скачать книгу бесплатно
В этом прямом, лаконичном изложении мои мысли показались мне ещё отвратительнее. Я что-то вякал, мяукал, отчаянно пытаясь оправдаться, но она захлопнула за мной дверь, и мне послышались всхлипы, хотя, может быть, они мне только послышались.
Весь следующий день я не находил себе места. Я попросил у Балканыча перевести мне на карту немного денег, купил торт и вновь потащился в общежитие, чувствуя себя так, будто убил какое-то животное, а теперь иду потыкать в него палкой и проверить, точно ли оно не шевелится.
Гриневич вновь открыла дверь. Вновь обвела меня тем же взглядом. Тихо сказала:
– Нет, Совок, за клубничный торт я тоже тебе не дам.
– Он черничный, – глупо ляпнул я.
– А-а, – Гриневич провела пальцами по жидким, грязно-серого цвета волосам, – ну тогда другое дело.
Я недоумённо смотрел на неё, и она вдруг расхохоталась – так же живо и искренне, как читала мне лекцию. И – удивительно – её уродливое лицо вдруг показалось мне почти симпатичным.
Торт мы разделили пополам. У неё неожиданно обнаружилось дешёвое вино, которое мы пили из чайных чашек, и лёд между нами треснул, и мы говорили и говорили, и Гриневич то и дело взрывалась своим удивительным смехом.
Зимнюю сессию я сдал каким-то чудом. Вскоре после неё переспал с Танечкой, это оказалось просто – как выяснилось, в ожидании олигархов надо на ком-то оттачивать мастерство.
Но после лекций я возвращался домой с Гриневич. Она оказалась просто невероятной собеседницей. Говорили в основном о политике – наши убеждения полностью совпадали, ещё один поразительный сюрприз! Она была умной, как Балканыч, но в ней было то, чего так не хватало Балканычу – потрясающее чисто еврейское остроумие и такая же потрясающая чисто еврейская воля к жизни.
Меня всегда раздражало выражение «просто друзья». Потому что друг – это гораздо сложнее и гораздо круче, чем кто-нибудь, с кем можно потыкаться гениталиями. Надеясь на нелепый, жалкий секс, я неожиданно обрёл несоизмеримо больше.
Летнюю сессию я завалил и был отчислен. Моя иридиевая мать смотрела на меня как на пустое место. Ю си, сказал Балканыч, это и есть свобода.
Осенью я поступил в педвуз нашего Скотопригоньевска.
6.
Александр Балканов, до.
Звоня в домофон, я слышу за спиной топот армейских ботинок. И экчулли, ещё до того, как обернуться, понимаю, кто это, не понимаю только, зачем.
Я говорил, что Гриневич редкая битч? Фрэнкли, это очень мягко. Большего токсика я не встречал. Умеет Вит подбирать людей, ничего не скажешь.
– Хелло, – говорю я вежливо.
– Дерьма кило, – бурчит Гриневич и вперёд меня несётся по лестнице – только тощие ноги мелькают. Бьютифул. Без этой вот кант уже с бро пересечься нельзя, сириусли?
Дверь открывает Марочка в розовом мини-неглиже, не скрывающем ничего, включая аннейчурно выпирающий живот – а, ну да, она же говорила, что прегги, и когда Вит только успел? Гриневич дёргает носом – она, насколько помню, чайлдхейтер, хотя кого Гриневич не хейтит, тоже ещё вопрос.
Но дальше совсем уже шок. На убогой кухне Вита с претензией на лофт, за расшатанным икеевским столом сидят Вит и, что совершенно неожиданно, Вера Сентябрёва.
– Вотафак? – спрашиваю я фрэнкли.
– Ну наконец-то, – говорит Вит. – Давайте заходите, и сразу к делу.
– Да уж хотелось бы, – Гриневич фыркает и тут же закуривает.
– Можно не надо, ну пожалуйста, Марочка не любит, – ноет Вит. Гриневич опять дёргает носом и затягивается эгейн. Вит бледнеет – дело явно не в Марочке, а в том, что он сам рисентли нон-смокер, хотя мэйби, вот тут как раз дело в Марочке – жуёт губу, откашливается и говорит:
– Так вот, на людей я вроде бы вышел.
– Быдло небось какое-то? – спрашивает Гриневич саркастикалли, и я понимаю, что она в курсе. Бьютифул. То есть я не в курсе, зато она – да.
– Нет, бля, ансамбль еврейчиков со скрипочками, – предиктабли возмущается Вит. Бедные нон-смокеры, вечные нервз.
– И сколько они хотят? – спрашивает Гриневич ризонабли.
– Да думаю, по-любому дешевле, чем твой Ролекс, – отвечает Вит так же биттерли.
– Это Картье, – говорит Гриневич. В кухню вплывают Марочкин абдомен, бюст и сама Марочка.
– Заай, – пищит она, – какие чааасики!
Вит ёрзает на стуле. Вечные нервз.
– Зааай, а ты мне купишь такие чааасики? – продолжает она кэрелессли.
– Не купит, – отвечает Гриневич.
– Почемууу? – Марочка надувает уткогубы, выставляет вперёд бюст.
– Потому что он коммунист, – говорит Гриневич.
– Анархо-коммунист, – говорит Вит.
– Один хрен, – говорит Гриневич.
– Зааай, – говорит Марочка, – а мне пойдёт стрижечка как у неё?
– Тебе всё пойдёт, – говорит Вит, и они устраивают петтинг минут на двадцать. Наконец Гриневич спрашивает:
– Так ты нас на оргию собрал или по делу?
