подойти к двери на улицу, как меня кто-то окликнул.
– Эрлик, постой.
Я обернулся. Екатерина Ремизова стояла в двух метрах от меня.
– Нам нужно поговорить, – сказала она.
Каким-то шестым чувством я понял, что за разговор мне предстоит. Поэтому, не ответив, открыл дверь и вышел на улицу. Она последовала за мной. Я ускорил шаг. Екатерина не отставала.
– Нам нужно поговорить, – повторила она.
– Нам не о чем разговаривать, – я не сбавлял шаг.
– Нет есть.
– Не о чем.
Час пик еще не спал, поэтому я попытался затеряться в потоке людей, но она не отставала.
– Откуда ты знал о моем муже такие подробности?
Я молча продолжал идти к станции метро.
– Я на машине, могу подкинуть тебя до дома.
– Нет, спасибо, – ответил я, не обернувшись.
– Я поговорила с родителями Саши, с его друзьями. Никто понятия не имел, что у него были биткоины. Он даже мне ничего не говорил.
Я не ответил. Мы уже почти дошли до станции метро, и я надеялся хотя бы там затеряться в толпе людей.
– Эрлик, я тебе обязана по гроб жизни. Благодаря тебе мы смогли выкупить землю и поставить памятник. Тебе благодарны все.
– Я помог, чем мог, а теперь, пожалуйста, оставьте меня в покое.
– Не могу.
Я остановился, и Катя чуть не влетела в меня.
– Почему?
Она смотрела мне прямо в глаза.
– Я осталась без мужа и детей, – на ее глазах появились слезы. – Я их любила, а они покинули меня.
Люди вокруг нас продолжали идти, а мы стояли. Два неподвижных камня посреди бурлящего потока воды.
– Если бы не ты, ничего бы не получилось. Мы бы не собрали нужную сумму. Пришлось бы продать долю в компании. Все, что создал Саша… все, над чем он трудился, мы бы с Сашенькой потеряли.
– Сашенькой?
– Это моя дочь. Я была беременна, когда упала крыша. Врачам удалось спасти ее и меня. Это единственный лучик света в моей жизни. Все, что осталось у меня от…, – она запнулась. – Прошлого.
Жизнь Александра я помнил очень хорошо. Третьего ребенка они хотели назвать Евгенией, но, видимо, после смерти мужа, Катя решила назвать дочку в его честь.
– Тогда заботьтесь о дочери, а про меня забудьте. Я не могу вам больше ничем помочь.
– Но как ты это сделал? Ты экстрасенс?