– По делу, – отвечает Вит, и, поворачиваясь к Марочке: – Заинька, а тебе не пора на работу?
– Ну заааай, – канючит Марочка.
– Давай-давай, – подталкивает Вит, вот уж от кого не ожидал. Марочка хватает с подоконника какой-то снэк и улепётывает в соседнюю комнату. Ин момент включается сингл Энигмы. Интерестинг. В девяностые, да даже и в нулевые была вроде бы такая тема, фачиться под Энигму, но щас-то кому она нужна? Марочке, суппоз, меньше сорока.
– Короче, – говорит Вит, – мы планируем протестную акцию в Минюсте.
– Вы планируете что? – подаёт наконец голос Вера Сентябрёва.
– Протестную акцию, – повторяет Вит.
– В Минюсте? – пищит Вера.
– В Минюсте, – говорит Вит.
– Вотафак? – говорю я. Экчулли тут больше и сказать нечего.
– Я хочу, чтобы Балканов, – говорит Вит, – договорился с исполнителями.
– Давай сюда план, – говорит Гриневич. Вит начинает пояснять за план.
– Все расходы оплатишь, конечно, ты, – говорит Вит. Гриневич кивает.
– Акцию возглавит Балканов, – говорит Вит.
– Фёрстли, я не…– хочу сказать я, но Гриневич кивает.
– Сентябрёва как лидер, хотя и номинальный, – продолжает Вит, – возьмёт на себя ответственность за все последствия.
Вера что-то бормочет, но я не слышу, что. А Гриневич вновь кивает.
– Вотафак? – говорю я.
– Мы против власти, – говорит Вит.
– Ну? – говорит Гриневич.
– Следовательно, фактического лидера у нашей партии нет, – говорит Вит.
Гриневич кивает.
– А номинальный есть, – говорит Вит.
Гриневич кивает.
– Следовательно, за все возможные негативные последствия отвечает он, – говорит Вит.
– Ну? – говорит Гриневич.
– Следовательно, в нашем случае отвечает Сентябрёва.
– Вотафак? – говорю я. Вера пытается что-то сказать, но ей не дают.
– Ну, продолжай пояснять за план, – говорит Гриневич.
Новые слова для Веры (учить):
Абдомен – живот
Аннейчурал – ненатуральный
Биттерли – горько (прям.), язвительно (перен.)
Бьютифул – прекрасно (в моём лексиконе обычно сарказм)
Вотафак – грубое выражение удивления
Кант – женский половой орган (груб.). Нет, Иммануил Кант здесь ни при чём, он даже пишется по-другому.
Кэрелессли – беззаботно
Петтинг – здесь я тоже не в состоянии подобрать равноценный субститут, но, надеюсь, ты сама догадаешься
Прегги – беременяшка
Предиктабли – предсказуемо
Ризонабли – рационально (см. анризонабли и делай вывод, как образуются антонимы)
Рисентли – это слово уже было, и ты его вспомнишь
Сириусли – серьёзно
Смокер – курильщик
Суппоз – полагать
Фёрстли – во-первых
Чайлдхейтер – см. Чайлдхёрт и Хейтер, вычитай и складывай
Эгейн – опять
7.
Виталий Лопатко, после
Нет, это не могла быть Гриневич. Как говорил классик, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
Гриневич, моя потрясающая Гриневич, моя боевая подруга, моя почти сестра, моя на протяжении пары месяцев фиктивная гражданская жена – да, было у нас и такое, потому что когда Гриневич, досрочно закончив МГУ, приехала ко мне в гости, из комнаты вышла моя рутениевая мать, и просто влюбилась в Гриневич, и начала засыпать её вопросами, что, да как, да где она живёт, и когда узнала, что живёт она в ещё большей жопе мира, чем наша, сказала ей безо всяких обиняков – да ладно тебе уже, живи у нас.
И Гриневич стала жить у нас.
Моя берилловая мать, разумеется, с ходу решила, что мы пара, и я не спешил её переубеждать. Поскольку мать если вообще смотрела на меня, то смотрела исключительно как на дерьмо, я надеялся, что Гриневич станет своего рода громоотводом. Как-то я подслушал телефонный разговор, в ходе которого она буркнула: придурок он, конечно, полный, но девчонку нашёл – золото, и куда бы он ни вляпался, она его вытащит.
Так мы и жили. Спали на одном диване, что далось мне удивительно легко, отчасти благодаря Танечке, после которой Гриневич окончательно перестала интересовать меня как женщина, а отчасти потому что Гриневич вообще почти не спала. Днём она работала, с лёгкостью меняя одну юридическую фирму на другую, а ночью…ночью играла на бирже.
Она и меня попыталась подсадить, но мне стало плохо уже на моменте, когда она начала рассказывать о депозитах и о том, какие у них преимущества по сравнению с инвестициями. Мой бедный мозг загудел от напряжения, как гудел по ночам мой бедный компьютер, и я сказал Гриневич, что всеми этими сомнительными манипуляциями не интересуюсь, за что был удостоен очередным презрительным взглядом жёлто-карих глаз.
В свою очередь Гриневич не оценила, когда я познакомил её с Балкановым. Он уже закончил филфак, работал архитектором в престижной фирме и, в общем, ему хватало на жизнь и брендовые пальто. Он стал ещё красивее – той особой мужской красотой, которой мне так не хватало; его плечи стали шире, глаза – печальнее.
– Мой друг Балканов, – представил я его, – архитектор и, кстати сказать, тоже анархист.
В жёлто-карих глазах Гриневич вспыхнул интерес.
